Жбанов Владимир Рыжий

— Да проходи, — Рыжему сейчас не хотелось никого видеть.

Впервые за многие годы он так сильно желал остаться один. И тут на тебе. Ведь сколько раз бывало такое, что он немедля хотел видеть Маринку, а ее не было, но сейчас...

Маринка цепким взглядом окинула мастерскую, уселась на продавленный ди­ванчик и, закинув ногу на ногу, плеснула водки в два стакана.

— Ну что, выпьем, что ли, — как бы нехотя произнесла она.

Рыжий рассеянно принял у нее стакан, мыслями он был очень далеко.

Они выпили и закурили.

— Что за гадость ты куришь, фу, — капризно протянула Маринка, вертя в пальцах длинную сигаретку.

— Они пробирают лучше, да и потом цена. Я лучше на водку потрачу, — удру­ченно пробормотал Рыжий. В дверь громко стукнули.

— Это ещё кто там? — недовольно воскликнул он.

— А давай не откроем, — хитро предложила Маринка и положила руку Рыже­му на колено.

— Да нет, вдруг по делу.

Это был Пётр.

— Ну что, многоженец, всё творишь? — начал он с порога в своей обычной остроумной манере, как ему казалось.

— Заходи, — Рыжий захлопнул за ним двери и вдруг понял, что ведь он уже ждёт каждого стука, в надежде, что вдруг это Рита.

— Какие люди! — Пётр подошёл к Маринке.

— Ой, ты, как всегда, вовремя, — сказала та, кокетливо стрельнув глазками.

Петро пренебрежительно оглядел стол.

— Да, закусить, вижу нечем. А я вот свою картиночку продал. Ушла за два «лимона» только так. Работать надо.

— Послушай, Петро, — нахмурившись, спросил Рыжий, — так что там с Ва­сей произошло, расскажи подробности?

— Ну что, что — зарезала жёнка, — начал Пётр рассказ о недавно происшед­шей трагедии в семье художника, их однокурсника. — Короче, ты помнишь, когда он со своей первой развёлся. Ну, суд разделил их квартиру, сами не смогли найти выгодный размен. Ей дали, значит, однокомнатную, а ему — возле оперетты, с подселением на общей кухне. Там женщина, татарка, с дочкой жила. Встречаю как-то Васю, а он мне: «Представляешь, как повезло, баба ничего такая. Под Но­вый год прихожу домой. Взял шампанское, водку, закусить. Смотрю телевизор. Стучат. Открываю — соседка: что это вы, мол, один Новый год встречать соби­раетесь, давайте с нами, по-соседски. Ну, я, конечно, пошёл. Встретили, потом у меня легли. А утром она мне предлагает: давайте мне деньги, а я вам и при­готовлю, и постираю, и уберусь. Так я и приженился. Счастлив я. Танюшка забе­ременела. Сын должен быть. А сам вот решил на Север податься. Завербоваться. Деньгу надо зашибить».

Затаив дыхание, слушал Рыжий о судьбе человека, с которым недавно сидел за одним столом.

— Ну что, — затянулся только-только прикуренной сигаретой Пётр. — Нали­вай.

Рыжий плеснул в стаканы. Марина съёжилась:

— Ой, как страшно, так она его убила?

— Да ты слушай, Марина, — оборвал её Рыжий.

Выпили.

— Короче, — продолжал Пётр. — Уехал он на Север. Там 5 лет поработал. Вернулся. Ну, ты помнишь, киряли вместе, его дружок еще был. Родила ему та Танька сына. А он после Севера загудел. Работать не устроился, а так. Стал вещи кое-какие, что на Севере купил, продавать. Ну, там куртки кожаные, сапоги. Жили они так годик. Пили уже вдвоём, и как-то днём пришёл он поддавший с бутылкой. Сели вместе пить. Тут Вася, дурак, возьми да и скажи Таньке: «На­доела ты мне, другую нашёл». И завалился дрыхнуть. Тут жёнушка берёт ножи­чек, помнишь, он показывал, охотничий? Мол, металл режет, камень крошит... И — Василию прямо в сердце. Через некоторое время дочка её пришла и звонит в дверь. Никто не открывает. Ушла, хотя знала, что мать-то дома должна быть. Попозже опять позвонила. Открыла мать, пьяная, а дочка её спрашивает: «А чего папа днём спит?» Смотрит, а у него из сердца рукоятка торчит. Подбежала, вы­дернула, «скорую» вызвала. Врач сказал, что от потери крови умер полчаса назад, чуток раньше — спасли бы... А он ведь три с половиной часа пролежал. Открыла бы Танька дверь сразу...

