Помоги проекту - поделись книгой:
Такие обычаи закреплялись, становились нормой. А если нет войны, нет пленников? Как быть тогда? Волей— неволей приходилось намечать жертву из соплеменников. Конечно же, шаман или жрец указывали на самого «ненужного»: слабого, увечного, неудачливого охотника или воина. На Европейском континенте этот обычай дольше всего продержался у спартанцев, но его знали и греки, и римляне. Так был сделан первый шаг к обману богов, сделан в интересах общества.
Вторым шагом явился откуп — пожертвование животного вместо человека или части вместо целого. Племена, приносившие жертвы «водным путем» (утопление), стали заводить их в воду на определенное время или просто обливать. Так родился обряд крещения, символизировавший, кроме того, возрождение после смерти. Племена, предпочитавшие кровавые жертвы, ограничивались отсечением определенной части тела. Так появились обряды обрезания и эксцизии, возник сложный ритуал инициаций. Вероятно, с этим же нужно связать широко практиковавшееся калечение рабов, должников, преступников и пленных: выкалывание глаз, отрезание языка, носа или ушей, вырывание ноздрей, отсечение руки или ноги. Постепенно весь арсенал этих действий превратился в систему пыток, тоже посвящавшихся богам.
Все остальные боги Карфагена были мирными. Впрочем, даже Ваал, бог природных стихий, одновременно исполнял обязанности подателя жизненных благ. Когда его убил бог смерти Мот, жена (и сестра) Ваала — Анат воскресила его довольно оригинальным способом: она проткнула Мота серпом, доставила его труп на гумно и молотила цепом до тех пор, пока Ваал не воскрес. Поэтому Анат считалась богиней плодородия и любви, воскреси* тельницей природы и олицетворением супружеской верности.
Постепенно культ Ваала и Анат трансформировался, и наряду с Анат появилась еще одна богиня любви и плодородия — Ашторет, или Астарта (вавилонская Иштар, греческая Рея). Кроме того, она имела отношение к Луне и изображалась всегда с голубем — символом небесной стихии и любви (с этими функциями голубь попал и в христианские мифы). Возлюбленный Ашторет Адон (Господин), больше известный под греческим именем Адонис и еврейским Адонай (тайное имя верховного бога Яхве), тоже был богом плодородия. Если история воскрешения Ваала лишь весьма отдаленно напоминает миф об Усире, то культ Адона фактически сливается с ним, переплетаясь к тому же с культом шумеро—вавилоно—финикнйского бога воды и плодородия Таммуза, ежегодно умирающего и воскресающего, как египетский Усир. Центром этих верований был ливанский город Афака, откуда, по преданию, происходил Адон (в Финикии Адон считался также уроженцем Библа и его покровителем).
Ежегодно весной карфагеняне отмечали праздник Адона по специально разработанному ритуалу. Сначала Карфаген погружался в глубокий траур: в этот день воды реки Адона в далекой Финикии становились красными из-за определенных свойств почвы. Это, конечно, была кровь возлюбленного Астарты, растерзанного в горах (где был исток реки) диким вепрем. На алтаре торжественно закалывали кабана — воплощение Адона — и поминали усопшего бога общественной трапезой. Женщины с воплями обрезали волосы, расцарапывали лица, раздирали одежды, к Элу возносились молитвы о даровании жизни Адону. И он воскресал. Жрецы предъявляли народу нового священного кабана — живого и невредимого. Безмерный траур сменялся столь же необузданным весельем, плясками и песнями. На улицы выносили корзины с цветами и злаками (чаще всего ячменем и пшеницей) — «адоновы сады» — и за ними тщательно ухаживали в течение восьми дней. Греки тоже почитали Адониса как божество плодородия. Его отождествляли с Дионисом и считали возлюбленным Афродиты и Персефоны, с которыми он по личному указу Зевса проводил время поочередно — летом с Афродитой на этом свете, зимой с Персефоной — на том.
Подобные мистерии разыгрывались и в честь Мелькарта. Вероятно, это были большие театрализованные представления, длившиеся несколько дней. Изображение Мелькарта, вырезанное из ствола оливы (его символом была масличная ветвь), торжественно сжигалось. По городу шли траурные процессии, и их участники, наэлектризованные служителями культа (жрецов в Карфагене не было), с громкими заклинаниями наносили себе ритуальные увечья. Скорее всего, эта режиссура была заимствована у египтян, устраивавших потасовки деревянными дубинками в честь Хора. Младшего. Оттуда она распространилась и в мусульманские страны, воплотившись в празднике шахсей—вахсей. Затем пепел Мелькарта хоронили в особом тофете. После этого начинался праздник: актеры, исполнявшие роли Мелькарта и Астарты, вступали в торжественный брак, а тем временем из ствола оливы вырезался новый фетиш и предъявлялся ликующему народу. Мелькарт начинал новую жизнь. Это — единственные случаи изготовления статуй Мелькарта, в его храмах они были запрещены.
Позднее Астарту и Анат отождествили с богиней Луны Та нит — сначала богиней—девственницей, а потом богиней— матерью. В главном Танит напоминает греческую Гею: она точно так же выкристаллизовалась из бесконечного Хаоса (то есть пустоты) и сама, без участия мужчины, породила Вселенную. Ее стали изображать в виде крылатой женщины с полумесяцем и голубем в руке. Еще одним ее символом была восьмерка. В Афаке воздвигли храм Астарты— Танит. Ваал слился с Камоном и стал называться Ваал— Камоном, а его символом стала раскрытая ладонь, перешедшая с диска Атона. Иногда этот символ приписывают Танит. У карфагенян, как и у хеттов, раскрытая ладонь была символом справедливости, в противовес кулаку — символу власти и насилия. Культ Мелькарта вместе с его фетишем — масличной ветвью — уступил место культу Гермеса, почитавшегося как покровитель торговли и красноречия. Храм бога огня Решефа нередко называли храмом Аполлона. После поражения Гимилькона в Сицилии в 396 году до н. э. карфагенский пантеон пополнился греческими богами Корой и Деметрой. На вершине Одеон им также был воздвигнут храм. Карфагеняне, очевидно, полагали, что заимствованные божества плодородия справятся со своими задачами лучше, чем местные. Даже заклятый враг Рима Ганнибал летом 205 года до н. э. воздвиг в Бруттии жертвенник не Танит или Астарте, а римской Юноне Лациарийской.
Новые боги не нуждались в новых пьедесталах, они занима* ли пьедесталы своих предшественников. Так же, как в Египте, культура Карфагена была теснейшим образом связана с его религией. Так же как на Крите, в период правления Магонидов царь являлся верховным жрецом. Так же как в Александрии, религия Карфагена была синтетической. Ее символом мог бы стать. Ваал, изо'* бражавшийся нередко в виде всадника верхом на… сфинксе.
Вообще сходство верований земледельческих народов, чья жизнь целиком зависела от разливов рек, положения небесных светил, стихийных сил природы, просто поразительно. «Все, что живет под небом, подвластно одинаковым законам» — таков смысл мрачных изречений Экклезиаста. Первоначально и культ Христа был земледельческим: память об этом сохранил обряд причащения хлебом и вином— телом и кровью Христа. «Всякая символика проистекает от страха, — утверждал немецкий философ Освальд Шпенглер. — Она знаменует защиту». Ему можно возразить словами Тацита: «Обычай закрепляется, если отвечает потребностям».
Подобно египтянам, жителя Карфагена каждое известное им светило посвящали какому-нибудь богу и обязательно связывали с плодородием. Главной планетой, как и в Египте, считалась Венера — Хабар, она управляла всеми другими планетами при помощи хабиров, или кабиров, что означает «великие богн». Боги семи планет — кзбиры — были одновременно божествами природы, стихий и плодородия. Исключения составляли Мелькарт (а затем Гермес), Птах — заимствованный, у египтян покровитель ремесленников, Молох и Эшмун — боги врачевания, аналог Инпу и Леклепия. В качестве символов плодородия карфагеняне, как и критяне или греки, почитали на первых порах священные деревья и животных. Позднее они становились атрибутами тех иЛи иных богов: быком Ваал-Камона, оливой Мелькарта, садами Адона.
Финикия и Карфаген принадлежали к тем государствам, где наряду с антропоморфными богами, флорой и фауной почиталась фетишизированная неживая природа. Это редкое явление сохранилось от первобытнообщинного строя. Предметы культа — камни — украшались лентами и цветами, вокруг них устраивали пляски, им приносили жертвы. Особенным почетом пользовались вертикально стоящие камни, ассоциирующиеся со столпами неба. Их изготавливали и искусственно, обтесывая подходящие глыбы. Позднее роль таких менгиров стала поляфункциоиальной: на высоких плато они «поддерживали небосвод», на побережьях служили ориентирами для мореплавателей, в зданиях превратились в колонны. Две естественные скалы — Кальпе в Иберии и Абиле в Ливии — связывались с подвигами Мелькарта. Греки подхватили эту традицию и переименовали их в Столпы Геракла. Для Карфагена они играли особую роль, обусловленную причинами географическими: карфагенский флот надолго блокировал выход в* Атлантику, обеспечив гегемонию своей торговли. Этот исторический факт греки переосмыслили в своих мифах: Геракл воздвиг свои Столпы как знак предела для мореходов, предела обитаемого мира — ойкумены. Почитание камней в трансформированном виде существует и сегодня у всех без исключения народов — это обелиски, статуи и надгробные памятники, это японский «сад камней», это. фразеологизмы «каменное сердце», «каменное выражение лица», «камень за пазухой», «камень в чужой огород» и множество других. В чисто религиозном значении этот культ сохранился у индийских джайнистов: принцип ахимсы — почитания живой и неживой природы, прибежища человеческих душ.
Главными божествами Карфагена были, конечно, Ваал-Камон и Танит. Одно из имен Танит — Ваалет (Жена Ваала) — свидетельствует о попытках упорядочения пантеона, построения небесной иерархии. Имена «небесных» жен часто бывали созвучными именам мужей, по существу дублируя их, например, месопотамские Ану и Анту. Позднее Ваалет, или Белет, стало означать — владычица, госпожа в нарицательном смысле. Отсюда появились «валет» и, очень вероятно, кельтский Бельтан— Белен. У жителей Тира и Сидопа не было культа этой богини. Танит — чисто местное божество, связанное с древней культурой Африки, а ее символ восходит к фигуркам «палеолитических Венер». Священный знак Танит — стилизованный опрокинутый полумесяц (символ Луны) и женские груди (символ плодородия) — можно увидеть на многих карфагенских стелах, украшениях и произведениях искусства. Святилища Танит крайне примитивны, они располагались под открытым небом. Самое древнее было вырублено в прибрежной скале в районе карфагенской гавани. На грубо обтесанных камнях высекались ее символы, а на жертвенник ставился сосуд с благовониями. Во многих святилищах встречается скульптура женщины с львиной головой, ее считают стражем святилища наподобие сфинкса. Это жена Птаха— Сохмет. Вместе с мужем она пришла в Карфаген из Мемфиса. Греки потом отождествили ее с Герой, а римляне — с Юноной.
Подобно религии, черты многих других культур. впитало в себя и карфагенское искусство, этим оно близко искусству эллинизма. Например, надгробные стелы тофетов имеют явное сходство с ахейскими, некоторых впоследствии развились греческие. На карфагенских монетах IV–III веков до н. э. солнечный диск обрамляется священными уреями (кобрами) — символами, распространенными в Египте, Индии (кобра была атрибутом Шивы) и на Крите. Но симметрично изогнутые змеиные тела можно принять и за переосмысленный головкой убор Исет — рогатый солнечный диск. На саркофаги клали миниатюрные маски из цветной стеклянной пасты, их назначение то же, что у египетских ка и ушебти. Другие маски, рисовавшиеся на скорлупе страусовых яиц, прикрывали, подобно фаюмским портретам, лицо покойного. В Национальном музее Карфагена хранятся терракотовые статуэтки финикийских сфинксов, чьи головы увенчаны сооружением, напоминающим бутылкоподобную корону Нижнего Египта. Предполагают, что этот головной убор -тоже один из символов Танит. А хранящиеся здесь же фигурки богиня— матери, сидящей с младенцем на руках, восходят к ионическим традициям, переработанным в египетском духе. Египтяне изображали подобным об* разом Исет с младенцем Хором. Потом это станет христианским художественно— религиозным каноном изображения Богоматери. Очень близки к греческим и терракотовые маски, укрепляв—» шнеся над входом в помещение для отпугивания злых духов.
Искусство изготовления масок, в том числе и театральных, вероятно, диктовалось в основном религиозными канонами. Женские маски очень похожи на египетские: головной убор и ниспадающие из— под него ручейки стилизованных волос живо напоминают изображения Исет. Скорее всего, это маски Танит, отождествленной с Исет— Иштар— Астартой. Но в отличие от бесстрастных египетских, лица карфагенских масок или оживлены легкой задумчивой улыбкой (женские), или искажены неудержимым хохотом (мужские), навевая ассоциации с Гуинпленом («человеком, который смеется»).
Под покровительством заимствованного у египтян Птаха процветало искусство карфагенских ремесленников. Ювелиры покрывали. чеканным орнаментом ритуальные бритвы, великолепные перстни, серьги и подвески из драгоценных' металлов, искусно вплетая в сложную, сеть рисунка изображения божеств. Золотых и бронзовых дел мастера изготавливали светильники и ручки для сосудов в виде причудливо изогнутых человеческих фигурок, курильницы в виде головы Танит. Резчики дела? ли из драгоценных камней и самоцветов перстни и амулеты. Их клали в могилы и мавзолеи. Карфагенские судьи и военачальники никогда не расставались с трехглавой сапфировой статуэткой богини справедливости и правды Истины (греческой Астреи). Сапфир — камень, трудно поддающийся обработке; нужно иметь хорошо развитую технику, чтобы вытачивать из него статуэтки и геммы. Карфагенские стеклоделы работали в основном со стеклянной и фаянсовой пастой. Некоторые маски и амулеты, изготовленные из нее, очень похожи на «Богинь со змеями» из Кносского дворца. А примерно с IV века до н. э. изделия из стекла и эмалей становятся привычными для кельтских народов, в чьих областях карфагеняне основывали свои поселения и торговые фактории. После завоевания Кельтики римлянами это искусство появилось и на Апеннинском полуострове.
Именно такие находки позволяют: составить. представление о синкретической религии Карфагена — первобытном островке в бескрайнем мире, населенном египетскими и греческими божественными семействами.
ТРИ ЦВЕТА МИРОЗДАНИЯ
Весна Вселенной
Как теперь многие полагают, древнейшие свои следы человек разумный оставил свыше двух миллионов лет назад в Африке — между танзанийскими озерами Эяси и, Натрон. Там* у подножия Килиманджаро, тогда уже вовсю шла охота на крупную и мелкую дичь. Правда, отсутствие огня и наличие каннибализма заставили усомниться в «разумности» тех людей, и ученые ограничились более осторожным термином: «человек умелый». Но все же — человек! И даже кое на что уже способный, хотя и пещерный…
Шестьсот тысяч лет назад такой человек, освоивший к тому времени огонь, встречается уже не только в Африке, но и в Азии и в Европе, тогда еще не отделенной от Африки проливом. Древнейшая его стоянка обнаружена в прошлом веке неподалеку от Парижа. А двести— триста тысяч лет спустя люди этой культуры продвинулись на север Европы до Амьена на территории нынешней Франции и до устья Темзы в Великобритании — в то время еще не острова, а части Европы. Можно лишь поражаться тому, как ирландские барды и друиды сумели сохранить память своих пращуров об этих переселениях: фоморы, партоланяне, милезяне — все они прибыли на Зеленый Эрин (в Ирландию) из Африки через Пиренейский полуостров или в обход его.
Проходит еще такой же отрезок времени, и неандертальцы (их насчитывается уже тысяч сто двадцать пять) занимают пространства от пятьдесят четвертого градуса северной широты (примерно на нем расположен Минск) до тридцатой параллели, отсекающей северную часть Африки, и от Атлантики до Ближнего Востока и Средней Азии. Конец этой культуре, получившей название Мустьерской — по имени пещеры на юго-западе Франции, положило нашествие ледника, а ее наследница — Ориньякская пещерная культура пришла в район Тулузы неведомо откуда. Здесь, у подножия Пиренеев, она просуществовала четырнадцать тысячелетий, контактируя, быть может, только со своей соседкой, такой же пока безродной Перигорской культурой, обосновавшейся северо-западнее, на другом берегу Гаронны.
В 18-м тысячелетии до н. э. ледник, по-видимому, слегка отступил и установилось некоторое потепление. Наследница этих двух культур — Солютрейская — расцвела далеко к северо-востоку, в западных предгорьях Альп, недалеко от Женевского озера. Расцвела ненадолго, всего лишь на три— четыре тысячелетия. «Всего лишь» — таковы исторические мерки для тех эпох. Но человек выбрался из пещеры не ко времени. Студеное дыхание Севера погнало его обратно к югу — сперва туда, где еще чернели кострища Перигорской культуры. Оттуда часть переселенцев продвинулась на восток по северным берегам Средиземного озера. Было 15-е тысячелетие до н. э. Холод гнал мадленцев — так назвали носителей этой культуры — все дальше. Большинство избрало путь, встречный тому, каким пришли в Европу африканцы. «Западная Сахара служила последним и самым южным прибежищем кроманьонского человека, отступавшего перед новым наступлением ледников на Западную Европу в период мадлена», — определил этот путь Аттилио Гаудио.
За Пиренеями, хоть и с трудом, но жить еще было можно. Мадленцы, естественно, не подозревали, что это последний натиск обессиленного ледника, что путь их окончен и что когда-нибудь эту последнюю стоянку назовут колыбелью всей мировой цивилизации. А их внуки и правнуки, родившиеся уже на новом месте, внимали, греясь у костра и сноровисто затачивая кремни для охоты на оленя или кабана, рассказам взрослых. На их глазах рождались первые мифы, сами они были их персонажами. Но им еще не были знакомы эти слова. Разговоры шли о жизни, о повседневности…
Когда ледник еще тысячелетия спустя начал отступать и мадленцы, словно оперившиеся птенцы, обрели вдруг крылья и разлетелись по всему свету, хранители памяти их предков из поколения в поколение, из уст в уста передавали то, что запомнили и облекли в слово обитатели именно их пещеры, именно их рода, именно их племени (очевидно, потому так много разночтений в одних и тех же сказаниях). Они повествовали об изначальной Зиме, сковавшей холодом и мраком Мировую Душу; о вечной Ночи, укрывавшей Зло и Смерть; о Водах Смерти — Мировой Реке, впадавшей в кровавый Океан; о предвечном Хаосе, царившем во всем их крошечном мире; о злокозненном союзе Неба, Земли и Преисподней. Все эти и многие другие сюжеты так или иначе отразились позднее в мифах; сказках, былинах. Не случайно академик Б. А. Рыбаков считает, что корни фольклора уходят на сорок тысяч лет в глубь веков, хотя' письменные памятники неизмеримо моложе. Эта точка зрения в доказательствах не нуждается.
Мифы многих народов (не только европейских) часто схожи; это неудивительно, если вспомнить, что народы эти вышли из одной колыбели, наблюдали из одинаковых пещер одни и те же картины, широко общались между собой и пребывали на близких уровнях развития. Говорить о единой мифологической системе палеолита было бы, вероятно, опрометчиво, но то, что разноязычные мифы подчас дополняют и уточняют друг друга;— бесспорно. Таким путем можно даже попытаться воссоздать некую общую картину мира первобытного человека, не слишком погрешив против истины. Не случайно Бэзил Дэвидсон замечает, что, скажем, «между Африкой и Европой наблюдается такое сходство, что пример из истории одного континента помогает понять те или иные явления из истории другого» и что в древности у всех народов планеты должен был существовать какой-то «общий фонд» культур, причем различия в его структуре касались только деталей и «в целом никогда не были особенно велики. В период ранних путешествий вдоль побережья Африки португальцам казалось, что они нашли здесь королевства, очень похожие на их собственное». Но такие представления были не только у португальцев. Достаточно полистать отчеты путешественников, чтобы обнаружить массу сходных наблюдений. «У народов, разделенных огромными расстояниями, — делает вывод Дэвидсон, — бытуют сходные идеи, общий источник которых, по-видимому, существовал в каменном веке. Хорошим примером служат легенды о сотворении мира».
«Прежде всего во вселенной Хаос зародился», — пел Гесиод. Из Хаоса произошли «черная Ночь и угрюмый Эреб» (мрак), породившие впоследствии Свет и День. Греки не сохранили в своем счастливом климате воспоминаний о зиме. Но скорее — не захотели сохранить: уж больно печальные мысли навевали им снега.
Индийские мифотворцы тоже не очень-то бережно обошлись с памятью о зиме человечества, зато ночь наделена ими в разных сказаниях сразу тремя именами — Вирини, Дакши и Ратри. Иногда Дакши считается седьмым сыном Брахмы, братом, а впоследствии мужем Вирини (браки братьев и сестер были нормой не только в Египте). Замена дочери сыном, женщины мужчиной ясно указывает на время создания этого варианта мифа — эпоху замены матриархата патриархатом…
И все-таки зима присутствовала в древнейших, наиболее ранних пластах индийского и греческого эпосов! Не случайно же индийцы так высоко почитают Гималаи — «снежные» горы (на санскрите «хима» — снег, зима). Не случайно и первоначальное. имя Кавказа у греков— Нифант («снежный»). Так он назывался, когда на его скалах казнился Прометей, чьи крики сотрясали мачту корабля аргонавтов. Не высота гор поражала воображение, а отблески вечной зимы, обосновавшейся на их вершинах, — модель той изначальной зимы, смутная память о которой тлела где-то в уголке сознания мифотворцев. Эту память, когда пришел срок, извлекли из ее убежища и облекли плотью слова древние иранцы, занимавшие промежуточное положение между Элладой и Индостаном. Власть злого духа — Ахримана — зародилась, по их мнению, тогда, когда боги нашли себе убежище в подземном мире, а на Земле властвовали невыносимый холод, вечная зима и беспросветный мрак. Зло и смерть поселились за порогом уютной теплой пещеры, где пылал неугасимый очаг.
Примерно такую же картину рисуют и африканские мифы, хотя их анализ — чрезвычайно сложное дело, затрудняемое, во-первых, специфическим мировоззрением, отличающимся от нашего не менее резко, чем цвета кожи их носителей, и, во-вторых, наличием чужеродных элементов, заимствованных от колонизаторов. К тому же оно наполнено символикой, часто недоступной пониманию европейца.
Но все мы живем в одном мире и подвластны одинаковым законам. Человек остается человеком, его мировосприятие неизбежно имеет точки соприкосновения. Таких точек немало и в африканских мифах. Сегодня нам понятно многое из того, что еще вчера считалось наущением дьявола. Африканский дьявол, оказывается, создал совсем неплохую космогонию. Если собрать отдельные кусочки, рассеянные в мифах разных народов, можно лишь поразиться, как точно они стыкуются, образуя целостную мозаику мироздания.
Вселенная вечна, полагают басуто, она никем никогда не создавалась и никем никогда не будет уничтожена. Большинство африканских племен считает точно так же, но с небольшой поправкой: Вселенная вечна, ибо родилась из вечного Хаоса. Бамбара, как и греки, представляют этот Хаос в виде пустоты (гля), пребывающей в постоянной вибрации (йерейерели). Хаос не был чем-то застывшим или неупорядоченным, добавляют бете и догоны, он обладал спиральным вращением, иногда возмущаемым мощными взрывами: Басаа и дуала уточняют, что эта космическая спираль была огненной, и именно из нее произошел мир. Только, пожалуй, племя акан считает рождение Вселенной исключительной заслугой богини Ньяме, вобравшей многие черты карфагенской Танит.
Сенуфо считают таким же безначальным и бесконечным время, представляющее в их мифах самостоятельную— категорию. Они разделяют его на доисторическое (то же, что греческое «мифологическое») и историческое. Если перевести хронологию сенуфо на язык Библии, то все, что происходило до изгнания из Рая, — это предыстория человечества, доисторический его период, длившийся десять дней. Все, что происходило после, выражено иными временными категориями. Совсем недавно к похожим выводам пришла католическая церковь. Стремясь увязать Священное писание с данными антропологии, она заявила, что семь дней творения — это на самом деле семь миллионов лет. Любопытно, что историческая эпоха сенуфо начинается в неолите — с того момента, когда верховную власть захватила женщина Катиелео, олицетворение первородной силы Кулотиоло. «Золотой век» Катиелео закончился с началом патриархата, когда были изобретены оружие, войны, рабство, социальное неравенство, изменившие мир.
Излишне, по-видимому, напоминать греческую и египетскую мифологию, повествующую о рождении Земли, Неба и Времени (Геи, Урана и Хроноса) на предвечного Хаоса, и учение Гераклита, полагавшего первоэлементом мира огонь. Сходство мышления просто поразительно! Интересна в этом плане также космогония бозо, догонов, коно и сенуфо, производящая мир из моря грязи, как Демокрит производил человека из ила. Грязь — продукт соединения земли и воды, а воду называли первопричиной всего сущего греческий философ— мудрец Фалес и древние египтяне. Отсюда — один шаг до всемирного потопа. К потопу приводят и мифы бамбара, бете и дого— нов: он явился следствием одного из взрывов внутри спирали. Трудно сказать, изначально— ли это утверждение или оно родилось после знакомства с миссионерами. Во всяком случае, оно существует.
Из чего созданы небесные тела? На это отвечают мифы догонов. Здесь уже фигурирует демиург — Аима, произошедший, как и Вселенная, из Хаоса и являющийся его сыном, оставаясь в то же время отцом всего сущего. Он создал звезды из вещества, называемого теперь землей, хотя самой Земли еще не было. Можно ли здесь ire вспомнить Анаксагора и Сократа, упорствовавших в том, что «солнце — камень, а луна — земля»? При создании Солнца и Луны Амма обратился к принципу спирали: из медной родилось Солнце, покровительствующее чёрной расе, из серебряной — Луна, патронесса белых.
Дальнейшее развитие мира в системах догонов» манджа и ряда других африканских племен, очевидно, позднего происхождения: оно напоминает мусульманские и христианские легенды. Люди сотворены из глины, смертными они стали в наказание за нарушение божественного запрета (вместо яблока в мифе фигурирует кровосмешение).
Амма почитается в образе просяного зернышка по. Но это не то просо, из которого догоны готовят свои любимые блюда. Божественное по невидимо глазу. Эта самая малая частица мироздания, нечто вроде апейрона Анаксимандра, пребывает в постоянном спиралеобразном (или хаотическом) движении. Из различных сочетаний по состоят Вселенная и ее брат — сам Амма. Основные комбинации по, имевшиеся в распоряжении Аммы при собственноручном сотворении им мира, — это яу (огонь), ди (вода), оньо (воздух) и минне (земля).
Примерно так же рассуждал Демокрит. «Начала Вселенной, — писал он в «Великам диакосмосе», — атомы и пустота, все же остальное существует лишь в мнении. Миров бесчисленное множество, и они имеют начало н конец во времени. И ничто не возникает из небытия, не разрешается в небытие. И атомы бесчисленны по величине и по множеству, носятся же они во Вселенной, кружась в вихре, и таким образом рождается все сложное: огонь, вода, воздух, земля. Дело в том, что последние суть соединения некоторых атомов. Атомы же не поддаются никакому воздействию и неизменяемы вследствие твердости».
Но наиболее полную память о «начале мира» сохранил германо—скандинавский эпос — быть может, потому, что зима для этих народов не прекращалась никогда, она лишь перестала быть вечной. «За многие века да создания Земли уже был сделан Нифльхейм (мир мрака.-
Владычицей преисподней у скандинавов считалась великанша Хель, в будущем — сестра Мирового Волка Фенрира и Мирового Змея — Ермунганда. Возможно, эта Хель -то же, что злющая славянская богиня Хела, почитавшаяся в виде тощей женщины великаньего роста, раздирающей пасть льву. Венда полагали, что эта дама способна уберечь от дурных советов. Ее имя, по-видимому, произошло от хаттского kel — госпожа. Возможными родственницами Хелы выглядят «травяная» Зела, или Желя, и ее сестра Карна, тоже связанные с погребальвдми обрядами и персонифицировавшие скорбь по умершем (отсюда слово «жалеть»). Известен золотой истукан Зелы, или Дшелью, отлитый по приказанию знаменитой богеиской герцогини первой четверти VIII века Либуссы (так немецкие хронисты исказили имя Любу— щи, принадлежавшей, по-видимому, к племени любу— шан), чтобы заменить им человеческие жертвы. Этому истукану приносили в дар волосы и ногти, обрезанные родственниками и друзьями покойника, его дворней и рабами, — теми, кто прежде обязан был принести в жертву самого себя на краю свежей могилы или на куче сухого хвороста. Самосожжение вдов на погребальном костре мужа — обычай «сати» — совсем недавно практиковался в Индии. Ему следовали друиды. В древнейшие времена он, вероятно, был распространен куда шире. Еще в VI веке Псевдо— Маврикий сообщал, что большинство славянских женщин «считает смерть своего мужа своей смертью и добровольно удушает себя, не считая пребывание во вдовстве за жизнь…».
У богемвдв и большинства других славянских племен вместо Зелы или наряду с ней почиталась богиня смерти Марона, Морена или Морана, подобно скандинавским валькириям напевавшая скорбные, но вместе с тем нежные и мужественные мелодии тренодий — погребальных песен — у изголовья усопшего. Душа покойника при этом воплощалась в птицу Дио, одиноко сидевшую на ближайшем дереве и внимательно слушавшую собственный реквием. Иногда в этой птице видели саму Морану, если птица была певчей. В виде птицы с человеческой головой, напоминающей Феникса, мыслили душу и древние египтяне. Возможно, так же изображалась и Морана. Эта богиня, олицетворявшая собою зиму и смерть, всегда вызывала ассоциации с чем-то недобрым. Мора — это ведьма в старославянском, домовой в сербском, кошмар в польском; мара — домовой в древнескандинавском, то же, что в нижненемецком мар; морас — по-чешски — угрюмый. Но мара — это еще и смерть — по-санскритски (божество смерти носило имя Мритью), а мар означало у скифов — убивать.
С Мореной связан славянский бог смерти Маровит и не только этимологически. Немецкий ученый Карл Йеттмар не без оснований сближает кафирского Имру с его аналогом, тоже гиндукушским, Марой, как ипостасью арийского бога смерти Ямы. У славян также был злой дух Мара, часто отождествлявшийся с Мораной. Маровит изображался с львиной головой (не ему ли раздирала пасть Хела?), короткими когтистыми лапами и тело, наполовину покрытым чешуей, наполовину перьями. Быть может, Маровит и Морана — это мужская и женская пара божеств, символы перехода в загробный мир, сохранившие свое значение в русских словах «мор», «смерть», «мертвый» и в названии «месяца смерти зимы» — марта. С этим месяцем связаны греческий Арес и римский Марс — боги войны и смерти. Славянским Марсом был и Маровит.
Морана дала имя Моравии и положила начало многим народным обрядам и праздникам, сохранившимся до нашего времени. Былинники воплотили эту тему как борьбу Добребога, или Добры (так они переосмыслили имя Добрыни) с колдуньей Мариной (Мораной). Ранней весной в городах и селениях изготавливали ее соломенные чучела — мары — и бросали их в реку или сжигали с шуточными проклятиями. Это, несомненно, воспоминание о прежних человеческих жертвах. Римский историк Марк Теренций Варрон, сообщая об аргейских, то есть греческих, обрядах в Риме, замечает, что ежегодно жрецы каждого из двадцати четырех святилищ сбрасывали со свайного моста в Тибр по одному человеку, а позднее — по одному человекоподобному соломенному чучелу. Комментатор его труда, ученый и писатель V века Макробий уточняет, что обряд этот восходил к аргивянам (ахейцам) и связывался с Гераклом. А в VIII веке придворный историк Карла Великого, а затем монах Павел Диакон упомянул, что этим же занимались и римские весталки. Подобным образом поступали во времена Диакона и друиды, сооружавшие из прутьев и трав исполинские чучела тарасков (кстати, это слово напрашивается на заманчивые аналогии с именем кафирского бога Тараскана — аналога индийского Индры).
То же проделывали и руссы с соломенными куклами Купалы и Ярилы, Костромы и Кострубонько (по-видимому, Кострома и Ярила — одно и то же). Кострома, как и Кострубонько («неряха»), или Ярила и Купала, была воплощением весны и плодородия. В культовых сценариях Кострома выступала в виде юной прекрасной девушки с дубовой веткой в руке и в белой одежде водительницы хоровода. Все эти аграрно— календарные празднества имели ту же режиссуру, что и лучше других известная Купальница — праздник Купалы — бога фруктов и урожая, «спасителя земли». В жертву ему приносили 24 июня начатки урожая, а в чистом поле, утыканном по периметру дубовыми ветками, зажигали большие костры. Юноши и девушки, увенчанные венками из цветов и лечебных трав, заводили вокруг них пляски и прыгали через огонь, а потом крестьяне прогоняли сквозь очистительное пламя скот, чтобы духи полей не причинили ему вреда.
Но подобные праздники не могли появиться ранее 12-го тысячелетия до н. э., когда в Ервопе наметилось устойчивое потепление и ледник начал отступать всерьез. В этот период могла «родиться» и индоарийская Васанта, праславянская Весна — сестра Мораны, символ жизни и покровительница начинания любого дела (тогда
С потеплением словно оттаивает мысль древнего человека. Полихромные рисунки мадленскйх пещер — это первые попытки осмысления мира, а заодно и самих себя. Царь— солнце согревает душу и радует глаз (санскритское surja употребляется в двух значёниях — солнце и царь). Блеск и сияние льда вызывают уже не священный ужас, а радостные крики и смех земных героев. Едва оттаявшая Мировая Душа спешит расколоться надвое: бык и корова, лошадь и конь, мужчина и женщина, зима и весна, жизнь и смерть* Ликование наполняет обновляющийся мир. Чудом проклюнувшийся зеленый росток приводит людей в восторг и трепет. Прибежавшее к теплу животное вызывает целую бурю эмоций. Их изображениями украшают стены пещер (можно вспомнить хотя бы рисунок коня в пещере Монтеспан на юге Франций, датируемый примерно этим временем). Их пытаются приручить, им поклоняются как чуду, их делают тотемами — божественными первопредками. Планета рождалась заново, и это ее второе рождение аккуратно фиксировали мифы…
Если задаться вопросом, когда возникла религия, Библия ответит на него незамедлительно: не ранее 5508 года до н. э., так как именно в этом году, согласно религиозным догматам, был сотворен мир. Что ж, в это можно было бы поверить, если… если бы сумма цифр этого числа не давала двойную девятку, а само это число не представляло собой 10&, увеличенное в 51 раз…
Язычник Геродот утверждал нечто совершенно иное:. «Египтяне… были первыми, кто стал воздвигать богам алтари, статуи и храмы и высекать изображения на камне». Официальная история Египта начинается в конце 4-го тысячелетия до н. э., легендарная — за много тысячелетий до «сотворения мира».
Современные исследователи истории религии пытаются датировать ее зарождение временем Мустье (не позднее 33-го тысячелетия до н. э.), исходя из наскальных рисунков. Все они сходятся в том, что до Мустье была нерелигиозная эпоха, так как в рисунках первобытного человека нет ни одного изображения бога — очевидно, по причине отсутствия модели. Что касается колдунов и шаманов, даже охотничьих обрядов, то их изображения настолько редки, что вряд ли речь может идти о массовой религиозности. Но фантастическое переосмысление мира, стремление к его улучшению встречаются в наскальных рисунках древнейших времен. Вот двухголовый горный козел, двугорбая лошадь, рогатый верблюд. Отплясывает на стене пещеры Трех Братьев колдун с оленьими рогами и конским хвостом, а в пещере Тейжа нашли изображение еще одного танцора, в маске серны. Задолго до греков пещерный человек изобретает восьминогого кентавра, еще в те времена робко возмечтав о том, чтобы приручить коня.
В 1926 году археологическая экспедиция под руководством С. Н. Замятннна обнаружила в стоянке палеолитического племени на левобережье Дона небольшую каменную статуэтку — возможно, какого-нибудь божка. Статуэтка поражала своей необычностью: она была двойной. Ничего подобного до сих пор не встречалось, «Шутка или карикатура», — решили ученые.
Такое же мнение было высказано и об упомянутых наскальных изображениях. Человек, обладающий некоторой долей воображения и чувством юмора, мог бы принять их за иллюстрацию или даже за исток пословицы «Одна голова — хорошо, а две — лучше».
Подобные удвоения и утроения — не редкость в древности: удвоенная двойка, утроенная тройка — их произведение дает число 108 — символ кальпы, времени существования мира. Часто встречающаяся в Египте удвоенная семерка воскрешает в памяти Грецию: человеческую жертву из четырнадцати человек, отправляемую раз в девять лет Минотавру, сами греки называли «двойной семеркой». Римский поэт Овидий так представляет себе происхождение созвездия Стрельца:
День девятый настал, когда ты, Хирон справедливый,
Звездами дважды семью тело свое окружил'.
Такую лее двойную семерку можно найти в Новом завете: например, четырнадцать посланий апостола Павла. Знаменитый египетский храм Ипет— Исут был двойным, но единым комплексом — Карнак связывался с Луксором аллеей сфинксов. Лабиринт в Фаюмском оазисе имел, по словам Геродота, полторы тысячи надземных и столько же подземных покоев. Многим богам и фараонам воздвигали сразу два храма или две рядом стоящие статуи. Они символизировали двойственность мира: жизнь и смерть, бог и антибог, правда и ложь, душа и тело (ка и ба). Японцы знают два общедоступных. учения (кэнгё и кэнрогё) и два эзотерических (миккё и оммицугё) и исповедуют две равноправные религии — синто и буддизм. Древние жители Италии ежегодно приносили в жертву Сатурну двух соплеменников, а лидийский царь Крез пожертвовал в эфесский храм Артемиды две золотые статуи тельцов. На двух ладьях путешествовал Усир по двум Нилам. Двойными были жертвенный критский топор лабрис и римская дикторская секира. Орел — символ солнца, огня и бессмертия, вестник богов — олицетворял собой белый цвет. Ворон — чёрный. Оба эти цвета и оба их значения стал в конце концов символизировать двуглавый орел— «пернатая герма». Многие древние народы пользовались обоюдоострыми мечами. Римляне мерили свои расстояния двойными шагами, тысяча таких шагов составляли милю. Бога межей и границ Термина они потчевали двумя пирогами и украшали двумя венками. Принцип зеркальной симметрии господствовал в постройках Акрополя. Путь мореходам указывали две Медведицы. Трехликими были карфагенская Истина, греческая Артемида, римская Диана— Геката, трехглавыми — Герион, Кербер. Боги группировались в триады.
Все противоречия мира и все его единство греки изображали в гермах, а римляне воплотили в Янусе;, снабдив его двумя ликами. Само это имя, возможно, произошло от имени индийского бога смерти Ямы, означающего «близнец». Янус во времена Ромула символизировал войну и мир, а также соединял в себе почти все качества богов, которые появятся значительно позже. Одно его лицо всегда смотрит в будущее, другое обращено в прошлое. В честь Януса первый месяц года назвали январем. Позади — год ушедший, впереди — наступающий. Будущее начинается в прошлом, таящем в себе истоки религии, общества и всех материальных и духовных ценностей, накопленных человечеством.
Нечто подобное прослеживается и в мифах: Скилла неразлучна с Харибдой, Орфей с Эвридикой, Нис с Эвриалом. Даже Нарциссу, томящемуся в одиночестве, греки подыскали достойную пару — его собственное отражение. Во многих мифах фигурируют близнецы (Кастор и Полидевк, Ромул и Рем, Фаэтон и Фаэтуза), представляющие собой не что иное, как удвоенные «изображения». Двойственную сущность самого человека (мужскую и женскую) германцы воплощают в своем боге Туистоне, или Туисконе, порожденном Землей (друиды приносили ему человеческие жертвы), а греки — в двуполом Андрогине, или Гермафродите, сыне бога мудрости Гермеса и богини любви Афродиты. Такой же или сходный мотив есть и в мифах других народов. Можно напомнить хотя бы двуполого Хиндурсангу у шумерийцев.
«Когда-то, — философствует Аристофан в одном из «герметических» диалогов Платона, — наша природа была не такой, как теперь… Люди были трех полов… Тело у всех было округлое, спина не отличалась от груди, рук было четыре (вспомним четырехрукого критского Аполлона! —
Миф о первосуществе Вивасвате — безруком, бесполом и бесформенном — известен в индийском цикле. И буквально о том же миф догонов — мужчина и женщина, созданные вначале одинаковыми, потом были разделены так, что одна половина дополняла другую. Едва ли это заимствование африканским племенем греческой идеи, скорее речь здесь может идти об общности сознания и мышления человека на определенной стадии его развития.
Мифы герзе, дан, диоманде, коно и некоторых других африканских племен вводят в мнр дуалистическое начало: разумному демиургу противостоит его антипод — злая сила. Но, странное дело, без ее вмешательства мир страдал бы однобокостью, был бы неуравновешенным. Слишком много сладкого — так же плохо, как избыток горького. Добро и зло постоянно враждуют между собой, но их сотрудничество благотворно, в их спорах рождается истина. Поэтому богу вовсе ни к чему побеждать дьявола, пусть их борьба длится вечно. Жизнь есть борьба— это фундаментальное положение материалистической диалектики, оказывается, было известно не только творцам еврЬпейской культуры, но и обитателям Черного континента. Из такого понимания жизни рождается в мифах и понятие о смерти как неизбежном этапе бытия. Люди не умирают, они лишь перемещаются в иррациональный мир и оттуда наблюдают за действиями живых и корректируют их. Чтобы активно участвовать в жизни племени, оставаясь при этом в своем истинном пространстве и времени, они принимают облик какого-нибудь животного, растения, явления природы, предмета — превращаются в тотем— Учение о переселении душ, хорошо знакомое многим народам древности…
Дуализм господствовал во всем древнем мире, на всех его широтах. Почти все народы Средиземноморья особо почитали Геракловы (Мелькартовы, Геркулесовы) Столпы — парные скалы Гибралтара. Очень часты различные двойные изображения на камеях и монетах. Двойным (точнее, раздвоенным наподобие змеиного языка) был один из самых ранних греческих музыкальных инструментов — флейта. Особое место в культах многих народов занимает змея из-за своего раздвоенного языка. Иудеи и вслед за ними христиане объявят «нечистыми» как раз тех животных, у которых раздвоены копыта {включив почему-то в их число совершенно неповинных в этом грехе зайцев). Здесь вновь можно вспомнить Библию — два завета — Ветхий и Новый, два послания Петра и три — Иоанна. Иисус разделил своих учеников на пары, рассылая их по миру с проповедью своего учения. «О двойственности природы Иисуса, — писал Гегель, — невозможно забыть. Подобно Геркулесу, который стал полубогом, после того как сжег себя на костре, обожествлённый Иисус вознесся только после смерти».
Возможно, это явление отражает вначале неосознанное, а потом вполне сознательное стремление человека к коллективизму, реализации его общественного сознания. «Не добро быти человеку единому», — молвил христианский Бог, приступая к сотворению Евы. Симметрия — одно из первых явлений, открытых в природе и затем намеренно реализуемых в мифах, а также орнаментах, постройках, предметах обихода. Парные имена (Олег и Ольга), парные названия рек (Волхов и Волга), парные жертвы. Симметрия (то же удвоение) сопровождает человека повсюду, начиная со строения его тела: пара, глаз, пара ушей, две руки и две ноги с одинаковым количеством пальцев на каждой из них. С возникновением медицины люди узнали о двух легких и двух почках, о симметричном строении сердца и других органов, об их симметричном расположении относительно позвоночника. Потеря одного из парных органов исключала человека из мира людей: даже обладая чудесным протезом руки, Нуаду был отстранен от трона. Одноглазым представляли славяне свое Лихо…
Философы оформили эти наблюдения в теорию о единстве и борьбе противоположностей; разбив на пары свойства предметного мира: горячее — холодное, сухое— мокрое, высокое — низкое, горькое — сладкое, четное — нечетное. Мир в их учениях стал похож на монету, имеющую неотделимые друг от друга аверс и реверс на разных сторонах одной и той же плоскости.
Не меньше подобных примеров в религиях Индии, Шумера, Китая, Японии, зороастрийцев, манихеев. Наиболее известны Тримурти — индийская троица (Брахма, Вишну, Шива), иранская (Сиямек, Хушенг и Тахмурас), шумерская — Энлиль (воздух), Эа (вода), Ану (звездное небо) и вавилонская триады — Ану (небо), Эллиль (земля), Эйа (преисподняя); эпитет брахманов «дважды рожденные» (физически и духовно) и убеждение в наличии «второго зрения» у колдунов и пророков, позволяющего им видеть будущее; дуалистические начала мира в иранских религиях — Ангра— Майныо и Агура— Мазда у зороастрийцев, свет и мрак у манихеев. Сама религия (любая религия) есть, по определению Гегеля, «не что иное, как раздвоение сознания».
Греческий философ—софист Протагор считал религию причиной зарождения человеческого общества: «С тех пор как человек стал причастен божественному уделу (получив дар Прометея. —
Вот как конструирует этот процесс римский поэт Лукреций:
Многие древние народы клали в могилы своих соплеменников цветы, чьи целебные свойства были им хорошо известны. Вначале этот ритуал преследовал вполне утилитарную цель: умершему предоставлялась возможность подлечиться и вернуться в лоно родной семьи, а значит— в племя, в общество. К тому же сильный аромат перебивал запах тления, нейтрализуя неприятное ощущение от мертвого тела. Но однажды кто-то заметил, что цветы — это красиво, и они сделались предметом дарения. Утилитарно— религиозная функция уступила место эстетической. И мы по сей день дарим цветы приятным нам людям и приносим их на могилы как дань любви и уважения. Возникла даже целая наука — цветоводство. А кому неизвестно японское искусство икебаны— составления букетов!
Для древних цветы на могиле должны были символизировать сам процесс жизни и смерти: свежие, они радуют глаз, вызывают сложную гамму эстетических чувств; потом их краски постепенно блекнут, лепестки начинают увядать и опадают; наконец, соки, питающие жизнь цветка, улетучиваются, цветы умирают. Весь этот процесс — словно модель человеческого бытия, и трудно сказать, что именно породило культ растений — лекарственные функции или их символика. Вероятно, и то, и другое. Раз уж мы коснулись Японии, нелишне вспомнить знаменитые «чайные церемонии». Они прошли тот же путь, что икебана — от потребления чая как лекарства, через чаепитие как вид удовольствия, до узаконенного ритуала, таинства со сложнейшей режиссурой.
Со временем эстетический кругозор людей расширялся. Нечаянных находок становилось все больше и больше. «…Люди придумали неисчислимые искусства благодаря наставлениям природы, подражая которой, разум хитроумно приобрел все необходимое в жизни», — солидаризируется Цицерон с мнением Лукреция. Кто-то, растянул для просушки шкуру животного на полом стволе дерева — и изобрел барабан. Кто-то подул в дырявую тростинку— получилась флейта. Неосознанные открытия понравились, барабаны и флейты стали делать намеренно. Появились праздники. Они посвящались богам., Первопричина открытия или обряда со временем забывалась, и чтобы объяснить ее, конструировалось нечто новое, возникали новые мифы и новые боги, в чью честь слагались новые гимны и рождались новые культы.
Но еще прежде рождался мир людей. У его истоков стояли прамать и ее муж, вычленившиеся из Мировой Души. В некоторых мифологиях можно отыскать не одну такую пару. Скажем, у греков: Гея и Уран, Ида и Тевкр. Возможно, и втрое имя ирландской Кессаир — Банб -тоже отзвук исчезнувшего мифа. У индийцев такими прародителями чаще всего выступают Саранью и Вивахвант, давшие жизнь паре божественных близнецов-яме и его сестре Ями. Иранцы внесли принцип удвоения в сами имена божественной пары: Мартйа и Мартйанаг — дети первого законодателя Каюмарса и внуки, Вивахванта. Их примеру, много позже последовали японцы, присвоив первому мужчине имя Йдзанаги, а женщине — Идзанами, причем, согласно японским анналам «Нихон сёки», эти двое породили не только человечество, но и богов, а вдобавок создали земную твердь -японские острова. У скандинавов роль праматери осталась вакантной, мы не знаем ее имени. Зато праотец известен хорошо — великан Бергильмир, спасшийся с женой и детьми от кровавого потопа в… гробу.
по-видимому, в это же время родился и будущий славянский бог неба, отец солнца и огня Сварог, чье имя произошло от санскритского swarga или иранского xvar — блеск, небо, солнце. Его эра впереди, но он уже есть: солнце, огонь и тепло — это именно то, что нужно людям сегодня, сию минуту.
Обновление мира мифы символически закрепили в образе Мирового Дерева, под чьей кроной рождаются (например, Аполлон, Будда), а потом и собираются боги, дабы вершить свой суд. Иранцы считали таким деревом хауму (ревень), индийцы — ашваттху или пип— пал — смоковницу, символ плодородия и общины, шумерийцы— хулуппу (иву), кельто-германо-славянские народы— березу. Почти у всех народов, не только европейских, — это еще и мощный, раскидистый, одиноко стоящий дуб, подпирающий небо, особенно вечнозеленый, скальный. Но наряду с дубом повсеместно почитались виноград, ольха, рябина, вяз, тис — в зависимости от ареала их произрастания.
У северных кафиров таким деревом был орех с восемнадцатью ветвями. Орех почитался как священное дерево и в Щецине еще в XII веке. Священные деревья, замечает Карл Йеттмар, «относятся к видам, либо играющим большую роль в хозяйстве (как скальный дуб, дающий зимний корм для коз), либо (как, например, можжевельник обыкновенный) имеющим листву, богатую эфирными маслами, и поэтому употребляющимся при окуривании». У некоторых народов существует поверье, что семена таких растений принесли на Землю боги или их посланники — к примеру, иранский Сэнмурв. С распространением индоарийского культа дуба здесь также произошло удвоение: он стал вторым (или, скорее, первым) Мировым Деревом наряду с исконным. Греки почитали его наряду с оливой и священным ясенем «мелия», известным и римлянам императорской эпохи. А в Месопотамии, где дуб почти не растет, его место заступил кедр. На севере Европы наиболее чтимые деревья сделались названиями священных рун: bjarkan или beork — береза, ас — дуб, aesk -ясень. Скандинавы восхищались своим Иггдрасилем — Мировым Деревом: «Тот ясень больше и прекраснее всех деревьев. Сучья его простерты над миром и поднимаются выше неба. Три корня поддерживают дерево, и далеко расходятся эти корни». И под одним из этих корней таился источник великана— мудреца Мимира, источник знания и мудрости. Не каждому дано было из него испить, как и из других Аналогичных источников — в Греции, Индии, Ирландии.
Прошло еще одно тысячелетие — и наконец-то вступила в полные права «весна Вселенной», как назвал ее персидско— таджикский поэт Фирдоуси. Но мало радости принесла она людям. В Европе разразился невиданный катаклизм: загордившись и возомнив себя богоравным, человек утратил божественную благодать, и родился Мировой Змей, и землю покрыли воды потопа. Культ змей — символов трех стихий: земли, воды и огня (солнца) — возник именно тогда. Это, собственно, даже не змеи, а трехглавые драконы — Вритра, или Ахи, у индийцев, Герион, Тифон и Пифон у греков, Вртрагна и Гандарева у иранцев, Наханг у народов гиндукушского Читрала, Кингу и Асаг в Двуречье, Змей Горыныч у восточных славян. Только Мировой Змей скандинавов — Ермунганд — был одноглавым, хотя внушал ничуть не меньший трепет, да еще индийский Шеша, или Анаита (Бесконечный), имел тысячу голов.
То была эпоха, когда произошел раздел Вселенной, когда родились старшие братья богов — индийские асуры, иранские агуры, греческие куреты, скандинавские асы, британские эсы, месопотамские ануннаки, когда «средний мир» (Мидгард), населенный людьми, в ужасе ожидал своего конца. Со страниц «Зенд— Авесты» и «Шах— наме» доносится до нас шипение змей, правивших людьми. Но это был, пожалуй, единственный островок, где земноводные не причиняли зла людям, а, напротив, выступали в роли их благодетелей: Сйямек борется с дивами — порождением власти Ахримана, Хушевг учит людей добывать огонь (и устанавливает для них саду — праздник огня), пахать землю и ковать металлы, Тахмурас овладевает тридцатиязычным письмом дивов и отдает эти знания людям. Иранские дивы, арабские дэвы (это слово бытует и ныне у кафиров в Гиндукуше) — это духи природы, которым, по словам К. Иеттмара, «приписывали контроль за всеми негативными силами, проявлявшимися в различных бедствиях, эпидемиях, бесплодии, уродствах и т. д.». Иранцы считали себя первыми, с кем покорившаяся природа заговорила на тридцати своих языках… А греками в это же самое время правит змей Эрихтоний — порождение Геи, и Прометей дарит людям, блуждающим во мраке, огонь…
И все уничтожает потоп… Только ли таяние ледника тому причиной? Многие сейчас склонны считать, что эту катастрофу, связывавшуюся греками с именем сына Земли и Воды, фиванского царя Огига, правившего примерно в 1764 году до н. э., обусловил прорыв океана вглубь материка, — после чего на месте весьма скромного пресноводного водоема образовалось Средиземное море. Если это так, то масштабы бедствия действительно были впечатляющи. Разумеется, ни грекам, ни другим народам даже в голову не приходило исчислять исторические события тысячелетиями, когда самих этих народов еще не было. Огиг, божественный предок фиванцев, и без того олицетворял для них такую древность, что у тех, кто слушал аэдов, дух захватывало. Поэтому такие «точные» даты не должны смущать. Возможно, одна из волн этой катастрофы погубила и Кессаир, не умевшую или не успевшую превратиться в лосося.
Впрочем, это бедствие не стоит преувеличивать. Люди к тому времени уже освоили начатки мореходства и даже приобрели некоторые навыки. Например, выходя в море, брали с собой птиц: в случае, если берег скрывался из виду, путь к нему указывали выпущенные на волю пернатые. Этот навык закрепился в мифах о первочеловеке, бытующих чуть ли не у всех морских народов. Сами же мифы явились следствием осмысления мира и самих себя. Человек искал свой исток. И находил его, складывая первые сюжеты.
В ковчеге спасался индийский Ману, сопровождаемый семью мудрецами: его влек по морю Индра в облике огромной рыбы. Но это, пожалуй, единственный пример, когда на роль первопредка выдвинут человек. Сравнительный анализ аналогичных мифов других народов наводит на мысль об утере какого-то звена в индийских сказаниях. У ирландцев жизнь людям дал лосось Кетилль, а у скандинавов — Эмбла (Ольха) и Аск (Ясень). Возможно, это осколки одного и того же мифа, тогда в нем может фигурировать еще и Ху — один из высших богов британской Кельтики, известный из нескольких надписей доримского времени. Именно Ху прекратил потоп, возникнув из расступившихся хлябей в виде огромного чудовища и разогнав собою воду (так британцы объясняли причину высоких приливов и отливов). После этого Ху обернулся горбатым быком и научил людей земледелию и разным ремеслам. У большинства других народов жизнь после этого потопа — акт божественного творения, связанный, как правило, с землей и водой. Из грязи, оставленной схлынувшими водами, лепит первых людей Прометей. Иранцы производят себя от Гайамарта, вылепленного из земли, и блудницы Джех. В Индии Гай— амарт под именем Мартанды был эпитетом Вивасвата. Из глины вылеплена шумерийская первопара Лахар и Ашнан, а вавилоняне произошли из глины, замешенной на крови убитого Мирового Змея. По одной из египетских версий, людей создал из глины то ли Хнум на своем гончарном круге, то ли Птах, а по другой — их сотворил Тот или же Птах «мыслью и верным словом». Из глины вылепил Адама и христианский Бог, после чего «словом» вдохнул в него жизнь и разум. У японцев существуют даже особые божества слова (Котодама) и разума (Омоиканэ). Из глины или грязи вышли некоторые африканские племена.
по-видимому, в это же время утверждаются в мифах и божественные птицы — прежде всего орел и ворон. Орел Индры, Зевса и Одина, голубь Ноя, сова Афины, вороны Одина (известны их имена — Мунин и Хугин), i Утнапиштима и вещие вороны русских былин, иранская волшебная птица (у зороастрийцев — собакоптица) Си— мург (арабская Анка), ближневосточная — Феникс (Красная), индийская и исламская Рухх (по-арабски — «дух») или Гаруда (Пожиратель), славянские Науй (Нагой), Могуль, Жарптица (тот же Феникс), Алконост, Гамаюн, Сирин и птица Мораны. Многие из них изображались с человеческой головой на птичьем туловище, или наоборот. Неважно, что в разных странах и мифологических системах они появятся в разное время. И что славянский Сирин — это не что иное, как сова Афины, утвердившаяся к северу от Греции под этим именем, а к югу, у африканского народа каранга, — под именем Ширичена (значение этого слова — «птица с ярким оперением» — заставляет вспомнить мексиканского Кетцаля). Родились они именно сейчас, и это событие мифотворцы извлекут из своей памяти в нужный момент.
Это было время Партолана, достигшего берегов Ирландии. А в горном Иране, оставшемся в стороне от великого потопа, расцвел «золотой век» первого иранца «Зенд— Авесты» — Джемшида, научившего своих подданных прясть лен, шелк и шерсть, подарившего им искусство вырабатывать кирпич для строительства зданий, придумавшего оружие и разделившего общество на классы. Вообще иранцы в своих мифах постоянно «идут впереди» других народов.
К началу 8-го тысячелетия до н. э. человечество стояло на пороге великих открытий.
Хороводы призраков
Когда почти вся Европа была покрыта доисторическим ледником, в юго-западной ее части жили племена, отступившие в эти места из срединной части материка по мере ее оледенения. Р. Лихтенберг считал, что «средняя Европа обладала значительным населением еще задолго до последнего ледникового периода». Это подтверждается и археологическими данными. Люди палеолита, спасаясь от наступавших холодов, осели в основном на территории нынешних Испании и южной Франции, лишь немногие из них успели уйти в южнорусские степи и в горы Кавказа. «В те отдаленные времена, — рассуждает Лихтенберг, — Европа была очагом, где развилась первая настоящая культура и откуда она затем распространила свое светлое влияние на другие части света и на представителей иных рас». Здесь, в районе Пиренеев, встретились и мирно сосуществовали представители всех тогдашних европейских этнографических ветвей, вырабатывая общность религии, языка и культуры, получившей впоследствии название арийской.
Индийские священные книги «Веды» (слово это означает «знание», отсюда и русские — ведать, ведун, ведовство, ведьма) упоминают ее носителей под именем арьяс — достойные, светлые, благородные (отсюда греческие аристос, от которых «произошли» аристократы всей Европы, валлийское ариан — серебро). Если их собратья, устремившиеся на юго-восток, смешались с тамошними племенами и растворились в них, образовав новые народности (будущих хеттов, эламитов, митаннийцев), то арийской общности, отрезанной от остального мира, приходилось развиваться в самой себе. Ариям ещё предстоит оказать «светлое влияние» друг на друга, но это случится нескоро…
Главенствовали среди ариев, по-видимому, высокорослые кроманьонцы — в этом убеждает сравнительный анализ памятников материальной культуры. Это они, вероятно, предприняли отчаянную попытку пересечь море в поисках еще более теплых мест и прибыли в Ирландию во главе с Кессаир, что вовсе не удивительно для эпохи матриархата. И они были первыми, кто узнал, что острова в океане никогда не были покрыты льдом. Вероятно, несколько позже они добрались до Сицилии и обосновались на ее западном побережье и прилегающих к нему островах. Не случайно еще столетия спустя Одиссей встречался в тех местах с «великанами» — киклопами и лестригонами. И, возможно, тогда же была предпринята новая попытка овладеть Ирландией: точно такие же кровожадные великаны фоморы, будто сошедшие со страниц поэмы Гомера, прибыли к ее берегам.
Таяние ледника вызывало небывалые катастрофы — вроде цунами, смывавших с Ирландии все живое. Отдельные арийские племена — бортники, охотники и рыболовы — пытались обрести самостоятельность и избирали собственную судьбу. Одни устремились на север, возможно на свою былую родину, и со временем дошли до Ледовитого океана. Большинство этих переселенцев осело на Скандинавском полуострове и в Северной Европе, положив начало формированию кельто-германо-славянской общности. Другие двинулись по Средиземноморскому побережью навстречу солнцу и добрались до Черного моря, Кавказа и Индии. Не всем этот путь оказался по плечу или по душе. Многие отставали от лавины своих спутников и осваивали промежуточные пространства Европы. Это были пращуры фракийцев и иллирийцев. Третьи сели на корабли и, вручив свою судьбу ветрам и волнам, прибыли к берегам Италии, Греции и Малой Азии, где их ждала встреча с ассимилировавшимися тысячелетия назад «родственниками». Это была встреча потомков тех, кто жил когда-то в Центральной Европе.
Первые и вторые сохранили исконный свой обычай хоронить соплеменников в круге из камней или отмечать их могилы дольменами и менгирами. Тем, кто пришел позже, сооружения эти были уже непонятны и внушали священный ужас. То были «следы великанов». Они уводили далеко на север. Здесь часто находили остатки тризн — осколки сосудов с глубоко вдавленными в мягкую глину узорами и лишь затем обожженными.
Путь третьих отмечен от Португалии до Греции купольными гробницами из каменных плит и сосудами, украшенными росписями в виде геометрического орнамента, где преобладающим элементом была спираль. Но если менгиры, дольмены и кромлехи тянутся почти непрерывной цепочкой, то купольные гробницы отстоят друг от друга далеко и располагаются, как правило, на морских побережьях. Это — места корабельных стоянок переселенцев. «Они-то, вероятно, и представляют еще весьма загадочный народ пеласгов, — делает вывод Лихтенберг. — из-за соприкосновения с малоазийскими народами они выработали две параллельные системы письмен, а именно: одну, развившуюся из знаков, принесенных с родины (критское и кипрское слоговое письмо), и рядом с этой — другую, образовавшуюся под влиянием малодзийских иероглифов, представлявшую род образного письма, красивейшим образцом которого является диск из Феста».
— «Знаки, принесенные с родины» — это еще и руны, общегерманские, датские и шведско-норвежские. Позднее к ним добавились англосаксонские. Считается, что руны появились в начале нашей эры: впервые о них сообщает Тацит. Но ведь до того времени север Европы был для жителей Средиземноморья совершенно неведомым! То, что о рунах не упоминает Цезарь, ни о чем не говорит: их держали в тайне даже от соплеменников, и уж меньше всего можно было ожидать, что с ними познакомят завоевателей. Однако сами названия многих рун уводят в ледниковый период, к «великому иберийскому сидению».
Те, кто поспешил возвратиться на север, довольно скоро убедились, что сделали это явно преждевременно. Гонимые холодом и голодом, толпы северян обрушились, на срединную Европу, докатились до островов Средиземноморья, уже занятых их соплеменниками— «южанами», и потеснили их. Смешение этих двух культур — северной (спирально— меандровой) и южной (пеласгической) — положило начало формированию новой, единой — эгейской.
Именно ее представители, спасаясь от островной тесноты и междоусобиц, предприняли отчаянный шаг — попытались вернуться в. те обетованные земли, что открыла для их предков Кессаир. Их повел Немед. Чем это кончилось — известно: великаны фоморы, жившие в Ирландии изолированно и сохранившие благодаря этому: чистоту крови и самобытность, сумели отстоять свои права.
А навстречу этим многослойным пестрым шквалам, пронесшимся от Атлантики до Волги, в 7-м тысячелетие до н. э. ринулись из зауральских степей первые (но далеко не последние) орды монголоидов, спешивших заселить свободные пространства. Незапланированная встреча этих двух людских волн много времени спустя состоялась в Прибалтике. Столкнувшись, они глубоко пронизали друг друга и рассыпались радугой невиданных брызг, положив начало финно— угорским народностям. Дальнейшее продвижение на запад преградили монголоидам две индоевропейские расы, противоставшие им на этих рубежах, — летто— литовская (балтийская) и соседствовавшая с ней на юге восточноевропейская. Уже тогда, девять тысяч лет назад, они, говоря словами Блока,
Те, кому повезло добраться до плодородных речных равнин Европы, образовывали в них свои поселения и переходили к оседлой жизни, став охотниками и рыболовами. Переход от растительной пищи к животной положил конец каннибализму. Начинали меняться сознание и облик самого человека, обнаружившего, что мясо косули, кабана или оленя ничуть не хуже мяса прихворнувшего родственника. Некоторые стойбища, оказавшиеся на удачном для охоты месте, превращались в небольшие деревни, а их обитатели, пока мужчины загоняли оленя или терпеливо подстерегали сома, додумались сделать шаг от собирательства к земледелию.
Индийцы потом вспоминали о том времени, как о «золотом веке» — Сатьяюге, или Критаюге, хотя над миром бессмертных и счастливых людей властвовали не только гиганты асуры — старшие братья богов, но и вездесущий пламенный Рудра (по-санскритски — ревущий), Владыка Зверей, и его многочисленная родня. Рудру представляли в виде краснокожего дикого охотника— скитальца с завязанными узлом волосами цвета воронова крыла и аналогичной раскраски луком со смертоносными стрелами. Такой пучок волос на выбритой голове — шикхгнду — носили в Индии воины, а на Руси — оселедец — запорожские казаки, тоже народ воинственный.
Асуры (слово обычно переводится как «живая сила», но вполне вероятно — от финикийского asu — свет, мудрость, восток, Азия) могли принимать любой облик по своему желанию, становиться видимыми и невидимыми — как потом боги, особенно Индра, греческий Протей, ирландский Мидер. Кроме силы они были наделены божественной мудростью и знали секреты чародейства. Обитали они преимущественно в горных пещерах, где хранились необыкновенные богатства. Можно допустить, что первоначально асуры и почитались в виде горных орлов. На эту мысль наводит главное божество Ассирии, давшее имя государству и многим его правителям, — бог— орел Ашур, он же египетский Усир. Финно— угорские народы чтили орла как основоположника шаманизма. Асуров, или асов, знали, по-видимому, и славяне, но четких следов этого культа не сохранилось. Один из таких следов— имя польского бога Иесса, дававшего, как и положено асурам, благословение и счастье не только людям, но и младшим своим братьям — богам. Вероятно, он делал это в начале года, осенью: уж очень близко по звучанию его имя с чешским йесень — осень. На сегодняшней карте Германии можно обнаружить город и реку Иеце, Йесниц и Иену, два Иессена и Йессениц — всего около двадцати топонимов. Это говорит о высоком авторитете йесса. Асуры были, по-видимому, ровесниками Зевса и примерно в одно время с ним перешли в разряд богов. Когда? Во всяком случае, не раньше, чем была создана «Одиссея», упоминающая алтари Зевса Геркея — еще не владыки богов, а всего лишь хранителя очага в греческих дворах.
В разных концах Земли, у разных народов появляется в это время культ, шр. На самых высоких вершинах, подпиравших небо, гнездились боги (а Зевс и родился в горной пещере). На тех, что пониже, воздвигали свои замки и крепости разнообразные сверхъестественные су* щества рангом пониже, на холмах селились духи, а внутри холмов обитали эльфы. Излишне, вероятно, напоминать о былинной Сорочинской горе — месте «ассамблей» нечистой силы, о немецкой горе Брокен и Лысых горах Украины и Польши. На одних обитали «черные» божества, на других — «белые». Эстонцы, даже став христианами, продолжали почитать священную вершину своих предков— идолопоклонников на плоскогорье Оденпе (Медвежья Голова) в районе нынешнего города Отепя с языческим замком на ней, хотя даже старики не могли припомнить, какой именно дух там обитал. Скорее всего. — священного медведя, чей культ был широко распространен по всей Европе: одна из навигационных звезд фирболг тоже называлась Медвежьей Головой.
Поделиться книгой: