Мифы, сновидения, мистерии

Мана и кратофании

Установив единство структуры среди проявлений священного в общем, давайте более подробно рассмотрим их силу и динамизм. Каждая иерофания является кратофанией, проявлением силы. Это настолько очевидно, что были даже попытки отыскать начало религии в идее обезличенной или универсальной силы, которая по-меланезийски называется мана[139].

Такое гипотетическое отождествление самого раннего религиозного переживания с восприятием маны было довольно поспешным обобщением и, с научной точки зрения, не совсем верно обоснованным. Но так как концепция маны имеет определенное значение в истории религий и до сих пор принимается, по меньшей мере, в некоторых кругах, чтобы осветить чистейшее и самое первое человеческое восприятие священного, мы должны уделить ей некоторое внимание. Давайте вспомним конкретную природу маны. Ближе к концу девятнадцатого столетия английский миссионер Кодрингтон заметил, что меланезийцы говорили о силе или воздействии не физической природы. Эта сила, писал Кодрингтон, «является некоторым образом сверхъестественной, но проявляется в физической силе или в любой другой способности или выдающемся качестве, которыми обладает человек. Эта мана не привязана к чему-либо конкретно и может быть перенесена на все, что угодно. Но обладают ею и могут предавать ее лишь духи, являющиеся или сверхъестественными существами или бестелесными душами»[140].

Согласно информации Кодрингтона следовало, что огромное достижение сотворения Космоса было возможно лишь благодаря мане божественного. Вождь племени также обладает маной, но британцы покорили маори, потому что их мана была сильнее, а мана службы христианского миссионера сильнее, чем у коренных обрядов. Каноэ плывет быстро только в том случае, если оно обладает маной. То же самое верно и в отношении траловой сети для ловли рыбы и стрелы, выпущенной, чтобы нанести смертельную рану[141].

Короче говоря, лишь обладание маной дает возможность выполнить что-либо в превосходной степени. То есть мана заключает в себе необычайную силу, дающую возможность достичь любую цель, созидательной или совершенной.

В соответствии с тем фактом, что мана может проявляться в абсолютно любом действии или предмете, предполагалось, что сила эта является чем-то обезличенным, рассеянным по всему Космосу. Эта гипотеза подтверждалась наличием подобных представлений о мане в других примитивных культурах. Было например, отмечено, что orenda ирокезов, oki гуронов, megbe африканских пигмеев и тому подобное представляют, в целом, ту же священную силу, что выражает и меланезийский термин мана.[142]

Некоторые теоретики сделали из этого заключение, что вера в ману предшествовала любой другой форме религии, что мана представляет доанимистическую фазу религии. Мы знаем, что анимизм предполагает веру в существование души- душ умерших, духов, демонов — которая проявляется в различных аспектах. И мы помним, как Тейлор отождествлял анимизм с первой стадией религии: по мнению этого автора, самыми древними религиозными верованиями были именно те, согласно которым Вселенная была живой, населяемой и приводимой в действие бесконечным числом душ. А теперь перед нами только что открылось существование обезличенной силы, маны, которая проявляется повсюду во вселенной. И мы уже почти готовы заключить из этого, что первая стадия религии была доанимистической.

Здесь в нашу задачу не входит обсуждение происхождения религии или решение того вопроса, какое религиозное верование человечества было наидревнейшим. Но в отношении теорий, основанных на изначальном и универсальном характере маны, мы должны сказать без промедления, что они были сведены на нет более поздними исследованиями. Также небезынтересно отметить, что даже в конце столетия, когда Кодрингтон представил концепцию маны ученому миру, можно уже было продемонстрировать, что эта таинственная сила не была обезличенной. Если говорить более конкретно, то можно было показать, что у меланезийцев, как и у других архаических народов, понятия личного и обезличенного лишены значения.

«Личное» и «обезличенное»

Давайте познакомимся с ними поближе. Кодрингтон говорит: «Если обнаруживается, что камень имеет сверхъестественную силу, то это потому, что с ним объединился дух, мана есть в кости мертвого человека, потому что в кости есть дух. Человек может быть так близко связан с душой или духом, если сам становится обладателем маны и направляет ее согласно своим желаниям»[143].

Это все равно, что сказать: предметы и люди обладают маной потому что получили ее от некоторых высших существ, или, другими словами, потому что они мистически разделяют священное и обладают маной в той степени, в какой они его разделяют. Более того, Кодрингтон берет на себя труд специально отметить, что «эта сила сама по себе хоть и является обезличенной, всегда связана с кем-нибудь, кто направляет ее, она присуща всем душам, как правило, духам, некоторым людям» (цит. по месту). Из этих нескольких цитат ясно, что Кодрингтон не считал ману силой, существующей материально, вне предметов и существ.

Последующие исследования Хогарта, Хогбина, Уильямсона, Капелла и других еще более ясно определили сущность и структуру маны[144].

«Как же мана может быть обезличенной, если она всегда связана с персональными сущностями? — иронически спрашивает Хогарт. — Например, на Гуадал-канале и Малаите патапа обладают исключительно духи и души умерших, хотя в их власти использовать эту силу на пользу человека». Хогбин пишет: «Человек может тяжело работать, но если он не заручился поддержкой духов, которые применяют свою силу для его пользы, он никогда не разбогатеет…»

«Все усилия направлены на то, чтобы добиться расположения духов, чтобы мана всегда была доступной. Жертвоприношение является наиболее распространенным способом добиться расположения духов, но считается, что некоторые другие церемонии являются в равной степени угождающими им» (с.257 и 264 цитируемой работы).

Такие же поправки оказались необходимыми при более тщательном анализе сходных понятий, таких, например, как wakanda и manito у сиу и алгонкинов. Пауль Радин в этой связи отмечает, что данные термины означают «священное», «странное», «важное», «удивительное», «необычное» или «сильное», но не подразумевают ни малейшей идеи «присущей силы»[145].

Радин пишет: «По-видимому, в первую очередь их внимание привлекает вопрос „реального существования“» (цит. пр. с.352). Другой исследователь американцев, Рафаэль Карстен, в свою очередь говорит: «Является ли объект обиталищем духовного существа или просто обладает обезличенной магической силой — это абсолютно незначащий вопрос, на который, вероятно, и сами индейцы не смогли бы дать точный ответ. Ясно, что для них между личным и обезличенным не существует четкой разницы»[146].

Из этого следует, что вопрос должен быть выражен в онтологических терминах: то, что существует, то, что реально- с одной стороны, и то, что не существует — с другой, а не в терминах личного или обезличенного, ни в концепциях материального или нематериального, которые для сознания «примитивных людей» не имели такой четкости, какую они приобрели в более высокоразвитых культурах. Любое наполнение маной существует в онтологической плоскости, а следовательно, является эффективным, плодородным, плодовитым. Нельзя приписать мане «обезличенность», так как эта черта не имеет значения в рамках архаической духовности.

Но следует добавить еще кое что. Понятие мана встречается не везде, оно не является универсально известным в истории религий. Мана даже не является панмеланезийской концепцией. На многих островах Меланезии она неизвестна.[147]

Хогбин вынужден заключить, что «мана никоим образом не универсальна, а следовательно, принимать ее в качестве основы, на которой можно построить общую теорию примитивной религии, не только неправильно, но и вообще ошибочно» (цит. пр., с.274).

Какое же заключение можно вывести из всех этих новых наблюдений и анализов, выполненных опытными этнологами? Такое множество неправомерных гипотез заставляет нас быть осторожными. Мы ограничимся утверждением, что как у «примитивных», так и у развитых народов священное проявляется во множестве форм и разновидностей, но все эти иерофании заряжены силой. Священное является сильным и могущественным, потому что оно реально; оно действенно и долговечно. Противопоставление между священным и мирским часто выражается как противопоставление между реальными нереальным или псевдореальным[148].

Сила означает реальность, и в то же самое время долговечность и эффективность. Но всегда следует учитывать тот факт, что священное раскрывается во многих модальностях и на различных уровнях. Недавно мы видели, что мана может наполнить любой предмет или действие, и магико-религиозная сила, которую она означает, имеет целый ряд источников происхождения — души умерших, духи природы или боги. Это равнозначно тому, если сказать: меланезийцы косвенным образом признают существование нескольких модальностей священного — боги, души, духи и тому подобное. Простой анализ приведенных здесь нескольких примеров подтвердит это. Но религиозная жизнь меланезийцев не ограничивается верованием в ману, даруемую богами или духами. Она состоит также из космологии, мифологий, сложных ритуалов и даже теологии. Это означает, что имеются различные модальности священного и что этим многочисленным модальностям соответствуют различные магико-религиозные силы. Совершенно естественно, что сила, проявляющаяся в каноэ, обладающем маной, должна быть совершенно иного характера, чем сила, которая исходит от символа, мифа или божественной фигуры. Сила маны проявляется прямо: человек видит или ощущает ее, он может удостовериться в ее наличии в том или ином предмете или эффективном действии. Сила небесного Создателя-Творца — этот образ в Меланезии встречается почти повсеместно[149] — воспринимается не прямо: меланезиец понимает, что Творец расходовал огромную силу, чтобы создать мир, но не воспринимает эту силу непосредственно своими чувствами, и вследствие этого Создателям-Творцам почти не поклоняются. Они превратились в богов, которые стали далекими, бездействующими, и мы увидим сейчас значение этого явления для истории религии.

