Возвращение весны

— Нет, сейчас! — В голосе Луки прозвучала знакомая ей стальная нотка. — Есть вещи, которые надо прояснить немедленно. Не можешь же ты прятаться от меня вечно! — Прятаться? О чем это он? — Поговорим у тебя или в комнате, которую теперь занимаю я? — спросил он, махнув рукой в направлении двери, расположенной рядом с дверью Пьетро. — Выбор за тобой.

Ни одна из этих комнат ей не подходила. В ее спальне жило слишком много воспоминаний, горьких и мучительных, а события этого дня показали, как безрассудно встречаться с ним, особенно на его территории.

— Я предпочла бы подождать до завтра, — сказала она, запинаясь и желая только одного, чтобы он оставил ее в покое.

— А я — нет! — безапелляционным тоном заявил Лука.

Она молча посмотрела на него, и внезапно вспыхнувшее раздражение пересилило усталость. Он — нет, видите ли, и этим все сказано, с горечью подумала она. Великий Лука сказал — и все должны подчиниться. Но она чувствовала себя слишком опустошенной, чтобы спорить дальше.

— Тогда в саду. — Эми отвернулась, губы ее дрожали. — Если уж ты настаиваешь…

— Хорошо, — спокойно ответил он.

Как бы она хотела, чтобы последние два года оказались просто кошмарным сном. Чтобы Доменико был сейчас жив. Чтобы Лука не искал утешения в объятиях другой женщины… Она многого хотела, но ничего из этого не сбылось…

Пройдя через гостиную, они пересекли внутренний дворик, где висела клетка с Джаспером, накрытая на ночь плотной черной тканью, вышли в сад и направились к старой скамейке, окруженной кустарником и цветочными клумбами.

Она ожидала, что Лука немедленно начнет словесную атаку, но тот сидел молча. Ночь была тихой, из окон дома на сад падали пятна света, воздух был теплым и влажным.

Эми отдала бы все на свете, чтобы повернуть время вспять. Только бы возвратить те дни, когда она была счастливой, заботливой женой и матерью, довольной своим мужем и своим ребенком! Но Эми говорила Луке правду — она изменилась, и изменилась бесповоротно. Метаморфоза началась со смерти Доменико и, возможно, не закончилась еще и теперь.

— До сих пор не могу поверить, что никогда больше не увижу его лица, — сказала она тихо. — Мне так хотелось бы еще раз подержать его на руках, сказать, как я люблю его, как кляну себя за то, что не оказалась на месте, когда была нужна ему больше всего.

— Эми… — Голос его прервался, и, прежде, чем продолжить, он вынужден был откашляться. — Тебе не за что корить себя, малыш. Ты же слышала, что сказал доктор. Ничего нельзя было поделать. Это одно из тех трагических стечений обстоятельств, в результате которых гибнут десятки, сотни детей…

— Но это был мой ребенок! Мой! — воскликнула она, поворачиваясь к нему. — Я должна была почувствовать. Я была его матерью.

— А я был его отцом. — Эти слова вырвались, казалось, из глубины его души. — Я был его отцом, Эми!

— Да. — Эми отвернулась. Из-под ее опущенных век текли слезы. — Я знаю, что ты тоже любил его. Я знаю это, Лука.

— Тогда почему продолжаешь казнить себя и меня за то, в чем мы совершенно не виноваты? — мягко спросил он. — Ты отдала бы за него жизнь, Эми, но и я — тоже. Неужели ты не веришь мне?

— Верю. Но это не вернет его. — Тоска внезапно стала столь же острой, как в первые дни.

— Нет, не вернет, — тихо согласился он, — поэтому пора прекратить это самоистязание.

Ты довела себя до предела, Эми, и должен наступить день, когда мы снова начнем жить.

— Я не мешаю тебе жить! — Она смотрела на него с недоумением и гневом.