— М-да, — опустив голову, резюмировал Рыжий, — вот ведь судьба. Суд под­селил его к будущей убийце.

— А он ещё за ножичком на Север съездил, да ведь и счастлив же был. Судьба у Васи такая, — ехидно произнес Петро.

— Боже, какая жуть, — передернула плечами Марина, которая, казалось, от­сутствовала всё это время. — Ну как можно убить человека?

— Как, как, — перебил Пётр. — Ты у Рыжего спроси. Сколько он «там» душ загубил? А, молчишь? Вспомнится тебе там, в аду. Мордой по гвоздям таскать будут.

— Слушай, Пётр, хватит херню пороть, наливай лучше, — недовольно сказал Рыжий.

— Ой, что это за дама? Неужели покойница? Лепить будешь? Какая красивая была, — схватив снимок Риты, выпалила Марина.

— Дай сюда, чего берёшь не спрашивая, — вспылил Рыжий.

— Извини, — обиженно надула губки Марина и отвернулась.

— А, Серж, давно ты жмуриков не делал. Вот Сашок молотит, «беху» купил, аппаратуру классную. Работать надо, — иронизировал Петро.

Рыжий посмотрел на него отсутствующим взглядом, словно и не слышал. Вре­зающийся в его сознание хмель всё сильнее и убедительнее вызывал желание ви­деть ее, только ее одну — МАРГАРИТУ.

ГЛАВА 3

Рыжий проснулся от собачьего лая. Попытался открыть глаза. Всё шло кру­гами. Пересохло во рту. Язык еле-еле шевелился. Тошнило. «Фу, ну и нажрал­ся». Он попытался вспомнить вчерашний вечер. Всё, как на старой кинопленке, шло какими-то отрывками. Ярко помнилась только трагическая история о гибели Василия, рассказанная Петром, от которой и сейчас изнывала душа. «Хоть что- нибудь хорошее, хоть что-нибудь радостное... Как же плохо, черт», — сквозь зубы, сокрушаясь, цедил он, ища чем поправить душевное состояние. Встал и, ка­чаясь, подошёл к столу. Стол был похож на мусорную кучу. Смердящие окурки, остатки закуски, смятые клочья бумаги и как венец — букет цветов, воткнутый в вазу корешками вверх. Рыжий подошёл к стеллажу и увидел фотографии Риты. Они были разбросаны, некоторые помяты. Его словно пронзило током. Боже, что произошло? Присел на диван, зажал голову руками и стал вспоминать. Петро предложил добавить. Маринка кричала: «Хочу шампанского, цветов и большой- большой любви!» Всё лезла целоваться. Ходили в «Яичное». Пили водку с селе­дочными бутербродами, помню. Потом не помню. Ах да, перед «Яичным» Петька гонял в гастроном. Так, а дальше?.. Встретили ребят из театра-студии. Один ещё, как его, Маринку соблазнял и меня подкалывал. А та всё ляжки показывала. Ну, что поделаешь, врождённая потаскуха. А я кто? О себе и о своей судьбе думать не хотелось, и Рыжий решил это отложить. Так, дальше, всей толпой пошли в ма­стерскую. Гена-актёр все восхищался фигуркой девушки с квадратными плечами. Остальные спорили о любви. Вот. Вот тут я и сорвался. Петя, как обычно, стал меня доставать моими тремя жёнами. И тут я начал говорить о высокой любви к женщине. Что её можно встретить в любой момент жизни. Даже глубоким стари­ком. Ибо по-настоящему человек может любить только один раз в жизни. Потом Маринка стала скакать и раздеваться под музыку. Потом почти все пошли на вы­ход, а через полчаса вернулись с новым запасом выпивки и привели ещё какого-то Сашу. Только и помню, что «классный мужик». Всё, провал. Что было дальше?