Таким образом, мы видим различия уровней множества проявлений священного. Некоторые иерофании привлекают внимание сразу же. Другие, как мы видим из самой их структуры, являются более скрытыми и замаскированными. Определенные иерофании встречаются с такой частотой, что мы едва можем с ними разобраться, в то время как другие намного более редки. Это важно, чтобы помочь нам понять, в чем заключается фундаментальный дефект в ошибочном взгляде на религиозную жизнь «примитивных» народов. Наблюдатели позволили частоте и силе некоторых иерофаний оказать на себя излишнее влияние. Отметив, что меланезийцы верят в бесконечное число предметов и действий, наполненных маной, они сделали вывод, что их религия ограничивается исключительно верой в эту священную и таинственную силу. И таким образом, многие другие аспекты религиозной жизни остались незамеченными.

Разновидности религиозных переживаний

Для изучающего религиозную этнологию допустить такую ошибку легко, в чем несложно убедиться. Точка зрения, занимаемая в изучении явления, значительно сказывается и на самом явлении. Принцип современной науки заключается в том, что «явление определяется уровнем его описания», то есть перспективой. Однажды Анри Пуанкаре задал вопрос: может ли «натуралист, изучавший слона лишь при помощи микроскопа, считать, что он достаточно знает об этом животном?» Вот в чем суть. Бывший индийский государственный служащий Дж. Абботт опубликовал большой труд, объемом свыше 500 страниц, под названием Ключи силы — исследование индийских ритуалов и верований. В этой книге он намеревался продемонстрировать, что эти обряды и верования, рассматриваемые в целом, предполагают концепцию магико-религиозных способностей или силы. Это было давно хорошо известно. Что было менее известно, так это то огромное число предметов и существ, жестов и действий, знаков и идей, которые для индийского мировоззрения могут воплощать эту силу. Действительно, прочитав книгу до конца, невозможно сказать, что же в глазах индуса не может иметь эту силу. Абботт с восхитительным прилежанием показал нам, что как мужчина, так и женщина, как железо, так и иные металлы, а также небесный свод, камни, цвета, растительность, различные жесты и знаки, следующие один за другим времена года, месяц, день и ночь и тому подобное, — все они в глазах индийца могут быть наделены силой.

Но имеем ли мы право, прочитав эту книгу, делать заключение, что религиозная жизнь некоторых народностей современной Индии ограничивается верой в священную силу, которую они называют шакти, или barkat, или pir, или balisth и так далее? Конечно же, нет! Кроме этой веры, имеются и другие элементы, которые складываясь вместе, образуют религию: боги, символы, мифы, моральные и теологически концепции — о которых сам автор упоминает время от времени, хотя и добавляет, что все эти боги, мифы, символы и так далее почитаются лишь в той мере, в какой они наделены этой силой. Это, конечно, верно. Но о какой силе идет речь? Мы должны понимать, что шакти, или barkat, пирожного или засахаренного фрукта[150] не будут иметь ту же действенность — а возможно, и то же качество — что сила, достигаемая посредством аскетизма, поклонения великим богам или мистической медитацией. Для лучшего понимания фактов, касающихся этой проблемы, давайте посмотрим на религиозную жизнь европейской деревни. Здесь мы, без сомнения, встретимся со значительным количеством верований — в силу некоторых священных мест, определенных деревьев и растений с большим числом суеверий (в отношении погоды, чисел, примет, демонических существ, потусторонней жизни и тому подобное); с мифологией, едва прикрытой за агиографией; с наполовину библейской, наполовину языческой космологией и тому подобное. Будет ли верным делать из этого вывод, что вся масса верований и суеверий сама по себе составляет религию европейской деревни? Никоим образом: так как наряду с этими верованиями и суевериями существует еще христианское сознание и христианский образ жизни. Может оказаться верным, по меньшей мере, для некоторых местностей, что почитание святых распространено там шире в большей степени, чем вера в Бога и Иисуса Христа. Однако характерная христианская вера существует и здесь, и присутствует она постоянно, хотя и не всегда бывает активной.

Эти два примера — наблюдения Абботта среди индийских крестьян и наше воображаемое обращение к европейской деревне — показывают, как мы должны обрамлять проблему священного и могущественного в истории религий. По общему признанию, священное неизменно проявляется как сила, но имеется широкий спектр различий в частоте и степени этих проявлений. И не надо нам говорить, что «примитивные» народы неспособны представить ничего, кроме элементарных, прямых или непосредственных проявлений священной силы! Напротив, им, например, прекрасно известно, что сама мысль может быть _ значительным источником энергии. Многие «примитивные» народы верят, что боги создали мир «из ничего», лишь при помощи одной мысли, то есть посредством самоконцентрации.[151]

Все небесные боги «примитивных» обладают свойствами и силами, указывающими на интеллект, знания и «мудрость». Небесные боги все видят и поэтому все знают, и это значение, имеющее сверхъестественный характер, само по себе является силой[152]. Ихо (Ио), верховный бог полинезийцев, вечен и всесведущ. Он велик и силен, является создателем всех вещей, источником всех священных и оккультных знаний и тому подобное[153].

То же самое мы находим в высокоразвитых религиях: рассудок, всеобщее знание и мудрость являются не только атрибутами небесного божества, но еще и силами, с которыми человек обязан считаться. Варуна «знает пути птиц, летающих по воздуху…, ему известны направления ветров…, и он тот, кому известно все, — все секреты, все действия и все намерения…» (Ригведа, I, 35, 7). «Он сосчитал даже моргание глаз человеческих…»(Атхарваведа, IV, 16, 2–7). Варуна — действительно могущественный бог, Великий волшебник[154] и люди дрожат перед ним. Ахурамазда («Владыка Мудрость») всеведущ: тексты описывают его как «тот, кто знает»; «тот, кто не обманут»; «тот, кто знает как»; «он непогрешим и наделен непогрешимым всеведущим рассудком»[155].

Судьба высшего существа

Из этих нескольких примеров можно видеть, что ни религиям, называемым «примитивными», ни тем, что относятся к классу политеистических, не чужда идея Бога-творца, всеведующего и всемогущего. Однако нужно лишь внимательнее взглянуть на вещи, чтобы понять, что такие высшие божества едва ли пользуются действительным религиозным поклонением. Мы должны исключить из числа Ахурамазду, необычайная религиозная жизненность которого обязана реформам Зороастра. Давайте на время остановимся на верховных «примитивных» богах. Они не являются объектами поклонения: они считаются божествами настолько далекими, что даже превратились в бездействующих, безразличных, фактически dii otiosi[156]. «Примитивным» прекрасно известна изначальная сила этих высших Существ. Они, например, знают, что именно эти Существа создали мир, жизнь и человека. Но вскоре после этого — согласно их мифам — великие Существа и Творцы оставили землю и удалились на высочайшее небо[157].

Вместо себя они оставили с нами своих сыновей или посланников, или каких-нибудь других божеств, которые подчинялись им и которые тем или иным образом продолжали заниматься сотворением, его совершенством и поддержанием.

Так Ндьямби, верховный бог народа гереро, удалился на небеса и оставил человечество на попечение божеств, стоящих ниже его по рангу. «Почему мы должны преподносить ему жертвы? — говорит один из туземцев. — Нам нечего его бояться, так как, в отличие от наших умерших (okakurus), он не причиняет нам зла». Высшее Существо Тумбукас слишком велико, чтобы «интересоваться обычными делами людей». Отдаленность и маловажность Верховного Существа прекрасно отражается в песне фангов из Экваториальной Африки:

Бог (Nzame) высоко вверху, а человек далеко внизу. Бог есть бог, а человек есть человек; Каждый на своем месте, каждый в своем доме.[158]

Нет надобности еще приводить примеры. Везде в этих «примитивных» религиях высшее небесное существо потеряло свое практическое религиозное значение. Оно отошло от людей. Однако его помнят и ему молятся в крайнем случае, когда обращение к другим богам и богиням, демонам и предкам оказывается безрезультатным. К Дзингбе (Отцу Всего), Высшему Существу эве взывают, лишь прося помощи от засухи: «О небеса, которым мы обязаны благодарением, велика Засуха! Сотворите дождь, чтобы земля смогла оживиться, а поля процветать!» Сельк'намы с Огненной Земли называют свое Высшее Существо «Обитатель небес», или «Тот, кто на небесах» — нет ни его образа, ни жреца; но ему делаются подношения во время погодных кризисов и молятся в случае болезней: «О ты, который высоко, не забирай моего ребенка, он еще слишком мал!» Во время бури пигмеи Семанги расцарапывают икры ног бамбуковыми ножами и, разбрызгивая в разные стороны капельки крови, выкрикивают: «Та Педи! Я не закалился, я плачу за свою ошибку. Прими мой долг. Я оплачиваю его!» Когда помощь других богов и богинь оказывается неутешительной, ораоны обращаются к своему Высшему Существу, Дхармеш: «Мы испробовали все, но стался еще ты, наш помощник!» — и приносят ему в жертву белого петуха, выкрикивая: «О, Господи, ты наш создатель, сжалься над нами!»[159]

Давайте особенно отметим следующие факты: Высшие Существа постепенно теряют свое религиозное значение, и на смену им приходят другие божественные фигуры, стоящие ближе к человеку, более «конкретные» и более «активные» — боги солнца, Великие Богини, мифические Предки и тому подобное. Эти божественные фигуры могут, в конце концов, узурпировать почти всю религиозную жизнь племени. Однако, в случае чрезвычайных бедствий, когда все остальное безрезультатно испробовано, и особенно в случае бедствий, идущих с небес — засуха, шторм или мор — человек снова взывает к Высшему Существу и молится ему. Такая позиция характерна не только для «примитивных» народов. Мы помним, как обстояло дело у древних иудеев: в период экономической стабильности и благополучия они отворачивались об Бога, обращаясь в Баалу и Астарте своих соседей. И лишь исторические катастрофы возвращали их на истинный путь и вынуждали снова повернуться лицом к истинному Богу. «Но когда они возопили к Господу и сказали: Согрешили мы, ибо оставили Господа и стали служить Баалам и Астар-там, теперь избавь нас от руки врагов наших, и мы будем служить Тебе» (I Царств, 12,10).

Иудеи снова возвращались к Яхве в результате исторических бедствий[160] или под воздействием угрозы их уничтожения великими воинствующими империями, и «примитивные» народы вспоминают своих Высших Существ во времена космических катастроф. Но значение такого возврата к высшему Существу в обоих случаях одно и то же в чрезвычайно критической ситуации, в «крайнем случае», когда само существование коллектива в опасности, человек оставляет божеств, которые поддерживают и укрепляют жизнь в нормальное время, чтобы вернуться к Высшему Существу. Это кажется большим парадоксом. Божества, которые у «примитивных» народов приходят на смену Высшим Существам — точно так же как Баал и Астарта у семитов — являются божествами плодородия, богатства и полноты жизни, короче говоря, божествами, которые возвышают и обогащают жизнь, жизнь космоса — растительность, сельское хозяйство, овец и рогатый скот — и, в не меньшей степени, жизнь самого человека. Судя по всему, эти божества были сильными и могущественными. Своей религиозной значимостью они были обязаны именно своей силе, своим безграничным ресурсам жизнеспособности и своему плодородию. Однако их почитатели, как «примитивные» люди, так и иудеи, считали, что все эти Великие Богини, эти солнечные или земные Боги и все эти Предки и Демоны не способны были их спасти, то есть обеспечить их существование в экстремально-критических условиях, так как эти боги и богини могут лишь воспроизводить жизнь и прибавлять ее. Более того, они могут выполнять эту функцию лишь в «нормальное» время. Короче говоря, это были божества, которые упорядочивали космические ритмы до восхищения, но оказались неспособными спасти Космос или человеческое общество во время главного кризиса (в случае иудеев — «исторического» кризиса).

Как же объясняется это явление? Сейчас мы это увидим. Различные божества, пришедшие на смену Высшему Существу, воплотили в себе наиболее поразительные и ощутимые силы, силы жизни. Но в связи именно с этим фактом они оказались, так сказать, специализированными на воспроизведении потомства и утеряли более тонкие, более «благородные» и «духовные» силы Богов-Создателей. Вся драма так называемого «религиозного упадка» человечества заключается именно в этом факте, который мы обсудим позже. Открыв священность жизни, человек позволил все дальше и дальше увести себя своим собственным открытием. Он предался насущным иерофаниям, наслаждениям, доступным в непосредственной жизни, и отвернулся от святостей, которые выходят за рамки его непосредственных, повседневных нужд. Первое «падение» человека, которое привело к вхождению в историю, характеризующую современного человека, было вхождением в жизнь. Человек был опьянен возможностями и священностью жизни.

«Сильные боги»

Никогда не следует забывать, что в первую очередь именно освящение жизни и магико-религиозные силы всеобщего плодородия оттеснили Высшие Существа от поклонения и религиозного первенства. Это была не та жизнь, как мы жители Запада двадцатого столетия воспринимаем ее. Фактом, который кажется странным лишь с первого взгляда, является то, то чем быстрее человечество развивается, чем больше совершенствует средства производства и развивает цивилизацию, тем сильнее религиозная жизнь обращается к божественным формам, которые отражают в своих собственных богоявлениях таинство произведения потомства и всеобщего плодородия. Всемогущие Высшие Существа, которые, в той или иной мере, повсеместно признавались у «примитивных» народов, были почти забыты в более высокоразвитых обществах. Более всего радикальных изменений в божественную иерархию привнесло развитие сельского хозяйства. Именно после этого на передний план вышли Великие Богини, Матери-Богини и их супруги — Боги-Мужчины. Сейчас мы приведем несколько примеров, подтверждающих это. Но здесь снова факты не должны интерпретироваться с западной, то есть с материалистической точки зрения. Не наши технические открытия сами по себе, а их магико-религиозное принятие изменило перспективу и содержание религиозной жизни традиционных обществ. Не следует предполагать, что и само сельское хозяйство как техническая инновация могло иметь такие последствия для духовного окружения архаического человечества. В мировоззрении того времени не было разделения между инструментом — реальным конкретным предметом — и символом, придающим ему значение; между техникой и магико-религиозным действием, которое она предполагала. Не будем забывать, что примитивная лопата символизировала фаллос, а почва — земной мартикс; сельскохозяйственная операция приравнивалась к порождающему акту: во многих австро-азиатских языках лопата до сих пор называется так же как и фаллос[161]. Почва представляла Мать-Землю, семена — semen virile[162], а дождь — hieros gamos[163] между Небом и землей. Короче говоря, все модификации, которые, с нашей точки зрения, выглядят как перемены, вызванные развитием техники, для традиционных обществ являются изменениями перспективы магико-религиозной вселенной: одни святости заменяются другими, более сильнодействующими и более легкодоступными.

Это всеобщее явление. Мы описали его в нашей работе Patterns in Comparative Religion, показав, каким образом древние боги небес были повсюду вытеснены более динамичными божествами — богами Солнца или шторма или плодородия. Древний индо-арийский бог небес Дьяус лишь очень редко упоминается в Ведах: уже в ту древнюю эпоху его место заняли Варуна и бог шторма Порджанья. Последний, в свою очередь, был вытеснен Индрой, который стал наиболее популярным из ведических богов, так как он воплощал в себе все силы и все плодородия, все богатство жизни, космических и биологических энергий. Он дает волю водам и раздвигает тучи, ускоряет циркуляцию соков и крови, управляет всеми жидкостями и обеспечивает все плодородия. Тексты именуют его богом «тысячи яичек», «хозяином полей», «быком земли», оплодотворителем полей, животных и женщин. Все свойства и силы Индры гармоничны, а все сферы, которыми он управляет, взаимодополняющие. Читаем ли мы о произведенных им ударах молнии; поражающих Вритра и освобождающих воду; о шторме, предшествующем дождю, или о поглощении фантастических количеств сомы; о его оплодотворении полей или об огромной половой потенции — перед нами постоянно предстает богоявление сил жизни. Его самый незначительный жест происходит от избытка полноты, даже его хвастовство и бахвальство. Миф об Индре — замечательное выражение полного единства, стоящего в основе всех изобилующих проявлений жизни.

Вот еще один пример. Одним из наиболее древних месопотамских богов был Ану, имя которого означает «Небеса», а появился он задолго до четвертого тысячелетия. Но в историческую эпоху Ану становится несколько абстрактным божеством, и почитание его едва сохранилось. Его место занял его сын Энлил (или Бел), бог шторма и плодородия и муж Великой Матери, известной также как Великая Корова, к которой обычно взывали по имени Белту или Белит, «Хозяйка». В Месопотамии и, прежде всего, на Среднем Востоке замена «сильных» и «могущественных» богов другими сопровождается другими явлениями, имеющими не меньшее значение. Бог плодородия становится супругом Великой Богини, земельной Magna Mater[164]. Он больше не самостоятелен и всемогущ, как древние боги неба, он сведен до статуса партнера в божественном супружестве. Космогония, которая была существенным атрибутом старых небесных богов, теперь замещается иерогамией: плодотворный Бог уже не создает мир, он удовлетворяется его оплодотворением[165].

А в некоторых культурах мужское плодотворное божество сводится к довольно скромному положению; так как Великая Богиня сама обеспечивает плодородие мира. Со временем ее супруг уступает место ее сыну, который одновременно является и любовником матери. Это — хорошо известные боги растительности, такие как Таммуз, Аттис и Адонис, характеризующиеся тем, что они периодически умирают и снова возвращаются к жизни.

Наглядным примером вытеснения небесного бога в пользу сильного бога также служит миф об Уране. По общему мнению, этот миф отражает и ряд других трансформаций, произошедших в греческом пантеоне, но они не могут быть рассмотрены здесь[166].

Следует вспомнить, что Уран, имя которого означает «небо» и который со своей супругой Геей породил других богов, циклопов и множество чудовищных существ, был кастрирован одним из своих сыновей — Кроносом. Кастрация Урана — это мифический образ импотенции, а следовательно, бездейственности небесного бога. Его место потом занял Зевс, который перенял атрибуты как Верховного бога, так и бога шторма.

*Некоторым небесным богам удалось сохранить свое религиозное значение путем представления себя в качестве Верховных Богов. Другими словами, они укрепили свою власть, приняв магико-религиозную значимость другого порядка. Действительно, верховенство является таким источником священной силы, который позволяет сохранить абсолютное первенство в пантеоне. Именно так обстояло дело с Зевсом, Юпитером, китайским Тянь и богом монголов. Понятие верховенства снова встречается в отношении Ахурамазды, обязанного своим величием религиозной революции Зороастра, которая подняла его выше всех других богов. Можно также сказать, что и Яхве свойственны элементы Верховного Бога. Но личность Яхве намного более сложна, и мы еще вернемся к этому. На данный момент достаточно будет подчеркнуть, что монотеистическая, пророческая и мессианическая революция иудеев (как таковая и Мухаммеда) преуспела в своем противостоянии Баалу и Бел, богам шторма и плодородия, великим Мужским и Женским божествам. С одной стороны, существуют сильные и действенные боги — «быки», «вдохновители», партнеры Великой Матери, божества разгула, которые раскрываются перед человеком в богатой и драматической мифологии бурными богоявлениями и весельем: Баал и Астарта, которым поклоняются с пышными и кровавыми обрядами (множественные жертвоприношения, оргии и тому подобное). И с другой стороны, есть Яхве, который обладает всеми атрибутами Высшего Существа «примитивных» (он является Творцом, всеведущим и всемогущим), но которому вдобавок присуща сила и религиозная актуальность совершенно иного порядка. В отличия от Баала и Бела, Яхве не окружен многочисленными и разнообразными мифами. Поклонение ему не является ни запутанным, ни разгульным. Он отвергает кровавые жертвоприношения и множественность обрядов. Он требует от верующего религиозного поведения, совершенно отличного от того, что внушается поклонением Баалу и Астарте. Вслушайтесь в слова Яхве, переданные Исайей:

«К чему Мне множество жертв ваших? — говорит Господь. Я пресыщен всесожжениями овнов и туком откормленного скота; и крови тельцов и агнцев, и козлов не хочу.

Когда вы приходите являться пред лице Мое — кто требует от вас, чтобы вы топтали дворы Мои?

Не носите больше даров тщетных; курение отвратительно для меня; новомесячий и суббот, праздничных собраний не могу терпеть: беззаконие — и празднование!

Новомесячие ваши и праздники ваши ненавидит душа Моя; они бремя для меня. Мне тяжело нести их.

…Ваши руки полны крови. Омойтесь, очиститесь; удалите злые деяния ваши от очей Моих; перестаньте делать зло; Научитесь делать добро; ищите правды; спасайте угнетенного; защищайте сироту; вступайтесь за вдову.»

Исайя, I, 11–17.

Для нас, пользующихся наследием великой иудей-ско-христианской религиозной революции, предписания Яхве кажутся очевидными и разумными. И мы удивляемся, как вообще иудеи — современники Исайи — предпочесть культ Мужского Божества Порождения бесконечно чистейшему и простейшему поклонению Яхве. Но нельзя забывать, что эти элементарные богоявления жизни, которые никогда не переставали привлекать иудеев, составили неоспоримые религиозные переживания. Язычество, к которому снова и снова возвращались иудеи, относится к религиозной истории всей восточной античности. Это была очень великая и древняя религия, с преобладанием космических иерофании, восхвалявшая вследствие этого священность жизни. Эта религия, корни которой простираются глубоко и далеко в протоисторию Востока, отражала открытие священности жизни, приход к осознанию единства, в котором Космос и Человек, а также Человек и Бог составляют единое целое. Большое число кровавых жертвоприношений, к которым питал такое отвращение Яхве и которые, не переставая, осуждали его пророки, обеспечивало циркуляцию священной энергии между различными сферами космоса. Именно благодаря этой циркуляции и могла существовать вся жизнь. Даже отвратительное жертвоприношение детей, преподносимых Молоху, имело глубоко религиозное значение. Этим жертвоприношением человек возвращал божеству то, что тому принадлежало, так как первый ребенок часто считался ребенком Бога. Действительно, по всему архаическому Востоку существовал обычай, согласно которому молодые девушки проводили ночь в храме, чтобы зачать от Бога (то есть от его представителя — священника или от его посланника — «незнакомца»). Таким образом, кровь ребенка восполняла затраченную энергию бога, потому что в целях так называемого плодородия божества расходовали свою собственную субстанцию на усилия, требуемые для поддержания мира и обеспечения его богатства, а следовательно, и сами время от времени нуждались в восстановлении[167].

Поклонение Яхве отвергало все эти кровопролитные обряды, предполагаемые для обеспечения продолжения течения жизни и плодородности космоса. Сила Яхве была совершенно иного порядка, она не нуждалась в периодическом подкреплении. Это замечательный факт, что простота поклонения, характерная монотеизму и еврейскому почитанию пророка, соответствует первоначальной простоте поклонения Высшим Существам у «примитивных» народов. Как мы уже видели, такое поклонение почти исчезло, но мы знаем, в чем оно заключалось: подношения, первые плоды и молитвы были адресованы Высшим Существам. Еврейский монотеизм вернулся к этой простоте культурных средств. Более того, в служении Моисею ударение ставилось на веру, на религиозные переживания, которые подразумевали переход почитания внутрь себя, и в этом заключалась его величайшая новизна. Можно сказать, что открытие веры как религиозной категории было единственным новшеством, введенным в историю религии со времен неолита. Обратите внимание, что Яхве продолжает оставаться «сильным» богом, всемогущим и всеведущим; но, хотя он может проявлять свою силу и мудрость в великих космических свершениях, он предпочитает обращаться непосредственно к человеческим существам и интересоваться их духовной жизнью. Религиозные силы, приведенные в действие Яхве, являются духовными силами. Такая модификация перспективы имеет очень большое значение, и нам предстоит еще вернуться к ней.

Индийские религии силы

В настоящий момент давайте вновь вернемся к религии, в которой мифы, культы и философии священной силы достигли невиданных до этого пропорций. Мы имеем в виду Индию и то великое религиозное течение, которые включает в себя шактизм, тантризм и различные культы Великой Богини. Чрезвычайно сложно представить обзор этого религиозного комплекса, но давайте вспомним несколько существенных фактов. Тантру можно считать религиозным переживанием, наиболее соответствующим современному состоянию человека — жизни в Кали-юге, веке тьмы. Тантра предоставляет в распоряжении того, кто хочет найти избавление, адекватные средства. Было бы бесполезно сейчас искать в Кали-юге освобождения методами, которые использовались в древние времена Вед и Упанишад. Человечество пало. Теперь вопрос заключается в том, чтобы проплыть против течения, вернуться к началу фактического «заслонения» духа плотью. Для достижения этого Тантра отказывается от аскетизма и чисто медитации и обращается к другим техникам овладения миром и, в конечном итоге, к достижению избавления. Тантрист не отрекается от мира, как мудрец в Упанишаде, йог или Будда. Вместо этого он пытается взять верх над ним, наслаждаясь полной свободой.

Каков же теоретический базис тантрических школ? То, что мир создан и управляется двумя полярными принципами — Шивой и Шакти. Но, так как Шива представляет абсолютную пассивность, недвижимость Духа, все движения, а значит и все Творение и Жизнь на каждом космическом уровне обусловлены проявлением Шакти. Освобождения можно достичь лишь объединением этих двух принципов в теле самого тантриста. В его теле, а не только в его умственно-психическом восприятии. Мы не будем вдаваться в детали. Достаточно будет сказать, что в тантризме важная роль принадлежит Шакти, которая проявляется в многообразных формах Великой Богини, но также активна и в женщине. Именно Шакти, универсальная Сила, постоянно творит мир, и так как мы неразрывны с этим миром и являемся его пленниками, то бесполезно искать освобождения, не обращаясь к Ней, той, которая порождает, кормит и поддерживает мир, к Шакти. Тексты постоянно делают на этом ударение: «Шакти есть корень всего существующего», — говорит Тантра-таттва; «Именно из Нее появляются вселенные, и именно Она поддерживает их; и в конце времени именно в Нее снова вольются все миры»[168].

Другой текст восхваляет ее следующим образом: «Благодаря лишь твоей силе творит Брахма, оберегает Вишну, и в конце времени разрушит вселенную Шива. Без тебя они бессильны выполнить свою миссию: значит, это именно ты, если говорить правду, являешься творцом, защитником и разрушителем мира»[169].

«Ты, о Деви, — говорит Шива богине в Маханирвана Тантра, — ты поистине являешься самой мной!»

Концепция этой космической силы, олицетворенной в Великой Богине, не была изобретена тантризмом. Доарийская Индия и народная Индия, в которой она сохраняется, знали поклонение Великой Матери со времен неолита, в каких бы формах, именах и мифах оно бы ни выражалось.[170]

Индийские культы Великой Матери были очень похожи на другие культы плодородия, которые преобладали на Среднем Востоке во времена античности. Тантра не только впитала большую часть мифологии и ритуалов Magna Mater, но и переосмыслила и систематизировала их. И что важнее всего, она трансформировала это древнее наследие в мистическую технику освобождения. Тантризм пытался вновь обрести в самом теле и психике космическую силу, олицетворенную в Великой Матери. Тантрическая методика заключается, в первую очередь, в пробуждении этой силы, известной как кундалини, и в том, чтобы заставить ее подняться от основания туловища, где она дремлет, вверх, прямо к мозгу, чтобы воссоединить ее с Шивой. «Пробуждение» кундалини проявляется в ощущении очень сильного тепла — факт, заслуживающий нашего особого внимания, так как один из наиболее популярных мифов Индии говорит, что Великая Богиня родилась от огненной энергии всех богов. Когда чудовищный демон, Махиша, угрожал Вселенной и самому существованию богов, Брахма и весь пантеон искали помощи у Вишну и Шивы. Разрываясь от гнева, все боги выплеснули свою энергию в виде огня, пламенем вырывавшуюся из их ртов. Пламя от всех богов, объединившись, породило огненную тучу, которая, в конце концов, приняла форму Богини с восемнадцатью руками: и именно этой богине, богине Шакти, удалось уничтожить монстра Махишу, а следовательно, спасти мир. Как отмечает Г. Циммер, боги «вернули свою энергию Шакти, Единственной силе, источнику, из которого в самом начале произошли все вещи. Результатом этого было великое восстановление изначального состояния всеобщей силы»[171].

«Магическое тепло»

Однако, недостаточно акцентирован тот факт, что «силы» богов, увеличенные их гневом, проявились в форме пламени. Тепло и огонь в сфере мистической физиологии указывают на пробуждение магико-религиозной силы. В йоге и тантризме эти явления встречаются довольно часто. Как мы говорили выше, тот кто пробуждает кундалини, ощущает интенсивное тепло. Продвижение кундалини по телу проявляется в том, что нижняя его половина становится инертной и холодной, как у мертвеца, в то время как часть тела, пройденная кундалини, горит как огонь.[172]

Другие тантрические тексты, конкретизируют, говоря, что это «магическое тепло» образуется при «превращении» сексуальной энергии.[173]

Эти техники не являются тантрическим нововведением. Majjhima-nikaya (I, 244 и так далее) говорит о «тепле», образующемся при контроле дыхания, другие буддистские тексты, например, Dhammapada (387), утверждают, что Будда «горит». Будда «сгорает» от тепла, потому что он практикует аскетизм (tapas). Кстати, первоначальным значением этого слова было «сильное тепло», но tapas стало обозначать аскетические усилия в общем. Tapas предписывается уже в Ригведе, и его силы являются созидательными как в духовной, так и в космической сферах. При помощи tapas аскет становится ясновидящим и мог объединяться с богами. Космический бог Праджапати также создает мир, «накалив» себя при помощи аскетизма до чрезвычайной степени: он действительно создает его магическим дыханием, точно так же как и некоторые боги в космогониях североамериканских племен.

Здесь мы касаемся чрезвычайно важной проблемы, относящейся не только к индийской религии, но и к истории религий в целом: избыток силы, магико-религиозная сила, ощущается как очень интенсивное тепло. Это уже не вопрос мифов и символов силы, а ощущение, которое модифицирует саму физиологию аспекта. Есть все основания считать, что это ощущение было известно уже мистикам и магам наиболее отдаленных времен. Очень многие «примитивные» племена представляют себе магико-религиозную силу как «горение» и выражают ее словами, которые обозначают «тепло», «гореть», «очень горячий» и тому подобное. Пот почему «примитивные» чародеи и маги пьют воду с солью или перцем, или едят чрезвычайно острые травы. Они считают, что это усиливает их внутреннее «тепло». В современной Индии магометане считают, что, общаясь с Богом, человек становится «горящим», а о том, кто творит чудеса говорят, что он «кипящий». В продолжение той же мысли можно сказать, что все люди, обладающие любым видом магико-религиозной «силы», являются «горящими». Нельзя также забывать, что по всему миру шаманы и колдуны являются известными «повелителями огня» и глотают горящие угли, держат в руках раскаленное докрасна железо и ходят по углям. С другой стороны, они проявляют чрезвычайную устойчивость к холоду. Шаманы арктических районов, также как и аскеты Гималаев, благодаря своему «магическому теплу» совершают такие подвиги устойчивости к холоду, которые не поддаются воображению.[174]

Как мы уже упоминали ранее, значение всех эти техник «владения огнем» лежит значительно глубже: они указывают на достижение определенного экстатического состояния, необусловленного состояния духовной свободы. Но обрести священную силу, ощущаемую как интенсивное тепло, можно и при помощи других способов, отличных от шаманских и мистических техник. Она может возникнуть из сил, пробуждаемых во время боевых крещений. Ряд слов в индо-европейском героическом словаре — furor, ferg, wut, menos — выражает именно «крайнее тепло» и «вспыльчивость», которые в других сферах священного сопутствуют воплощению силы.[175]

Точно так же, как йог или молодой шаман, юный воин становится «горячим» во время инициирующего поединка. Ирландский герой Кухулин после своего первого подвига (который, как показал Ж. Дюмезиль, эквивалентен инициации в воины) становится таким горячим, что для того, чтобы охладить его, приносят три бочки воды. «Они опустили его в первую бочку, и он так нагрел воду, что она разорвала бочарные клепки и обручи бочки, подобно тому, как человек разбивает орех. Во второй бочке вода кипела очень сильно, и пузыри, поднимающиеся на поверхности, были похожи на человеческий кулак. В третье-й бочке вода была такой горячей, что лишь некоторые мужчины могли выдержать ее температуру, другие — нет. Затем ярость ferg юноши спала, и они облачили его в одежды».[176]

Эта «ярость», которая выражается в интенсивном тепле, является магико-религиозным переживанием. В ней нет ничего «обычного» или «естественного», она относится к синдрому одержимости чем-то священным. Будучи священной энергией, она может быть трансформирована, видоизменена и облагорожена в дальнейшем процессе интеграции или «очищения». Индийское слово kratu, которое раньше означало «энергия, характерная для горячего воина, особенно для Индры», стало обозначать «победоносная сила, героическая сила и рвение, храбрость и любовь к сражению», затем — «сила» и «величественность» вообще и, наконец, «сила набожного человека, которая позволяет ему следовать наставлениям rita и добиться счастья».[177]

Однако, как и следует ожидать, «ярость» и «огонь», возникающие при неистовом и чрезмерном приливе силе, вселяют страх в большинство смертных. Сила такого плана, в ее незрелом виде, главным образом представляет интерес для магов и воинов. Те, кто обращается к религии за уверенностью и уравновешенностью, скорее всего, будут беречь себя от магического «тепла» и «огня». Термин shanti, который на санскрите означает «спокойствие и душевный покой, отсутствие страсти и облегчение страдания», походит от корня sham, который первоначально включал такие значения, как гашение «огня» и тушение гнева или «жара», вызванного демоническими силами.[178]

Индус ведических времен осознавал опасность магии. Он боролся с искушениями обрести больше силы.[179]

Давайте, кстати, вспомним, что истинный йог также должен побороть соблазн «магических сил» siddhi — искушение овладения способностью летать или становиться невидимым и тому подобное — если он хочет достичь совершенно необусловленного состояния самадхи. Однако, мы не должны из этого делать заключение, что ощущение этого «тепла» и обретение «сил» относится исключительно к сфере магии. «Тепло», «горение», «внутренний огонь» и богоявления, в сочетании со световым эффектом, как и любые другие виды «силы», встречаются в истории религий повсюду, а также в наиболее высокоразвитом мистицизме. Святой, шаман, йог или «герой» — все они склонны ощущать сверхъестественное тепло, каждый в своей плоскости бытия, в той степени, в которой они превосходят мирское человеческое состояние и становятся воплощением священного.

«Силы» и «история»

У иудеев мы видели конфликт между истинной религией Яхве и их восприятием космической святости, воплощенной в Баале и Астарте. Конфликт между религиозными силами, совершено различных порядков: с одной стороны — это древние космические иерофании, а с другой — священное, выступающее в образе Личности, Яхве, который проявляет себя не только в Космосе, но, прежде всего, и в Истории. На этой точке мы остановили наш анализ веры в Яхве и обратились к Индии, так как, по-видимому, именно там, в поклонении Шакти и в Тантре, религия силы достигла наивысшего пика. В павшем мире Калиюги освобождения можно достичь лишь пробудив космическую энергию, дремлющую в теле человека, и заставив ее подняться к sahasrara cakra, объединив ее с чистым сознанием, символизируемым Шивой. Уже сразу можно увидеть, насколько это отличается от популярных религий восточной прото-истории, примером которых служат культы Баала и Великих Богинь. Тантризм представляет собой дерзкий акт интериоризации. Пантеон, иконография и ритуал тантризма имеют значение лишь настолько, насколько они обращены внутрь, ассимилированы и «реализованы» в комплексном переживании, затрагивающем тело не в меньшей степени, чем психику и сознание. Видно, что роль, играемая Шакти, значительна. Но мы не должны забывать, что освобождение достигается объединением Шакти и Шифы. В тантризме Шива — чистое сознание — является пассивным. Его «бездейственность» аналогична состоянию deus otiosus; в «примитивных» религиях, когда Высшие Существа стали пассивными, безразличными, «отсутствующими», а их место заняли сильные, могущественные божественные фигуры. Мы упоминали миф о рождении Шакти, когда боги во главе с Высшим Существом одновременно напрягли все свои силы, чтобы создать эту Богиню. И после этого именно она была дарителем силы и жизни. Тантрист старается повторить этот процесс, но в обратном направлении. Ему нужно «активировать» чистый дух — Шиву — ставший бездействующим и пассивным, и объединить его с его собственной Шакти, которая отделилась от него (актом творения) и рассеялась по всему космосу. Достижение этой парадоксальной цели — объединение двух противоположных принципов — физически проявляется очень сильным теплом. Это явление, как мы видели, универсально для всех магов и мистиков, и мы понимаем его значение: сверхъестественное тепло сигнализирует о реализации парадокса, посредством которого превосходится человеческое состояние. Если мы желаем выразить этот процесс языком примитивных религий, то можем сказать, что тантрист пытается «реактивировать» Высшее Существо, объединяя его с «силами», которые заняли его место. Так как Шива является символом чистого духа, абсолютного сознания, то усилие «активировать» его (Шиву) объединением с его Шакти, кроме всего прочего, указывает на уважение и почитание, которыми все еще пользуется Высшее Существо, даже после того, как оно стало «бездействующим».

В действительности это Высшее Существо никогда полностью не исчезает из того, что можно назвать религиозным бессознательным человечества. Даже когда оно стало бездеятельным и поэтому ему перестали поклоняться, его существенные атрибуты — трансцендентальность, всеведение и космогонические силы — сохранились в ритуалах и символизме, которые с виду не имеют никакого отношения к Высшему Существу. Повсюду в мире небесный символизм выражает священность трансцендентальности: тот, который «высоко», который «поднялся», несомненно является представителем «священного». Исчезающее из мифологии и вытесняемое из культа Небесное сохраняет свое важное место в символизме. И этот символизм Небесного проявляется в многочисленных обрядах(вознесение, взбирание на высоты, инициация, царственность и тому подобное), в мифах (Космическое Дерево, Космическая Гора, цепочка стрел и тому подобное), в легендах (магический полет и тому подобное). Символизм «Центра», который играет значительную роль во всех религиях, неотъемлем от символизма Небес. Именно в «Центре Мира» возможен отрыв от плоскости, дающий возможность попасть на Небеса.[180]

Более того, космогония — которая, как мы видели, является достижением Высших Существ — продолжает занимать свое привилегированное место в религиозном сознании архаических обществ. Сотворение мира становится архетипом всего «созидания», всех построений, всех реальных и достигающих цели действий. В этом и заключается это старинное явление: когда Творцу уже не уделяется прямое религиозное внимание, его творение становится моделью для всех типов действия. При строительстве алтаря для жертвоприношений или дома, или каноэ; во время лечения больного или коронации царя; в момент празднования бракосочетания или при излечении бесплодия у женщины; в период подготовки к войне или при поиске поэтического вдохновения — во всех этих и многих других случаях, имеющих значение для коллектива или индивидуума, излагается космогонический миф: ритуально или символически повторяется сотворение мира. К этому можно добавить еще и то, что каждый год празднуется символическое разрушение мира (а значит и человеческого общества), чтобы возродить его снова, каждый год в ритуальной имитации архетипного акта Творения повторяется космогония.[181]

Из всего этого видно, что символизм, идущий от природы и действий Высших Небесных Существ, продолжал доминировать в религиозной жизни архаического человечества даже тогда, когда этим существам больше уже не поклонялись: этот символизм сохранился навсегда в иносказательной и скрытой форме как память о божественной Личности, которая удалилась от мира.

Символизм не означает рационализм, скорее наоборот. Однако, с точки зрения религиозных переживаний персоналистического типа, символизм приобретает оттенок рационализма: он становится «абстрактным» и не касается божественной Личности, того «Живого Бога», с его tremenda majestas[182] и mysterium fascinans, описанного Рудольфом Отто. Поэтому истинная вера отвергает обожествление самой жизни, как в культах Баала и Астарты, в не меньшей мере, чем «абстрактную» религиозность, основанную лишь на символах и идеях. Величайшее новшество божественной Личности Яхве заключается в том, что он проявил себя в истории. Других местах Бог также выступает как Личность. Мы помним страшное богоявление Кришны в Бхагавадгите (XI, 5). Но такое появление Высшего Существа в образе Кришны происходит в мифическом месте, Курукшетре, в мифическое время — время битвы между Кауравами и Пандавами. В противоположность этому, падение Самарии действительно имеет место в истории, и это событие, произошедшее по воле и побуждению Яхве. Это была неизвестная до тех пор теофания нового типа — вмешательство Яхве в Историю. Поэтому это было что-то необратимое и неповторимое. Падение Иерусалима не повторяет падения Самарии. Гибель Иерусалима представляет новую историческую теофанию, другой «гнев» Яхве. Такие проявления «гнева» раскрывают tremenda majestas, принадлежащие Личности — Яхве. Это уже не религиозная надличностная сила. Являясь Личностью — то есть Существом, наслаждающимся абсолютной свободой — Яхве выделяется из всего мира абстракций, символов и обобщений. Он действует в истории и вступает во взаимоотношение с действительными историческими персонажами. И когда Бог-Отец «проявляет» себя фундаментальным и полным образом, воплотившись в Иисуса Христа, тогда вся история становится теофанией. При этом, концепции мифического времени и вечного возврата определенно смещаются.[183]

Это было очень значительной религиозной революцией — даже слишком значительной для того, чтобы осознать ее по прошествии двух тысяч лет христианской жизни. И вот почему. Когда священное проявлялось лишь в Космосе, оно было легко распознаваемо. Для дохристианского религиозного человека в целом легко было отделить знаки, наделенные силой — спираль, круг или свастику и тому подобное — от тех, которые ее не имеют. Легко было даже разделить литургическое и мирское время. В определенный момент мирское время прекращало свое течение — тем простым фактом, что начинался ритуал — и начиналось литургическое, священное время. Но в иудаизме, и, превыше всего, в христианстве, божественность проявила себя в Истории. Христос и его современники были частью Истории. И, конечно же, не только Истории. Сын Господен своим воплощением принял существование в Истории точно так же, как священное, проявляющееся в том или ином объекте Космоса, парадоксально принимает бесчисленные условия существования этого объекта. Поэтому для христиан существовании радикальные дополнительные отличия между различными историческими событиями: некоторые из них были теофаниями (прежде всего, присутствие Христа в истории), в то время как другие были просто мирскими событиями. Но Христос в своем Мистическом теле Церкви продолжает присутствовать в Истории. И это для истинного христианина создает чрезвычайно сложную ситуацию: он больше не может отречься от Истории, но и не может принять ее целиком. Ему приходится постоянно выбирать, пытаться различить в клубке исторических событий те, которые могут иметь значение для его спасения.

Мы знаем, насколько сложен этот выбор. Историческое разделение священного и мирского — такое четкое в дохристианские времена — больше уже не очевидно. Это усугубляется еще и тем, что в течение последних двух столетий «падение человека в историю» было очень крутым. Под «падением в историю» мы имеем в виду осознание современным человеком того, насколько сильно он зависит от истории, жертвой которой является. Как, должно быть, современный христианин завидует удаче индуса! Так как в индийской концепции человек калиюги является павшим ipso facto[184] — то есть живет плотской жизнью до тех пор, пока духовная сторона жизни является тайной для него — и чтобы вернуть духовную свободу, он должен оставить плоть. А современный христианин ощущает себя павшим не только в связи со своим плотским состоянием, но также и из-за своего исторического положения. Уже не только Космос и Плоть (жизнь) создают ему препятствия на пути к спасению, но и сама История, ужас Истории.

Современный христианин, возможно и сможет уберечь себя от соблазнов жизни, но как христианин он не может бороться с Историей, вступив однажды на ее путь: по той причине, что мы живем в эпоху, когда человек больше уже не может освободиться от колеса истории, кроме как дерзким бегством. Но такое бегство запрещено христианину. И для него нет иного выбора, так как само Воплощение произошло в Истории, так как Пришествие Христа отмечает последнее и высочайшее проявление священного в мире — христианин может спасти себя лишь в конкретной исторической жизни, в жизни, которую выбрал и прожил Христос. Мы знаем, что он должен ожидать: «страх и боль», «пот, как крупные капли крови», «муки» и «печаль до смерти» (Лука, 22, 44; Марк, 14, 34).

VII. Мать Земля и космические иерогамии

Terra Genetrix[185]

Американо-индейский пророк Смохалла, из племени уматилла, отказался пахать землю. «Грех, — сказал он, — рубить или резать, рвать и царапать нашу общую мать, занимаясь земледелием», — и добавил: «Вы говорите мне копать землю? Я что, должен взять нож и вонзить его в грудь моей матери? Но тогда, после того, как я умру, она не примет меня снова к себе. Вы говорите мне копать и выбрасывать камни. Что же, я должен увечить ее плоть, чтобы стали видны кости? Тогда я больше никогда не смогу войти в ее тело и родиться вновь. Вы говорите мне косить траву и жать хлеба, чтобы стать богатым, как белый человек. Но как я могу осмелиться резать волосы своей матери?»[186]

Эти слова были произнесены немногим более половины столетия тому назад. Но идут они к нам с очень древних времен. Чувство, возникающее в нас, при их произнесении — это наша реакция на то, что они своей удивительной чистотой и непосредственностью пробуждают — первозданный образ Матери-Земли. Это образ, который встречается по всему миру, в бесчисленных формах и разновидностях, классифицировать которые было бы увлекательным занятием, показывая, как они развивались и переходили от одной цивилизации к другой. Но такая работа заняла бы целый том и, чтобы выполнить ее надлежащим образом, пришлось бы войти в такие технические детали, которые в основном, представляют интерес только для специалистов — в данном случае для этнологов и историков религий. Поэтому мы в данной работе не будем этого касаться. Для наших целей представляется другой, более приятный путь: рассмотреть в последовательности некоторые образы Матери-Земли, стараясь понять, что они раскрывают перед нами, разобрать то, что они хотят рассказать. Каждый первозданный образ несет в себе информацию, имеющую прямое отношение к положению человечества, так как раскрывает аспекты первичной реальности, которые по-иному недоступны.

Что же открывают перед нами только что процитированные слова американо-индейского пророка? Он осуждает и отказывается обрабатывать землю, потому что не хочет ранить тело своей Матери-Земли. Камни он считает костями своей Матери, почву — ее плотью, а растительность — ее волосами. Как мы увидим позже, аналогия между частями тела, космическими субстанциями или сферами и образами божественного антропокосмического существа встречается также и в других формах; иногда — по отношению к первобытному Гиганту гермафродиту и даже, хотя намного реже — великому космическому мужчине. Далее мы увидим, как могут быть интерпретированы эти вариации пола. Пока давайте взглянем более внимательно на образ Земли — Женщины, Матери. Это Terra Mater или Tellus Mater, хорошо известная в Средиземноморских религиях, от нее походят все существа. Пророк Смохалла не говорит нам, каким образом люди были рождены этой теллурической Матерью. Но американские мифы доносят до нас изначальные события in illo tempore. Первые люди некоторое время жили в теле своей Матери, то есть глубоко в Земле, в ее недрах. Они были, так сказать, зародышами, пока еще не вполне сформировавшимися. Так говорят, по крайней мере, Ленни Ленапе, индейцы делавары, ранее обитавшие в Пенсильвании. Согласно их мифам, Творец, который на поверхности земли уже приготовил для людей все, чем они сейчас наслаждаются, тем не менее, решил, что люди еще некоторое время должны оставаться в лоне их земной Матери, где они лучше смогут развиться и созреть. Некоторые говорят, что предки, жившие под землей, уже имели человеческую форму; но, согласно другим, они были более похожими на животных.[187]

И это не отдельный миф. Ирокезы вспоминают эпоху, когда они жили под землей: там, внизу, всегда была ночь, так как лучи солнца никогда не проникали к ним. Но одним прекрасным днем один из них нашел отверстие и выбрался на поверхность Земли. Шагая по странной, но прекрасной местности, он встретил оленя, которого убил, и взял обратно с собой под землю. Мясо оленя было вкусным, и все, что вернувшийся рассказал о другом мире, мире света, очень заинтересовало его товарищей. Они единогласно решили выбраться на поверхность.[188]

Другие индейские мифы рассказывают о далеких временах, когда Земля-Мать породила человеческие существа так же, как сейчас она порождает кусты или тростник.[189]

К этому представлению о том, что люди были рождены так же, как и растения, вернемся позже.

Мифы о происхождении

В данный момент давайте рассмотрим еще несколько мифов о созревании и появлении на свет. На языке навахо, Земля называется Naestsan, буквально — «горизонтально» или «откинувшись» лежащая женщина. Согласно навахо, существует четыре подземных мира, один под другим, а зуни называют эти четыре мира четырьмя лонами Земли. Именно там, внизу, в самом глубоком лоне Земли изначально жили люди. Они вышли на поверхность через озеро или ручей, или, согласно другим преданиям, взобравшись по лиане, (по мнению мандау), или тростинку (как считают навахо). Миф зуни повествует о том, что в начале времени, in illo tempore, в подземный мир через озеро опустились «Близнецы Войны». Там они встретились с «газообразными, не имеющими устойчивой формы людьми», которые не принимали твердой пищи, а питались лишь «парами и запахами» пищи. Эти люди пришли в ужас, увидев, как Близнецы поедают твердую пищу, так как в подземном мире такая еда выбрасывалась. После многочисленных приключений Близнецы вернулись на поверхность, захватив с собой нескольких из этих подземных людей, и именно от них произошло наше теперешнее человечество. И именно поэтому, продолжает миф, только что появившиеся на свет питаются исключительно «ветром» до того момента, пока не будет перерезана «невидимая нить»: лишь тогда они могут принимать молоко и очень легкую пищу, и то с очень большими трудностями.[190]

Мы можем видеть, как этот миф связывает онтогенетическое с филогенетическим: состояние только что родившегося на свет ребенка приравнивают к мистическому периоду существования еще не родившейся человеческой расы в недрах Земли: каждый ребенок в своем пренатальном развитии снова повторяет путь этого первобытного человечества. Здесь человеческая мать полностью уподобляется Великой Земной Матери. Мы лучше поймем эту симметрию между индивидуальным рождением и антропогенезом или, выражаясь научными терминами, между онтогенезом и филогенезом: когда рассмотрим миф зуни о сотворении мира и человека. Вот его суть:

В начале был лишь Awonawilono, Творец — Создатель и Вместилище всего. Он был совершенно одинок во всеобщей пустоте. Он превратился в Солнце и из своей собственной субстанции произвел два семени, которыми оплодотворил Великие Воды: под воздействием чрезвычайного тепла его света воды моря позеленели и появилась пена, которая постоянно росла, пока не приняла форму Матери-Земли и Отца-небес (Awitelin Tsita, «Четырежды Содержащая Мать-Земля и Apoyan Tachu, „Все Покрывающий Отец-Небо“»). От союза этих двух космических близнецов, Земли и Небес, родилась жизнь в форме мириадов созданий. Но Мать-Земля держала все эти существа в своем теле, в том, что мифы называют «четырьмя лонами Мира». В глубочайшем из этих пещероподобных лон понемногу созревали семена людей и других созданий, и наконец, вылупились, как цыпленок, появляющийся из яйца. Но это были, все же, еще не полностью развившиеся существа: сбившись и сгрудившись вместе в темноте, они, как рептилии, ползали друг подругу, ворча, стеная, брызжа слюной и употребляя непристойные и оскорбительные слова. Однако некоторые из них пытаются убежать, что говорит о приобретении некоторой мудрости человечеством. Среди всех своим умом выделялся учитель Poshaiyank'ya, который каким-то образом разделял божественное состояние. Миф повествует нам, что его явление под изначальными Водами произошло так же, как проявление Солнца над ними. Этот великий мудрец, который, вероятно, символизирует ночное Светило, один выходит на свет, пройдя все четыре земные «пещеры-лона», одну за другой. Он оказывается на поверхности Земли, которая представляет собой огромный остров, влажный и неустойчивый, и он отправляется к Солнцу-Отцу, чтобы просить освободить находящееся под землей человечество.

После этого Солнце повторяет процесс Творения, но на этот раз это творение другого порядка: Солнце желает создать разумных, свободных и могущественных существ. Оно снова оплодотворяет пену Матери-Земли, и из этой пены рождаются близнецы. Солнце наделяет их всевозможными магическими силами и предписывает им быть Предками и Повелителями людей. После этого Близнецы приподнимают небо и своими ножами — «ударами молнии» — разбивают горы и опускаются во тьму, вниз под землю. В глубинах земли они находят множество различных трав и вьющихся растений. Близнецы дыхнули на одно из них, и оно стало расти, поднимаясь к свету. Затем они приспособили его в качестве лестницы, по которой люди и другие создания могли добраться до второй пещеры. Многие из них падали на этом пути, они навечно остались в недрах: они стали чудищами, которые вызывают землетрясения и другие катаклизмы. Во второй пещере-лоне все еще темно, но места там больше, потому что, как говорит нам миф, эта пещера была «ближе к пупку Земли» (отметьте, кстати, сходство с символизмом Центра: зуни, как и многие другие народы, считают, что Сотворение человека произошло у Центра Мира). Эта вторая пещера-лоно называется «Пупочное Лоно, или место беременности».

И снова Близнецы заставляют лестницу расти выше, а затем осторожно проводят по ней подземных людей группами, одну за другой; группами, которые впоследствии станут предками шести человеческих рас. Они добираются до третьей пещеры-лона, которая больше и светлее. Это «влагалищное лоно, или Место созревания или беременности» — еще более просторная и лучше освещенная пещера, как долина под звездами. Человеческие существа некоторое время остаются здесь и размножаются, перед тем как Близнецы проводят их до четвертой и последней пещеры, которая называется «последней раскрываемой (пещерой), или Лоном Родов». Здесь светло, как при восходе солнца, и люди начинают осознавать мир и интеллектуально развиваться, каждый согласно своей собственной природе. Близнецы приглядывают за ними, как за малыми детьми, а также завершают их обучение: они учат их прежде всего обращаться к Солнцу-Отцу, так как именно он раскроет перед ними мудрость.

Но и эта пещера, в свою очередь, становится слишком маленькой, так как человечество никогда не перестает размножаться, и поэтому Близнецы отправляют людей на поверхность Земли, которая называется «Миром распространения света или Знаний, или Прозрения». Полностью выйдя на поверхность, эти существа все еще имели не совсем человеческий вид. Они были темными, холодными и влажными, у них были мембранные уши, как у летучих мышей, и сросшиеся пальцы ног, как у ластоногих, у них также были хвосты. Они пока еще не могли ходить прямо, а прыгали, как лягушки, или ползали, как ящерицы. Погода также имела иной ритм: восемь лет длились четыре дня и четыре ночи, так как мир был новым и молодым.[191]

Нет необходимости указывать на гинекологический и родовой символизм этого красивого мифа о появлении человека. Образ Земли полностью соответствует образу Матери: антропогенез описывается языком онтогенеза. Развитие зародыша и роды повторяют космический акт рождения человечества, представляемый как появление из глубочайшей Пещеры-лона, расположенной в адских глубинах. Однако, как мы видели, это появление происходит по знаку Духа; именно Солнце через посредничество Близнецов ведет и помогает человечеству достичь поверхности Земли. Жизнь — хотя и являлась плодом первой иерогамии между Небом и Землей — если была бы предоставлена самой себе, навсегда бы осталась на уровне зародышевого состояния. Об этом нам совершенно ясно повествует миф зуни: в глубочайшей из пещер-маток человеческие существа жили, как личинки; они были ворчащей и стенающей массой, в которой в темноте один поносил другого. Их продвижение к свету аналогично возникновению разума. Солнечные Близнецы подвели незрелое человечество к порогу сознания.

Как и все мифы, этот также является типичным, то есть служит шаблоном и моделью для очень многих видов человеческой деятельности. Действительно, не следует полагать, что космогонические и антропогенные мифы повествуются лишь для того, чтобы ответить на такие вопросы, как «Кто мы?» и «Откуда мы появились?» Такие мифы также являются примерами, которых следует придерживаться в любом случае, когда создается что-нибудь или когда восстанавливается или возрождается человеческое существо — так как для «примитивного» разума любое восстановление подразумевает возвращение к началу, повторение космогонии. Мы можем понять значимость таких мифов, наблюдая, например, за поведением навахо. Обычно во время некоторых церемоний, выполняемый при излечении больного или при инициации шамана-ученика, они пересказывают миф о появлении людей из груди Земли и о трудном путешествии к поверхности и свету.[192]

Это означает, что мифы о происхождении человеческой расы до сих пор имеют большое влияние в религиозной жизни племени. Они не просто пересказываются в любое время и по любому поводу, а лишь для сопровождения и усиления ритуала, предназначенного для того, чтобы восстановить что-нибудь (здоровье, жизненно важную целостность больного организма) или чтобы сделать, создать новый духовный фактор (шаман) или ситуацию. Чтобы восстановить здоровье больного, в его присутствии проигрывается рождение мира; воссоздается появление первых человеческих существ из чрева Земли. И пациент выздоравливает, потому что воспроизводится и приводится в действие антропогенез (тем более с предшествующим изложением космогонии): больной ощущает себя в первичном состоянии появления. Другими словами, пациент снова становится современником космогонии и антропогенеза. Такой возврат к началу — в данном случае, к Матери-Земле — такое повторение космогонии и антропогенеза с целью добиться излечения является важным видом архаического лечения.

Воспоминания и ностальгии

Эти мифы о появлении из глубин Земли можно сравнить с воспоминаниями о пренатальном существовании, которые очень четко сохраняются у некоторых североамериканских шаманов (по их утверждению). Данные воспоминания относятся к вложению души шамана в материнское лоно, ее временном пребывании в амниотической[193] темноте и окончательном появлении на свет. На первый взгляд такая память о пренатальном существовании не кажется сильно связанной с мифами о появлении предков из чрева Земли. Но образ оказывается одним и тем же: личные воспоминания шамана иллюстрируют миф о подземной жизни с последующим прибытием на поверхность Земли, но, конечно же, с теми различиями, которые обусловлены фактом, что эти воспоминания относятся к персональному рождению. Вот несколько примеров: шаман говорит нам, что его душа решила воплотиться среди айова; душа вошла в хижину, у входа в которую лежала шкура медведя, и оставалась там некоторое время; после этого она вышла из хижины, и родился шаман.[194]

Виннебаго, шаман, так пересказывал ход своего возрождения: он вошел не в женщину, а в комнату. «Там я все время оставался в сознании. Однажды я услышал снаружи детские голоса, а также другие звуки, и решил выйти наружу. Потом мне показалось, что я прошел через дверь, но, в действительности, я просто заново родился из женщины. Как только я оказался снаружи, холодный воздух охладил меня, и я заплакал».[195]

Ностальгия по возврату к Матери-Земле иногда становится коллективным явлением, и тогда это является признаком того, что община прекратила свою борьбу и близится к полному исчезновению. Это относится к яруро из Южной Америки, такому же примитивному народу, как туземцы Огненной Земли, потому что они не знают сельского хозяйства и не имеют домашних животных, за исключением собак. Великая Мать яруро живет на Востоке, в отдаленном районе, который называется Страна Кита. Туда, в страну Матери, уходят мертвые. Там они возрождаются и наслаждаются райским существованием — той жизнью, которой, как говорят яруро, они жили до прихода белого человека. Во время своего транса их шаманы отправляются в Страну Кита и пересказывают, что они там видят. Все племя страдает от тоски по этому утерянному Раю. Яруро не терпится умереть и вернуться в землю Матери. Может, к этому времени они уже и сделали это, так как двадцать лет тому назад, когда там был Петрулло, их оставалось всего лишь несколько сотен.[196]

Мать Земля

Вера в то, что человеческие существа родились от Земли, имеет всеобщее распространение: стоит лишь заглянуть в несколько книг по этому вопросу, таких как Mutter Erde Дитриха или Kind und Erde Ниберга.[197]

Во многих языках человека называют «рожденный от Земли».[198]