Вечный Жид

— Диалектический социализм? — повторил Агасфер. — Это нечто новое… До сих пор я полагал любой социализм карикатурой на Евангелие. Разве не так?

— Вам виднее, — заметил Станислав Гагарин. — Вы лично знали Христа и его учеников, вам и судить, что называется, из первых рук.

— Ну, с Христом я вас еще познакомлю, — сказал Вечный Жид. — Сочинителю Станиславу Гагарину и Иисусу из Назарета будет интересно пообщаться. И полезно…

— Вы и на это способны?

— Я способен на все, Станислав Семенович, — скромно сказал Агасфер. — Здесь, на Земле, мне придется решать задачи куда более сложные, требующие огромного расхода космической энергии. Но Совет Зодчих Мира, в порядке исключения, решил пойти на любые затраты. Помогать так помогать!

— Нас ждет нечто ужасное? — тихо спросил писатель.

— Не то слово, — вздохнул могущественный пришелец. — Но кажется я сказал вам больше, чем следовало…

— А как же этический закон, запрещающий инопланетянам вмешиваться в земные дела? Именно поэтому две тысячи лет тому назад вас, значит, того…

— Зодчим Мира надоело наблюдать, как гибнут цивилизации, предоставленные самим себе, — с неожиданной жесткостью проговорил Агасфер. — Неслучайно мы создали модель Земли в системе Звезды Барнарда, неслучайно присылали к вам на разведку товарища Сталина, этого незаурядного землянина, аналога которому не было в истории человечества.

— Да, его не с кем сравнить, увы, — согласился Станислав Гагарин.

Он чуть более года общался с вождем и имел право сказать именно так.

— Наш посланец пытался поставить на Президента, наивно полагая, и товарища Сталина можно понять, что он сумеет активизировать человеческие качества этого субъекта, пробудит в нем патриотические чувства. Но агентам Конструкторов Зла после возвращения товарища Сталина на Звезду Барнарда удалось з а м е с т и т ь Президента. Он получил иную личность, которая и управляла действиями главы государства, втянула его в августовские события прошлого года, а затем по подсказке л о м е х у з о в этот монстр вообще разрушил страну. Вернее, поставил Великую Державу на грань катастрофы.

— Какая жалость, что в романе «Вторжение» я не позволил кастрировать его! — воскликнул сочинитель.

— Может быть, это и спасло бы ситуацию, — улыбнулся Вечный Жид. — Во всяком случае, мы с вами не раз еще используем эту возможность…

— Возможность вырезать ему яйца? — живо спросил писатель.

Агасфер от души расхохотался.

— Нет, яиц мы резать не будем, — сдержав смех, заверил он Станислава Гагарина. — Но монстрам и самим л о м е х у з а м придется туго.

— Вы их, как товарищ Сталин, будете уничтожать огненными стрелами из глаз? — спросил писатель.

— Сей способ чересчур эффектен, — заметил Агасфер, — но вождю н р а в и л о с ь именно так… Вождь, он и в Африке вождь. Мы с вами, Станислав Семенович, придумаем что-либо поскромнее. Но меня другое волнует…

— Что именно? — осведомился писатель.

— Вы находитесь в больнице — и это хорошо. Со здоровьем не шутите, вам его понадобится с избытком. И пробудете здесь некоторое время.

— До пятнадцатого мая, как я полагал, — сказал Станислав Гагарин.

— И эти дни я хотел бы побыть рядом с вами. Нам есть о чем поговорить друг с другом. Не возражаете?

— О чем речь! — воскликнул сочинитель. — Почту за честь общение с представителем Зодчих Мира…

— Тем более, — улыбнулся Агасфер, — вы обо мне писали, и, таким образом, я будто бы ваш крестник.

— Скорее мое дитя… Ведь я породил Агасфера из созвездия Лебедя собственным воображением, а в действительности оказалось, что вы таки — да существуете… Да еще в подобном ранге!

— Надо придумать… Погодите! Кому вы сейчас кивнули? Вон тот мужчина, который прошел по аллее — он кто?

— Мой сосед, живет во второй половине двести восьмой палаты. Андрей Васильевич, по фамилии Колпаков. Начальник детского городка обувной фабрики «Заря». Вроде хороший мужик…

Вечный Жид усмехнулся.

— Поначалу хотели сказать просто — х о р о ш и й мужик. Потом добавили слово в р о д е. Делаете успехи, постигая осмотрительность в оценках.

Станислав Гагарин вздохнул.

— Жизнь учит, товарищ Агасфер, фули тут поделаешь. Я и Федотову полагал толковым работником и преданным соратником. А на поверку — злобное и отвратительное существо, мерзкий сосуд зла, дьяволица, которая разрушает все, к чему прикасается. А бывший подполковник Литинский, которого я прочил на место Федотовой, в коммерческие директоры? Отставные полковники Павленко и Голованов, Рыжикова с Балихиной, Мелентьев… Как умоляла мамаша последнего взять сынка, загибающегося на стройке, в «Отечество»! Взял — и получил мелкого пакостника, предавшего собственного шефа.

Здесь редактор вновь меня остановила.

— Может быть поначалу рассказать о Федотовой и ее головорезах подробно? — предложила она.

— Но ведь подробно рассказал о федотовском «путче» и ущербе в сто миллионов, который нанесли предатели «Отечеству», Дима Королев, статью его я полностью включил в роман, до нее осталось несколько десятков страниц.

Честно говоря, мне казалось, что любой переброс текста взад или вперед нарушит композицию романа. Ведь это же м о е дитя, и мне лучше, чем кому бы то ни было знать, куда поместить ребенку глаза, а где у него должны быть прикреплены нос с ушами и руки-ноги.

— Ну хорошо, — согласилась умница Галина. — Пусть будет по-вашему. Читатель потерпит…

— Но больше других, — продолжал сочинитель, — меня поразила Ирина Савельева. Кроме добра и всяческой поддержки ничего другого от меня эта женщина не имела… Где теперь ее совесть? Да и была ли совесть качеством ее души вообще? Да… Эти существа пренебрегли элементарным здравым смыслом, войдя в федотовскую банду. Ума им не хватило понять: они изначально проиграют. Или околдовал их кто?

— Не л о м е х у з ы ли сменили им всем личности? — предположил пришелец.

— Возможно, — согласился писатель, — Только ведь не поддались же им другие, поверили мне и ушли со мной!

— В этой истории я помогу вам разобраться позднее, — пообещал Вечный Жид. — А вот с соседом… Решено! Принимаю его облик и поселяюсь рядом с вами. В палате и наговоримся вдоволь. Нет возражений?

— По рукам, — улыбнулся Станислав Гагарин.

VII

…Первый помощник капитана хмыкнул.

— Выходит похожи наши истории, — сказал он Беглову. — И ко мне он пришел поработать на время и документы отменные показал. Но при чем здесь созвездие Лебедя?

— Погодите, будет и созвездие, — ответил Владимир Петрович. — Но сначала послушайте про обычного лебедя. Я закурю, можно? Бросил уже с год, а вот сейчас опять потянуло.

— Курите, — сказал Игорь Чесноков. — Вот сигареты!

Беглов раскурил сигарету и жадно, глубоко затянулся дымом.

— Так вот, — проговорил он, — случилось это через неделю пребывания в партии нового рабочего. Иван Дудкин всем пришелся по душе, может быть, за исключением Долбояка-Стрекозова, которого, впрочем, никто у нас симпатией не жаловал, а тому на это было наплевать! Шурфы он бил исправно, а что до воспитания в нем нравственных качеств, то на это не было у нас времени, да и вышел уже Долбояк из того возраста, когда пристало время сеять разумное, доброе, вечное в его душе.

Сам Дудкин неприязни к Стрекозову не испытывал, а когда Долбояк задирал его, то либо отшучивался, либо отвечал на выпады шурфовщика обезоруживающей улыбкой.

Работал Иван куда как исправно, понимал с полуслова, будто не первый сезон вышел с партией в поле. А потом случилось э т о… Устроили мы банный день, постирушку затеяли кое-какую, словом, вроде выходного дня с бытовыми нуждами. Я вымылся и сидел в палатке, разбирал записи в полевых дневниках. Сами знаете, как мягчеет душа после бани, настроение было отменное, работы шли в графике, результаты поисков обещали быть куда уж лучше…

И вдруг грянул выстрел. Я разом отбросил бумаги — стрелять попусту в зоне жилья категорически запрещалось — выскочил наружу. Неподалеку от обрыва, за которым клокотал и булькал обширный Бормотуй, стоял ухмыляющийся Долбояк с двустволкою в руках. А в небе беспомощно кувыркался лебедь. Пытаясь удержаться на перебитом крыле, он звонко кричал, призывая на помощь. Но лебедя неудержимо тянуло вниз, и было видно, что упадет он в воды Бормотуя…

Молча смотрели мы на Долбояка, а тот ухмылялся, поводя плечами. «Хорош закусь, — сказал он, мерзко осклабясь и подмигивая мне. — Жаль только, что рыбам на корм пошел…» Тут лицо Стрекозова неожиданно исказилось. Он затрепетал, свиные глазки его забегали, челюсть отвалилась, и этот звероподобный детина плаксиво произнес: «Мама…»

Я повернулся. От банной палатки на Стрекозова медленно шел Иван Дудкин. Лицо его было бесстрастным, скорее задумчивым, взгляд, тем не менее, не отрывался от впавшего неожиданно в детство шурфовщика.

И вдруг Долбояк оживился, закивал головою, вскинул ружье — я в ужасе закрыл глаза. Раздался металлический звук, но это не было щелканьем курка. Я увидел, как Стрекозов переломил ружье и разрядил его. Затем он закрыл стволы, схватился за них руками, размахнулся и расщепил приклад о камень.

Иван прошел к обрыву, махнул рукой, и шурфовщик упал на колени, склонив голову к земле.

А лебедь тем временем был у самой воды. И тогда Иван разбежался и прыгнул с обрыва…

Геолог перевел дыхание, вздохнул и потянулся за сигаретой. Раскурив ее, он продолжал:

— Не может остаться в живых человек, если прыгнет с высоты ста метров, пусть даже и вода окажется под ним… Потом меня мучило даже не это. Я никак не мог забыть, как падал Дудкин в Бормотуй… Он разбежался и прыгнул. В миг парень исчез за обрывом, но тут оцепенение покинуло меня. Я выбежал на край и увидел, как мой новый рабочий, медленно, понимаете, м е д л е н н о опускается к водам Бормотуя.

Вспоминая эту потрясшую меня картину, я объяснял это тем, что в моем мозгу как бы застопорилось время, и падение Ивана предстало воображению подобием замедленной киносъемки. А что же мне еще оставалось делать? Рассудок всегда старается объяснить непонятное земными, естественными аналогами. И если сознанию заведомо известно, что люди не могут парить в воздухе, то сознание скорее усомнится в собственной нормальности, нежели отвергнет такую очевидную, проверенную опытом истину.

Конечно, в те минуты мне было не до абстрактных умствований. Партия моя была взбудоражена случившимся. Кто-то бессмысленно кричал и махал уже плывущему к лебедю Ивану, другие бежали к пологому берегу, куда должен был выгрести Дудкин, коллектор Зося подбежала к поднявшемуся уже на ноги Стрекозову и отвесила ему звонкую оплеуху, но шурфовщик бессмысленно таращился, испуганно озираясь, и на пощечину Зоей внимания не обратил.

Иван со спасенным лебедем благополучно выплыл на берег, и удивительным было то, что никому и в голову не пришло изумиться, поразмыслить над его фантастическим прыжком.

— А потом он исчез, — сказал Владимир Петрович.

— Лебедь? — спросил Чесноков.

Беглов поморщился.

— При чем здесь лебедь? Пропал Иван Дудкин… Честно признаться, сильно грешил я тогда на Стрекозова: не подстерег ли он парня. Но у Долбояка было «железное алиби», и мы решили: ушел Дудкин в родную деревню, поработал у нас две недели и ушел…

— Две недели, говорите? — спросил помполит. — Забавно… Сегодня ровно столько же с того времени, как Феликс пришел ко мне в каюту на острове Диксон.

— Вася Амстердам проработал в лаборатории Мухачева такое же время, — заметил Владимир Петрович. — Видимо, это у него цикл определенный, двухнедельный…

— Это какой еще Мухачев? У меня есть приятель в Москве с такой фамилией. Художник…

— Это другой, — сказал Беглов. — Мы учились с ним в горном. А сейчас он заведует лабораторией в одном из московских НИИ, и это уже другая история…

ГИБЕЛЬ ТРЕТЬЕГО РИМА

Звено второе

I

Первый раз их тряхнуло в десять часов утра.

По-видимому, Зодчий Мира знал о предстоящей катастрофе, просто обязан был знать, иначе события развивались бы безальтернативно, но вида Агасфер не показал, не намекнул даже о будущих подземных толчках, тех или иных баллах по Рихтеру.

Они сидели вдвоем на гагаринской половине, едва вернувшись в палату после завтрака, и только принялись рассуждать о догадке Эмпедокла, связанной с существованием еще более дробных величин сравнительно с известными стихиями, как вошла Марина Поликанина, милая такая и душевная сестричка милосердия, она принесла лекарство на после-завтрака, на после-обеда и на после-ужина.

Лекарство было разложено ею же в стеклянных пузыречках, и Марина поставила их на письменный стол.

— Спасибо, Марина, — поблагодарил девушку хозяин палаты.

— А вам, Колпаков, я уже все отнесла, — сообщила она, обращаясь к Агасферу.

Тот привстал и элегантно склонил голову. Получилось сие у него весьма изящно.

«Ну и джентльмен, — восхитился писатель. — Прямо-таки лорд, а не директор пионерского лагеря…»

Марина с некоторым удивлением посмотрела на мнимого Колпакова и вышла.

— Хорошая девушка, — сказал сочинитель. — Вот бы такую сманить на работу в фирму…

— А где ваше «вроде»? Неисправимый вы оптимист! Сами же повторяете: кадры решают всё… А все невзгоды ваши от кадровых просчетов.

— Вы, к сожалению, правы, — согласился Станислав Гагарин. — Но я буду…

Он хотел произнести слово «стараться», но сделать этого не успел.

Кресло, в котором сидел сочинитель, вдруг взлетело выше журнального столика, с треском опустилось на пол, затем стремительно двинулось к больничной спецкойке на колесах, а сама койка с лязгом поехала к противоположной стене.

Кресло не успело столкнуться с кроватью, перед летящим в кресле писателем выросла стена, его подтолкнуло с сидения и бросило головой о стену.

Удар был сильным. Станислава Гагарина изрядно оглушило, но сознания писатель не потерял, хотя и закрыл глаза и того, что происходило в палате, не видел, оказавшись на время в некоем шоке.

«Мировой вопрос есть попеременная экспансия то одного, то другого, — высветилась в сознании писателя фраза из книги Семушкина об Эмпедокле, над которой он работал накануне, книга лежала у левой его руки, когда Станислав Гагарин писал роман, и сейчас, наверное, валялась где-нибудь на полу, вместе с литературными бумагами. — То побеждает верх с его онтологическим знаком жизни и  д о б р а, и тогда направление космического процесса осуществляется как восхождение, рост или «путь вверх». То, напротив, одолевает низ, с его онтологическим знаком з л а  и смерти…»

Теперь писатель почувствовал, что лежит на подпрыгивающем от частых толчков полу. Его схватили за воротник куртки — собирался на прогулку — и сильно встряхнули.

— Надо немедленно покинуть здание! Немедленно! — услышал он голос Агасфера и открыл глаза.

Вечный Жид помог сочинителю подняться на ноги, затем попытался открыть дверь, но дверь перекосило и заклинило.

— Через окно! — крикнул Станислав Гагарин. — Второй этаж… Будем прыгать… Авось, не поломаем ноги!

Но окно с двойными стеклами было запечатано наглухо. Открывалась только фрамуга наверху для воздухообмена, через нее пролезла бы разве что кошка.

— Надо разбить стекло!

С этими словами писатель схватил с вешалки махровое полотенце и быстро, но аккуратно обмотал кулак правой руки.

Но едва он занес руку для удара, здание вновь тряхнуло, дверь распахнулась, и в палату вбежала Марина Поликанина.

Девушка была взволнована, но растерянной сестричку назвать было нельзя.

— Что случилось? — спросила она.

— Землетрясение! — ответил сочинитель.