Жизнь как квеч. Идиш: язык и культура

Майкл Векс

Жизнь как квеч

Идиш: язык и культура

От переводчика

Пусть читателя не смущают названия трактатов Талмуда, мидрашей и другой религиозной литературы (Берейшис Рабо, а не Берешит Раба; Брохойс, а не Брахот и т. д.) Они, как и в оригинальном тексте, даны в ашкеназском произношении, поскольку в книге речь идет об ашкеназской традиции.

Цитаты из Торы и комментария Раши даны в переводе Фримы Гурфинкель.

Цитаты из Пророков и Писаний (Невиим и Ктувим) — в переводе Давида Йосифона (за исключением двух фраз из Песни Песней, они — в синодальном переводе).

Цитаты из Талмуда — в разнообразных безымянных переводах (поскольку полного перевода Талмуда на русский не существует), просмотренных и одобренных раввином Александром Фейгиным.

И еще: я хочу сказать большое спасибо некоторым людям, без которых этот перевод не совершился бы:

«Раскардаш Оркестру», который влюбил меня в идиш и идишкайт.

Ане Герасимовой и Владу Минкину, которые познакомили меня с творчеством Майкла Векса.

Моему папе Вадиму Голубу, который однажды в шутку предложил: «А ты переведи эту книгу».

Михаэлю Дорфману, который почему-то сразу в меня поверил и продолжает верить по сей день.

Жене Лопатник, которая терпеливо и с лукавинкой ведет меня по морям еврейских грамматик.

Раввину Александру Фейгину и его жене Оксане Гесиной, которые с чувством, с толком, с расстановкой консультировали меня по всяческим вопросам.

Илье Магину, который помогал не меньше, чем дразнился, а то и больше.

Жене Манко, который научил меня находить в себе самой силы, чтобы доделать работу до конца.

Самому Майклу Вексу, который мало того что написал эту книгу, так еще и неусыпно в течение полутора лет (!) отвечал на мои клоц-кашес.

Ася Фруман

Предисловие

Sabinae Filiae

Nunc scio quid sit amor[1]

В этой книге идиш предстает не таким, каким его порой изображают популярные англоязычные источники. Помимо хорошо знакомых нам черт — типично еврейских практичности и юмора — в нем есть много других, отнюдь не милых и не политкорректных. И наивным его никак не назовешь. Подобно Талмуду, породившему многие еврейские взгляды, идиш таит в себе множество вещей, но невинность в их число не входит. Идиш как культурное явление (как основной язык целого общества) процветал в период между Первым крестовым походом и концом Второй мировой войны плюс-минус несколько лет. Исторические события не могли не повлиять на характер идиша — этот язык, эта культура родились в одной резне и погибли в другой.

Исторический подход к такому материалу был бы очень невеселым, поэтому я решил написать не биографию, а портрет. Вернее, серию портретов: вот еврей говорит о еде, вот он сталкивается с сексом и смертью, а здесь — позирует с родней.

Читателю будет предоставлено достаточно материала, чтобы понять значение слов и идиом так же, как их понимают евреи. Возможно, некоторые портреты скорее напоминают рентгеновские снимки — и все же это именно портреты.

Но чтобы получить целостное представление об идише, мы должны сначала рассмотреть иудаизм и особенности еврейского быта и веры, определившие развитие языка. И если в первой главе о Библии и Талмуде говорится больше, чем о бупкес и тухес, то лишь потому, что Библия и Талмуд для идиша — то же, что плантации для блюза. Разница только в том, что блюз далеко ушел от плантаций, а идиш, несмотря на все старания, так и не смог улизнуть от Талмуда.

Поскольку книга рассчитана на широкую читательскую аудиторию, нет особого смысла указывать библиографию, так как почти все источники написаны на идише. Однако я не могу не упомянуть четыре основные работы, знакомые любому идишисту: «Современный англо-идиш и идиш-английский словарь» Уриэля Вайнрайха; «Идиш-англо-ивритский словарь» Александра Гаркави, «Ойцер фун дер йидишер шпрах» («Сокровищница еврейского языка») Нохума Стучкова и «Гешихте фун дер йидишер шпрах» («История еврейского языка») Макса Вайнрайха. Последняя издавалась на английском под названием «History of the Yiddish Language» (Chicago, 1980).

Глава 1

О природе квечей:

происхождение идиша

I

Человек заходит в поезд и садится напротив старика, читающего еврейскую газету. Поезд трогается. Через полчаса старик откладывает газету и начинает хныкать, как капризный ребенок: «Ой, как я хочу пить… Ой, как я хочу пить… Ой, как я хочу пить…»

Через пять минут пассажир напротив доходит до ручки. Он отправляется в другой конец вагона к баку с водой, наполняет стакан, идет назад. Через несколько шагов останавливается, идет обратно к баку, наполняет второй стакан и осторожно, чтобы не разлить воду, возвращается на место. Подойдя к старику, он кашляет, чтобы обратить на себя внимание. Тот, оборвавшись на полу-ой, поднимает голову и одним глотком осушает первый стакан. Его глаза полны благодарности. Тут же, не давая старику опомниться, пассажир протягивает ему второй стакан, садится на место и закрывает глаза в надежде хоть немного вздремнуть. Старик вздыхает, как бы говоря спасибо. Потом он облокачивается на спинку сиденья, запрокидывает голову и говорит так же громко, как и раньше: «Ой, как я хотел пить…»

II

Если вы поймете анекдот, то легко овладеете идишем. Здесь есть почти все важные составляющие еврейского характера: постоянное напряжение между «еврейским» и «нееврейским»; псевдонаивность, позволяющая старику притворяться, что он не хочет никого беспокоить; крушение надежд второго пассажира после того, как тот напоил еврея… Но самый главный элемент — квеч (жалоба). Это не просто приятное занятие, не просто реакция на тяжелые обстоятельства, а образ жизни, не зависящий от исполнения или неисполнения желаний. Квеч может относиться к голоду и сытости, довольству и разочарованию. Это некое знание, взгляд на мир сквозь тусклые очки.

Первые квечи старого еврея — средство для достижения цели. Старик хочет пить. Ему лень вставать. Он прикидывает, что получит желаемое, если достаточно громко завопит. Но первые несколько «ой» — всего лишь вступление. Квинтэссенция еврейства, дос пинтеле йидиш, появляется только в последней фразе анекдота. Старик знает, что происходит. Знает, что пассажиру было плевать на умирающего от жажды соседа, пока тот молчал. Знает, что вода — знак презрения, а не акт милосердия. А еще он знает, что для поддержания нравственного равновесия в мире, где безразличие — лучшее, на что можно надеяться, иногда необходим принцип афцилохес («назло»), порыв сделать что-то просто потому, что другой того не хочет. И старик понимает, как афцилохес работает. Евреи — единственный в истории народ, который в корне поменял представления об удовольствии, научившись выражать его посредством жалобы. Квеч, пусть немного, но облегчает жизнь во враждебной обстановке. Если бы песня «Rolling Stones» Satisfaction (которая начинается словами: «Я не могу получить удовлетворение») была написана на идише, ее первыми словами были бы «Я обожаю говорить вам, что не могу получить удовлетворение (потому что только недовольное нытье и может удовлетворить меня)».

III

Квеч, как и многие другие явления еврейской культуры, уходит корнями в Библию. Изрядная часть Библии посвящена непрерывному ропоту израильтян, которые придираются ко всему сущему. Они жалуются на проблемы и на их решения. Жалуются в Египте и в пустыне. Что бы Бог ни сделал, все не так. Какие бы милости Он ни послал, их всегда мало.

Вот, например: израильтяне стоят на берегу Красного моря, а фараон и его слуги вот-вот настигнут их. Незадолго до того Бог направо и налево сыпал казнями египетскими; Он только что перебил всех египетских первенцев. Израильтяне, понятно, нервничают, но одно дело — быть слегка на взводе, и совсем другое — оскорблять своего спасителя: «И сказали они Моше: Не потому ли, что нет могил в Мицраиме[2], ты взял нас умирать в пустыне. Что сделал ты с нами, выведя нас из Мицраима! Ведь это есть то, что мы говорили тебе в Мицраиме так: Оставь нас, и мы будем служить Мицраиму. Ибо лучше нам служить Мицраиму, чем умереть нам в пустыне» (Исх. 14:11–12).

Из подобных вещей складывается, так сказать, исходный квеч — первое оповещение окружающих о своих несчастьях, которое задает общую тематику жалоб. Если бы Исааку Ньютону упало на голову не яблоко, а картофельный кугл, то сейчас весь мир бы знал, что любому квечу всегда препятствует равный и противоположный противоквеч, ответ на первое причитание. Противоквеч тоже встречается в Библии. Ярче всего он проявляется тогда, когда Бог решает внять жалобам израильтян на пищу, тем самым дав им новый повод для недовольства.

Ах, евреи хотят мяса вместо манны? Моисей говорит им:

«И даст Господь вам мяса, и будете есть. Не один день будете есть и не два дня, и не пять дней, и не десять дней, и не двадцать дней; но целый месяц, пока не выйдет оно из ваших ноздрей» (Чис. 11:18–20)

Они и впрямь получают мясо — перепелок, сотни и сотни перепелок — и чуму на десерт. Так заканчивается одиннадцатая глава книги Числа. Первое предложение двенадцатой главы гласит: «И говорили Мирьям и Аарон против Моше». Квеч необходим еврейской душе, как дыхание — телу.

Ворчанием пронизан весь Ветхий Завет (ибо что есть речи иудейских пророков, как не квеч во имя Господа?), оно — один из главных источников еврейского менталитета. Иудаизм в целом и идиш в частности уделяют квечу особое внимание. Кроме того, в идише есть много способов пожаловаться на зануд, которые жалуются — причем чаще всего жалобы обращены к тем самым занудам, которые жалуются. И если в англоязычной культуре нытье в ответ на нытье считается легким перегибом палки, то идиш рассуждает как гомеопат: подобное лечится подобным. Лучший ответ на квеч — другой квеч, противоядие, которое заставит всех прекратить хныкать — всех, кроме вас.

Однако «Современный англо-идиш и идиш-английский словарь» Уриэля Вайнрайха дает такой перевод глагола квечн: «press», «squeeze», «pinch», «strain» («давить», «сжимать», «щипать», «напрягать(ся)»). Ни слова о ворчании или жалобе. Вы можете квечн апельсин, чтобы выжать сок, можете квечн кнопку звонка или квечн мит ди плейцес («пожать плечами»), если никто не отзывается на звонок. Все это — примеры правильного использования глагола квечн. Вроде бы ни один из них не связан с хныканьем. Связь обнаруживается в возвратной форме глагола — квечн зих («напрягаться»). Значение, данное в словаре Вайнрайха, уточняется в идиш-англо-ивритском словаре Александра Гаркави 1928 года издания, где квечн означает не просто «напрягаться», а «тужиться при испражнении» — «strain at stool». То есть маяться (говорили же вам, ешьте чернослив). Сходство с жалобой — в интонации: нытик издает те же звуки, что и человек, забывший принять слабительное. И слушать обоих одинаково приятно. У истинного квеча есть особое свойство — квечущий не успокоится, пока не извергнет из себя все без остатка. Попробуйте спросить кого-нибудь, как он себя чувствует. Если вам ответят: «Ой, и не спрашивайте!» — помните, ведь вы уже спросили. Так что в двадцатиминутном излиянии цурес виноваты только вы.

Наряду с руганью и талантом рушить чужие надежды (по сути, и то и другое — квеч на тему «так не должно было быть»), жалоба — одна из главных еврейских особенностей, известная как среди евреев, так и среди гоев. Начиная с Гегеля традиционный западный взгляд на природу вещей раскладывает все на три элемента: тезис, антитезис и синтез. Евреи же считают несколько иначе. Перечитайте приведенные выше библейские цитаты. Тезис: мы умрем в пустыне. Антитезис: мы вусмерть объедимся в пустыне. Синтез (если его можно так назвать): мы выберемся из пустыни относительно целыми и невредимыми — и будем жаловаться дальше. Иудаизм всегда стоит на позиции антитезиса. Александр Поп сказал: «Все, что есть, — хорошо»{1}. Мы говорим: «Все, что есть, — не годится». Адам дал имена всем Божьим творениям; его потомки критикуют эти творения.

IV

Стремление противоречить — еврейский национальный вид спорта. Оно возникло из общей абсурдности еврейского существования. В Библии неоднократно повторяется, что мы — богоизбранный народ, Его любимчики. И как же Он проявляет свою любовь? Взгляните на историю евреев. Преследования, статус изгоев — два притока одной большой реки под названием голес («изгнание»), по которой евреи плывут уже две тысячи лет. Ученые даже колеблются, можно ли считать иудейское общество до вавилонского пленения — еврейским (в том смысле, который мы вкладываем в это слово). Еврейство рождено изгнанием, а изгнание без жалоб — не более чем туризм. «При реках вавилонских — там сидели мы и плакали, когда вспоминали Сион» (Пс. 136:1). Если перестанем причитать — откуда мы узнаем, что жизнь должна быть иной? Если перестанем причитать — забудем, кто мы такие. Жалобы напоминают: идти некуда, потому что вот такие мы особенные. Они дают понять, что мы в изгнании, что евреи (и все «еврейское») везде и всегда чужие.

Идиш, язык несуществующей земли, — устное и письменное выражение этой чуждости. Самое известное слово на идише, которое часто встречается в Библии, и словом-то назвать трудно. Ой — изумленный или растерянный вскрик. Ой возникает, когда вам в глотку внезапно запихивают горькую пилюлю цурес — бед и лишений. Воздух, изгнанный из вашей утробы, выходит наружу в виде крехц (так называется стон, который возникает между пупком и позвоночником, в месте под названием кишке. Оттуда, набирая силу, он поднимается в легкие, потом в горло; наконец, вылетает изо рта).

Невольный горестный выдох — первая фонема квеча, его зародыш. Словом крехц также называют инструментальный или вокальный всхлип, широко распространенный в клезмерской музыке, — отсюда видно, что идиш создал свою эстетику, в которой понятия красоты и художественной ценности всегда пронизаны тоской и болью. Еврейская культура основана на долгом ожидании Мессии, который не торопится с прибытием, — поэтому иногда она приближается к желаемому, но никогда не достигает его полностью. Пока Мессия не придет, пока Храм не отстроят, евреям остается только ждать и роптать. Разочарование (осознание разницы между тем, что есть, и тем, что должно быть) — основа квеча, а крехц (невольная реакция организма, осознавшего «то, что есть») — движущая сила квеча.

V

Понадобилось около 2500 лет — от Исхода и примерно до 1000 года н. э., — чтобы ключевые для идиша идеи воплотились в языковую форму. Человек, не разобравшийся в них, может хорошо знать идиш, но будет неспособен понять, что́ он на самом деле говорит.

Ашкеназская традиция гласит, что наши предки, как круассаны, родом из Франции. Они переселились на германоязычные земли в X–XI веках н. э. Этот факт важен для истории идиша, но для традиционного еврейского мировоззрения он представляет только теоретический интерес. Одни страны сменяются другими; пока Мессия не положит конец голес, еврейская мысль направлена только на возвращение домой. Долгие годы единственным домом евреев был образ мышления — он наполнял изгнание смыслом, защищал от угроз и соблазнов. Руководствуясь им, евреи предпочли вести опасную бродячую жизнь, только бы не жить в чужом доме.

Все началось с исхода из Египта. Бывшие рабы покинули страну, и семь месяцев спустя на горе Синай им была дана Тора — так на иврите называются первые пять книг Библии. Большую часть Торы составляют заповеди. Древние израильтяне восприняли их с таким энтузиазмом, что, как гласит известная талмудическая легенда, Бог занес над ними гору, как бочку, угрожая уничтожить их, если не примут Его правила: «Примете Тору — прекрасно, а нет — найдете здесь свою могилу» (Шабос 88а).

Евреи не могли отвергнуть Тору. Должно быть, после 210 лет неволи они почувствовали, что Тора была дана им афцилохес, чтобы их свобода была так же полна обязанностей, как и рабство. Каждая заповедь Торы называется мицве. Согласно древней традиции, существует 613 мицвес — 248 повелений и 365 запретов, по одному на каждый день года. Но еврейский календарь основан не на солнечных циклах, а на лунных, и в нем только 354 дня; в еврейском году не умещается все, чего нам нельзя делать.

Мицвы регулируют все стороны жизни евреев. Собственно, они и есть — иудаизм. Ты можешь быть сколь угодно монотеистом, но без мицв ты не иудей. Именно они запрещают есть свинину, велят совершать обрезание и не пускают нас в христианские братства; именно они делают еврея евреем. Раши{2}, чьи комментарии к Библии и Талмуду входят в программу традиционного обучения, говорит: «Вся суть Торы — в мицвах». Еврейский народ был избран именно для выполнения этих заповедей, на других они не распространяются. Миссия евреев — не делать: не есть бутерброд с ветчиной, не сидеть на коленях у Санта-Клауса, не ходить на субботний спектакль, не сливаться с толпой. То, что теологи называют «избранностью» Израиля, подобно «избранности» ребенка, который должен играть на скрипке, когда весь двор гоняет в футбол: что для всех нормально, для еврея — грех.

Но мицвы, как и любые другие правила, нужно разъяснять и применять на практике. Библия же перескакивает с одной заповеди на другую, не вдаваясь в подробности. Она говорит, что́ делать, но никогда не говорит как. Представьте себе мицву, гласящую: «Не воспаркуйся в неположенное время в неположенном месте». Прежде всего нужно разобраться с понятием «парковка» и выяснить, к каким видам транспорта относится закон. Можно ли оставлять велосипед на тротуаре? А мотоцикл? А как насчет «мазерати»? Надо уточнить и термины «положенный» и «неположенный». Почему в 8.59 утра парковка на этой улице — грех, а в 9.00 — добродетель? Почему на одних улицах парковаться всегда грешно, а на других дозволенное и запрещенное меняются местами 16-го числа каждого месяца? Касается ли такая «перемена мест» бутербродов с ветчиной и фаршированной рыбы — и если да, то когда?

Представьте себе подобный поток вопросов длиной в два-три миллиона слов. Примерно так выглядят тридцать семь трактатов Вавилонского Талмуда. Талмуд был написан на двух языках — иврите{3} и арамейском; он состоит из двух частей — Мишны и Геморы. Составлялся он около семисот лет, начиная с возникновения Хануки и до падения Римской империи. Считалось, что Талмуд не может быть завершен. Эта книга — sine qua non[3] иудаизма.

Значительную долю Талмуда составляют попытки разработать правила повседневного поведения, исходя из лаконичных заповедей Торы. А еще в нем, конечно же, есть шутки, анекдоты, естественнонаучные сведения, сплетни, намеки — и, самое главное, бесконечные споры почти обо всем, что упоминается на его страницах. Из 523 глав Мишны только в одной нет споров о Галохе (иудейском праве). То есть пререкания занимают не весь Талмуд, а всего лишь его 99,8 %.

VI

Талмуд — основа иудаизма, без него еврейское мировоззрение и идиш были бы невозможны. Поэтому стоит рассмотреть его подробнее. Мишна, более ранняя часть Талмуда, написана на иврите. Она была завершена примерно в 200 году н. э. на территории Земли Израиля. Мишна занимается непосредственным исследованием текста Библии. В книге шестьдесят три трактата, которые объединены в шесть разделов. Мудрецов-законоучителей, чьи высказывания приводятся в Мишне, называют таннаями.

Более поздняя часть — Гемора, или собственно Талмуд, — была завершена в Вавилонии около 500 года. Позже название «Талмуд» стало общим для обеих книг. Гемора написана в основном на арамейском; она анализирует не Тору, а Мишну. Но назвать Гемору комментарием к Мишне — все равно что назвать Шекспира продолжателем творчества графа Суррея в жанре белого стиха. Может, и верно, но ничего не понятно. Гемора — это целый мир. Нечто, что можно пережить, но нельзя описать.

Первая же страница первого трактата может служить наглядным примером того, что происходит во всем Талмуде. Трактат начинается с обсуждения заповеди о том, что символ еврейской веры — молитву «Шма, Исроэл» («Слушай, Израиль») — нужно читать «и ложась, и поднимаясь» (Втор. 6:7). После короткой цитаты из Мишны следует шестнадцать страниц Геморы, затем снова появляется Мишна:

Мишна. «Когда читают „Шма“ вечером?

С того часа, когда коены приходят есть труму{4}, до конца первой стражи — [это] слова рабби Элиэзера.

Мудрецы же говорят: до полуночи.

Рабан Гамлиэль говорит: до восхода утренней зари» (Брохойс 2а).

Ничего более конкретного не говорится. По сути, отрывок ничего нам не сообщает — кроме того, что ночь предшествует дню (см. Быт. 1:5; 1:8 и т. д.), а «полночь» означает «рассвет». Фраза «с того часа, когда коены приходят есть труму» была бы куда понятнее, если бы они всегда ели в определенное время, — но это было не так. Здесь речь идет об осквернившихся коенах — им разрешалось есть труму только после того, как они совершат ритуальное омовение и зайдет солнце (то есть начнется новый день).

Молитва «Шма» здесь не пояснена. Расцвет деятельности Раби Элиэзера и Гамлиэля начался после разрушения Второго Храма, и вряд ли им доводилось видеть, как коены едят труму. Сама Мишна была дописана только через полтора века после разрушения Храма — так что, говоря о «вечере», она пользуется понятиями мира, который тогда уже не существовал; он был так же далек от читателей Мишны, как война между Севером и Югом — от нас с вами. Это как если бы в 2250 году кто-то заявил, что вечер начинается, когда команды уборщиков входят в башню Всемирного торгового центра. Почему же тогда в Мишне не сказано просто «на закате»? А вот почему: это была бы претензия на то, что космические события — восход и закат — существуют в первую очередь для евреев и их ритуалов, а остальной мир довольствуется тем, что перепадет. Да и в любом случае «закат» не прояснил бы ситуацию — посмотрите, что происходит, когда мудрецы говорят «полночь» (уж она-то всегда наступает в определенный час).

Обратите внимание: ни одно из высказанных мнений не названо правильным. Нежелание занимать конкретную позицию — одна из самых удивительных черт Талмуда. Категорические запреты вроде «Не подкладывай еврею свинью!» довольно редки и обычно направлены против совсем уж явных нелепиц. Чаще всего в Талмуде встречаются вопросы-квечи — например, начало Брохойс, первого трактата Геморы: «О чем говорит Танна, сказав „Когда…“? И почему он изменил порядок, начав с вечера? Начал бы с утра!»

За много веков до появления идиша уже формировались идишские интонации, идишский взгляд на вещи:

Мишна.

Все, о чем было сказано мудрецами «до полуночи», — заповедано до восхода утренней зари. <…> Если так — <…> то почему сказали мудрецы: «до полуночи»? <…> Дабы отдалить человека от греха (Брохойс 2а).

На первой же странице Талмуда Мишна объясняет: мудрецы иногда говорят одно, имея в виду другое. Вот так, сами того не зная, иудеи подготовили почву для языка, который потом прославился своей иронией. На идише даже слово танна, если оно употребляется не в связи с Талмудом, означает «идиот». В выражении кук им он, дер тоне («посмотрите-ка на этого танну») мудрец-талмудист выглядит как нечто среднее между Гомером Симпсоном и мелкой букашкой. Таких людей еще называют хохем бе-лайле, «мудрец по ночам», — ведь ночью некому упрекнуть его в мудрости.

Принятие Талмуда как авторитета — главное отличие евреев от всех остальных, в особенности от христиан, которые даже не понимают, что заповедь «Не укради» относится не к деньгам или имуществу. О краже денег и товара говорится в других местах Торы, поэтому в данной заповеди Талмуд трактует слово «красть», исходя из контекста. Две предыдущие заповеди, которые тоже начинаются с «не», запрещают убийство и прелюбодеяние — смертные грехи, связанные с жестоким обращением с человеком. Кража имущества никогда не карается смертью, но кража человека приравнивается к убийству и прелюбодеянию. Поэтому очевидно, что заповедь запрещает кражу людей, а не движимого (или даже недвижимого) имущества. Этого нельзя не заметить — ну разве что вы не знакомы с листом 86а трактата Санедрин… или не жили в обществе, где людей, знакомых с листом 86а и еще четырьмя тысячами страниц Талмуда, почитали больше, чем мы — Шекспира, Конфуция и «Битлз», вместе взятых.

Вопреки ожидаемому от «народа книги» (кстати, само выражение пришло из Корана), иудаизм опирается не на свою основную священную книгу, Библию, а на ее интерпретацию — Талмуд. В Библии, лишенной талмудических толкований, Иисус на кресте был бы таким же нормальным явлением, как я — на моей бар-мицве. Талмуд даже называют Устной Торой; считается, что он был дан Моисею вместе с Письменной Торой. Две главные книги иудаизма неотделимы друг от друга; еврей воспринимает Библию только через призму Талмуда. Общественники-антисемиты, утверждающие, что они не любят лишь «евреев-талмудистов», тем самым утверждают, что не любят евреев вообще — без Талмуда нет и евреев. Это все равно что сказать: «Я обожаю в христианстве все, кроме вон того тощего парня на кресте».

Устный и Письменный Законы всеми силами стараются подчеркнуть, что уникальность евреев — в мицвах: «Разве народы мира не покидают свои земли, принужденные к тому разными обстоятельствами? Однако, когда они едят хлеб и пьют вино с жителями новых мест, их изгнание изгнанием не является. В то же время для сынов Израиля, которые не едят их хлеба и не пьют их вина (и потому не сближаются с местными жителями), изгнание является изгнанием в полной мере»[4] (Мидраш Эйхо Рабо, гл.1).

Мицвы защищают евреев от ассимиляции. В средневековом обществе, где родился идиш, было почти невозможно ассимилироваться, не обратившись в христианство. Евреи пытались стать настолько независимыми от окружающих, насколько возможно (при том, что им нужно было как-то работать и есть). Их независимость достигла своего пика именно в тех регионах, где развивался идиш. Историк Ирвинг А. Агус писал:

«…немецкие и французские евреи, вероятно, полагались на талмудический закон — как на принцип, регулирующий все стороны жизни, — гораздо больше, чем древние евреи… В тот период [десятый век н. э.] принудительные меры выводились исключительно из высшего иудейского закона… В этих странах Талмуд контролировал все сферы жизни. Евреи создавали общины, налаживали политические контакты со светской властью, взимали налоги (чтобы покрывать общинные расходы и рассчитываться с долгами), следили за тем, чтобы население повиновалось раввинскому суду, контролировали торговлю — и, наверное, впервые в истории вся подобная деятельность была основана только на иудейском законе. Следовательно, для евреев Северной Европы раввинское учение было не побочным интересом, не роскошью, а стимулом к существованию, смыслом жизни»[5].

Талмудические слог и образ мышления — не предтеча идиша, а его матрица, материнская утроба. Там зародился и долго зрел этот неизбежный, обреченный родиться язык. С точки зрения филологии Талмуд есть идиш in utero[6]. Перерождение немецкого в идиш началось с евреев, наиболее тесно связанных с Галохой — еврейским законом. Категории и логические построения Галохи были их второй натурой.

VII

Поселившись на германоязычных землях, французские и итальянские евреи вскоре перешли на язык новых соседей. В их новое наречие вошли некоторые эмоционально окрашенные романские слова, но то были только капли в море немецкого. Романское влияние ослабевало, а семитские элементы не только выжили после пересадки в немецкую почву, но и стали плодиться и размножаться, как велит первая заповедь Торы. К тому времени на иврите и арамейском уже несколько веков никто не разговаривал, но немецкие евреи, как и их французские и итальянские предки, имели доступ к классическим источникам; они создали множество трудов во всех жанрах религиозной литературы. Двенадцатое и тринадцатое столетия стали «золотым веком» немецкоязычной еврейской философии. Германская часть еврейской речи почти полностью вытеснила романскую, а другой компонент — экзотическое рагу из иврита и арамейского, лошн-койдеш («святой язык»), — укоренился и расцвел на немецкой языковой почве.

Германская составляющая идиша — самая обширная. Сильное сходство между идишем и немецким очевидно и сейчас. Фраза du bist alt («ты стар») одинакова в обоих языках. Но такое абсолютное соответствие — скорее исключение, чем правило. Немецкий и идишский варианты одного и того же слова различаются произношением и флексиями, хотя человек, понимающий немецкое предложение ich schreibe einen Brief («я пишу письмо»), поймет его и на идише: их шрайб а брив, и наоборот. Некоторые распространенные идишские слова — например, ѓайнт («сегодня») — уже исчезли из немецкого, а в современном идише отсутствуют многие немецкие слова — например, heute («сегодня»). Но эти различия естественны для таких языковых процессов: то же самое произошло в голландском и в английском, отделившемся от немецкого в шестом или седьмом веке.

Главное различие между идишем и немецким кроется не в языковой эволюции, а гораздо глубже. Речь идет о различии между еврейским (само слово йидиш на идише означает «еврейский») и нееврейским. Очень важно то, как это различие проявлялось в Средние века, когда религия была главным регулятором общественных отношений в Европе. И вовсе не случайно идишское ѓайнт произошло от средневерхненемецкого слова, означавшего «сегодня вечером». Наличие этого слова в идише объясняется еврейским лунным календарем, в котором вечер предшествует утру, — лунный календарь неявно упоминается на первой странице Книги Бытия и поясняется на первой странице Талмуда. Мы с вами рассматриваем общество, где иудаизм и христианство были не выбранными, а заданными образами жизни. Евреи и неевреи жили бок о бок, но на вопрос «Какой сегодня день?» отвечали по-разному. Еврей, не обратившийся в христианство, оставался евреем — даже если он вообще ни во что не верил. Он ел, спал, двигался, разговаривал и ходил в туалет йидиш — «по-еврейски». Христиане же делали то же самое гойиш — «по-гойски».

А теперь вернемся к связи между иудаизмом и Талмудом. Неудивительно, что из лошн-койдеш в идиш пришли такие слова, как шабес, сейфер Тойре («свиток Торы»), миква («бассейн для ритуального омовения»), — в нееврейских языках таких понятий просто нет. Важно другое: были также заимствованы слова, обозначающие вроде бы нейтральные, не «исключительно еврейские» понятия: «в течение», «почти», «лицо», «сон». Вся суть идиша, весь смысл его существования — в потребности (или желании) говорить йидиш в противовес гойиш. Непослушному ребенку говорили: «Фир зих ви а йид!» («Веди себя как еврей!») Если же ребенок отвечал не на идише, а на английском, его спрашивали: «Вос рейдсту гойиш?» («Почему ты говоришь по-гойски?») Противопоставление говорит само за себя. Идиш возник — хотя бы отчасти — для того, чтобы выразить словами систему таких противопоставлений и запретов, о которой мы будем говорить на протяжении всей книги.

VIII

Живой пример такого противопоставления — отношение к Иисусу. Для евреев он был мамзер бен ѓа-нидо («внебрачный сын нечистой женщины»): так его называет «Толдос Йешу» («Жизнь Иисуса»), еврейское антиевангелие эпохи раннего Средневековья, написанное на иврите. В этом евреи разительно отличаются от мусульман, для которых Христос — пророк. Иисус считался столь мерзкой личностью, что в еврейской легенде — кто бы вы подумали? — святой Петр предстает как фрумер йид — «благочестивый еврей», герой, который отделил иудейско-христианских предателей от «истинных» евреев, основав католическую церковь. Тем самым он оказал евреям услугу, избавив их от необходимости молиться вместе с гоями.

Название гой по умолчанию относится к христианину — почти все идишеязычные евреи жили среди христиан. Когда описывают бессмысленный спор или жалкое оправдание, то говорят, что в нем мамошес ви дер гойишер гот («не больше сути, чем в боге гоев»). И под «богом гоев» подразумевается явно не Зевс. Единственный гойишер гот, который имеет значение, — Иисус. Поговорка означает «Правда?! Это не более правда, чем то, что Иисус умер за наши грехи»; отсюда видно, что идиш находится в вечной оппозиции; отсюда можно понять, почему евреи просто не перешли на немецкий язык.

Сначала нужно выяснить, почему, согласно поговорке, у Иисуса отсутствует именно «суть», а не «истина» или «сила». Слово мамошес — «реальность» или «вещественность» — произошло от наречия мамеш, которое в буквальном переводе означает «осязаемо» (его ивритский исходник, мамаш, — от глагола, означающего «щупать», «касаться»), но куда чаще используется в переносном смысле: «действительно», «весьма». Эр из мамеш алт — «он очень старый». А если говорят, что сладкий стол на празднике бар-мицвы «мамеш ломился от угощений» — значит, он прямо-таки трещал.

Слово мамеш в значении «ощутимо» даже, можно сказать, повлияло на английскую литературу. Есть известный мидраш об одной из казней египетских — осязаемой тьме. Это было не просто отсутствие света, а некое вещество, самостоятельная сила, плотная темнота, с которой не справилось даже полуденное солнце. Тьма охарактеризована как веямаш (корень тот же, что и в мамаш). Те, кому доводилось продираться сквозь курс английской литературы, должны помнить начало «Потерянного рая» Мильтона, где есть строки: «…как в печи, пылал огонь,/ Но не светил и видимою тьмой/ Вернее был…»[7]. Мильтон, интересовавшийся подобными вещами, вполне мог изучить иврит; идею он почерпнул либо из самого мидраша, либо от того, кто тоже этим увлекался.

Мамошес — производное от мамеш. В нашей поговорке идея вещественности связана с отрицанием божественной природы Христа. Как мы уже знаем, под гоями чаще всего подразумеваются христиане, но можно сказать еще конкретнее. Большинство христиан, среди которых жили евреи, принадлежали либо к православной, либо к римско-католической церкви. Несмотря на множество различий, обе церкви верят, что, когда священник берет облатку и вино, говоря «Hoc est enim corpus meum» — «Сие есть мамеш тело мое», — хлеб и вино превращаются в плоть и кровь Иисуса. Не просто символизируют плоть и кровь, не заменяют их, а меняют свою субстанцию и становятся ими. Этот процесс, известный как пресуществление, — главный элемент католической мессы; вера в чудо превращения — основа католичества.

Вряд ли среди восточноевропейских евреев было много экспертов в области католической теологии, но евреи хорошо знали: христиане верят, что кусок эрзац-мацы может стать телом Христовым. Тот, кто впервые сказал «в твоем оправдании не больше мамошес, чем в боге гоев», кидал камни в огород всей католической доктрины, отрицая одно из ее важнейших положений.

То, в чем «не больше мамошес, чем в боге гоев», можно еще описать так — ништ гештойгн ун ништ гефлойгн («не залезло и не взлетело»). Любой еврей, выросший в традиционной идишеязычной среде, поймет, что речь идет об Иисусе. Он и не залез на небо, и, уж конечно, не взлетел. Есть и другая версия, согласно которой «не залез» относится не к небу, а к кресту, что не меняет общего смысла; кульминация четырех Евангелий, суть всего Нового Завета была сведена к шутке, еврейской вариации на тему «курица — не птица».

Отрицать божественную природу Иисуса значит серьезно оскорблять христиан. А уж использовать эту божественную природу как главный символ неправдоподобия — просто опасно для религиозных меньшинств. Поговорка самим своим существованием объясняет нам, почему и как возник идиш — и почему он никогда не был по-настоящему «немецким». Немецкоязычный слушатель понял бы каждое слово в ништ гештойгн ун ништ гефлойгн, но вряд ли догадался бы, о чем идет речь, даже улови он общий смысл фразы — «чушь собачья». В том-то и дело: идиш возник как немецкий для богохульников — язык, на котором можно было отрицать Христа без риска быть убитым. Еврейский «немецкий» с самого первого дня был языком афцилохес, немецким назло немцам, немецким, которого немцы не понимали, — арго изгоев. Не стоит представлять идиш как союз или сплав германских и семитских элементов. Лучше представьте его как фильм ужасов. Вот иврит — аристократ с забавным акцентом, таинственный старый язык, на котором уже не говорят, язык-нежить. Чтобы вернуться к жизни (разговорной речи), ему нужна плоть и кровь. Он должен завладеть живым языком и сделать его рабом на службе у еврейского разума. Нежить выбирает немецкий язык и, пародируя пресуществление, заявляет: «Сие есть мамеш тело мое».

Уильям Берроуз ошибался, язык — не вирус, а дибук{5}. В пространстве немецкого языка идиш чувствует себя уютно, словно бес в теле одержимого; и, словно бес, он общается с миром, пользуясь чужими устами. Противники идиша, считавшие, что он мешает евреям «стать нормальными», были абсолютно правы: идиш — это немецкая культура, успешно прошедшая обрезание. Например, раз гои празднуют Рождество, то и евреям тоже можно — некоторые евреи и теперь отдыхают от Торы в нитл нахт («сочельник»). Поскольку изучение Торы во имя умершего — распространенный способ молиться за его душу, то евреи опасались, что чтение Торы в день рождения Иисуса может каким-то образом пойти ему на пользу, поэтому они не занимались ничем подобным в сочельник. Вместо этого они обычно играли в карты (чего благочестивые евреи почти никогда не делали) или запасались туалетной бумагой на следующий год — короче говоря, занимались чем-нибудь издевательским, причем дома: выходить на улицу в сочельник евреи боялись.

Склонность насмехаться над другими религиями — еще одна черта идиша, уходящая корнями в Библию. Многие библейские имена — самые настоящие школьные дразнилки. Иезавель (на иврите И-зевел) означает «дочь мусора». Вероятно, на самом деле ее звали И-ваал, Иеваал — «дочь Ваала», одного из главных языческих божеств, упомянутого в Библии. Вельзевул (на иврите Ваал Зевув, «повелитель мух») — исковерканное Ваал Зевул, «повелитель небес»{6}. Навал (на иврите Новаль) — имя первого мужа второй жены царя Давида — означает «злой негодяй», «безбожник». Оно используется как имя нарицательное в псалмах 13 и 52: «Сказал негодяй [в оригинале — наваль] в сердце своем: нет Бога!»

Евреи раздают обидные прозвища не только живым существам. В Талмуде языческие празднества обозначаются словом, которое переводится как «несчастье». Идишское хоге («нееврейский праздник») произошло от библейского слова, означающего «трепет», «ужас». Из-за сходства с ивритским хаг («праздник») слово хоге стали использовать как дисфемизм — то есть антиэвфемизм — для обозначения нееврейских религиозных торжеств. Троицын день до сих пор называется на идише ди грин-хоге, «зеленый ужас». На североамериканском идишском сленге Christmas (Рождество) переделали в Krats-mikh (крац мих — «почеши меня»). Я даже слышал, как Easter (Пасху) называли Yeaster (от англ. yeast — «дрожжи»), потому что в тот день эр ѓот зих а ѓейб гетон — «он поднялся».

Чтобы прочувствовать характер этих дисфемизмов, надо сравнить ништ гештойгн ун ништ гефлойгн с английским разговорным словом, тоже означающим «неумение летать», — turkey (дословно «индейка», в переносном смысле «провальная затея»). Термин пришел из шоу-бизнеса. У Ирвинга Берлина есть такие строки: «Ваше шоу — как индейка: не взмахнет крылом,/ Снова без гроша в кармане, снова облом»{7}. Шоу-индейка копошится во дворе, но взлететь не может.

Вот одно из главных различий между английским и идишем. Английская индейка, не сумевшая взлететь, — всего лишь готовый обед в пластиковой упаковке: горох высыпался в вишневый пирог, у клюквенного соуса странный привкус{8}. А в идише та же самая индейка — не что иное, как важнейшая фигура в истории и культуре западного общества, основатель главной религии этого общества и… ваш бог. Но вы не знаете, что под «индейкой» мы подразумеваем его. Идиш — особый жаргон, созданный для того, чтобы герр хозяин не догадался, что́ мы думаем на самом деле.

IX

Несогласие — краеугольный камень идиша. Иными словами, он любит спорить со всеми обо всем и делает это непрерывно, даже когда притворяется паинькой. Идиш — голос и общественный представитель особой программы, основанной на Талмуде. Цель этой программы — обращение голес во благо евреев. Поэтому идиш с самого начала занял позицию противостояния всему миру. Пока Мессия не пришел и Храм не отстроен, весь мир находится в неком метафизическом голес, из которого его тоже нужно вызволить. Может быть, сам мир не подозревает об этом. Может быть, этого не осознают гои, задирающие нос перед нами и друг перед другом. Но каждому, кто обладает истинным знанием, уже известно: все, что ни есть, — неправильно. В мире, где даже шхина (Божественное присутствие) в изгнании, недовольство всем — не только естественная реакция, но и единственный путь к истине. Настоящая жизнь была тогда, когда у евреев были страна и Храм. По сравнению с прежней жизнью нынешняя, прямо скажем, — дерьмо. Существует мерило, которое евреи прикладывают ко всему, — и все оказывается не таким, как надо. Само мерило упоминается редко, потому что все и так знают, что это: возвращение евреев на их законную землю: «Ради Сиона молчать не буду и ради Иерусалима не успокоюсь, пока не выйдет, как сияние, справедливость его и спасение его — как факел горящий» (Ис. 62:1).

Еврейская привычка портить настроение и крушить надежды окружающих вызвана тем же стремлением — рассматривать все sub specie aeternitatis[8] и спрашивать себя, хорошо ли это для евреев. А оно редко оказывается хорошим, и постоянный метафизический разлад отразился на еврейском отношении к окружающему обществу. Евреи не просто идут не в ногу с христианской цивилизацией — они глубоко презирают ее. Они могут позаимствовать у нее какие-то отдельные идеи или занятия — а чего вы хотели, живем-то в голес, — но от общего контекста их тошнит. Евреи не хотят чужого хлеба, не прикоснутся к чужому вину; они хотят вернуться домой, но дома у них нет.

Примирение невозможно. Правильное не может примириться с неправильным, правда не подружится с ложью; Все никогда не согласится с Ничто. Язык, культура, само существование — все стало программой действий афцилохес, назло попыткам вселенной и христиан разделаться с нами. Первым шагом был захват немецкого языка, вторым — еврейский Drang nach Osten{9}.

X

Одержимый дибуком немецкий несколько веков был языком западноевропейских евреев. На западном диалекте идиша, сейчас почти исчезнувшем, до недавнего времени говорили в Германии, Голландии, Франции и других западноевропейских странах. Если в нем и мелькали слова блинце, книш и шмате{10}, то это были заимствования из восточноевропейского идиша. Восточный диалект, в конце концов вытеснивший западный, отличался от последнего славянским компонентом.