Американец, или очень скрытный джентльмен

А началось все здесь, в Национальном музее естественной истории. Я брел по залам, рассеянно посматривая на скелеты динозавров, и вдруг ощутил присутствие выходца из тени. Я не видел его, но знал, что он рядом. Я поискал его среди отражений в стеклянных витринах, среди групп школьников и туристов. И не смог найти.

С моей стороны это не было прихотью. Как уже говорилось, я был еще новичком, но я уже привык доверять седьмому и восьмому чувствам. Девятое и десятое проснулись лишь через многие годы.

Я переместился в музейный магазин и потолкался там некоторое время, выбирая сувениры. Ничего особенного: кристалл пирита, приклеенный к магниту, окаменелая рыбка из Аризоны, несколько открыток и нейлоновый американский флаг с крошечной биркой: «Сделано в Тайване».

Любая покупка — даже если покупаешь булочку или хот-дог с уличного лотка — это прекрасное прикрытие для наблюдения. Преследователь думает, что вы слишком заняты подсчетом денег или беседой с продавцом. Если потренироваться, можно совмещать покупки с наблюдением так, что любые ваши осторожные взгляды пройдут незамеченными.

Он был здесь. Где-то поблизости. Я по-прежнему его не видел. Возможно, это вон тот, в рубашке с открытым воротом и легких брюках, с фотоаппаратом через плечо. Возможно — вон тот молодой мужчина с пухлой женой. Возможно — вон тот учитель, окруженный своим классом, или вон тот старик, бредущий в самом хвосте группы пенсионеров-экскурсантов из Оклахомы. Возможно — вон тот толстяк в синей ветровке, к которой он приколол опознавательный значок своей турфирмы, причем вверх ногами: это вполне может быть сигналом другому выходцу из тени. Возможно, это один из гидов. Возможно даже, что вон тот турист-японец. Я этого не знал.

Я вышел из музея, повернул направо по Мэдисон-драйв, приостановился у фургона, с которого продавали горячие пирожки. Я не мог вычленить соглядатая из потока прохожих и туристов, выходящих из музея, но я отчетливо ощущал его присутствие. Я купил два пирожка в пакете из вощеной бумаги, прошел мимо Национального музея американской истории, пересек Четырнадцатую улицу.

Навстречу мне по тротуару и по газонам тек плотный поток прохожих. Здесь, на воздухе, на открытом пространстве Молла, мне проще будет вычислить выходца из тени.

Я направился к монументу Вашингтона. Несколько мальчишек лет десяти, вырвавшихся на несколько минут из тисков заорганизованной школьной экскурсии, играли на траве, перебрасывались мячиком, ловили его кожаными перчатками. Я издалека услышал глухие удары мяча о кожу.

Дойдя до монумента, я резко остановился и обернулся. Другие делали то же самое, чтобы не пропустить выдающийся вид — центральную аллею Молла, уходящую к Капитолию.

Ни один человек не сморгнул и не дернулся, никто, даже в отдалении, даже совсем слегка. И все же я понял, кто мой преследователь. Мужчина с женой и ребенком, лет тридцати — тридцати пяти, рост метр восемьдесят, вес семьдесят килограммов, худощавого телосложения. Волосы темные, одет в светло-коричневый пиджак, темно-коричневые брюки и голубую рубашку с галстуком, узел которого он ослабил. Жена оказалась брюнеткой, довольно красивой, в цветастом платье, с кожаной сумочкой через плечо. Ребенок — девочка лет восьми — был неуместно светловолос. Девочка держала женщину за руку, именно это их и выдало. Не могу точно сформулировать, что там было не так, какие мельчайшие признаки сказали мне, что это — не семья. Девочкина рука как-то не так лежала в руке женщины. В походке девочки не было той непринужденности, с которой дочь идет рядом с матерью.

Заметив их, я сразу сообразил, что они были со мной и в музейном магазине. Там, в толпе посетителей, неестественность отношений между матерью и ребенком прошла незамеченной. Здесь, на открытом пространстве, она сразу бросалась в глаза. Мне нужно было сбить их со следа.

Я сразу сообразил, что, если стану уходить быстро, в погоню за мной бросится именно мужчина. Он выглядел сильным и тренированным. На открытом газоне шансов у меня маловато. Женщина с ребенком за нами не последует: она свяжется с другими участниками операции, и они возьмут меня в клещи. Если ребенок им и помешает, то несильно.

Я сделал вид, что ничего не замечаю, и продолжал идти в сторону монумента. У самой границы его тени я остановился, сел на траву и достал пирожок, теперь едва теплый. Псевдо-семейство продолжало следовать за мной. Они не поняли, что я их расколол.

Подойдя совсем близко, женщина полезла в сумку за бумажным платочком. У меня почти не было сомнений, что я уловил сухой щелчок взведенного курка, но это уже не имело значения. Я был готов, лицо мое наполовину скрывали ладони и большой кусок пирожка.

Мужчина указал рукой на вершину обелиска.

— Этот монумент, куколка моя Шарлин, — проговорил он чуть слишком громко, — американский народ возвел в память Джорджа Вашингтона. Он был первым президентом нашей страны.

Девочка закинула голову и стала смотреть вверх, белокурые кудряшки свесились вдоль спины.

— Шее больно, — пожаловалась она. — Зачем они его сделали таким высоким?

Через некоторое время они пошли дальше, продолжая рассказывать девочке про Вашингтона и про памятник. Почти все туристы делали круг у обелиска, чтобы увидеть, как мемориал Линкольна отражается в продолговатом пруду, специально для этого и выкопанном. Моя семейка не пошла по кругу. Я получил последнее подтверждение.

Сохраняя внешнюю беспечность, я развернулся и зашагал в обратном направлении, против потока пешеходов. Я сообразил, что все они идут по маршруту, предлагаемому путеводителем, — он предписывал обойти вокруг Линкольна после того, как полюбуешься обелиском Вашингтона. Семейка, естественно, последовала за мной. Я прошел мимо Белого дома и площади Лафайета и зашагал по Коннектикут-авеню. У меня был снят номер в отеле за Дюпон-Серкл, и я был уверен, что им это известно; пусть думают, что я туда и направляюсь.

Я встал на пешеходном переходе, дождался зеленого сигнала. Они остановились на некотором отдалении, и мужчина сделал вид, что завязывает девочке шнурок. Ничего он не завязывал: я еще раньше заметил, что ее белые сандалии застегиваются на пряжки. Мамаша копалась в сумочке: подозреваю, там лежал передатчик, и теперь она докладывала о моем местонахождении.

Зажегся зеленый. По улице ехало такси. Я махнул рукой и быстро забрался в машину.

— Паттерсон-стрит, — сказал я водителю.

Таксист, нарушая все правила, развернулся посреди улицы, и машина понеслась по Кей-стрит в восточном направлении.

Я оглянулся. Передатчик больше не прятали в сумочке. Мужчина метался в поисках другого такси, правая рука у него была в кармане пиджака. Девочка стояла возле ярко-красного пожарного гидранта, вид у нее был озадаченный.

На Маунт-Вернон-сквер я отдал водителю новые распоряжения — чем сильно его расстроил. Он проехал по Девятой улице, через Вашингтон-канал и Потомак, и привез меня в аэропорт. Через двадцать минут я сидел в первом же вылетающем оттуда самолете. Куда именно он летел, не имело значения.

Вокруг всегда есть те, что живут в тени. Я узнаю их в лицо, ибо сам из их числа. Мы все принадлежим к тайному братству незримых.

Вчера приходил мой посетитель. Я не стану называть имени. Это было бы большой глупостью, пределом профессиональной бестактности. Кроме того, мне оно и самому неизвестно. Разве что Бойд, этим словом было подписано письмо.

Рост средний, тело худое, но крепкое и подтянутое, волосы темно-русые — возможно, крашеные. Крепкое рукопожатие. Мне это нравится: человеку с твердой рукой можно доверять — по крайней мере, в рамках деловых отношений. Голос тихий, речь немногословная, одежда хорошего покроя.

Встретились мы не у меня на квартире, а у фонтана на Пьяцца дель Дуомо. Он, как и было оговорено, стоял у сырного лотка и читал свежий выпуск «Мессаджеро»; на нем были темные очки, первая страница газеты была сложена пополам.

Таков был оговоренный пароль. От меня ожидался отзыв. Я подошел к лотку.

— Un po' di formaggio[36], — попросил я.

— Quale? — уточнила старая торговка. — Pecorino, parmigiano?[37]

— Questo, — ответил я, указывая пальцем. — Gorgonzola. E un po' di pecorino[38].

Горгонцола, потом пекорино. В этом и состоял отзыв, второй ход в игре узнавания.

Все это время за мной следили. Я расплатился пятиевровой банкнотой. Верхняя газетная страница упала на землю. Я ее подобрал.

— Grazie[39].

При этих словах мой собеседник слегка склонил голову на сторону. Улыбка. Я увидел, как в уголках глаз — молодых глаз — залучились морщинки.

— Prego[40], — ответил я и добавил: — Да не за что.

Он свернул газету, я забрал сдачу и зашагал через рынок, держась в нескольких шагах сзади. Мы подошли к кафе-мороженому, возле которого на тротуаре стояло несколько стульев и столиков. Мой посетитель уселся под зонтиком с логотипом мартини. Я сел по другую сторону металлического столика — он покачивался на неровном тротуаре.

— Жарко.

Темные очки сняты и положены на стол. Глаза темно-карие, но с помощью контактных линз можно окрасить сетчатку в любой цвет, а эти контактные линзы явно были тонированными.

Подошел официант, обмахнул столик тряпкой и опорожнил пепельницу на решетку над сточной канавой.

— Buon giorno. Desidera?[41]

Голос у него был усталый. Близко к полудню, солнце жарит вовсю.

Я не стал ничего заказывать. Предстояла еще одна, последняя проверка. Мой посетитель проговорил:

— Due spremute di limone. E due gelati alla fragola. Per favore[42].

Еще одна улыбка, кожа под глазами опять собралась в складочки. Официант кивнул. Улыбка у моего посетителя была деланой, коварной; было в ней что-то царапающее, избыточно проницательное. Такое вот лукавое, фальшиво-умильное выражение бывает в глазах у неглупого пса, только что стащившего кусок из мясной лавки.

Пока не принесли мороженое и напитки, мы молчали.

— Жарко. А у меня машина без кондиционера. Обещали, что будет, но…

Фраза осталась незаконченной. Тонкие артистические пальцы, пальцы музыканта, извлекли из напитка пластмассовую трубочку; потом глоток.

— Какая у вас машина? — спросил я, но ответа не последовало. Вместо этого, темные глаза быстро скользнули по заполнившей рынок толпе, от одного прохожего к другому.

— Вы далеко живете?

Голос был приглушенный, он больше подходил для свидания с глазу на глаз в отдельном кабинете уютного ресторанчика, чем для разговора через шаткий столик уличного кафе.

— Нет. Пешком минут пять.

— Отлично. Солнца с меня на сегодня хватит. Мы съели мороженое и допили лимонад. Больше мы не обменялись ни словом, пока не пришло время уходить. Официант принес счет.

— Позвольте, — сказал я, протягивая руку.

— Нет. Угощаю.

Какое английское, точнее, британское выражение.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

Можно было подумать, что двое добрых знакомых препираются над счетом в каком-нибудь лондонском ресторане. Двое деловых знакомых. Собственно, так отчасти оно и есть, ибо встретились мы исключительно по делу.

— Ступайте. Я дождусь сдачи и пойду следом. Мы дошли до vialetto. Посетитель неизменно держался на расстоянии не меньше тридцати метров.

— Отлично, — эта похвала вырвалась, когда мы ступили в прохладную ложбину двора, где тихо журчал фонтан. — Вы подыскали прекрасное место. Я очень люблю фонтаны. Рядом с ними все кажется таким… таким мирным.

— Мне тоже нравится, — отозвался я.

Кажется, именно в этот момент я впервые почувствовал, что привязался к этому городку, к долине и к горам, я осознал, какой здесь мир и тишина, — и подумал, что, может быть, когда все будет сделано, мне стоит остаться, чтобы именно здесь осесть на покое, а не мотаться между временными пристанищами и временными личинами.

Мы поднялись ко мне в квартиру, и посетитель сел в один из шезлонгов.

— Вас не затруднит налить мне стакан воды? Безумно жарко.

Безумно: еще одно английское выражение.

— У меня есть холодное пиво. Есть вино. «Капеццана бьянко». Полусладкое.

— Тогда вина. Было бы просто замечательно.

Я пошел на кухню и открыл холодильник. На узкой полочке звякнули две пивные бутылки. Скрипнула деревянная рама — мой посетитель передвинулся в кресле. Я знал, что происходит: моя комната подвергается осмотру, он ищет то, что такой человек обязательно станет искать в незнакомом месте: обнадеживающие признаки, что здесь ему ничто не угрожает.

Я налил вина в высокий бокал, себе — пива в кружку и поставил напитки на поднос из оливкового дерева.

Бокал я подал посетителю и стал смотреть, как он медленно потягивает вино.

Сам я сел в другой шезлонг, поставил поднос на пол и поднял кружку.

— Ваше здоровье!

— У меня мало времени.

— Конечно. — Я отхлебнул еще пива и поставил кружку обратно на поднос. — Уточните, пожалуйста, параметры изделия.

Взгляд переместился к окну.

— Отсюда прекрасный вид.

Я кивнул.

— И никто не подсматривает. А это очень важно.

— Да, — подтвердил я, хотя подтверждения не требовалось.

— Дальность около семидесяти пяти метров. Всяко не больше девяноста. Возможно, гораздо меньше. У меня будет примерно пять секунд. Может, семь, но вряд ли.

— А сколько… — Я запнулся. Никогда не знаешь, как сформулировать этот вопрос. За последние три десятилетия мне столько раз доводилось вести подобные беседы, а я так и не отработал клише. — …целей?

— Одна.

— Что еще?

— Высокая скорострельность. Магазин повместительнее. Предпочтительней всего оружие под девятимиллиметровый парабеллумский патрон.

Бокал в артистических пальцах дрогнул. Я видел, как в золотистом зеркале вина закружились отражения окон.

— Он должен быть легким. Компактным. Надежным. Чтобы его можно было легко собрать и разобрать.

— Насколько небольшим? Чтобы в карман помещался?

— Можно немножко больше. Чтобы помещался в небольшую сумку. Например, в портфель. Или в дамскую сумочку.

— Защита от рентгена? Камуфляж — под радиоприемник, магнитофон, фотоаппарат? Среди спреев, аэрозолей, что-нибудь в этом роде?

— Необязательно.

— Как можно меньший. Можно глушитель, но основная задача — чтобы нельзя было засечь, откуда ведется огонь.

Бокал тихо запел от соприкосновения с каменным полом — посетитель встал, готовясь уходить.

— Сделаете?

Я еще раз кивнул:

— Разумеется.

— Как скоро?