Тошнота всё больше усиливалась, руки тряслись. Пошарил в карманах. Пол­тинник. Вот это да, откуда? Вышел на улицу. Солнце резануло глаза. Достал очки. Одно стекло было раздавлено. «Жаль, классные были очки», — равнодуш­но подумал Рыжий и швырнул их в урну. В гастрономе было пусто. Два человека стояли у окна в винном и похмелялись. Рыжий взял бутылку водки, пиво. Так, сегодня вторник. Надо быть в форме. Завтра среда. И тут он увидел в дверях зна­комое лицо. Это была его бывшая, третья, жена. Он не смог скрыть своего при­сутствия.

— Привет.

— Привет. Ну что, жив ещё? — спрсила она, оглядев его с ног до головы.

— Да вот, помаленьку, — как бы извиняясь, сдавленно произнес Рыжий. — Галя, давай зайдём ко мне, поговорим?

— А зачем? Мы уже всё друг другу сказали, — красиво подняв одну бровь, невозмутимо ответила Галина и направилась в мясной отдел.

— Ну, Галка, брось, ты же знаешь, что я всегда любил тебя. Просто тебе не хватило терпения.

— Знаешь что, — оборвала его Галя, — любил ты всегда только своих прости­туток и, пожалуйста, оставь меня в покое.

Рыжий, с похмелья помутившись рассудком, почему-то упорно не хотел от­ступать. Он подошёл сзади и громко спросил на весь магазин: «Мадам, вы будете крайней?» Галина вышла из очереди и направилась к выходу. Рыжий полетел сле­дом. На улице он догнал её и схватил за руку.

— Подожди, давай спокойно поговорим.

— Клоун, что ты хочешь, у меня давно другая жизнь.

— Я знаю, со мной тяжело, но я ведь тоже человек, ну давай поговорим, — умолял он.

— О чём? — Галина спокойно улыбнулась.

— Пойдём ко мне в мастерскую, — он вёл себя как человек, которому дове­рили подержать хрустальную вазу ценой в миллион долларов. Но, несмотря на уже высказанное нежелание, Галина вдруг согласилась. Рыжий умел уговаривать. Они вошли. Галя сделала кислую физиономию.

— Господи, как мне это всё знакомо. Ты так и помрёшь здесь, среди пустых бутылок, окурков и объедков, да ещё и проститутка очередная убежит и скорую помощь не вызовет. Ты же видишь в женщине лишь одно.

— Не понял, что — одно? — удивленно произнес Рыжий.

— А то одно — чтобы делала то, что ты хочешь, но при этом была потаскухой. Нормальные женщины для тебя не пара. Они ведь уважают себя, а тебе этого не нужно. Эх, ты, — укоризненно покачала головой Галина, — ведь уже виски се­дые. Дети выросли. — Она присела на самый краешек дивана. — Наверняка этот диван такого навидался — сидеть противно.

Рыжий присел на стул напротив Галины и опустил голову.

— Вот всё ты меня обвиняешь. А я вот, представь себе, всё иначе вижу. Хочет­ся мне чистого, настоящего. Не получилось у нас с тобой. Лопнула чашка — не склеишь. А я ведь любил тебя.

— Ну что ты врешь, какая любовь. Я в институте училась, ребенка маме от­дала, думала нам легче будет. А ты шлюх водил домой, шалман устроил. Не стес­нялся в нашу кровать их укладывать. А друзья твои? Нужен ты им был, когда деньги у тебя были или чтоб в твою мастерскую прийти нажраться, — от горьких воспоминаний Галина потеряла невозмутимость.

— А давай выпьем по маленькой, — робко предложил Рыжий.

— А давай, — неожиданно и даже как-то отчаянно согласилась она.

Рыжий налил. Они подняли стаканы и выпили не чокаясь.

— Знаешь, Галка, я ведь только сейчас начал понимать людей, проживших всю жизнь вместе. Ни разу не изменяя друг другу. Это богатство. Я ведь столько наво­рочал, но все равно цепляюсь за добро. Ты человек замечательный, правильный. А я эгоист. Сам себя простить не могу, что испортил тебе несколько лет жизни.

— Лет? — всю жизнь! — вынесла сама себе окончательный приговор Галина. Она поднялась и молча ушла. Рыжий не стал ее догонять. Ему нечего было боль­ше сказать этой женщине.

Сел на диван и закурил. Он вдруг вспомнил, как они с Галей познакомились. Как она была влюблена в него, гордилась, что он молодой и уже известный ху­дожник, а она, студентка института, убегала к нему, женатику. Другие ходили в походы, на вечеринки, концерты, а она, затворница, сидела дома и ждала, когда он вырвется из-за семейного стола и пьяным голосом из телефона-автомата будет заверять ее в любви и верности и просить подождать. Она дождалась. Все вспоми­нал Сергей. И хорошее, и плохое. Только ведь он точно знал, что ему мало будет жены, семьи. Ему нужен порыв. Его творчеством всегда двигали потрясения и контрасты. И влюблённость. В друзей и женщин. Он находил новых друзей и но­вых подруг. Он расставался с ними так же легко, как и находил. Это был горный бурлящий поток, где его кувыркало и било о пороги, а то и просто выбрасывало на берег, но всё равно он возвращался в несущийся с бешеной силой поток его жизни. И сам не осознавал, что будет дальше с ним, с его близкими людьми.

Спустя пару часов, придя в себя, Рыжий опять вернулся к фотографиям. Он ак­куратно сложил их, жадно рассматривая каждую. «Да, это она, она, единственная. Если бы я хоть краешком губ мог поцеловать её волосы!»

Он взялся за глину. Работал быстро, не замечая времени. Он видел перед собой Риту. Отступал на расстояние от станка, сбивая стулья и отшвыривая попадаю­щиеся под руку предметы. Набрасывал глину на каркас. Он уже видел будущий портрет. Спешил, словно боясь, что кто-то или что-то помешает его замыслу. Не заметил, как пролетели шесть часов. Сел, закурил. Потом, наклонив голову, стал пристально разглядывать свою работу. Вдруг метнулся к портрету и всей ладо­нью сорвал глиняную маску лица. «Нет, не то, чушь какая-то. Она совсем не та, не та», — скрипнув зубами, пробормотал он и выскочил на улицу. Глубоко вдох­нул свежий ночной воздух. Стало легче. «Мне необходимо увидеть её. Я должен узнать её ближе. Фотокарточки ничего не дают, для меня они мертвы».

Утром Рыжий набрал телефонный номер:

— Алло, Валентин? Это Сергей, ну, художник. Помнишь? Здравствуй!

— А, привет, как наш вопрос? Двигается дело?

— Да, всё нормально, но только... — Рыжий заметил, что всё это время почему- то не дышал. Вздохнул и спокойно продолжил: — Понимаешь, специфика застав­ляет пообщаться с моделью в непринужденной обстановке. Ты можешь устроить мне встречу? Ну, скажем, в кафе или в театре. Мне необходимо понаблюдать за ней.

— О’кей, я подумаю. Ты часто в мастерской?

— Ну да, каждый день.

— Я сообщу, а теперь извини, работа.

В трубке раздались короткие гудки.

Рыжий был недоволен разговором. Этот короткий пренебрежительный ответ. Угрюмо поплёлся в мастерскую. Уныние, тоска и безысходность давили.

«Это всё водка, — думал он про себя. — Все эти шкуры, пьянки, запои. Нет, ну его к лешему. Вот соберусь и начну работать». Он вошёл в свою мастерскую. Пахнуло чем-то близким, родным. Другого такого запаха не было нигде. «И не так уж всё плохо», — оглядев всю мастерскую, подумал Рыжий. На него смотре­ли его работы, созданные за годы. «Как быстро летит время, но они живут и их так много. А вон тот портрет я сделал, когда мне было 20». Слеза навернулась на глаза... Присел. Налил стопку и стал вспоминать, как ещё студентом бегал за артистками-студентками. Как сделал портрет одной красавицы и выиграл тогда студенческий конкурс. Приз был — поездка в Москву. Как здорово тогда жилось, весело. А потом этот ранний, не нужный никому брак. Из-под вороха давно за­бытых и никчемных бумаг он вытащил большой толстый альбом, начал перели­стывать. Это была его жизнь — друзья, знакомые, родственники, его собственные портреты. «И не лень же было мне в своё время сидеть часами в ванной комнате, заклеив пластырем выключатель, чтобы никто не включил свет, и печатать сним­ки. Как приятно было видеть, как на белой бумаге начинают появляться очерта­ния, а потом и всё изображение целиком. Именно этот процесс доставлял мне са­мое большое удовольствие. А вот Володька Свинарёв. Классный был живописец. Мы с ним по осени хрен ездили копать в выселенные под снос частные секторы. А теперь вот этюд от него остался. Глупая смерть. Врезались ночью в стоящую «Колхиду». Он — насмерть, дружок — насмерть, а водила — тот жив остался. Синяками отделался. А ведь тоже пьян был. Оправдали, сделали психом, «афган» прошёл, понимаешь»...