— Это не так. — Голос его звучал твердо и уверенно, словно он давно ждал этого разговора. — Как только Доменико умер, ты отстранилась от меня…

— А ты, разумеется, не имеешь к этому никакого отношения? — перебила она его, начиная терять терпение. — Во всем виновата, конечно, я?

— Бога ради, послушай меня! Я вовсе не говорил этого…

— Нет, сказал. — Эми вскочила, глаза ее горели. — Ты сказал именно это!

— Эми! — выкрикнул Лука, но тут же снова взял себя в руки. — Сядь, пожалуйста. Обсудим все как взрослые люди.

— Я ничего не хочу обсуждать. — Дело шло к очередной ссоре, она просто висела в воздухе, и Эми не хотела этого. Все, что у нее осталось, так это чувство собственного достоинства, и она не могла позволить ему отнять последнее. — Я ухожу.

— Нам нужно все обсудить.

— Нам нечего обсуждать, Лука. — Теперь ее голос звучал холодно, и ему ни к чему было знать, что под этим холодом скрывается отчаяние и боль. Он даже не пытался хоть как-то объяснить свой роман с Франческой, не говоря уж об извинениях. Поступки Луки Джерми не обсуждаются!

Что ж, пусть будет так. Эми не станет требовать объяснений и извинений, но и не позволит взваливать всю вину на себя. Да, некоторое время после смерти Доменико она была немного не в себе, но это не повод для того, чтобы затаскивать к себе в постель другую женщину!

— Мы оба ошиблись. Ничего не поделаешь. Но теперь между нами все кончено, — сказала она дрожащим голосом, чувствуя, что находится на грани срыва.

— Черта с два! — проревел он. — Так, значит, казнь продолжается? Ты не убивала его, Эми. И я не убивал…

Больше она не могла этого выслушивать и, быстро повернувшись, стрелой полетела к дому. Эми не останавливалась, пока не оказалась за закрытой дверью своей комнаты. На случай если Лука решит последовать за ней и открыть дверь запасным ключом, хранящимся в его кабинете, она закрылась еще на две задвижки и только потом сползла на пол у двери — ноги не держали ее.

Эми ненавидела его… и вместе с тем любила и желала… Слезы ее были горячими и едкими, и, обессилено лежа на полу, она выплакала их до конца.

Доменико… Злой обмен фразами в саду открыл, казалось, уже залеченные старые раны, и боль была такой же свежей и нестерпимой, как и в день смерти ее ребенка… Эми пролежала на полу больше часа, а потом, когда стало ясно, что Лука не придет, а она сама немного успокоилась, начала осознавать некоторую справедливость его слов.

Отчасти ее отчуждение и самоизоляция были обусловлены шоком и горем, но главной причиной стало чувство вины за то, что они смеялись, разговаривали, занимались любовью, в то время как их ребенок умирал. Сердце у нее защемило, и, закрыв глаза, она сморщилась, словно от приступа физической боли. Именно этого она не могла себе простить.

Эми приподнялась и села, обняв колени. Уставившись невидящими глазами в пространство, она начала медленно и дотошно разбираться в своих чувствах. Она действительно казнила и себя и Луку, не осознавая этого и без всякой разумной причины. У нее было подспудное ощущение, что они должны заплатить за то, что продолжают жить, в то время как их ребенок мертв.

— В этом нет ничьей вины, — тихо прошептала Эми в тишине комнаты, чувствуя, как уходит что-то, державшее ее в плену последние долгие месяцы. Это было правдой: и она и Лука без малейшего колебания отдали бы за сына жизнь. Просто им не было дана такая возможность, потому что жизнь не сводится к простым уравнениям и не все в ней бывает справедливым.

Поднявшись с пола, Эми пошла на кухню и приготовила себе кофе. Затем вернулась в свою комнату и, выйдя на балкон, подставила лицо прохладному, освежающему ветерку.

Эми отпила глоток обжигающего кофе, стараясь упорядочить вертящиеся в голове мысли. Она так и не смогла поверить в то, что Лука любит ее. В то, что этот красивый, богатый, могущественный человек, перед которым не устояла бы ни одна женщина, остановил свой выбор именно на ней. Эми до сих пор помнила слова, сказанные им в день свадьбы, когда он вручил ей букет диких цветов.

— Я хочу, чтобы этот день стал для тебя лучшим в жизни и чтобы с этой поры все дни были для тебя лучшими, малыш. Ты мне веришь? Все твои потаенные страхи, все неприятные воспоминания ты можешь доверить мне. И что бы ты мне ни рассказала, будь это что-то серьезное или просто пустяк, я всегда тебя выслушаю. Я люблю тебя, моя нежная маленькая английская роза, буду любить всегда и со временем научу любить себя саму.

Но даже после рождения Доменико, когда жизнь казалась такой прекрасной, она оставалась все той же застенчивой, нервной девочкой из детского дома, ей не хватало живости, уверенности в себе.

Лука с самого начала знал, что в смерти сына она винит себя, и без конца уговаривал ее, пытаясь разумными доводами освободить от разрушающих душу переживаний. Но тогда Эми отвергла его помощь — и это было частью ее самонаказания.

Копаясь в прошлом, она неподвижно просидела на балконе всю ночь, до тех пор пока небо над садом не зарозовело.

Эми не могла бы сказать точно, услышала ли она шаги Луки или просто почувствовала его приближение, но, взглянув вниз, заметила в неверном свете наступающего утра высокую темную фигуру. Она инстинктивно отпрянула назад, но погруженный в свои мысли Лука, казалось, не подозревал о ее присутствии; бесшумно двигаясь в рассветном полумраке, он вскоре совсем исчез из виду.

Она любила его. Как она его любила! Но в конце концов секс оказался для него важнее, чем она. Всего через шесть месяцев после смерти Доменико, в день, когда ей исполнился двадцать один год, он стал близок с Франческой.

Конечно, можно утешать себя тем, что у него были смягчающие обстоятельства, что он тоже переживал смерть сына и нуждался в облегчении, что это ничего не значит. Он дал другой женщине то, что принадлежало только ей, целовал ее, ласкал ее, любил ее…

— Я не могу этого вынести, просто не могу! — прошептала Эми.

7

Несколькими часами позже, спускаясь в столовую к завтраку, Эми столкнулась с явно спешившей к ней Карлой.

— Синьор просит, чтобы вы поднялись наверх, — на исковерканном английском встревоженно проговорила девушка. — У Пьетро болит голова и вот тут… — Карла показала рукой на горло.

— У Пьетро болит голова и горло. — Остановившись, Эми на миг тяжело оперлась на перила. — Как давно это началось, Карла?

— Не знаю, синьора, но синьор очень обеспокоен. Пьетро, у него лихорадка, да? Он весь горит, синьора.

— Доктору позвонили? — через плечо спросила Эми, уже повернувшая обратно.

— Да, синьора, сразу же.

Дойдя до комнаты Пьетро и постучавшись для порядка, Эми вошла, не дождавшись ответа. Мальчик метался на измятой постели, а мрачный Лука прикладывал к голове брата холодный компресс.

— Он позвал меня всего несколько минут назад.

Голос Луки был взволнованным и напряженным и разительно отличался от обычного — холодного и ленивого. Удивленно взглянув на него, Эми подошла к кровати и поняла, что для этого были все основания: мальчик весь горел и бормотал что-то бессвязное.

— Приготовь чуть теплую ванну, Лука, — попросила она, стараясь не выказывать своего беспокойства. — Побыстрее.

— Ванну? — Он посмотрел на нее как на сумасшедшую. — Ему нужен доктор, а не ванна.

— Знаю, но до прихода врача мы должны попытаться сбить температуру.

Откинув легкое покрывало, она сняла с Пьетро пижаму и стала обтирать водой горячие руки и лодыжки.

