Он сделал все, что мог

— Так что же вы? — спросил старший лейтенант.

— Мне это что-то не нравится. Я уже сказал: я строевой офицер, какой из меня пропагандист? Мне пропагандисты еще там надоели. Говорите — и на ту сторону фронта, а у меня никакого желания опять туда. Я думаю, на этой стороне я принесу больше пользы, разве не так, господин майор? — обратился он к Вербицкому.

— А это уж командованию виднее, где вы принесете больше пользы, — сказал Вербицкий. — И приказы командования, как вам известно, не обсуждаются.

— А это разве приказ? Тут написано — добровольно.

— Разумеется, добровольно, — сказал старший лейтенант. — Однако командование пришло к выводу, что на пропагандистской работе от вас будет больше пользы.

— Больше, хм. Да меня оттуда через три дня в шею погонят. Какой из меня пропагандист, я ведь математик. Да еще на ту сторону.

— Ну, на ту сторону совсем не обязательно, вам и на этой стороне работы хватит, — возразил старший лейтенант, поглядывая на немца.

— Совсем не обязательно, — сказал немец.

— Ну, тогда другое дело. Но вы потом на меня не особенно, если из меня ничего толкового не получится. — Козорог взял чистый лист бумаги, ручку и стал переписывать подписку. Чувствовал, что четыре пары глаз наблюдают за каждым его движением, и он нарочно делал вид, будто кисть его руки подрагивает.

— Какой псевдоним? — спросил он.

— А какой хотите, — ответил старший лейтенант.

Козорог подумал и сказал:

— Долбоносов. Был когда-то на Руси такой князь.

— О, далеко целишь, — засмеялся старший лейтенант.

Немец отобрал у Романа бумаги.

— Поздравляю, господин Козорог. Меня зовут майор Фишер. Я вас буду немножко училь. И — абсолютная тайна. Вас переводят в другую часть. Все поняль?

— Все, господин майор.

— Мне очень жаль аставаться с вами, господин Козоог, — сказал Вербицкий. — Но, надеюсь, на новом месте вы п’инесете больше пользы своему отечеству. Желаю удачи.

— А-а, — махнул Роман рукой, откозырял, вышел из штаба и тут же увидел направлявшегося к уборной Сергея Мамочкина. Вот бы и его, парень, по всему, надежный. С Богданом, видать, не получится. Роман медленным шагом тоже пошел к уборной, рассчитывая встретиться с Мамочкиным, когда тот будет идти обратно.

Встретились неподалеку от флигеля, место вблизи открытое — хорошо.

— Повернись ко мне спиной, — сказал Козорог. — Выпачкался, как черт, дай почищу.

— Откуда? — Мамочкин попытался через плечо взглянуть на свою спину. — Что там, чего выдумываешь?..

— Повернись и слушай, что я тебе буду говорить. — Роман принялся рукавом вытирать совершенно чистую спину. — Если тебя вызовут туда, откуда я сейчас иду, и предложат насчет школы пропагандистов, соглашайся, Сережа. Это единственная верная возможность попасть к своим. Соглашайся. Остальное я беру на себя. Поверь мне. Но, может, тебя и не вызовут. А теперь иди. И я тебе ничего не говорил — забудь.

«Вот бы хорошо, если бы и он, — думал Роман, входя в уборную, куда ему вовсе не надо было. — И Руденко бы еще. Надо бы с ним как-то все же объясниться. Теперь уже можно: не выдаст».

Майора Руденко он увидел перед самым обедом — тот проводил занятие с орудийным расчетом. И, как всегда, покрикивал, ругался, давал вводные и то одного, то другого обзывал тупицей.

— Артиллеристы, точней прицел, наводчик зорок, разведчик смел, — сказал Козорог и отдал честь — Здравия желаю, господин майор! Может, и меня примете в свою доблестную команду?

— Отставить! Не мешайте, господин капитан!

— Виноват. Пришел попрощаться, господин майор.

— Как попрощаться, почему попрощаться? — зрачки буравчиками вонзились в Козорога, и Роман понял, что Руденко все же неохота расставаться с ним.

— Отпустите своих доблестных артиллеристов, господин майор, уже пора на обед, — тихо сказал Роман и тут же громко добавил — Переводят в другую часть.

— Разойдись! — скомандовал Руденко. — Марш в столовую, тупицы.

Когда они остались вдвоем, Козорог произнес:

— Богдан, есть возможность вырваться отсюда.

— Как, господин капитан?

— Оставь этот тон. Понимаешь, какое дело… Тебя в штаб еще не приглашали?.. Там вербуют в пропагандистскую школу особого назначения.

Руденко на какое-то время словно онемел, либо слова застряли где-то в горле.

— И ты согласился? — наконец просипел он.

— Ты что, ничего не понял?.. С их помощью на ту сторону.

— Я и без их помощи дорогу на ту сторону найду. — И Руденко зло, презрительно вонзил каштановые зрачки в глаза Козорога. — Хух, пропагандист! Опять что-то мудришь?

— Ладно, Богдан, не хочешь, как хочешь. Очень жаль. Да не смотри ты на меня, как на Гитлера. Да, я уже дал согласие. Мне так надо. Понимаешь, надо. И я хочу чтобы ты знал, где буду я. Может, еще пригодимся друг другу.

Руденко еще какое-то время вглядывался в Козорога, но глаза его вдруг потеплели, и он сказал:

— Я, кажется, начинаю кое-что соображать. Говоришь, надо?.. Так ты потому и в это дерьмо полез что «надо»?.. У меня братуха в разведке, так что я… А не ошибаюсь?.. — Козорог молчал, давая Руденко полностью высказаться. — Кажется, усек. А я, понимаешь, уже о тебе думал: ну и сволочь, «национальный герой!» Извини. Да, трудная у тебя боевая задача.

— Тихо. Так что, Богдан? Решился?.. Ты бы очень пригодился для важного дела.

Руденко нахмурился, подумал, потер затылок, затем сердито звякнул орудийным замком.

— Нет, Рома, это не по мне. Я не такой, как ты. У меня слабые замки, это мне еще братуха говорил. «Огонь!», «в атаку за мной» — это по мне.

— Если замки слабые — не годится, — сказал Козорог. — А сейчас они выдержат?

— Насчет того, что ты мне сказал?

— Я тебе ничего не сказал. Я только про школу пропагандистов.

— Понял. Выдержат, Роман, не беспокойся.

— Тогда прощай. Здесь мы с тобой больше не встречаемся. Так, может оказаться, для тебя будет лучше.

— Умереть или победить, Рома, — пожал протянутую руку Руденко.

— Победить, Богдан, только победить. Во всяком случае сделать все, что можем, для победы.

— Удачи тебе, Рома. Завидую и жалею, что я не такой. Я тоже здесь долго не задержусь. Если бы не ты — я бы уже рванул.

— Богдан, уцелеем, в случае чего я скажу, почему и как ты оказался в этом дерьме.

— Понял. Но я и сам от него очищусь, можешь не сомневаться. Ну, ни пуха, ни пера!

— К черту. Смотри, Богдан!

— О чем ты?

— О замках.

— Валяй, — обиделся Руденко. — Вопрос закрыт. Крышка. А теперь каждый свое.

— Крышка-покрышка? — Козорог усмехнулся: ему вдруг припомнился Никон Покрышка и как он, навестив его в медсанбате, скаламбурил: «Делу Покрышки — крышка».

— О чем ты? — спросил Руденко.

— Да это я так. Ну, бывай, Роман.

Примерно в то время, когда Роман Козорог готовился в Москве отправиться в тыл противника с чрезвычайно важным и чрезвычайно секретным заданием, примерно в то же время, что будет установлено гораздо позже, Никон Покрышка едва снова не угодил под трибунал: находясь в госпитале на излечении, он, дабы оттянуть время отправки на фронт, посыпал свои раны солью, не давая им заживать, но доказать это тогда не удалось: в столовке случайно просыпал соль на мокрый бинт, вот и все.

7

Разбудили ночью, приказали полностью собраться, и ночью же выехали. В крытом кузове грузовика оказалось шестеро: русский старший лейтенант, который присутствовал при вербовке, Роман Козорог, Сережа Мамочкин, Бордюков, Житков — «Туз червонный» и еще какой-то незнакомый сержант. Молчали и только чертыхались, когда машину слишком подбрасывало на ухабах. Ехали долго, кругом — заснеженный лес. Пересекли Днепр и в город въехали через древние ворота. Это был не город — его труп, его прах; обгоревшие стены, печальные руины, светили ребрами покалеченные соборы, на улицах — никого. Иногда машину останавливал патруль и объяснялся с сидевшим в кабине Фишером.

Пересекли город, снова выехали на окраину, свернули куда-то, проехали еще немного, снова остановились — очередная проверка документов. Наконец, старший лейтенант сказал:

— Приехали. Вылезай.

Было прохладно. Свежий ветерок еле заметно шевелил ветви деревьев.

Козорог, уже совершенно окоченевший в тонкой шинелишке, с удовольствием выпрыгнул из кузова, огляделся. Два длинных дома, напоминавших бараки, гаражи — все это обнесено колючей проволокой, вроде бы концлагерь, но люди ходят свободно. В советской форме, с советскими погонами, правда, на шапках-ушанках нет звездочек.

Так и должно быть, об этом ему говорили еще в Москве.

— Следуйте за мной, — старший лейтенант повел их к дому-бараку, стоявшему чуть поодаль. В темном коридоре дневальный по-русски козырнул и отрапортовал, что подразделение находится на зарядке. Точь-в-точь, как в советских казармах.

— Разместите пополнение и передайте Волобуеву — экипировать. Фуфайки, а то в этих шинелишках… — распорядился старший лейтенант. — Устраивайтесь, товарищи, приводите себя в порядок и — завтракать. Не удивляйтесь, здесь нет господ, здесь все товарищи. Привыкайте.

Комната — длинная, в ней не менее сорока коек, заправленных синими байковыми одеялами, возле каждой тумбочка и табуретка, стены густо оклеены почти голыми вырезанными из журналов девицами.

— Вот это да, — чмокнул Житков. — Да тут же и не уснешь. Ну бабулиньки, ну лапоньки.

Дневальный показал свободные койки. Козорог выбрал для себя место у самой стены, взглянул в тумбочку — пуста, на полке лежала лишь одна книжка в сером переплете: «Майн кампф» на русском языке. Роман полистал и швырнул ее обратно в тумбочку.

— Ты что, капитан? — На него смотрел Житков, в его руке была такая же книжка.

— Я это уже читал, — сказал Роман. — Что-нибудь бы еще почитать. — Подумал: — «С этим блатняком надо бы поосторожней».

В тот же день новичков много раз фотографировали в профиль, анфас, брали отпечатки пальцев, предложили заполнить подробные анкеты и написать автобиографию. Через несколько дней это повторилось, и нетрудно было догадаться зачем — своеобразная проверка: забудет человек какую-то мелочь, запутается, значит, что-то не то. Козорог, как и было сказано в Москве, написал о себе все точно, указал свое предвоенное место жительства, не написал только, проживает ли сейчас там его семья, да он и не знал этого определенно: может, осталась в оккупации, может, эвакуировалась. Правда, он посылал запросы и на Урал, и в Среднюю Азию, куда в основном бежали люди с Украины от немецкого нашествия, — никаких следов. Прежде чем отправить его сюда, спросили: «А что, если ваша семья почему-либо осталась у них — согласны?.. Если не согласны — не думайте, что это хоть как-то отразится на вас, мы ведь все понимаем. Подумайте». «Когда я в сорок первом ходил в атаку, я не думал, что напорюсь на пулеметную очередь», — сказал он. И все же сейчас ему очень не хотелось, чтобы его семья оказалась в оккупации, ведь факт могут проверить, а случиться всё может.

Нет, все-таки предусмотреть все заранее невозможно. Разве мог Роман предусмотреть, что он уже тут, в школе, повстречает своего земляка?

Однажды на вечерней перекличке к нему подошел тощенький парнишка в красноармейской форме, спросил:

— Разрешите обратиться, товарищ капитан?

— Обращайтесь, — Козорог окинул его взглядом и сразу понял: новичок, только-только из лагеря военнопленных.

— Не узнаете, Роман Маркович?

У Козорога все обмерло, однако он не подал виду, пожал плечами.

— Первый раз вижу.

— Я ж ваш земляк, Васька Копица, может вспомните?… Слышу — Козорог, Козорог, такую фамилию не часто встретишь, гляжу… А я вас сразу узнал, Роман Маркович. Ну, может, вы меня и не помните, я учился в классе вашей жены Ольги Тимофеевны.

Отрицать тут уже не было никакого смысла, да, этот парнишка, видимо, только и знает его как учителя. Он взял его под руку и увел в сторонку подальше от людей.

— Послушай… как тебя, Вася Копица?.. Такую фамилию тоже не так часто встретишь…

— А у нас там этих Копиц полсела.

— Помню, помню.

— Значит, вспомнили, Роман Маркович?

— Да, да, но тебя лично… уже четыре года, как я оттуда уехал. Ты давно здесь?

— Без году неделя. Правда, правда, сегодня ровно неделя. — Вася виновато усмехнулся. — Что делать, не хотелось подыхать. Может, знаете, как в лагерях. Чисто замордовали.

— Знаю. Скажи, когда ты последний раз видел Ольгу Тимофеевну?

— Когда?.. В конце августа сорок первого. Собиралась эвакуироваться, все собирались, но он же, немец, танками пер и, понятно… Это я узнал потом, когда был уже на сборном пункте в Запорожье. Мои мамка и сестричка, кажется, тоже… Писал в Москву — в списках эвакуированных не числятся.

— А отсюда уже написал? Домой. Тут же разрешается письма писать.

— Я знаю. А что я напишу? Что был в плену, а теперь вот здесь? Я здесь, а татко… — Копица осекся, перепуганно глядя на Козорога.

— Про татка не надо, Вася. Ты в анкете указал, где твои родители?

— А что я мог указать?.. Сперва татка мобилизовали, потом меня, мамка и сестренка оставались дома, а где они теперь — не знаю. А вы Ольгу Тимофеевну уже искали? Вы ж тут, наверно, давно.