Рыжий налил ещё стопку и вдруг осознал, что всё это время он говорил вслух. «М-да, заговариваться стал», — с грустью подумал Рыжий и «хлопнул» водочки. Занюхал валяющейся тут же апельсиновой коркой.

В дверь постучали. Рыжий лениво поднялся, хромая почему-то, словно ногу отсидел, подошёл и открыл. К его удивлению, на пороге стоял Валентин.

— Привет. Я тут мимо ехал, вот и заскочил.

— Ну да, проходите, — Рыжему было неловко за свой вид и беспорядок в мастерской.

— Знаешь, — с ходу начал Валентин, — я решил дать тебе телефон Марго.

— Да, но как я сам позвоню и что скажу, — проглотив комок в горле, вдруг оторопев, спросил Рыжий.

— Да всё просто, мы с ней говорили. А поскольку у тебя телефона нет...

— Спасибо, Валентин, а когда я могу ей звонить, когда это будет удобно, тебе же лучше знать?

— Лучше, конечно, вечерком. Ну, всё, тороплюсь, дела. Бизнес тоньше, чем Восток, — сказал Валентин на прощанье и пошёл к выходу, потом внезапно оста­новился, поднял палец кверху. — Да, лучше пригласи её в кафе, я знаю, она любит спокойные кафе и тихую музыку. Там ты лучше её увидишь. Сколько я тебе давал аванс? Думаю, что ты уже потратился, — сказал он и, лукаво улыбаясь, вынул портмоне. — Я думаю, пару сотен вам хватит. Марго не любит ничего дешёвого.

— Так, это, я... — начал было мямлить Рыжий, но Валентин перебил его:

— Пока, лечу, — и исчез за дверью.

Рыжий ещё пару минут стоял недоумевая. «Чёрт меня возьми. Ах, собака. Да что такое, или я свихнулся, или перебрал до галлюников, но это ведь невозможно. Надо же за свою бабу, вот так. Как же он мне так поверил? Что, добренький та­кой? Бабки некуда девать? Видит же, чего я стою. А может, я не прав?»

Рыжий подошёл к столу, вылил до последней капли водку, перевернул и слегка потряс бутылку по привычке. Поднял стакан и посмотрел на месиво, оставшееся от портрета. Глаза его были широко открыты. Волосы стояли дыбом. Пожалуй, он давно уже не был в таком состоянии недоумения. Внезапно отворилась незапер­тая дверь и в неё ввалилась, а не вошла Маринка.

— Хеллоу, маэстро, похмеляешься? — Рыжий, не ожидавший визита, кивнул головой и спокойно выпил всё до конца. Потом достал сигаретку, закурил, выпу­стил в потолок дым и, сделав паузу, ответил:

— Ну-с, мадам, я слушаю.

— Это я тебя слушаю, — сжав губки и подняв бровь, принимая угрожающий вид, строго спросила Маринка. — Что я тебе, шлюха какая-то, чего ты меня всем подсовываешь. Видишь в этом какое-то удовольствие?

— Да брось ты. Шлюха ты и есть. И не открывай рот — я не лучше тебя. Мы и вместе потому, что живём в этом разврате и грязи. Тут вот мне аванс дали, сгоняй- ка лучше в обменник, а потом возьми водки и «Астры», себе можешь «Элэмчи- ку», но имей в виду — поэкономнее.

— Ой, Рыженький, ты чудо, это тебе за ту покойницу бабки дали?

— Заткнись, дура, ты что? Она живая.

— Ой, прости, я ведь привыкла, что ты всё жмуриков делаешь.

Маринка присела на колени Рыжему, высоко задрав и без того короткую юбку. Обняла и укрыла его лицо своими крашеными волосами. Она попыталась поцело­вать его в губы, но Рыжий вырвался из объятий.

— Всё, всё потом, сгоняй сначала, а я тут приберусь.

— Ну вот, всегда так, — с обидой высказалась Маринка и пошла к выходу.

Рыжий убирал со стола и невольно представлял предстоящую встречу с Ритой.