Когда ванна была готова, Лука перенес туда обмякшее тело брата, а Эми, перестелив постель, включила большой вентилятор, чтобы проветрить комнату. К тому времени, как Лука с Пьетро вернулся обратно, температура воздуха в комнате заметно понизилась. Было очевидно, что ванна помогла: мальчик пришел в сознание.

— У меня болит голова. — С покрасневшего от жара лица на Эми смотрели лихорадочно блестевшие глаза. — И я не могу глотать.

— Ты можешь глотать, только тебе больно. — Она ободряюще улыбнулась, стараясь сохранять спокойный вид, хотя больше всего на свете ей хотелось, чтобы поскорее пришел доктор. — Если я попрошу Карлу принести лекарство, от которого тебе станет легче, ты выпьешь его?

— Да. — Но когда Эми сделала движение, чтобы выйти из комнаты, Пьетро схватил ее за руку. В голосе его звучала паника, глаза были полны слез. — Я не хочу, чтобы ты уходила. Останься здесь, Эми.

— Я займусь этим. — Лука резко повернулся. — Ты говорила о детском парацетамоле?

― Да.

Их глаза на мгновение встретились, и сердце у Эми сжалось. Он был небрит — очевидно, Пьетро позвал его прежде, чем Лука успел закончить свой туалет, — и эта щетина в сочетании с всклокоченными волосами и обеспокоенным видом странным образом придавали ему еще большую привлекательность. Она с трудом смогла отвести от него взгляд.

Доктор вошел как раз в тот момент, когда Лука вернулся с лекарством и апельсиновым соком, и немедленно поставил диагноз:

— Скарлатина. Половина детей в округе свалилась, болезнь очень заразна. На груди уже проступает сыпь, скоро она распространится по всему телу.

— Это опасно? — тихо спросила Эми, после того как доктор жестом показал Луке, что тот может дать мальчику питье.

— В наше время — нет. — Это был тот же врач семьи Джерми, который пришел в день смерти Доменико. Улыбнувшись, он похлопал Эми по плечу. — До изобретения антибиотиков дело обстояло иначе, но сейчас скарлатина легко излечивается с помощью пенициллина. Не беспокойтесь. Разумеется, он будет капризничать. Мужчины семьи Джерми не любят, когда у них что-нибудь не в порядке, не так ли? — спросил он сухо, но без неприязни.

— О да!

Она улыбнулась, вспомнив, как добр он был к ней в первые черные недели после трагедии, часто приходил без вызова, просто проведать ее, никогда при этом не показывая, что его время стоит денег и что его нетерпеливо поджидают многочисленные пациенты.

Сделав Пьетро укол антибиотика, он ушел. Лука, проводив доктора, немедленно вернулся в комнату.

— Как он? — Вопрос был излишним, и это было так не похоже на рациональное и всегда логичное поведение Луки во время кризисов, что у нее чуть не выступили слезы на глазах.

— Точно так же, как и две минуты назад, когда ты уходил. И перестань, пожалуйста, беспокоиться. Ты же слышал, что сказал доктор: все будет хорошо. А теперь иди и поешь. Я управлюсь одна.

Следующие сорок восемь часов были скорее утомительными, чем тревожными, и к концу этого срока Пьетро походил на вареного омара. Красная сыпь покрыла его почти целиком, но, к счастью, температура спала, и он уже стал требовать, чтобы его отпустили вниз повидать Джаспера. Эми сочла каприз добрым знаком, но бороться со свойственным семье Джерми упрямством было необычайно трудно, и она уже в сотый раз объясняла, почему Пьетро нельзя еще вставать с кровати, когда от двери раздался глубокий голос Луки.

— Не думаю, что Эми должна повторять тебе одно и то же, Пьетро. Ты еще очень слаб — сегодня утром еле добрался до ванной — и сделаешь так, как тебе говорят.

— Но, Лука, он, наверное, беспокоится, куда я пропал. — Пьетро умоляюще взглянул на Эми. — Он мой друг, — жалобно добавил он. — Мой лучший друг.

— А я твой брат, — возразил Лука, и в его голосе появились веселые нотки. — И у меня не такое мягкое сердце, как у Эми, так что не испытывай на мне свои уловки. Доктор сказал: несколько дней в постели — значит, так тому и быть. Джаспер — умная птица и, я уверен, выдержит разлуку с честью.

Пьетро посмотрел на него исподлобья, но, решив, что в этой битве ему не победить, капризно улыбнулся.

— Тогда можно принести сюда мой новый конструктор?

— Можно, если ненадолго и если ты поспишь после обеда. И перестань «выкручивать» руки Эми.

Он умеет обращаться с детьми, отлично умеет, подумала Эми, оставляя Пьетро наедине с телевизором и следуя за подавшим ей знак Лукой. В меру строгости, в меру любви. Отцом он тоже был превосходным — ласковым и любящим, готовым заниматься любой неблагодарной работой.

Она вспомнила потрясение, написанное на лице Стефании, когда в один прекрасный день та застала его меняющим подгузник у Доменико, и улыбнулась. Отец Луки был человеком консервативных взглядов, считающим подобные мелочи исключительно женским делом.

— Вот так-то лучше. — Рука Луки коснулась ее щеки, затем спустилась ниже, к плавному изгибу губ, и каждая частица ее тела ответила на это прикосновение. — Приятно видеть, что ты улыбаешься. — Его взгляд переместился на шею Эми, туда, где бешено билась маленькая жилка. За взглядом последовала рука. — Ты прекрасна, прекрасна, — тихо пробормотал он. — Твоя кожа подобна шелку.

— Лука, не надо… Я… Пожалуйста…

— Молчи, малыш. — Обняв Эми за талию, он привлек ее к себе и заглянул в глаза. — Мы слишком много разговариваем, в этом вся проблема. Твое тело тает под моими прикосновениями, а мое — под твоими. Так было всегда.

— Нет! — воскликнула она, но Лука заглушил ее возглас поцелуем.

Она попыталась освободиться, но он держал ее крепко, а губы его становились все настойчивее и требовательнее. Не отпуская Эми, он повернулся вместе с ней, и она оказалась зажатой между стеной и его телом. Руки скользнули вниз, к округлостям ее бедер, притягивая их, и Эми почувствовала, насколько он возбужден, отчего ее сердце пустилось в бешеный галоп.

— Я хочу тебя, моя милая, прекрасная английская жена, — пророкотал он. — Хочу тебя так сильно! Сколько одиноких ночей я мечтал прикоснуться к тебе. Чуть не сходил с ума, вспоминая аромат твоего тела и ощущение твоей кожи. Ты часть меня, Эми, ты в моей крови.

Он вновь жадно завладел ее губами; страсть, охватившая его, передалась и ей. Дыхание их стало прерывистым и учащенным.

— Пойдем в мою комнату…

Чтобы понять смысл его слов, Эми потребовалось несколько секунд, за которые он успел подвести ее к двери и взяться за ручку. И тут она вновь обрела способность рассуждать.

— Я не могу, Лука. — С раскрасневшимся лицом и безумным взглядом она отпрянула назад. — Я не лгала тебе, когда говорила, что собираюсь вернуться домой…

— Твой дом здесь, — мягко возразил он. — Ты должна быть со мной.

— Нет. — Теперь, когда Лука не касался ее, Эми стало легче сопротивляться. — В то утро, когда заболел Пьетро, я собиралась сказать тебе, что готова уехать. — Голос ее был еле слышен и дрожал, и она ненавидела себя за это.

— Зато я не готов отпустить тебя. И, возможно, никогда не буду готов. — В его взгляде был вызов, вся нежность куда-то исчезла.