Помоги проекту - поделись книгой:
ды набросился на меня за то, что я не выполнил просьбу матери. Я сказал ему, чтобы он заткнулся. Он закричал, чтобы я никогда больше не смел произносить этого слова. Но я повторил. Он схватил швабру и начал меня лупить. Я попытался убежать. Он догнал меня, схватил и снова принялся избивать. Боже, он ведь хочет меня убить. Папа ненавидит меня и хочет убрать с дороги. Остановись, отец, остановись!» Теперь пациент полностью поглощен своим чувством. Он падает с кушетки на пол, катается по полу, у него судорожно сокращаются мышцы живота, он кричит в диком страхе, боясь, что отец хочет его убить. Он давится, сильно потеет, пытается кричать, но крик застревает у него в горле. Еще рвотные движения, судороги; пациент кричит, что сейчас умрет. Наконец, он произносит слова: «Папочка. Я же хороший. Я не буду больше так говорить!» И он замолкает, на моих глазах становясь пай–мальчиком. То, что пациент сейчас пережил, называется первичным состоянием.
Первичное состояние является всепоглощающим переживанием. Больной практически перестает понимать, где он находится. То, что он испытывал в первые два дня лечения я называю предпервичным состоянием. Оно тоже является чувством прошлого, но не всепоглощающим. Я не хочу этим сказать, что тотальное первичное состояние не может наступить в первый час первого сеанса. Это возможно, но не является правилом. Иногда полного первичного состояния приходится дожидаться неделями. Когда же это происходит, то создается такое впечатление, что рушится барьер между мыслями и чувством, спонтанно наступает первичное состояние, уже не зависимое от лечения. С этого момента пациент оказывается на пути к выздоровлению.
С каждым следующим днем пациент, как правило, испытывает все более глубокие переживания до тех пор, пока не достигает критического положения между своими нереальным и реальным «я», и равновесие между ними сдвигается в пользу реального ощущения собственной личности, что позволяет пе
режить подлинное чувство. С этого момента пациент поглощается воспоминаниями о прошлых болезненных ситуациях, которые вызывают у него множество первичных состояний на протяжении нескольких месяцев. Но это не значит, что от этого личность больного становится полностью реальной. Каждое первичное состояние уменьшает протяженность нереального «я» и расширяет «я» реальное. Когда человек испытывает главную первичную боль, то нереальное «я» исчезает полностью, и мы можем сказать, что пациент выздоровел. Наша работа заключается в пробуждении первичной боли для того, чтобы заставить человека стать реально чувствующей личностью.
После третьего дня
Процесс лечения, продолжающегося в течение трех первых недель, ничем принципиально не отличается от описанного выше. Бывают дни плато, когда пациент, кажется, не испытывает никаких чувств, такие дни словно проходят «впустую». Иногда у пациента наступает рефрактерный период, когда организм отдыхает от боли, пережитой во время первичных состояний. Организм является превосходным регулятором боли, и мы стараемся не причинять пациенту лишнюю травму, когда его душа находится в рефрактерном периоде.
Иногда, правда, больной активно сопротивляется и не желает лицом к лицу встретить свое чувство; такое случается, когда защитные системы являются слишком закосневшими и ригидными. Несмотря на то, что пациент, как правило, покидает отель после первой недели лечения, мы иногда просим его вернуться и после этого срока и провести еще одну ночь без сна. То есть, мы снова пытаемся ослабить и расшатать его защитные системы.
Каждый новый день лечения больной описывает, как избавление от следующих слоев зашиты. Этот процесс набирает силу, благодаря тому, что небольшой кусовек боли, испытанной пациентом, позволяет ему в следующий раз перенести несколько более сильную боль. Каждое первичное состояние раскрывает новые скрытые до тех пор воспоминания и вызывает
следующие первичные состояния. Последовательность первичных состояний может окутать организм и личность пациента все в большей степени, по мере того, как он теряет защитную систему. Организм сам позволит пациенту ощутить ровно столько боли, сколько допускает степень потери зашиты. Первичные состояния наступают в упорядоченной и безопасной последовательности. Попытки заставить пациента почувствовать больше, чем он может перенести, приведут лишь к тому, что больной снова отключит свои чувства и прикроется защитой.
Обычно при проведении первичной терапии больной с каждым следующим днем все больше приближается к своему детству. Иногда можно слышать, как больной снова начинает говорить голосом своего детства. Он начинает шепелявить, сюсюкать, а иногда по–младенчески кричать.
Наблюдения этих фактов привели меня к мысли о тесной взаимосвязи первичной боли и памяти, потому что как только боль устраняется, память больного, закончившего курс первичной терапии становится способной воспроизвести события, происшедшие спустя несколько месяцев после рождения. Эти же наблюдения привели меня к пониманию огромного воздействия первых трех лет жизни на всю последующую жизнь больного. Естественно, это не ново, и это не мое открытие. Фрейд ясно показал это в начале столетия. Но природа травмы может быть очень мелкой: оставление в мокрой кроватке без помощи; грубое пеленание; отсутствие внимания к плачущему ребенку. Ребенка можно тяжело травмировать, если оставить его в кроватке беззащитным и слышащим резкие родительские голоса, нарушающие покой ребенка; если не накормить ребенка, когда он голоден; если его не нянчить на руках; если его заставляют прекращать сосать молоко по часам, а не ждут, когда он сам бросит грудь.
Травма может иметь источником также и трудные роды, что заставляет нас по–новому оценить взгляды Отто Ранка, который еще в начале этого века писал о значении родовой травмы. Правда, Ранк полагал, что роды травматичны сами по себе (ребенок покидает теплое, надежное и безопасное лоно матери), но я все же думаю, что травму наносят патологические роды.
Роды — естественный процесс, а ничто естественное не может наносить травму.
Однажды я наблюдал первичное состояние, в котором женщина свернулась в клубок, начала давиться, задыхаться, плеваться, а затем выпрямилась и закричала как новорожденный. Когда она вышла из этого состояния, то рассказала, что пережила свои трудные роды, когда она действительно едва не захлебнулась околоплодными водами. Другой пациент тоже пережил свои роды — его мать тяжело рожала в течение двенадцати часов. После того, как этот человек прочувствовал, какую борьбу ему пришлось вести, чтобы выжить, он понял, что она продолжается у него с самого рождения и, видимо, никогда не кончится. «Похоже, моя мать решила создать мне трудности с самого начала», — сказал он.
Было еще одно наблюдение первичного состояния, весьма в этом отношении поучительное. Одна женщина постоянно испытывала какой‑то дискомфорт и чувствовала себя несчастной по совершенно непонятной причине. Она постоянно стонала: «Я не могу плакать, я не могу плакать». Внезапно, когда она, наконец, пережила свое чувство, слезы градом хлынули из ее глаз. Оказалось, что в возрасте одного года она перенесла операцию на слезных протоках. Хирурги убрали препятствие оттоку слез. Теперь этой женщине за тридцать, и она снова обрела способность плакать. Однако, переживая в моем кабинете события, случившиеся, когда ей еще не исполнилось одного года, она не смогла пролить ни единой слезинки.
Эти свидетельства указывают на то, что травма может произойти до того как ребенок научится говорить и понимать речь. Дело не только в том, что родители — отец и мать — кричат на ребенка, и от этого происходит невроз. Травма залегает глубоко в нервной системе и запоминается на организменном уровне. Телесные системы организма «знают», что они травмированы, даже если эта травма не осознается. И опять‑таки, совершенно не обязательно
Начиная со второй недели первоначального трехнедельного курса первичные состояния наступают у больного практически ежедневно. Стиль и формы этих первичных состояний сугубо индивидуальны у каждого пациента. Некоторые больные нуждаются в том, чтобы высказывать свои чувства; у других все начинается с телесных симптомов, поначалу необъяснимых, которые больной только потом связывает с какими‑то воспоминаниями. Непосредственно перед формированием главной связи, которое само по себе очень болезненно, одни больные судорожно цепляются за кушетку, другие хватаются за живот, а третьи начинают дико вращать головой, скрипеть зубами и обильно потеть. Некоторые пациенты при наступлении первичной боли, сгибаются пополам, другие сворачиваются в клубок в углу кушетки, или вообще падают на пол и корчатся в судорогах.
Не существует двух одинаковых первичных состояний даже у одного пациента. Подчас пациенты во время таких состояний пребывают в гневе и становятся склонными к насилию. Другие пациенты, наоборот, становятся робкими, боязливыми или печальными. Но какую бы форму ни принимало первичное состояние, цель терапии остается прежней — достучаться до застарелого, неразрешенного чувства.
Очень трудно описать словами, как именно переживаются разнообразные чувства. Одна пациентка, которая проходила раньше курсы лечения у других психотерапевтов, рассказывала, что она плакала и тогда, но этот плач разительно отличался от того, который был у нее в первичном состоянии. Тогда она плакала для того, чтобы облегчить боль и чувствовать себя лучше, защищая свое «я»; теперь же она просто плачет от обиды, а это чувство менее интенсивное, и не охватывает ее целиком. Она прибавила также, что плача в первичном состоянии она ощущала этот плач всем телом — от головы до кончиков пальцев ног.
Во время сеансов больные быстро обучаются входить в область своего чувства. Больной может обсуждать с врачом виденный им накануне сон, рассказать его при этом так, словно все это происходит наяву и сейчас — и тотчас пережить чувство испуга и беспомощности, быстро потерять контроль над чув
ством и связать его с источником. Потеря самоконтроля позволяет связать чувство с его источником потому, что самоконтроль практически всегда подавляет ощущение собственной личности, подавляет «я». Пациент стремится ощутить первичную боль, так как знает, что это единственный способ избавиться от невроза. «Это у меня болит, — сказал один из пациентов, — и если я смогу чувствовать себя, то это единственное, чего я на самом деле желаю».
Спустя некоторое время психотерапевту становится практически нечего делать во время сеансов — только молчать и наблюдать. Когда пациент оказывается внутри своего чувства, он снова «там», переживая его — вдыхая аромат, слыша звуки, вновь переживая те физические ощущения, которые он уже переживал когда‑то, и которые были блокированы много лет назад. Больной, которого родители любили за то, что он умел контролировать свои действия, и который не мочился в пеленки с полуторагодовалого возраста, в первичном состоянии испытывает почти непреодолимый позыв на мочеиспускание, который он привык подавлять с самого раннего детства. Надо помнить о том, что втакие моменты больной всем своим существом пребывает в той сцене прошлого, и любой разговор с психотерапевтом может отвлечь его и вернуть к действительности. Предоставленное своему естестве иному течению чувство неизбежно приведет пациента к своему началу, чего никогда не может произойти от простого обсуждения этого чувства пациентом и психотерапевтом.
Есть ряд признаков, весьма характерных для первичного состояния. Одним из таких признаков является лексикон. Если больной начинает употреблять характерные детские словечки, то это означает, что он находится в первичном состоянии. Когда, например, один доктор философии воскликнул: «Папа, я описался!», то я понимаю, что этот человек не лицедействует. Если же больной начинает сквернословить, например, говоря: «Отец! Ты ублюдок!», то, скорее всего, это всего лишь предпер- вичное состояние.
Еще одним качеством первичного состояния является тот способ, которым пережитые в нем младенчество и детство приводят личность пациента к большей зрелости. Это происходит
потому, что устранение прошлого из личности, позволяют человеку стать по–настоящему взрослым, а не играть взрослого. Короче говоря, человек становится тем, кто он есть в действительности. Часто, пребывая в первичном состоянии, пациент, по видимости, буквально впадает в детство — он кричит, плачет как годовалый ребенок, но выходя из первичного состояния, он обретает более глубокий и богатый голос, взамен того писклявого инфантильного голоска, которым он обладал до лечения.
Если пациент пережил свое прошлое во время первичного состояния, он склонен терять нить времени. Иногда пациенты говорят: «Мне кажется, что прошло много лет с того утра, когда я вошел в этот кабинет». Когда я прошу пациента оценить, сколько времени он провел в кабинете, то иногда в ответ слышу: «Думаю, что лет тридцать». Представляется, что те минуты и часы, которые он в действительности провел на кушетке, он жил в прошлом, далеком прошлом, в своем прежнем, давно забытом окружении.
Пациенты описывают первичное состояние, как переживаемую в сознании кому. Хотя они могут выйти из первичного состояния в любой момент по собственному желанию, они предпочитают не делать этого. Они прекрасно сознают, где они находятся, и что с ними происходит, но находясь в первичном состоянии они заново переживают всю свою прошлую жизнь и полностью поглощаются ею. Они и до этого были постоянно поглощены своим прошлым, но тогда они проигрывали, а не переживали его. Даже их сны обычно были полны прошлым. Таким образом, первичное состояние просто ставит прошлое на предназначенное для него место, туда, где оно должно быть в норме, что наконец позволяет пациенту начать жить в настоящем.
Первичный крик
Первичный крик — это не просто крик как таковой. Не используется он и для снятия напряжения. Если этот крик возникает от глубокого, разрушающего чувства, то я убежден в том,
что это исцеляющий крик, а не просто сброс напряжения. В любом случае, однако, исцеляет пациента не крик сам по себе, а первичная боль. Первичная боль является лечебным, исцеляющим средством, потому что она означает, что больной, наконец, может чувствовать. В тот момент, когда пациент начинает ощущать душевную боль, первичная боль исчезает. Невротик страдает, потому что его организм постоянно настроен на боль. Это страдание обусловлено страхом перед нарастанием напряжения.
Истинный первичный крик невозможно спутать ни с чем. У него свой неповторимый характер — он глубокий, громкий и непроизвольный. Если психотерапевту удается внезапно убрать какую‑то часть защиты, и больной остается обнаженным и беззащитным перед своей первичной болью, то пациент кричит, так как душа его открылась истине. Хотя крик является вполне распространенной реакцией, он все же не есть ни единственный, ни обязательный ответ на внезапную уязвимость по отношению к первичной боли. Некоторые люди вместо крика мычат, стонут, извиваются и бьются в судорогах. Результат во всех случаях один и тот же. То, что выходит наружу, когда человек кричит, есть единичное чувство, лежащее в основе тысяч прежних переживаний. «Папочка, не бей меня!»; «Мама, мне страшно!». Иногда пациент просто вынужден кричать. Это крик, вознаграждает его за сотни шиканий, высмеиваний, унижений и порок. Он кричит теперь, и кричит только потому, что раньше ему наносили раны, из которых не давали вытечь ни одной капле крови. Как будто кто‑то всю жизнь колол его иголкой и не позволял даже один раз крикнуть «ой!».
Сопротивление
Но первичная терапия не всегда протекает так гладко, как можно подумать, прочитав мое описание. Защита — сама по себе — это сопротивление ощущению чувства. Поэтому у пациента всегда — в той или иной форме присутствует сопротивление, и оно продолжается до тех пор, пока в неприкосновенности остается хотя бы одна какая‑нибудь часть защитной сис
темы. Многие больные решительно отказываются кричать на своих родителей. Эти пациенты на протяжении многих лет посещали психоаналитиков и говорят: «Слушайте, я все это проходил за много лет. Я знаю, что все это означает, и какой прок просить меня об этом?» Я допускаю, что они действительно ничего не понимают до тех пор, пока все же не начинают кричать. Пациенты бывают весьма сильно смущены этими «инфантильными упражнениями». Один молодой психолог спросил: «Вам не кажется, что вы впадаете в упрощенчество?» Но понимание головой, что вас не любили всю жизнь — это расщепленный опыт — половинчатое переживание, в котором не участвует «тело». Просить о любви — это совсем иное дело. Невротическая борьба начинается именно из‑за того, что ребенок не смеет прямо попросить о любви; такая просьба приносит только отторжение и боль. Поскольку борьба— это вечная символическая мольба о любви, то заставить пациента прямо о ней попросить (Пожалуйста, полюби меня, мама) — означает убрать борьбу и снять защитное покрывало с первичной боли.
Иногда сопротивление бывает физическим. Пациента просят выдохнуть, но он поступает наоборот. Он загоняет воздух в легкие, вместо того, чтобы вытолкнуть его из горла. Такая неспособность к выдоху часто наблюдается у невротиков, в частности у зажатых личностей, которым все приходилось держать в себе. Физическое сопротивление представляется машинальным, чисто автоматическим. Напрягаются мышцы гортани, больной сгибается пополам, свертывается в клубок — только для того, чтобы отключить чувство. Дело заключается в том, что ни один больной, как бы неудобно он себя ни чувствовал, никогда просто так, с первого раза, не ляжет спокойно на спину и не сольет наружу свой невроз.
Если больной упорно продолжает поверхностно дышать, то я иногда нажимаю ему на живот. Однако прибегать к такому приему приходится редко. Ни в коем случае нельзя применять его до тех пор, пока больной не примет устойчивую позу и не погрузится в чувство, так как наша цель — нормализация не дыхания, но чувства.
Символическое первичное состояние
Поскольку избыточная, непереносимая боль отключается организмом автоматически, то в первые несколько дней психотерапии наступает то, что я называю символическим первичным состоянием. Это особенно справедливо в отношении пожилых больных с жесткими и ригидными слоями психологической защиты. Поначалу может произойти гальванизация физической части первичной боли, но больной не устанавливает ментальной связи между физической и душевной болью. Например, пациент может ощущать сильную боль в спине (символическую, так как она трактуется как результат «долгого лежания на спине»), или у пациента наступает частичный паралич (символический, так знаменует собой беспомощность), иногда больной чувствует физическую тяжесть на плечах (бремя забот, которое ему приходится нести). Символизм такого рода вариабелен. Например, один пациент в течение получаса не мог шевельнуть левыми конечностями. Он сказал при этом: «Это тот мертвый груз, который мне пришлось тащить всю жизнь». Эти слова он произнес уже после того как сумел создать ментальную связь своего чувства.
Когда невротическое поведение уничтожается специалистом по первичной психотерапии, невроз кажется отступает на вторую линию обороны — формируется физический символизм, то есть, возникают психосоматические жалобы. Здесь мы снова видим, что физическая боль является следствием ранней ментальной, душевной боли, и когда пациент ощущает эту боль, то физическое страдание проходит автоматически.
Психосоматические аффекты поражают почти всех пациентов, проходящих первичную психотерапию, даже тех, кто до этого был относительно здоров. У одного больного после первого наступления основного первичного состояния начался понос. Пациент сказал мне: «Все это выходит из меня раньше, чем успел понять, что это». Когда он все понял, и смог назвать свое чувство, понос прекратился. Когда решающее и самое важное чувство блокировано, то первичная боль атакует сначала телесные участки организма. По этому признаку мы можем сказать, что первичная боль поднимается к сознанию. Когда уста
навливаются связи между разумом и болью, то психосоматические симптомы быстро проходят.
Один больной во время второго предпервичного состояния в буквальном смысле слова почувствовал себя разрубленным пополам. Он сжал кулаки, раскинул в стороны руки и застыл в напряженной позе, дрожа всем телом. Было при этом заметно, что он раскачивается из стороны в сторону. Тем не менее, это и было символическое поведение — символика разорванного чувства (и бытия), но при этом отсутствовала связь с сознанием, и с причиной этого расщепления. Позже он почувствовал, что происходит. Он пережил сцену развода своих родителей. Он почувствовал, как хотел уйти с отцом, но от этого его удержал страх вызвать недовольство матери… Он чувствовал, как сильно он ненавидит мать, но ему пришлось подавить это чувство, так как он мог жить только с ней, целиком и полностью от нее завися… Одновременно он испытывал гнев по отношению к отцу, который оставлял его, но он был вынужден прикрыть и это чувство из страха, что отец не будет приходить и навещать его… Все эти противоречия и привели к тому, что он чувствовал, будто его тело рвется на две части. Боль стала физической, потому что пациент не смел ощутить ее непосредственно. Следовательно чувства были перекодированы на язык мышц, сохранив при этом свою символическую суть; пациент действительно разрывался пополам под действием противоречивых чувств, потому что чувства — это реальные физические объекты. Для того чтобы разрешить это разрывающее ощущение, больному пришлось вернуться во времени назад и по отдельности пережить каждый элемент этого противоречия. И совершенно недостаточно было просто «знать» что это следствие развода.
Объяснение этого случая с точки зрения первичной теории заключается в том, что отрицаемая память — то есть, воспоминаний о событиях, сталкиваться с которыми невыносимо больно — находятся в головном мозге ниже уровня бодрствующего сознания, но посылают импульсы всему организму. Так, не нашедший выхода импульс ударить родителя–тирана, может принять форму онемения мышц плеча. Находясь в раннем первичном состоянии, больной может вспомнить, как отец бьет
его, и ощущает при этом напряжение в плече, хотя и сам не знает, почему. Позже он свяжет это мышечное напряжение с соответствующим контекстом (гнев, желание ударить в ответ), и мышечное напряжение разрешится.
Один из моих пациентов имел привычку постоянно скрипеть зубами. Это было неосознанное и автоматическое поведение — этот человек скрипел зубами даже во сне. Пациент начинал думать о том, как однажды отец нарушил свое обещание взять его на бейсбольную игру, и мальчик от ярости заскрежетал зубами. В их доме запрещалось явно выражать гнев. В моем кабинете он, наконец, выкрикнул свою ярость, и скрипение зубами прекратилось. Естественно, не один тот инцидент вызвал постоянное скрежетание зубами. То происшествие просто заняло господствующее место в памяти, увенчав и приведя в телесное движение весь гнев, накопленный пациентом по поводу груды нарушенных обещаний, на что ему невозможно было пожаловаться дома.
Все мы часто становимся свидетелями символического поведения в повседневной жизни, но не называем его так. Когда ребенок без разрешения уходит из школы, прогуливая уроки, он поступает импульсивно. То что он делает, возможно, является символическим актом требования свободы, которой ему недостает. Вполне может быть, что чувство ограничения свободы связано не со школой, а с какими‑то старыми чувствами. Если он поймет, что это за чувства, то, вероятно, это освободит его от символического акта прогула уроков. Этого ребенка могут заставить лучше лицедействовать либо администрация школы, либо готовый к услугам психотерапевт, который постарается внушить ребенку, что надо ответственнее подходит к школьным обязанностям, но импульс к свободе у такого ребенка все равно останется, он найдет символический. выход, который может вылиться в антиобщественные поступки и асоциальное поведение.
Символическая стадия — необходимый этап первичной терапии. Больной ощущает лишь часть чувства, ибо воспринять его целиком — это значит испытать невыносимую боль, к чему ни сам больной, ни его организм, еше не готовы. Организм на некоторое время отключается, и пациент разыгрывает (или пря
чет) оставшуюся часть чувства. Это лицедейство не имеет каких‑либо специфических черт. Это всего лишь форма смутного ощущения напряжения, которое охраняет отдельные части старой личности пациента.
Не следует ускорять прохождение символической стадии. Организм готовится к встрече с первичной болью постепенно, мелкими шагами, и будет делать это в надлежащем неторопливом порядке, когда символизм начинает проявляться в наименьшей степени только тогда, когда пациент научается ощущать больше чувства. Кроме того, параллельно уменьшается символизм сновидений.
По мере того как пациент переходит от символической стадии к более непосредственному способу чувства, он спонтанно теряет интерес к символическим проявлениям чувства. Символизм является, очевидно, тотальным феноменом, и, к несчастью, невротик часто проводит всю свою жизнь в нереальной символической стране. «Сумасшедшие» головные боли могут подсказывать ему, какой неистовый гнев он испытывает, но невзирая на то, что эти боли преследуют его много лет, невротик все равно не в состоянии постичь их смысл. Один больной после того, как испытал сильное первичное состояние, выразил это так: «Думаю, что все это ощущение давления в голове было лишь отражением злости, которая не могла выплеснуться наружу и прилипла к моему организму. Было похоже, что я пытаюсь затолкать мысли в какой‑то, и без того уже давно переполненный ящик».
Самое тяжелое для пациента время в течение первичной психотерапии — это первая неделя. Больной испытывает тревогу, он несчастен и обычно высказывает это так: «Боже мой, когда же все это кончится?
Такой пациент чувствует большее напряжение, чем раньше, так как в его распоряжении осталось меньше средств защиты против чувства, которое рвется на поверхность. Когда
система защиты дает широкую трещину, то у больного возникает потребность постоянного присутствия рядом психотерапевта.
К концу третьей недели демонтаж систем защиты обычно подходит к концу. Но это не значит, что пациент уже выздоровел, и у него все хорошо. У больного остается масса остаточного напряжения — остаются старые травмы и обиды, старые чувства, которые не оказались на поверхности по тем или иным причинам. Так как с финансовой точки зрения и по существу, уже нет необходимости продолжать индивидуальную психотерапию, такого пациента переводят в группу людей, уже переживших настоящее первичное состояние. Иногда, правда, некоторым больным показано продолжение индивидуального лечения, но все же основная работа теперь производится в группе.
Когда я говорю, что основная работа с больным проводится по прошествии нескольких первых недель, то хочу сказать, что именно в это время становятся заметными главные изменения личности и симптоматология. Когда я занимался обычно рутинной психотерапией, то мне требовалось три недели только на то, чтобы собрать анамнез пациента и сделать батарею разных анализов. Теперь дело обстоит так, словно мы взяли больного, всю жизнь страдавшего артериальной гипертонией и резко (и навсегда) снизили давление до нормы. Происходят изменения в манере разговора, в тональности голоса и во «внешнем виде» — омертвевшие лица становятся подвижными и живыми. За короткий период мысли больного претерпевают разительные изменения, и все это происходит без каких‑либо обсуждений с психотерапевтом. Все это происходит потому, что нереальные мысли всегда сопутствуют нереальным личностям.
Конечно, ключевая цель — взломать системы защиты в течение первых трех недель, и, как правило, это удается сделать. Теперь больной едва ли может говорить о чем‑либо существенном без изрядной толики эмоций. Изменяется даже походка — особенно это касается красивых мужчин. Многие из деталей такого изменения скрупулезно описаны самими пациентами в историях их болезней.
Разновидности форм первичного состояния
Первичные состояния могут меняться и принимать разнообразные формы. Одна больная, например, в своем первом первичном состоянии пережила собственные роды. В первый день лечения она сворачивалась в клубок, напрягала и расслабляла мышцы, говорила, что ее обжигает холодный воздух, а потом принялась кричать, как новорожденный. В тот момент она не имела ни малейшего представления о том, что именно она переживала, но говорила, что этот процесс был совершенно непроизвольным. Другие пациенты не заходят так далеко во времени. Одна из больных, которая не помнила, что происходило с ней до десятилетнего возраста, начав переживать события с четырнадцатилетнего возраста, постепенно дошла по лестнице времени до страшного события, которое раскололо надвое ее личность в десятилетнем возрасте. Однако и после этого она продолжала переживать первичные состояния и постепенно продвигалась к все более раннему возрасту, а когда «добралась» до трехлетнего возраста, то ощутила «чистую потребность» в родительской любви. Позже она говорила, что это было самое болезненное первичное состояние — ощутить, что та физическая потребность означала присутствие постоянной боли, вызванной тем, что никогда не могло быть исполнено. Находясь в первичном состоянии, она не произносила ни слова, это было лишь внутреннее переживание с внешними судорожными движениями, корчами и стонами, сжатием кулаков и скрежетанием зубами.
Первичные состояния варьируют, в зависимости от возраста, когда произошло расщепление сознания и от глубины и выраженности первичной боли. Некоторые больные способны перейти непосредственно к главной сцене, в которой они чувствуют и заново переживают первичное расщепление; другим же для этого требуются месяцы. Некоторые пациенты сообщают, что так никогда и не доходят до решающей специфической сцены; иногда разные сцены представляются пациентам равноценными в способности спровоцировать развитие невроза. Если первичная сцена произошла в раннем возрасте, а первич
ная боль оказалась очень велика, то больные могут переживать эту сцену множество раз. Например, один недавний пациент пережил момент, когда его, ребенка девяти месяцев от роду на много недель оставили в кроватке в больнице. Родители не могли навещать его, так как у него была заразная инфекционная болезнь. На следующий день он снова пережил эту сцену, зная, что находился в каком‑то лечебном учреждении. Потом он различил лицо матери; наконец, он увидел, как уходят его родители, и в этот миг почувствовал себя брошенным. Его пожизненное невротическое лицедейство заключалось в стремлении найти кого‑то — в последние годы это была подруга — к которой он мог бы привязаться и делать все, чтобы она не покинула его. Он не имел ни малейшего представления, что такое поведение основывалось на событии, имевшем место в раннем младенчестве; в действительности, он даже совершенно не помнил о том раннем событии. В первый раз он пришел к нам из‑за того сильного душевного напряжения, которое он испытывал из- за того, что его покинула подруга. Погружение в истинное чувство вернуло его к тем временам, когда он лежал в детской кроватке. Переживая ту сцену, он испускал только младенческие крики. Кроме того, он пережил несколько бессловесных первичных сцен. В последней из пережитых им первичных сцен можно было слышать вой, которым он умолял родителей вернуться — это было то, что он не посмел по какой‑то причине сделать тогда, когда действительно лежал в кроватке.
Обычно мы можем определить тот момент, когда пациент выходит из первичного состояния. Он открывает глаза и недоуменно моргает. Словно пробуждается из какой‑то своеобразной комы. Иногда, правда, все выглядит далеко не так драматично; просто голос перестает быть детским и снова обретает взрослые интонации, и мы видим, что пациент вернулся из странствий по своим детским чувствам. Что не перестает удивлять — это тот способ, каким снова возникает напряжение, когда организм на этот день лечения пресытился первичной болью. После ощущения сильной первичной боли, пациент чувствует необъяснимое напряжение, и говорит, что не может больше ничего вспомнить. Или, если ему удалось цели ком пережить
какую‑то сцену, он чувствует себя полностью расслабленным. Поэтому мы знаем, что остались чувства, которые надо разрешить, если после переживания первичного состояния, больной продолжает испытывать напряжение. Остаточное напряжение после переживания первичного состояния служит решающим доказательством того, что невроз является нашим старым другом и благодетелем. Он берет нас в свои руки целиком и охраняет, когда жизнь становится невыносимо болезненной, и именно невроз берет верх и вызывает у пациента напряжение, если на этот день он пережил достаточно боли.
Бывают моменты, когда первичное состояние является, по преимуществу, физическим: один больной в самом конце курса первичной психотерапии вошел в первичное состояние, в ходе которого его тело начало переворачиваться справа налево, причудливо меняя позы. Он лежал на полу, на животе, задрав ноги к спине; при этом голова его тоже была запрокинута назад. Эти движения были совершенно непроизвольными, и продолжались почти час. Потом он встал, выпрямился, и сказал, что его насильно пытались разогнуть всю жизнь, и что теперь это страшное чувство, которое отравляло всю его жизнь, наконец, прошло. Вот как он это описал:
«Думаю, что помутился не только мой ум, тело тоже явно было не в порядке. Мне казалось, что мое тело начало убегать из той клетки, в которой оно удерживалось в изуродованном виде — во что я сам себя когда‑то превратил — и стало автоматически принимать нормальную форму, словно собираясь по частям во что‑то целое. Мне казалось, что я схожу с ума. Что‑то вступило мне в голову, а потом началась последовательность каких‑то физических превращений. Думаю, что мой разум, наконец, перестал бороться и покинул свой нереальный мир, в каком до тех пор пребывал, расколотый на куски. Тело тоже стало реальным и само собой выпрямилось. Никогда в жизни я не мог вот так полностью скрестить ноги, как я могу сейчас. Никогда в жизни я не могтак свободно поворачивать голову во всех направлениях, как теперь. Могу сказать, что я был не только в умственной смирительной рубашке, узко и неправильно мысля, я находился и в телесных тисках, как под штампом, кото
рый все время давил меня, придавая телу странную и причудливую форму».
Мы все настолько привыкли наблюдать «нормальный» диапазон эмоций, что нам трудно передать огромную мощь первичного состояния. Их глубина и диапазон испытываемых чувств поистине не поддаются никакому описанию. Точно также трудно представить четкую картину их большого разнообразия и зачастую странные качества. Достаточно сказать, что если чувство способно вызвать конвульсии, сотрясающие все тело, если оно может породить сотрясающий стены крик, то это говорит о том огромном давлении, какое изо дня в день оказывает на психику невроз. Удивительно то, что многие невротики не могут непосредственно ощущать это давление; вместо этого они ощущают стеснение в груди, вздутие живота или распирающую боль в голове.
Переход в первичное состояние переносит пациента в едва ли когда‑либо виденный им мир, даже в кабинете психотерапевта. Еще реже этот мир может быть постигнут разумом. Это систематизированное, хорошо подготовленное путешествие, а вовсе не истерическое бегство, это поэтапное, шаг за шагом, хорошо организованное путешествие человека внутрь самого себя. Когда пациенты, наконец, доходят до раннего катастрофического чувства, которое дает им знать, что их не любят, ненавидят или не понимают — этого пронзительного чувства абсолютного одиночества, — они отчетливо понимают, что это чувство отключилось, потому что маленький ребенок не может одновременно испытывать его и продолжать жить. Наблюдать этих больных в пароксизме боли, вызванной столкновением с этим чувством, означает видеть неприкрытое человеческое чувство во всей его неизмеримой глубине. За все годы, что я работал обычным психотерапевтом, мне ни разу не приходилось не только наблюдать, но даже подозревать о том, каково настоящее человеческое чувство. Я видел плачущих пациентов, видел, конечно, и людей, испытывавших душевные мукиЛ но огромное расстояние лежит между плачем и переживанием первичного состояния.
Вот как один из пациентов описал свое ощущение первичного состояния:
5 — 849
«Чувство в первичном состоянии, относящееся к любому периоду детства после того момента, когда произошло расщепление, есть лишь кусок реального «я», того реального «я», которое не может быть пережито во всей своей цельности до того момента, покаты не переживешь чувство своего «я» до расщепления. Вот почему в первичной терапии так важны переживания детских опытов и первичных сцен. Эти переживания помогают ощутить куски своего собственного реального «я» и связать боль с определенными конкретными инцидентами. Этот процесс продолжается до тех пор, пока ты не ощутишь, что ты сам есть сущность своего истинного «я». Например, если бы мое первичное состояние заключалось в том, что я увидел, как мать отталкивает меня, то я, вероятно, сказал бы ей: «Не отталкивай меня, мамочка!» Но чистое чувство во время первичного состояния бессловесно. Это чувство есть мое истинное «я», а слова на самом деле выражают: «Мама, мне больно, прошу тебя, утиши мою боль». Это есть защита от чувства. Каждый раз, когда это чувство связывается с определенным событием, оно все ближе подталкивает пациента к полному с ним слиянию и переживанию собственного реального «я», то есть того «я», которое существовало до расщепления. В этой точке уже нечего говорить, и чувство не может быть привязано ни к какому событию. Ты становишься самим собой. Для меня это было осознание того, что сделало со мной отчуждение.
Интенсивность переживаемой первичной боли практически неописуема никакими словами. Видя пациента, пребывающего в первичном состоянии, трудно отделаться от впечатления, что наблюдаешь агонию.
«Это совсем не то же самое, что, например, порезать руку, когда сидишь, смотришь на порез и причитаешь: «О боже мой, как мне больно!» В первичном состоянии ты вообще не думаешь о том, болит или не болит. Ты просто чувствуешь себя несчастным с головы до ног. Но ничего не болит. Можно даже сказать, что это приятная боль, так как она несет с собой облегчение от одной мысли о том, что ты, наконец, способен чувствовать».
Мне кажется, что этот пациент пытался сказать, что, находясь в первичном состоянии, человек не размышляет о том, что он делает, он не передумывает свои действия или события, он не рассуждает о своих потребностях. У него просто возникает ощущение, что все его существо, все его истинное «я» вовлечено в нечто такое, чего он не испытывал с самого раннего детства. Человек чувствует. Одна из причин того, что он полностью вовлекается в процесс, заключается в том, что ему не надо сидеть на стуле и мучительно что‑то вспоминать. В процесс вовлечен весь его организм, также как в чувство был вовлечен маленький ребенок — весь целиком — до тех пор пока не произошло расщепление и он не отключился от чувства. Больные вспоминают, как они выражали свой гнев в первые годы жизни — лежа на полу, стуча руками и ногами по полу, извиваясь и пронзительно крича. Тогда они полностью отдавались своему чувству, и если вы спросите ребенка, устроившего этот скандал (если он способен понять вопрос), больно ли ему, то он едва ли ответит утвердительно.
Вот еще одно описание первичного состояния, которое наступило в конце курса лечения этого больного. Я привожу его здесь, так как оно помогает объяснить феномен безболезненного первичного состояния:
«Думаю, что лучшим способом объяснить, на что похоже это переживание — это сказать, что я не сознавал ни чувства, ни их связи. Не думаю, что я вообще что‑либо осознавал. Я просто сам был моей болью, и у меня не было никакой потребности в связи (не было никого постороннего, кто сказал бы: «Тебе больно!»). Единственное, что требовалось — это принять переживание и не отщепляться от него, как я сделал в далеком про
шлом, когда, наконец, стал невротиком.
В переживании опыта первичной боли очень важно то, что она указывает на то, что чувства в себе и о себе не причиняют боль и не наносят травму. Это не означает, что в первичном состоянии пациент вовсе не испытывает неприятных ощущений, но когда пациенты начинают чувствовать, кто они суть на самом деле, они не превращаются в комок невыносимой боли. Печаль не ранит. Но если человека лишить переживания печали, если ему не позволено ощутить свое несчастье, то вот тогда ему станет больно. Следовательно — чувство есть антитеза боли. Диалектика первичного метода заключается в том, что чем большую первичную боль испытывает пациент, тем меньше он от нее страдает. Никто не может нанести здоровому человеку травму, пробудив в нем чувство, но невротику можно нанести травму, пробудив отрицаемые чувства.
Групповое переживание
Группы пациентов, прошедших первые сеансы первичной терапии собираются несколько раз в неделю на три—четыре часа. Группа состоит из пациентов, прошедших курс индивидуальной первичной терапии. Основная задача группы — стимулировать наступление у пациентов новых первичных состояний. К этому располагает общая эмоциональная обстановка в группе. Наступление первичного состояния у одного пациента может индуцировать первичное состояние и у других. Часто бывает, что на одном сеансе можно наблюдать дюжину первичных состояний, так как пациенты, лишенные привычной психологической защиты без труда открываются боли, которую видят вокруг себя.
Когда первичное состояние наступает одновременно у нескольких больных, в группе возникает подчас настоящий бедлам. Единственными людьми, которые не принимают участия в этом хаосе — это те, кто переживает первичные состояния. Им совершенно все равно, чем заняты другие. Нередко мы на
блюдаем до пятидесяти первичных состояний за три часа лечебного сеанса.
Так как весь процесс первичной терапии доставляет больному массу беспокойства и зачастую сильно его расстраивает — и это еще мягко сказано — то у группы есть еще и другая функция. В ней пациенты успокаиваются, приходят в себя, так как могут познакомиться с другими людьми, которые тоже проходят курс лечения. В группах, в зависимости от индивидуальных особенностей каждого больного, пациенты занимаются в течениене- скольких месяцев.
Так как мне приходилось заниматься групповой психотерапией до того, как я занялся первичной психотерапией, то могу сказать, что в группах первичной психотерапии больные переживают совершенно иные чувства. Больные, которые ранее проходили курсы групповой психотерапии — начиная от марафонских групп и кончая группами психоаналитическими — тоже указывают на большую разницу. В группах первичной психотерапии между больными происходит весьма скудное общение и взаимодействие. Здесь практически не разыгрываются сценки типа «здесь и сейчас» или «дай и возьми», как в рутинных группах. Здесь пациенты практически не задают друг другу вопросов о мотивациях. Очень редко больные испытывают по отношению друг к другу страх или гнев. Фокус внимания каждого пациента находится в нем самом. Если какой‑либо участник группы занят тем, что смотрит на других пациентов, наблюдая их реакции, то это говорит о том, что он сам в это время ничего не чувствует. Полагаю, что у этого феномена множество причин, но несомненно одно — первичная психотерапия, по сути своей, не является интерактивным процессом. Это процесс осознания и переживания личного чувства, когда внутренние озарения и видения происходят практически непрерывно — когда первичная боль ощущается особенно остро (см. раздел о познании и видении).
Еще одна разница заключается в том, что больные понимают: какие бы необычные реакции ни происходили в группе, все они относятся к
В–третьих, период групповой психотерапии является временем наибольшей беззащитности пациента. Больные прихо
дят в группу и продолжают испытывать первичные состояния, потому что не могут и дальше удерживать подавленные ранее чувства. Они, если можно так выразиться, представляют собой клубок обнаженного чувства. Часто, как я уже говорил, то, что происходит с одним пациентом — «Я ни разу не чувствовал страха» — вызывало подобные же чувства и у людей, окружавших его.
Три часа — это малый временной промежуток для группы первичной психотерапии. После переживания первичного состояния — в среднем оно длится около получаса — пациенту может потребоваться еще час. Чтобы спокойно полежать, подумать и установить связи пережитого чувства, в то время, как у других пациентов первичные состояния могут в это время продолжаться. Очень часто на полу лежат шесть — восемь пациентов. Что происходите другими, мало занимает пациентов, которые заняты исключительно своими чувствами и воспоминаниями. В конце группового занятия мы проводим обсуждение, в ходе которого пациенты рассказывают, что с ними происходило. Они рассуждают о том, как определенное чувство, испытанное ими в первичном состоянии, прежде привело их к развитию невротического поведения.
Улучшение
После года или более, проведенного в группе первичной психотерапии, у больных все еще наступают первичные состояния, но обычно к этому времени они уже переживают свои чувства дома без помощи психотерапевта. У пациентов уже нет основных систем защиты, чтобы прятать чувства и лицедействовать на невротический манер. У больного исчезает символическое поведение. Он может посещать группу, но не обязательно делать это часто. Он может оставить группу и заниматься терапией самостоятельно. То, что пациент покидает группу, вовсе не означает, что он выздоровел. Точно также, то, что пациент продолжает посещать групповые сеансы отнюдь не означает, что он продолжает быть невротиком. Просто групповые занятия — это место, куда можно пойти и испытать чувство.
По прошествии определенного критического периода, обычно, через восемь — десять месяцев, невротическое поведение уходит совершенно. В это же время исчезает тяга к курению и потреблению алкоголя. Даже при желании пациенты уже не в состоянии выполнять символические действия. Они перестают испытывать головные боли, потому что они были частью того, что происходило, когда их чувства были блокированы. К этому времени защитные системы разрушаются, поэтому алкоголь или кофе оказывают на пациентов совершенно иное, нежели раньше, действие. Человек может «отключиться» от двух чашек кофе или опьянеть от бокала сухого вина. Сигаретный дым моментально вызывает головокружение и першение в горле. Пациенты перестают сексуально лицедействовать, то есть, у них исчезает компульсивное половое влечение, так как исчезли старые побуждения, которые, будучи блокированными, трансформировались в неудержимую потребность в половых актах. Исчезает также привычка к перееданию, так как теперь больному не надо блокировать чувство пищей.
Держатся ли эти благоприятные изменения во времени? Да. Пока, по моему опыту, нереальное поведение (сюда же относятся и телесные симптомы) не рецидивировало ни у одного больного, закончившего курс лечения. Как это стало возможным? Человек стал самим собой; для того, чтобы вернуться к аномальному поведению, ему снова надо измениться и стать кем‑то другим. Текущие события, происходящие со взрослым человеком, не могут производить расщепления, делающего из одной личности две. Это случается только с маленькими детьми, так как они беззащитны, хрупки и целиком и полностью зависят от родителей, без которых просто не могут выжить. Детям приходится становиться такими, какими их хотят видеть родители. Со взрослыми такое случается исключительно редко. Никто не может заставить взрослого человека превратиться в кого‑то другого, в нереальную личность. Он не будет бороться нереальными средствами с плохим начальником или невозможной ситуацией на работе.
Позвольте мне все же сказать, что пациент, окончивший курс лечения не превращается в экстатическую или «счастливую» личность. Счастье не является целью первичной терапии.
Пациенты, закончившие курс лечения, тем не менее, продолжают испытывать боль и печаль, так как в их подсознательной памяти остается множество неосознанных травм и обид. Поэтому после лечения они сохранят способность чувствовать себя несчастными, но как сказал один из пациентов: «По крайней мере — это настоящее несчастье, и есть надежда, что оно когда‑нибудь закончится».
Выздоровление совсем не обязательно означает появление иных интересов; многие пациенты находят, что теперь они могут заниматься теми же любимыми делами, что и раньше, но испытывая при этом совершенно иные чувства. Быть «здоровым» означает чувствовать то, что происходит «сейчас». Больные четко определяют момент, когда обретают способность к полному чувству, так как у них исчезает остаточное напряжение, и они чувствуют себя умиротворенными и расслабленными. Ничто не может вызвать у них напряжения. Какие‑то события могут опечалить и расстроить их, но расстройство и печаль — это не напряжение.
Не имеет значения, сколько первичных состояний пережил больной, если в его душе остаются блокированные чувства; эти чувства будут проявляться символически вечно, до тех пор, пока не будут пережиты и разрешены.
Один пациент, вернувшийся в колледж после окончания курса лечения, вдруг обнаружил, что перестал понимать суть лекций. Он начал поступать и мыслить совершенно глупо, не понимая простейших вещей, сказанных преподавателями. Он явился в группу и сообщил, что преподаватель посмеялся над ним зато, что он не понял какой‑то пустяк в экзаменационном билете. Погрузившись в чувство, больной вдруг произнес: «Папа, объясни мне это. Ну не спеши, объясни, пожалуйста!» Оказалось, что отец этого больного постоянно высмеивал его, если он не понимал чего‑то на лету. Пациент прилагал все усилия, чтобы мгновенно понимать отца, доставляя тому удовольствие и избавляясь от обиды.
Это было очень простое чувство, но нагруженное весьма интенсивным воздействием. Боль заключалась в ощущении себя тупицей и глупцом, и прикрывалась стремлением все схватить налету. Когда прошло три месяца первичной терапии, за
щита, выражавшаяся в быстром схватывании сведений, была снята, и пациент начал действовать глупо. Глупость словно говорила: «Объясни мне это». Больной поступал неразумно и глупо до тех пор, пока не прочувствовал источник своей внезапной тупости.
Обсуждение
Я полагаю, что единственный способ полностью устранить невроз — это принуждение и насилие: принуждение силой годами спрессованных чувств и отринутых потребностей; насилие требуется для выкручивания этих чувств и освобождения их от оков нереальных систем защиты.
Поделиться книгой: