Шестиклассники

Из всего класса не было только одной какой-то Ани Смирновой.

— Никто не знает, почему её нет? — спросила Таисия Николаевна.

— Наверное, она ещё не приехала с севера! — сказала Эмма Жаркова.

— Надо выяснить точнее. Кто дружит с ней? Подняли руки многие девочки, в том числе и Эмма Жаркова.

— Вот узнайте, — дала им задание Таисия Ни­колаевна. — А теперь я продиктую расписание уро­ков. Занимаемся мы с двух часов.

Все зашевелились, вынимая карандаши и бу­магу.

Таисия Николаевна продиктовала расписание, выяснила, у кого каких учебников не хватает, напом­нила, что надо обязательно приобрести учебники по физике, алгебре и геометрии — новым в шестом классе предметам, — и предупредила, что завтра в школьном киоске будут продавать тетради.

— У меня всё, — объявила она, закрывая свою коричневую тетрадку. — Может быть, есть вопросы?

Сразу поднял руку Дима Шереметьев.

— Вот вы велели сесть по-прошлогоднему. А у нас не все так сели. Я с Галкиным был.

Лёня Галкин вскочил:

— А я сказал, что с тобой не хочу! Теперь я с новеньким буду!

Таисия Николаевна внимательно посмотрела на Галкина, словно запоминая его.

— Хорошо. Сиди с новеньким. Вообще, маль­чики и девочки, я вас ещё плохо знаю. Может быть, мы потом всё перестроим по-иному, но пока сидите так, как сейчас. Через несколько дней, когда я познакомлюсь с вами поближе, мы выберем ста­росту…

— У нас Аня Смирнова староста! — сообщила одна из девочек.

— Её и оставить!

— Правильно! Оставим её, — поддержали маль­чики.

Снова поднял руку Дима Шереметьев.

— Что у тебя ещё? — обратилась к нему учи­тельница.

Дима встал и начал степенно:

— Я хочу предложить, как сделать, чтобы для класса было хорошо. Устроим выставку. Кто что ле­том нашел или собрал. Вот Галкин приготовил… очень интересное.

Стасик почувствовал, что при этих словах Галчонок заёрзал на месте, растерянно оглядываясь. Таисия Николаевна спросила:

— Что же такое интересное приготовил нам Галкин?

Лёня встал.

— Да я… я… — словно выдавил он из себя и вдруг проговорил очень быстро: — А Шереметьев ежа при­вез и сказал, что в школу его отдаст!

Тотчас отозвался Дима:

— Я-то ежа отдам, а вот скажи ты, что сам сде­лал.

— Ну и сделал! — выкрикнул Галчонок. И за­молчал.

Все ждали, что он ещё скажет. А Дима, повернув­шись всем корпусом, смотрел на Лёню в упор и зло­радно улыбался. Именно злорадно! Стасик даже удивился, как много скрывается за краси­востью его личика откровенной злобы. Со­вершенно ясно, что между Галчонком и этим красав­чиком что-то произошло, и сейчас он нарочно поста­вил Леню Галкина в затруднительное положение перед классом.

Лёня, наконец, произнёс:

— Я… Я в лагере всё записывал. Что было. Ну, вроде альбома такого… И ещё, что в бору рас­тет, собрал…

— Коллекцию? — подсказала Таисия Николаевна.

— Ну да, коллекцию!

— Очень хорошо, — похвалила Таисия Нико­лаевна. — Давайте действительно сделаем выстав­ку, покажем, чем занимались мы летом. А Диме Шереметьеву за то, что он первый внёс такое пред­ложение, поручим собрать экспонаты для выставки.

Едва Таисия Николаевна отпустила всех домой и ребята, прощаясь с ней, начали выходить из клас­са, Дима закричал:

— Несите для выставки завтра же!

А у дверей он специально дождался Галчонка и проговорил тихо, с усмешечкой:

— Ну, где же твой альбом, Галкин? Где коллек­ция?

— Что пристал? — насупился Лёня.

— Жду, когда принесешь…

— Вот и жди! — рванулся Галчонок и вышел из класса.

Стасик последовал за ним в коридор.

Ребята вокруг говорили о Таисии Николаевне, многим понравилось, как она вела беседу, толь­ко Кнопка — Олег Возжов, приглаживая свои при­плюснутые к макушке волосы, недовольно про­ворчал:

— Зря она Димке выставку поручила. Опять завалит.

— А может, не завалит, — возразил Гена Кузеванов. — Надо же проверить.

— А вот увидишь, — настаивал Олег.

— Что же молчал, если так уверен? — накинул­ся на него Гена. — После времени нечего хныкать, сразу надо было сказать!

Галчонок не принимал участия в разговоре. Ста­сику стало жалко его: вот как человек расстроен. У выхода со двора на солнечную улицу, где все рас­ходились в разные стороны, Стасик спросил:

— Тебе куда? Галчонок кивнул:

— Туда.

— И мне туда.

Пошли рядом. Помолчав, Стасик сказал:

— И что к тебе пристает этот… Ну, принеси зав­тра что надо, и всё!

Галчонок ответил не сразу:

— А если у меня нет ничего, тогда как?

— Как нет? — Стасик даже остановился. — Ты же сам…

— Вот и сам! Это я с ним поспорил. Ещё дома. Он ежа в школу не хотел отдавать, а я сказал, что все подарки делают. И что я сделаю. Нарочно ему сказал. A онне поверил. Вот перед всем классом и объявил. Да ещё учительница спросила. Что мне оставалось? Признаться, что его обманул?

— Зато теперь получилось, что весь класс об­манул, — произнес Стасик и неуверенно доба­вил: — Может, всё-таки найдешь, что подарить на выставку?

— Что найдешь, что? Записей никаких не вёл и в лесу ничего не собирал. Одна шишка где-то зава­лялась. Из неё коллекции не сделаешь!

— Охо-хо! — покачал головой Стасик. — Как же теперь?

— Откуда я знаю?

Галчонок замедлил шаг: ему пора было сворачи­вать на свою улицу.

Тогда Стасик принял решение:

— Знаешь что? Пошли ко мне!

— К тебе?

— Да! Я здесь недалеко. И я тоже тебе одну тайну открою. Никто не знает. А потом решим, как с тобой быть. Пошли?

— Ну пошли.

Они оба отправились к Стасику.

Глава 5

ДОРОЖНЫЕ МЫСЛИ

Нет, всё-таки, как ни говорите, а первый день занятий в школе — особенный день. И хотя вы только вчера были на перекличке и даже сидели в классе, за своей партой, всё равно это совсем не то.

А вот когда вы приходите в школу с сумками, в которых аккуратно лежат тетрадки, учебники и новые ручки, когда впервые звенит захлебывающий­ся звонок, когда в классе пахнет не только масля­ной краской, но ещё и чернилами, а учитель начи­нает самый первый урок, и хрустит, крошась, на до­ске мел, и вся школа, сразу присмирев, слушает, как работают ученики в классах, — вот тогда действи­тельно чувствуется, что новый учебный год начался!

Аня Смирнова не могла даже представить, как вдруг она не будет в школе в первый день занятий! Всё что угодно, только не это! И она доказывала маме и дедушке, что надо любым способом к перво­му сентября вернуться домой. Дедушка и мама, ко­нечно, соглашались, но что они могли поделать, если теплоход всё-таки опаздывал! Сначала в диспетчер­ской говорили, что он опаздывает на два дня, потом прибавили ещё два. И в конце концов, когда уже сели на него и отплыли от маленькой пристани, Аня Смирнова поняла, что даже к третьему дню занятий в школе уже не успеть. И не радовали больше ни зеленые берега широкой сибирской реки, ни белая палуба громадного теплохода, не привлекали вни­мания идущие навстречу жёлтенькие буксиры с чёр­ными баржами. Вся поездка на далекий север в ры­бацкий посёлок на мамину родину казалась отрав­ленной.

И ещё одна мысль портила настроение: ехали домой! Аня очень соскучилась по папе, и встретиться с ним хотелось как можно скорее. Но она боялась, что с их приездом у папы с мамой опять начнутся ссоры.

Все обнаружилось за последний год. Впрочем, может быть, Аня просто подросла и стала замечать то, чего не замечала раньше? Ведь и сейчас взрослые упорно делают вид, будто ничего не случилось, и никогда не ведут при Ане каких-либо особых раз­говоров. Поэтому Аня до сих пор не знает толком, что именно происходит между папой и мамой. Но что-то, безусловно, есть — недаром папа бывает та­кой расстроенный и часто уходит из дому, а мама, закрывшись в спальне, тихонько плачет, и даже де­душка — Федор Семёнович, папин папа — хмурится ипокашливает. Он всегда глухо покашливает, когда чем-то недоволен. И хотя папа для дедушки родной сын, Ане кажется, что дедушка сердится именно на папу, а не на маму, словно папа в чем-то виноват перед ней.

С Аней взрослые обращаются по-прежнему хоро­шо и когда собираются по вечерам в общей комна­те, то весело шутят и улыбаются, но Аня понимает, что на самом деле им не всегда так весело и они лишь притворяются для неё, для Ани, потому что не хотят сказать ей правду. И Ане стало стыдно смотреть в глаза и папе, и маме, и даже дедуш­ке, и общие разговоры, которые раньше достав­ляли столько радости, сделались неприятными. Вот почему Аня обрадовалась, когда месяц назад дедушка объявил, что он с мамой и с Аней поедет на север, туда, где родилась и провела детство мама.

Аня обрадовалась прежде всего тому, что на ка­кое-то время не надо будет каждый вечер встречать­ся всем в общей комнате — ведь папа оставался в городе, у него не было отпуска. А почему мама не поехала на юг, на курорт, как собиралась, — над этим Аня голову не ломала: ну, передумала и пере­думала. Разве хуже совершить путешествие на Крайний Север, за Полярный круг?

Путешествие прошло действительно замечатель­но! Аня увидела столько нового и необычного: и безграничную тундру, на которой нет ни одного де­ревца, а растет лишь мелкий кустарник, и бе­лые ночи, вернее сплошной день, когда совсем не заходит солнце, а кружит по небу целые сутки, то опускаясь к самому горизонту, то снова, поднимаясь, — это значит дело пошло к утру…

Дедушка Федор Семёнович почти не разлучался с внучкой, везде ходил с ней, всё показывал, объяс­нял. Он умеет удивительно интересно рассказывать. Часто с ними бывала и мама, она тоже рассказыва­ла дочке о севере и водила её по местам, где бегала когда-то босоногой девчонкой. Но с мамой Аня чув­ствовала себя несвободно, будто связанная. И не­вольно ждала момента, когда мама оставляла их с дедушкой одних, а сама принималась читать или уходила в гости к тем немногим из подруг детства, которые ещё жили здесь.

За целый месяц Аня ни разу не заскучала! Она, конечно, вспоминала о подругах, особенно о Маше Гусевой — вот бы её сюда! А скучать бы­ло просто некогда: дедуш­ка надоумил внучку соби­рать и засушивать север­ные травы и сам помо­гал ей.

Но вот подошла пора возвращаться, и Аня за­метила, что мама сразу как-то помрачнела, осу­нулась. Должно быть, ей не хотелось домой. И всю дорогу на теплоходе она почти не выходила из каю­ты, зябко кутаясь в шаль.

А дедушка с Аней, надев осенние пальто, потому что на севере в конце августа уже дуют холодные ветры, неутомимо бродили по палубе, рассматри­вая берега то с одного борта, то с другого, и да­же выходили на пристани, когда теплоход прича­ливал.

Дедушка утешал Аню, говоря, что она опоздает в школу всего на три денечка и сумеет быстро до­гнать класс, если возьмётся за учёбу как следует. Де­душка был всегда в курсе школьных дел внучки, и сейчас они тоже вместе горячо обсуждали всевоз­можные вопросы: остались ли на второй год Птицын и Туркина, есть ли в классе новенькие, выберут ли Аню снова старостой. Старостой её выбирали и в четвёртом и в пятом классах. Но если в этом го­ду и не выберут — не беда, не вечно командовать. Дедушка так и сказал:

— Не вечно командовать парадом, Анютка! Полезно и рядовым потопать!

Сам дедушка — советский офицер, командир. Он боролся ещё в отрядах красных партизан, потом учился в военной академии и участвовал в Великой Отечественной войне, но был сильно ранен, полгода лежал в госпитале, а после госпиталя ему не разре­шили вернуться на фронт, и он работал в городе, в военкомате, а теперь не работает — раны дают се­бя знать. Однако выглядит он хорошо: высокий, крепкий, плечи широкие, ходит прямо, ступает твёр­до, и усы хоть седые, а пышные, и глаза из-под густых тёмных бровей поблёскивают молодо. Руки у дедушки большие, жилистые, сухие и настолько сильные, что как сожмет, так Аня даже вскрикивает. А голос негромкий, удивительно, как он таким голосом отдавал команду.

Аня охотно беседовала с дедушкой о школе, но её постоянно подмывало узнать у него о папе с ма­мой. Только она не осмеливалась. Сама себя ругала за нерешительность — ведь не маленькая уже, пол­ных тринадцать лет, пусть не утаивают! Но так и не спросила, а подумала: может, встретятся папа и мама радостно, всё уладится — значит, нечего пока и спрашивать.

Правда, на душе было неспокойно, и даже вре­менами казалось, что не теплоход плывёт по реке, а берега плывут навстречу, неумолимо приближая к Ане, к дедушке и к маме что-то неизвестное, скры­тое вдали за горизонтом…

Аня с тревогой ждала, когда они, наконец, при­едут.

Но всё получилось хорошо.

Теплоход подошёл к городу в полдень. Уже из­дали было заметно, что на берегу, на белом дебар­кадере, много народу.

Аня, дедушка и мама встали на самом но­су. И Аня первая увидела папу. Она закричала и стала тормошить дедушку, показывая, куда надо смотреть:

— Папа, папа!

Папа тоже увидел её и замахал соломенной шля­пой. Аня нарочно повернулась боком, чтобы посмот­реть, как будет держать себя мама. Мама улыбну­лась, и Ане сделалось вдвойне весело и радостно.

Кругом всё шумело, двигалось, сверкало — разноголосо перекликались люди на пристани и на палубе, с плеском разбивалось о борт дебаркадера разлитое в воде солнце, зайчики от волн трепетали на возбуждённых лицах людей, и пахло прохладой речной воды.

Позади был далекий бескрайный простор, а впе­реди перед Аней за первыми береговыми постройка­ми, скученными у самой реки, вздымался многоэтаж­ными зданиями огромный город, встречающий при­ехавших своим неизменным гулом, звоном и грохо­том. Где-то там, на одной из его улиц, в светлой школе, в классе на третьем этаже, сидят ученики шестого «Б» и не подозревают, что в этот момент Аня Смирнова спускается по трапу.

Папа выхватил из людского потока и Аню, и дедушку с чемоданом, и маму, увлек их в сторону и обнял всех разом, целуя по очереди. Аня крепко прижалась к папе и опять невольно взглянула на маму. Маму тоже обрадовала встреча. Это было видно по блестевшим её глазам, по тому, как мама ответила на вопрос, хорошо ли ехали, по тому, нако­нец, как она ласково поцеловала папу, когда он об­нял её. И Анина тревога отступила в сторону. С новой силой представились класс, ребята, сидящие на уро­ке… И уже одно-единственное желание побороло все остальные: сейчас же к ребятам, сейчас же, немед­ленно!

Едва приехав домой, ни к чему не пригляды­ваясь, Аня схватила портфель.