Помоги проекту - поделись книгой:
Атмосфера вседозволенности царит в нашем обществе. Президента и его окружение обвиняют в том, что они «агенты влияния», сбрасывают на них материалы скандального характера. Президент утирается как ни в чем не бывало, оппозиция забывает об этом и не подымает вопроса на съезде, как будто ничего не было. Все обвиняют друг друга в заговорах, а потом братаются как ни в чем не бывало. Добром такая распущенность кончиться не может и не должна.
Я не буду участвовать в научных дискуссиях о третьем пути, если идеологом этого третьего пути называют Адольфа Гитлера. Я не буду входить в политические союзы с организациями, члены которого заявляют, что Гитлер — великий политик и что он был прав, называя славян расой ублюдков. И я не буду входить в союзы с теми, кто входит в союзы с этими людьми. И если останусь один, без Дугиных и Граниных, я предпочту этим странным союзам и беспринципным альянсам. А если народ, одураченный до последней крайности, пойдет за этими лозунгами, я пойду и против народа, потому что 100 миллионов отчаявшихся и одураченных пропагандой людей — ничто по сравнению с эгрегором русского народа, с единством живых и мертвых. И я предпочту оставаться с мертвыми, погибшими за идею, нежели быть с живыми, продавшими душу за шмотки, колбасу или подписавшими напрямую сговор с дьяволом. Да, именно с дьяволом, потому что сила фашизма — в его безоглядной, неприкрытой, оголтелой адресации к злу. В штурме неба!
Практичный молодой человек из Рыбинска, пищащий о том, что он прагматик, и дающий идиотские определения фашизму, вынудил меня высказаться до конца, на все 100 процентов. Можно быть 5 раз националистом, 10 раз фундаменталистом и 100 раз революционером и при этом питать омерзение по отношению к словосочетанию СС. Братцы-патриоты! Вы что — начинаете жить по тем же двойным стандартам, что и оппоненты из демократической братии? Начинаете заигрывать с черным пуделем? Не понимаете, как близко, как преступно близко вы подводите народ к черной дыре исторического предательства? И неужели кто-то из моих друзей, честных, мужественных, умных людей, способен даже просто приблизиться к той вонючей яме? Где и когда оказались потеряны те табу, те запреты, вне которых политика действительно становится делом дьявола? Как может сочетаться благородное негодование по поводу предательства сербов Козыревым и Ельциным с заигрыванием перед теми, кто ввозит на территорию Сербии бандитов, убивающих сербских детей и женщин, отрезающих головы, изуверски пытающих, заживо сдирающих кожу с людей!
Виктор Алкснис не знает, кто это делает и как эти экспортеры боевиков связаны со зловещим названием «Элементы», той вывеской, под, которой он согласился поставить свое имя. Но господин Дугин прекрасно осведомлен о том, что экспортом этих ублюдков заняты его приятели по Грэсе вместе с ультраправыми католическими организациями. Ну а теперь помножьте это на Иоанна Павла II, на интерес британской элиты, к той мистике, которой пропитана книга господина Дугина (кельтско-друидско-митраистская смесь с явными включениями египетско-каббалистической мистики), на связь президента Рейгана с HАСА, всегда боготворившей своего родоначальника-эсэсовца Вернера фон Брауна, и вы поймете, что формула «смерти России» у Александра Дугина и Александра Яковлева — разная, но нам от этого не жарко и не холодно. Если
Итак, третье. Русское национально-освободительное движение становится все шире, все мощнее. Да, рухнул СССР. Да, разваливается на части Российская Федерация. Но есть более чем 100-миллионный русский народ с достаточно высокой культурой и не до конца сломленным духом. Народ, уже задумавшийся, уже готовый отбросить соблазны и бороться за то, чтобы вернуться в историю. Предположим, что некто хочет добить этот народ. Как он будет это делать? Продолжать либеральную истерику дальше нельзя. Народ тошнит от заклинаний по поводу рынка, реформы, либерализации. Инструмента диктатуры нет и не может быть, пока она опирается на слова, вызывающие в массах отвращение и стыд. Вводить иностранные войска? Полноте! Именно это и объединит народ. Он восстанет в тот же час. А глушащие водку спецназовцы, рассуждающие о том, что враг нас предал, немедленно начнут охотиться за «зелеными беретами», как за дичью. Хотите сюда? Милости просим. «Есть место вам в полях России среди нечуждых вам гробов». Например, гробов все той же дивизии СС «Мертвая голова». Тогда что же делать этому некто?
Выход есть. Некто должен направить энергию русского национально-освободительного движения на саморазрушение. Он должен взорвать его изнутри. Он должен извратить его суть, придав ему неверный, порочный характер. Вы спрашиваете, что такое фашизм? Это прежде всего патологическая форма реакции на национальное унижение, на попранность национальных святынь, на дух торгашества, цинизма, корыстолюбия, разрушающих нацию. Фашизм — это извращение высоких измерений человеческого бытия, удушаемых прагматизмом, сциентизмом и мещанством современного Запада. Это карма западной цивилизации, которую она хочет переложить на других. Это отходы западного духовного производства, выбрасываемые на нашу территорию. Грань между национально-освободительной борьбой, ориентированной на жесткий современный консерватизм и фашизм, — это тонкая, но очень важная грань. Достаточно малых сдвигов, и мы получим страшные патологии.
Либерализм — это отвращение от мертвых. Это беспамятство и беспредельная власть живых.
Консерватизм — это любовь к мертвым, связь с ними, ощущение постоянного их участия в жизни.
Фашизм — это паразитирующая на любви к мертвым любовь к смерти. Это апологетика смерти. Это воля к смерти. Это возглас «Да здравствует смерть!».
Смотрите же, как тонка грань и как важно пройти по лезвию бритвы.
Либерализм — это делячество, минимизация взаимных издержек, манипулирование друг другом в процессе социальных коммуникаций. Это торговля.
Консерватизм — это актуализация, это вера в общее дело, в благодать, соединяющую людей. Консерватизм — это долг, поставленный над всем остальным.
Фашизм — это паразитирующая на либерализме, на его лживости и торговле «слезой ребенка», прямая апелляция к насилию и злу. Это спровоцированная либерализмом, его бессильным и лживым гуманизмом антигуманистическая открытость. И это месть, поставленная над всем остальным, возведенная в абсолют.
Либерализм — это признание второго закона термодинамики и смерти мира в объятиях нарастающего холода и мрака.
Консерватизм — это синергия, это отрицание закона нарастания энтропии в открытых системах и вера в то, что самоорганизующаяся Вселенная обретет новую жизнь.
Фашизм — это сжигание вселенной, превращение ее в черное первовещество и уход избранных в иные миры с использованием этой энергии сжигания для их прорыва. Вспомним: «Уходя, мы так хлопнем дверью…» и т. д.
Либерализм — это признание человека в том виде, в каком он есть, истиной в последней инстанции, признание Земли инструментом его творчества, ресурсом, с исчерпанием которого человек кончается, как и все прочее.
Консерватизм — это признание сотрудничества человека и абсолюта в их строительстве новой Вселенной, царства света.
Фашизм — это признание бесконечной дистанции между абсолютом и человеком и причастности к абсолюту лишь малой кучки избранных, которая имеет за счет этого право на беспредельное господство по отношению к быдлу.
Либерализм — царство случайности, случайного зарождения, случайного конца, вспыхивающих и гаснущих миров.
Консерватизм — это первичность света по отношению к тьме, его господство над тьмой, это становление света и его победа в грядущем.
Фашизм — это царство тьмы, это утверждение первичности тьмы по отношению к свету. И это черный финал истории. Для фашизма мощность тьмы, мощность того, что индусы называют Таммас, неизмеримо превышает тонкую светящуюся пленку, сворачивающуюся и поглощаемую Таммасом в конце истории.
Я мог бы и дальше продолжать, артикулируя эти различия. Но это требует не газетного и не журнального изложения. Я хотел высказаться иначе на эту тему и выскажусь, потому что молодое поколение (не Новикова с его лизоблюдством и конъюнктурой, а других, ищущих молодых людей —. из Рыбинска, Саратова, Владивостока, Костромы и т. д.) мы Дугиным не отдадим. Сказать о том, что фашизм омерзителен, — это ничего не сказать. Сказать о том, что лекарство от фашизма — это умеренность, прагматизм, взвешенность, — значит солгать, прописать отчаявшемуся, припертому к стенке народу валериановые капли в качестве лекарства от смертельной болезни. Нет уж, извините!
Отстаивая национальную честь и бытие нации, ее право на место в истории, мы пойдем до конца. И если и дальше эти некто будут продолжать сжимание пружины народного долготерпения, мы «закатаем в лоб» с помощью этой пружины с такой силой, что все зеленые береты, цэрэушники и бээндешники, эсэсовские недобитки и либеральные холуи побегут отсюда всем скопом быстрее тех «боингов», на спасительную помощь которых они рассчитывают, и остановятся в этом бегстве где-нибудь в Барселоне или же в Бискайском заливе. Но чем больше вскипает народная ярость, тем чище должны быть руки у тех, кто претендует на руководство народным движением.
Любя своих товарищей и веря я тем не менее требую — да, требую, чтобы они объяснили эти странные пертурбации с Гиммлерами, гитлерами и всей прочей грязной кодлой, которую печатают с восторженными комментариями рядом с фотографиями лидеров оппозиции, лидеров народно-освободительного движения.
Я требую, чтобы партийный лидер Геннадий Зюганов, являющийся одновременно крупным лидером Русского национального собора и Фронта национального спасения, Дал внятную политическую оценку высказываниям Александра Баркашова, ибо этот политик тоже занимает высокое место в иерархии, а не является «мальчиком из подворотни» или же частным лицом не вполне определенной профессии, как А. Новиков.
Я могу понять и в чем-то даже принять национализм Баркашова. Мне глубоко безразличны его трактовки моей деятельности. Каждый волен иметь свои симпатии и антипатии. Но мои предки служили России столетиями, и марать слово «русский», сопрягая его с именами, ненавистными для России и проклятыми человечеством, не позволю. И если господин Баркашов еще может быть как-то если и не оправдан, то понят с учетом сферы его деятельности, то интеллектуал Дугин ведает, что творит.
Не думаю, что Александр Проханов нашел время для прочтения дугинской книги «Пути абсолюта», но я по роду деятельности должен был это сделать. И, мягко говоря, был изумлен, обнаружив, что посмертные пути абсолюта оказались завершенными на черном солнце. Этот тип мистики, повторяю еще раз, достаточно хорошо известен и ничем не отличается от той оккультной школы, которой баловались и балуются все лютые враги Александра Андреевича Проханова. Я не считаю мраком «День», но буду воевать с мраком, где бы он ни появлялся: в «Московских новостях», «Независимой газете» или же в «Дне».
Я буду воевать за наше великое антифашистское прошлое, за наше будущее — нашу молодежь, искушаемую фашистским соблазном, за святость и чистоту русского имени и русской традиции. И я верю, что мне удастся убедить в своей правоте моих друзей из газеты «День», и прежде всего Александра Андреевича Проханова.
ОППОЗИЦИЯ ДОЛЖНА ОПРЕДЕЛИТЬСЯ.
Она должна ответить на вопрос, что является ее символом — свет или тьма, жизнь или смерть, долг или месть. Она входит в ту стадию, когда ей придется либо, пройти через очищение, либо переродиться. Поэтому наш лозунг таков: либо чистка, либо беспощадный раскол. Даже если трещина этого раскола пройдет через все, что дорого сердцу.
Александр Проханов
2.2. Если хотим победить
Можно было бы любезно отклонить статью Кургиняна, к чему побуждали меня друзья. Можно было бы дождаться ее появления в другом издании и полемизировать с ней в контексте чужой, враждебной идеологии. Но я публикую ее в «Дне», где не раз появлялись блистательные работы Кургиняна, которого мы считаем своим автором, ценим его интеллект и бесстрашие, что позволяет нам надеяться на продолжение отношении, каким бы жестким ни показался ему мой ответ.
Статья «Если хотим жить» состоит из нескольких компонентов, включенных в логическую и эмоциональную последовательность. Кургинян страстно и многократно отсекает себя от либерального направления, стремясь показать, что его суждения никак не соотносятся с либерально-демократическими чувствованиями, добытыми им, Кургиняном, исключительно из личного опыта. Этот личный опыт увенчан потрясающим, ошеломившим его открытием: черная сперма фашизма оплодотворила русскую патриотику. Русский народ, ведомый национально-патриотическими лидерами, беременен фашизмом. Далее следует определение фашизма, сквозь несколько светофильтров это понятие рассматривается, и ему дается в конце концов метафизическое определение, которое, по мнению автора, и будет с этой минуты, хрестоматийным понятием. Следом упоминаются весьма известные национально-патриотические публицисты и политики разных толков — «левые», «правые», «центристы» У которых, по ощущению Кургиняна, появились признаки фашистской экземы. После этого автор статьи требует от таких политиков и публицистов публичных разъяснений и, если этих разъяснений не последует или они не удовлетворят Кургиняна, он предлагает чистку движения, иссечения из движения тлетворных фрагментов, утверждая, что насущен, необходим и благотворен раскол. В случае же, заключает автор, если это иссечение не состоится, если раскол не охватит весь контур пораженного движения, Кургинян готов остаться в одиночестве, давая понять, что сам, в сверхусилии, сотворит и оформит универсальную идеологию русского национального движения, иммунно защищенную от странных вирусов.
Такова конструкция статьи. Такова последовательность утверждений, заставляющая меня в моем ответе придерживаться той же последовательности.
Статья Кургиняна появилась в роковой для русской патриот к и миг, когда вся демократическая, антирусская пропаганда осуществляет отвратительную, изнурительную для нас доктрину «русского фашизма», согласно которой все формы русского национального возрождения, включая и православие, ассоциируются или вплотную именуются фашизмом. Именно термин «красно-коричневые» оправдал в минувшем феврале гнусное избиение омоновцами патриотической демонстрации ветеранов. Именно этот термин гонит сегодня в тюрьму патриотов, возвестивших о сионистской опасности. Именно жупел «русского фашизма» демонизирует целые слои ручкой общественности, русские патриотические организации и. инициативы — Союз писателей России, Фронт национального спасения, газеты, журналы, чья идеология — русский национализм. Эта гнусная доктрина, рожденная в лаборатории Александра Яковлева, подхваченная сотней искушенных пропагандистов, таких, как Цветов, Киселев, Нуйкин, Жванецкий, должна связать в сознании общества трагедию минувшей войны, истребившей цвет нации, и нынешнюю русскую патриотику! Ибо фашизм для русского человека — непреодолимая кровавая категория, отрицаемая на бессознательном уровне. В этом гениальность парапсихологической находки Яковлева. В этом мерзость идеологического удара демократов. Мы живем с топором в груди, всеми силами стараясь выдавить из себя это лезвие. Статья Кургиняна загоняет этот топор еще глубже. Бьет по обуху этого топора с той же стороны, с той же силой. Оттого, наверное, столь энергично стремится Кургинян отмежеваться от демократов, отвести от себя упреки в своей с ними связи. Но удар оттуда, топор их и и боль, которую мы испытываем, навсегда узнаваемы. Это боль за убитых в 20-х и 30-х годах «русских фашистов», поэтов Васильева, Клюева, Ганина, за убитых в 90-х Осташвили, Талькова, и пусть не изумляется близкий к патриотическим кругам Кургинян, если из среды русских националистов в его адрес раздадутся обвинения в либерально-демократических пристрастиях в их самых неприглядных формах.
На чем основано открытие Кургиняна, обнаружившего взбухающий в русском чреве фашистский эмбрион? Согласно статьи «Если хотим жить» — только на том, что в журнале «Элементы», чьи два номера уже вышли в свет, исследуются феномены СС и «Аненербе», приводятся мысли Эволы, портреты некоторых деятелей третьего рейха не в той клишированной, уныло пропагандистской манере, от которой у советских людей за четыре десятилетия оскомина, а в новой для нас, академической, энциклопедической форме, давно уже принятой в Европе и мире, где на всех книжных полках лежат «Майн кампф», монографии о Гитлере с его портретом, и эти издания не рассматриваются как рецидивы фашизма, а лишь как энциклопедические свидетельства крупнейших событий XX истекающего века, в котором действовали Сталин, Гитлер, Рузвельт, Муссолини, Черчиль, Чемберлен, Де Голль, Петен, Кальтенбруннер, Берия и множество известных нам лиц, чьи поступки, помноженные на мощь боевого и идеологического оружия, привели к катастрофе века. И если в музеях военной истории выставлены «мессершмитты», «аэрохобры» и «ЯКи», геральдика Красной Армии, стального шлема и английского экспедиционного корпуса, то в идеологической коллекции, открытой для нас, русских, нет почти ничего, даже «Краткого курса ВКП(б)», и робкое восполнение этой коллекции вызвало у Кургиняна несоразмерную реакцию. Эта реакция, по существу, служит все тому же табуированию тем и символов, которым занимались у нас 70 лет господствующие идеология и цензура. Ни одному же ему, в жреческом превосходстве, прикасаться к закрытым для нас источникам, сепарировать и трактовать явления загадочного XX века. Детабуирование загадок и фетишей, аббревиатур и имен — дело мучительное и опасное, и не следует, на мой взгляд; своими поспешными обвинениями увеличивать эту опасность. Поэтому-то нас, патриотов, не возмущают Табаков с его Шелленбергом, Григорий Бакланов, опубликовавший в «Знамени» дневники Геббельса. Поэтому-то нас и изумляет интервью Кургиняна, данное им израильской газете, где он возмущается помешенным в «Дне» портретом Гиммлера, которого никогда и не было на страницах «Дня», и лишь гипертрофированное, перевозбужденное воображение Кургиняна углядело этот портрет на наших страницах.
Мы и впредь будем посещать анатомический театр, где замороженные, покоятся трупы идеологией XX века, станем их изучать и рассматривать, пытаясь выяснить, какие из них были убиты, какие умерли сами, и в этой работе нам не помешают ни наши взвинченные друзья, ни наши рациональные, ненавидящие нас противники.
Так что же такое, по мнению Кургиняна, фашизм? Что есть это зло, возрастающее, как гриб, на теле русской патриотики?
Кургинян дает несколько определений фашизма, и, видит Бог, есть смысл их все рассмотреть.
«Фашизм и есть соединение современных возможностей технической цивилизации с дохристианскими отношениями в сфере иерархии, отношениями, базирующимися на расовой теории, согласно которой большинство людей не есть люди, а есть рабы, быдло» — таково первое, найденное нами определение.
Но неужели поверим, что дохристианские космогонии — мифы о Нибелунгах, изумительная «Старшая Эдда», пленительные элевзинские таинства, крито-микенская мистика, египетские культы Озириса — все это, помноженное на мощь танкового двигателя и ракетную технологию, и есть фашизм? Расовая теория в дохристианских текстах отчетливо сформулирована, пожалуй, лишь о ветхом еврейском завете, где избранность богоосененного народа постоянно подтверждается им в беспощадных истреблениях иноплеменных, что оправдывается религиозной антропологией и религиозной философией расы. Но ведь это то, что не совсем точно называют сегодня сионизмом, а в сочетании с ядерной технологией и новейшим военным строительством является основой государства Израиль. Какое отношение имеет это все к русскому патриотическому движению, к тем проявлениям фашизма, которые увидел Кургинян?
Второе определение оного Кургинян делает, ссылаясь на жестокость «Аненербе» и СС, на «садистские изощренные эксперименты», что «ставили аненербисты, СС над советскими военнопленными».
Кто не знает, что фашизму сопутствовала изуверская жестокость? Кто станет отрицать газовые камеры, Бабий Яр, Хатынь? Но ведь не менее жестокими были коммунисты, уничтожившие в 20-х годах четырех цветущих русских сословия. Не менее жестокими являются американские либералы, во время иракской войны с большой высоты ковровыми бомбежками истребившие в одночасье сто тысяч иракских детей и женщин. Все идеологии, воплощенные в государственность, омыты кровью. Даже христианство, пославшее конкисту на истребление великих цивилизаций Америки. И если в начале и середине века коммунистическая и фашистская идеи пролили океаны крови, то на закате века именно либеральная идеология стала виновницей колоссальной трагедии — разрушения СССР, порождающего непрерывное кровопролитие, которому не будет предела.
И снова — нериторический вопрос: какое отношение имеет это все к национальному сопротивлению русских, ратующих в том числе и за восстановление великой державы?
Третий раз Кургинян определяет фашизм как сговор с дьяволом. «Да, именно с дьяволом, потому что сила фашизма в его безоглядной, неприкрытой оголтелой адресации к злу!».
В христианской традиции зло и дьявол неизбежно и неразрывно соединены с добром и Богом. И душа обращается то к дьяволу, совершая грех, то к Богу, в покаянии преодолевая свой срам. Есть исчадия зла, исчадия ада — Иуда, Смердяков, Фауст, вступивший напрямую в «сговор с дьяволом». Все это скверно, иногда ужасно, космически ужасно, но это не фашизм. Смердяков — не Гиммлер, Фауст — не Розенберг. И ничто, повторяю, не связывает это третье определение фашизма с русским патриотическим движение, в котором сильны христианские ценности, рассматривающие зло и добро в контексте православной этики.
Четвертое определение фашизма: «Это прежде всего патологическая форма реакции на национальное унижение, на попранность национальных святынь, на дух торгашества, цинизма, корыстолюбия, разрушающих нацию. Фашизм — это извращение высоких измерений человеческого бытия, удушаемых прагматизмом, сциентизмом и мещанством современного Запада».
А что такое непатологическая форма реакции на национальное унижение, попранность национальных святынь? Что является непатологической формой в ответ на избиение национальной аристократии, на утопление в ледовом море национального духовенства, на расстрелы купцов, гимназисток, философов и поэтов? На горящие усадьбы и храмы? На запрет, наложенный на слова «русский», «Россия», на выскабливание национальной гордости, красоты, веры, на подмену ненаглядных родных образов, звуков, словосочетаний чужими речениями, интонациями, символами? Как непатологически реагировать на сегодняшнее вымирание сорока русских губернии? На истребление национальной науки и обороны? На вывоз из России икон, красивых женщин, талантливых ученых, а также молиблена и трансурановых? Как реагировать на отвратительное предательство, поставившее русскую внешнюю политику пол контроль противника, отдавшего русские арсеналы и секретные лаборатории на поток и разграбление врага? Какие непатологические формы сопротивления нам предлагают? Письма в ЦК? Культурные программы в театре? Газетную публицистику? Л может быть, здесь дело решит дубина? Русское национальное восстание, наподобие сербского? когда затрясется мироздание, и закачается Эмпайр Стеитс Билдинг? И тогда мы назовем полуголодных русских женщин, выцарапывающих ногтями глаза у омоновцев сквозь их стальные шлемы, проявлением фашистской патологии? Или голодный бунт толпы, в которой уравнены рабочий и академик, идущие с обрезками труб громить парфюмерные магазины крупнейшего мафиози Москвы? Это и есть фашизм? Уверен, если это произойдет, Кургинян будет в толпе голодных, а не противнее. Он заслонит собой «патологических» женщин от «цивилизованных» карателей. Я знаю Кургиняна.
Далее следует феерический каскад определений фашизма, ни одно из которых, увы, не устраивает.
Фашизм — «…это апологетика смерти. Это воля к смерти. Это возглас „Да здравствует смерть!“».
Нет, это не фашизм. Шопенгауэр, сформулировавший лексическую формулу «воля к смерти» — не фашист. Его «мировая скорбь», побуждающая к сознательному самоустранению из бытия, — не фашизм, а нечто другое. Русская северная колыбельная, когда мать, качая ребенка, поет «Бай-бай, хоть сейчас помирай», — не фашизм. И Аника-воин, идущий на безнадежную брань, прыгающий через подставленную смертью косу, не надеющийся на победу, — не фашист. Это нечто иное., связанное с «белым», северным ощущением подвига, с высшим бескорыстием, наградой за которое не злато, не царский венец или жизнь, а лишь одно ощущение подвига, вызова, брошенного беспощадному бытию.
«Фашизм — это паразитирующая на либерализме, на его лживости и торговле „слезой ребенка“ прямая апелляция к насилию и злу».
Действительно, фашисты именно так реагировали на филистерский либерализм и капитализм. Но точно так же на него реагировали коммунисты. Так же на него реагировал Мао. Так же на него реагировали хиппи и студенты Парижа, начитавшиеся Сартра и Маркузе. Отвращение к ханжескому либерализму, господствующему сегодня в России, — это нормальное отношение всякого нравственно и физически здорового человека, вне категории «фашизм», «коммунизм», «гуманизм».
«Фашизм — это сжигание Вселенной, превращение ее в черное первовещество и уход избранных в иные миры с использованием этой энергии сжигания для их прорыва!»
Но разве это фашизм? Разве Эмпедокл в белоснежной тунике и с золотым венцом на челе, кинувшийся в огнедышащую Этну, — фашист? Разве эсхатология христианства, чающая Страшного Суда, где будет сожжена сгнившая, исчерпывающая себя Вселенная и молитвенная энергия избранных праведников унесет их в иную Вселенную, в Новый Иерусалим, — это все фашизм? Христианское неприятие греховного, отданного Антихристу мира желание этому миру конца, испепеления содомской судьбы, «прорыв», как говорит Кургинян, в иное измерение, в инобытие, куда не всём доступ, не всем врата, — это разве фашизм? И, наконец, кургиняновское: «Фашизм — это царь тьмы, это утверждение первичности тьмы по отношению к свету. И это черный финал истории».
В этом; уверен, не узнал бы себя ни одни из реальных фашистов. Не узнал бы себя ни Муссолини, ни Отто Скорцени. Не узнали бы себя литературные «певцы фашизма» Эзра Паунд, д'Аннунцио, Кнут Гамсун. В них кипели другие энергии и или покорены и укрощены иными кипевшими в нас энергиями. То, о чем говорит Кургинян, есть предельная форма религиозного и философского нигилизма, на практике воплощенного в немотивированном терроре, когда взрывают самолеты и пароходы, небоскребы и атомные станции из одной лишь ненависти к проклятой цивилизации, из которой нет выхода ни в прошлое, ни в грядущее, ни в ал, ни в рай.
Нет, ни одно из определений Кургиняна не описывает реального фашизма, который и впрямь, похоже, не более чем диктатура крупного капитала, замешанная на плохо сваренном соусе герметических и эзотерических преданий.
И все это, повторяю, не имеет никакого отношения к тому, что зовется сегодня русским национально-патриотическим движением.
Самое пугающее, неприемлемое в статье Кургиняна — это призыв к расколу, стимуляция раскола в патриотике. Чистка лидеров, остракизм в отношении тех идеологов, что, по мнению Кургиняна, не годятся. Это уже не философия и поэзия — это жестокая, гибельная политика.
Мы за минувшее страшное время, когда Россия, казалось, потеряла все, приобрели драгоценное — идею общенационального, вне идеологий единства, воплощенную в реальное соединение и коллективное общенациональное действие. Это и только это является залогом воссоздания великой России. Это залог пресечения гражданской войны. Титанические труды по объединению скажутся в следующем веке России, ибо в веке нынешнем мы являем собой рассеченный, растерзанный на части народ, где в непонимании, отрицая друг друга, борются враждующие идеологии. Огромный купол общенациональной любви и боли соединил несоединимое. В наших маршах к Манежу, в наших битвах с ОМОНом участвуют атеист и православный, ревнитель русского язычества и супертехнократ. Оставим на время споры между. коммунистами и националистами, «красными» и «белыми», централистами и земцами — мы обнялись, как братья, и эти объятья не разомкнуть никому. Сохранив Россию, мы сойдемся на наш спор и диспут, и тогда в непрерывном обмене идеями, заблуждаясь, выигрывая друг у друга в духовном и интеллектуальном споре, не отвергая побежденного, не кичась победой, мы создадим идеологию будущей Родины, где изыщется место и огромным традиционным космогониям, и тончайшим культурным оттенкам. Но это потом, после национальной победы. Лидеры, которые сегодня известны в патриотике, вошли в наше движение в разное время, под разными углами, с разным опытом, совершив каждый свой национальный поступок. И все они необходимы и драгоценны, и нет среди них первого и последнего. Наше недоверие друг к другу, наша подозрительность, ненапрасная осторожность — ибо столько раз нас предавали, раскалывали, уничтожали, натравливая друг на друга, — все это недоверие отступает в моменты трагического поступка и боя, который уже завязался на Руси. И здесь все лидеры — будь то в прошлом генерал КГБ или «зэк»-диссидент, вождь КПСС или кадетский политик, писатель-«деревенщик» или директор ракетного завода — все лидеры имеют свою незаменимую роль, свою ношу и долю, и отсутствие любого ощущалось бы как потеря и утрата.
За каждого — за его судьбу, репутацию, благополучие — мы будем сражаться. Ибо этика патриотов — бережное отношение друг к другу, жертва «за други своя», прощение, а не казнь, терпеливое вслушивание, а не агрессивный отпор. Нас раскалывали издревле, и каждый раскол кончался веком рабства. И сегодня мы лучше умрем все вместе, чем попытаемся выжить порознь, за счет друг друга. И ЕСЛИ ХОТИМ ЖИТЬ, то не поддадимся на искушения и никогда, пусть даже на дыбе, не предадим друг друга.
Вот наш ответ на призыв к расколу и чистке, откуда бы этот призыв не раздавался. И Сергей Кургинян с его несомненными заслугами перед патриотами, с его непримиримым сопротивлением к оккупантам подпадает под эту этику. Пожалуй, здесь бы и остановиться, мягко, на дружелюбной ноте выйти из полемики. Однако невозможно не коснуться той претензии Кургиняна на монополию в идеологии, которая нет-нет, да и возникает то в статье, то в интеллектуальном диспуте и которая оформлена в его научно-идеологическом центре, задуманном как «фабрика идеологии».
Мы помним Кургиняна идеологом экономического социального централизма, которым он пытался оснастить последнюю когорту государственников, надеясь на их политическую волю, так никогда и не появившуюся. Их воли хватило лишь на то, чтобы перед концом государства выбраться из-под гипнотического воздействия лжекумира, нарушить субординационный партийный и государственный централизм, сложиться в вялый ГКЧП — да так и исчезнуть, оставив после себя пепелище СССР. Вместе с ними ушла кургиняновская идеология прорыва в постиндустриальное общество.
Мы знаем Кургиняна как «магического коммуниста», стремившегося сформулировать коммунистическую идеологию с включением в нее космистских компонентов, превратить двухмерный земной коммунизм в религиозный — трехмерный, наполнив его сакральной сущностью. Кургинян симпатизировал Богданову с его богостроительством, с его мистической задачей основать коммунистическую идеологию не только на классовой борьбе и экономике, но внести в нее таинственную неистребляемую вертикаль. Что это за богдановская мистика, мы теперь понимаем, знакомясь с его теориями по созданию «общечеловеческой» крови, направленными на выведение единой земной расы. Мы угадываем богдановскую мистику в создании Института мозга, куда был перенесен мозг Ленина для изучения, сохранения и возвращения в телесную оболочку к моменту, когда человечество научится синтезировать жизнь. И сама эта оболочка — забальзамированный Ленин — ждет этого желанного для Богданова часа. Все это похоже на черную магию, на Франкенштейна, на черного пуделя, на воскрешение из мертвых, не дожидаясь судного часа, на «штурм неба», закрытого, запечатанного до второго пришествия. Все это и есть, по существу, магический темный оккультизм, возбраняемый христианством, отождествляемый с сатанизмом.
Мы наблюдаем технотронный интеллектуализм Кургиняна, вошедший в сочетание с некоторыми близкими нам националистическими движениями, которые, по словам наших Противников, ближе остальных к фашизму — лучше прочих организованы, оснащены боевыми фракциями, бескомпромиссны и чисты в исповедовании национальных идеалов. И не есть ли это опасное, с точки зрения самого Кургиняна, сочетание «современных возможностей технической цивилизации с дохристианским отношением в сфере иерархии»?
Сейчас, мы знаем, Кургинян работает, уже почти закончил создание идеологии «просвещенного патриотизма», где цивилизация с ее технократизмом сочетается с почвенничеством. Мы ждем с нетерпением этой работы. Но ждут ее также и те, кто уже объявил себя «просвещенными патриотами». Это Румянцев, замечательный «русский патриот», ставший известным своими стремлениями передать Курилы Японии. Это «державник» Станкевич, смешно намазавший рожицу углем, когда спускался с бастующими в шахту и при этом карабкался к власти по демократической стремянке, разваливая по пути Советский Союз. Это и новый «спаситель России», глава Конституционного суда Зорькин, которого демократия интерпретирует как Сергия Радонежского, — а мы помним, как он требовал государственного суверенитета Татарии, гарантируя ей воздушные коридоры сквозь соседнюю с ней Россию. «Просвещенный патриотизм» предполагает и непросвещенный, то есть наш с вами, голодный, холодный, уличный, баррикадный, митинговый, оппозиционный. Он, этот сытый «просвещенный», — еще одна отвратительная маска, которую торопливо напяливают на себя демократы, под чьей демократической облупившейся личиной еще виден коммунистический подмалевок, а под ним в свою очередь — отвратительная природная рожа ренегата, предателя.
Все это очень тревожит и огорчает, вспоминается за чтением статьи «Если хотим выжить».
Наше глубокое убеждение — идеологи не рождаются в кабинетах и интеллектуальных лабораториях. Там рождаются лишь слабые и гибкие эскизы, которые потом предлагаются великому художнику — истории. Этот художник пишет свое полотно на полях сражений, в застенках, в толпищах и революционных катастрофах. И все, что у него получается, уже не напоминает эти хрупкие карандашные наброски, а огромные, слезами и кровью омытые фрески.
Так и сегодня: идеология будущей великой России — коллективное дело. В этом коллективе, насчитывающем 150 миллионов, — каждый вносит в дело свой сочный мазок — и десантник в осажденном Сухуми, и голодная женщина, сжимающая красный флаг, и могучий митрополит, возглашавший с. амвона. В этом коллективе у Кургиняна почетное место, но он один среди равных. В работе, которую мы все исполняем, нет места гордыне, а есть место великому терпению, братолюбию и жертвенности — качествам, которым, не сомневаюсь, вполне обладает Сергей Кургинян.
2.3. Капкан для России, или игра в две руки
Я не стал бы продолжать дискуссию с А. Прохановым. Если бы не одно обстоятельство, значение которого со временем возрастает. Обстоятельство это — блистательный провал оппозиции на VII съезде народных депутатов России. Обстоятельство это — беспрерывная свара внутри оппозиционных структур, фронтов и соборов. Обстоятельство это — угрюмое разочарование населения во всех политических структурах и силах, будь то левые, правые или умеренные. Все это в совокупности означает конец определенного этапа в политическом движении, сегодня именующем себя оппозицией. Публикации «Если хотим жить» и «Если хотим победить», вышедшие в газете «День» в первом ее новогоднем номере, подводят черту под целой эпохой оппозиционного движения. И в силу этого требуют продолжения. Если мы хотим жить и победить, мы должны признать исчерпанность старой оппозиционной политической практики и провести перегруппировку сил. Раскол чудовищен, если речь идет о живом, набирающем силу движении. Но он животворен, если речь идет о движении загнивающем, переживающем глубочайший кризис. Кадрово-идеологическая чистка, или, как говорят китайцы — «джун-фын», может быть прихотью взбалмошного тирана, но может быть и выстраданным сознанием необходимости очистить рану от гноя, предотвратить гангрену и смерть.
Но если мы переходим к новому этапу, хотим прорваться в него, хотим прервать череду неудач и конфузов, то мы должны прежде всего понять, чем вызваны неудачи, в чем их причина.
Причина эта для меня достаточно очевидна. У оппозиционного движения нет штаба, нет дисциплины, нет сосредоточенной политической воли. А без этого не может быть и никаких политических результатов. И не надо сваливать на неподготовленность масс. Массы дали оппозиции шанс уже 7 ноября 1991 года. Они приходили по ее зову всю зиму и весну 1992 года, когда оппозиция фактически господствовала на улицах столицы. Но если этим массам все время обещать радикальное политическое действие, а вместо этого устраивать лекции по политэкономии социализма, вечера стихов, панихиды по убиенной России, то проку не будет. Но ведь именно это мы и наблюдали в течение последнего года.
Я не хочу сгущать краски. Кое-что в этот момент было естественно. Например, политическая пестрота оппозиции, идеологическая эклектика, союз непримиримых врагов. Широкий фронт в период своего становления, своего детства не может избежать сумбурности, противоречивости, столкновения непримиримых позиций. Но зрелость предполагает снятие этой непримиримости, ее преодоление и создание новой политической целостности за счет идеологического синтеза. На это работали десятки людей, и в какой-то момент их совместные усилия привели к тому, что нормальная идеология государственности, именно не кабинетная, а рожденная на улицах и площадях и оформленная, осмысленная патриотической интеллигенцией (в чем. кстати, и состоит ее профессиональная обязанность по отношению к революционной массе), была, что называется, на подходе. Возникнув, она должна была обеспечить переход оппозиции в новое качество и ее победу, но этому помешали. И результат, что называется, налицо. Моя реакция на фашистский соблазн в оппозиционной прессе (ничего общего не имеющий с академическим исследованием, а являющий собой упрощенную апологетику отдельных, отнюдь не лучших, сочинений европейских новых правых, в совокупности с откровенной пропагандой опять же далеко не лучшей, мягко говоря, части наследия третьего рейха) — это реакция на прерванный процесс становления национального самосознания. И подмену этого процесса кабинетными изысканиями.
Я не стану преувеличивать роль злой воли, которая стоит за подобным прерыванием нормального идеологического процесса. Потому что никакая злая воля никого совратить не может в том случае, если внутри политического движения нет слабых, легко уязвимых мест. Но эти места. есть. Не избавившись от этих слабостей, нельзя бороться со злой волей, да и вообще нормально развиваться и жить, даже при условии, если эта злая воля исчезнет. Главной слабой точкой, ахиллесовой пятой оппозиционного движения, весьма традиционной для России и ее национально мыслящих сил, является леность политической мысли.
Сразу же оговорюсь, что эта констатация не имеет ничего общего с рассуждениями о том, будто русский народ ленив. Нет более трудолюбивого народа, своим подвижническим трудом уже неоднократно в истории опрокидывавшего замыслы своих недругов. И Великая Отечественная война выиграна, как и индустриализация, как и петровские преобразования, героическим трудом народа. Этим трудом создано все, что теперь распродается по дешевке, оптом и в розницу, под аккомпанемент разговоров о русской лени. Русские создали величайшую в мире культуру, они проявили и проявляют подлинную гениальность в вопросах научно-технического творчества. Это один из самых национально-открытых народов мира. И все эти сентенции о русском фашизме — гроша ломаного бы не стоили, если бы… если бы не леность именно политической мысли. Если бы не особая, «детская» доверчивость нашего народа, способного бессознательно для себя быть втянутым в совершенно чуждые ему идеологические игры.
Уязвимое место национального сознания — это политика. Здесь русский человек часто и легко проигрывает. И мы должны признать эту слабость, если хотим от нес избавиться. Нет, не русский народ я обвиняю в лености, а так называемую патриотическую интеллигенцию, которая по крупному счету ничем не отличается от своего демократического собрата. Я еще раз говорю — по крупному счету, потому что в нравственном отношении я не могу и не хочу здесь ставить знака тождества. Но политическое верхоглядство, страсть к заимствованию, неумное и мелкое честолюбие лидеров, приводящее к политической грызне между ними, обусловленная леностью мысли тяга к упрощенным решениям, не соответствующим масштабу проблем, неверие в кропотливый, каждодневный политический труд и вытекающая отсюда организационная бесплодность; отсутствие воли к самостоянию, к самостоятельной творческой активности в сфере идеологии — все это у них общее. И как ни горько, но я должен признать, что в большей части своей патриотическая интеллигенция еще менее способна к творческой активности в идеологии и энергичному действованию в реальной политике, чем ее демократический противник. Страна переживает катастрофу беспрецедентную, и национальное сопротивление, силы национального возрождения должны предпринять действительно сверхчеловеческие усилия, чтобы не дать нации исчезнуть. Что же мы имеем вместо этого?
Первое. В коммунистическом лагере мы имеем упорное и ничем рационально не объяснимое цепляние за марксистско-ленинскую догматику. Я не намерен топтать марксизм-ленинизм и утверждать, что это сатанинская религия и разновидность фашизма. Но это безусловно устаревшая доктрина, продемонстрировавшая свою недостаточность для обеспечения нормального развития России.
Добавим к этому очевидную иномирность, иноцивилизационность той доктрины, которую называют марксизмом-ленинизмом (это словосочетание, как известно, принадлежит Троцкому). Да, марксизм описывает очень многое в западной цивилизации. Но когда это самоописанис Запада начинает претендовать на всеобщность, универсальность — то это еще и концептуальный империализм, столь же опасный, как и доктрина «нового мирового порядка», и столь же антирусский по своей сути. Что касается Ленина; то здесь речь идет вообще о политической теории, которая не может и не должна претендовать на вневременной, абсолютный, непреходящий характер. Казалось бы, я говорю об очевидных вещах, но на чем базируется тогда такое цепляние за догмы, такое нежелание коммунистов, восстанавливающих сегодня компартию России, сделать хоть какие-то коррективы в идеологии, придав ей современный и национальный характер?
Казалось бы, можно сделать выводы хотя бы из трагедии «катастройки». В самом деле, огромная держава с колоссальными возможностями и невероятным военным потенциалом, с достаточно культурным населением, имеющая на своем счету величайшие исторические свершения, огромные победы и достижения, рухнула в результате удара по ее идеологическому стержню. Мы проиграли не в экономике и не в гонке вооружений. Мы проиграли в идеологии и проиграли, будучи вооруженными именно этой доктриной и ее основными идеями, совершенно не органичными для России и в принципе тупиковыми с точки зрения исторической перспективы.
Эти идеи:
— экономический детерминизм (бытие определяет сознание), называвший себя историческим материализмом,
— самоосуждение от высших смыслов, целей и ценностей, называвшее себя диалектическим материализмом,
Поделиться книгой: