Помоги проекту - поделись книгой:
Шаблия радовало, что ни неугомонный Рябчиков, ни хладнокровный Тулин не очень переживают, получив нагоняй. Им некогда думать о неприятностях, потому как действительно нужно ставить мины против возможного врага и его нападения и строить не только блокгаузы и ходы сообщения, но и дзоты, а то и доты. Шаблий уже выхлопотал наряд на арматуру и бетон.
— Расскажи, Андрей, как тебя провожали в армию? — попросил Шаблий, обняв парня за плечи.
— Хорошо провожали. С музыкой. В моряки и в пограничники провожают шумно. А дядька Филипп еще и напутственное слово сказал.
— Вижу, немало у тебя впечатлений осталось, — сказал полковник.
— Особенно от сабли знатного турка, которого положил ваш пращур. Везет вашему роду на сабли. Вам подарили саблю за бои с бандитами, а в сундуке бабуси Софьи лежит еще одна, цены ей нет: вся в драгоценностях. Даже бриллианты и рубины на ней. А главное — память о героическом прошлом вашего шаблиевского рода. И не от слова ли «сабля» ваша фамилия?
— Видимо, так, — сказал Шаблий и стал напевать «По долинам и по взгорьям», одну из любимых своих песен.
Андрей лег на спину. В бездонном синем небе плыли одинокие белые облака. Мотив боевого марша перенес его на другой конец Родины, и он сказал:
— Кажется, что не небо вижу, а бухту Золотой Рог. Когда я жил там с Полиной Ивановной и Лидой, то каждое утро ходил купаться в море. И весной, и летом, и осенью, пока бухта не покрывалась льдом. Умываюсь, а в ушах песня вашей юности:
— Ты случайно стихи не писал на радиоузле? — усмехнувшись, спросил Шаблий.
— Нет. Писал пьесу о воссоединении Западной Украины с Советской, — серьезным тоном ответил Андрей. — А что?
— Да я так просто.
Вблизи зашелестело, и из кустарников выскочил высокий рыжеватый пес с оттопыренными ушами.
— Каштан! — ласково крикнул полковник. — Разбойник!
Собака уткнула морду в плечо Андрея и радостно завиляла хвостом. Вскоре за ней пришел чернявый, с быстрым взглядом темных глаз пограничник.
— Извините, товарищ полковник! Я не знал, куда так задал стрекача Каштан, потому и сам прибежал сюда, — быстро выпалил пограничник.
— Это, папа, Шмель Мукагов, напарник мой по боевому крещению на границе! — с иронией в голосе сказал Андрей. — Чего в жизни не бывает! Правда же, Шмель? — И к Шаблию: — В Северной Осетии Шмель был секретарем горкома комсомола, а тут пока что рядовой. Собрались хлопцы, у которых была отсрочка от армии. Вот и служим с Мукаговым в одном отделении, хоть мне только восемнадцать, а ему двадцать семь лет.
— Садитесь, Шмель, — пригласил полковник. — Имя какое у вас! Почти Шамиль.
— Это же оно и есть, товарищ полковник! — ответил Мукагов.
— Я очень люблю повесть «Хаджи-Мурат» Толстого, — сказал Шаблий. — Так какое же у вас было боевое крещение? Что-то мне не рассказывали ни Тулин, ни Рябчиков.
— А если бы расспросили старшину Колотуху, тот бы рассказал непременно! — засмеялся Мукагов. — История далеко не в духе Шамиля.
— А все-таки… Если и случился какой казус с вами, я никому об этом не скажу! — подморгнул Шаблий, заметив, что парни не очень хотят вспоминать прошлое.
Мукагов переглянулся со Стоколосом, и Андрей с неохотой, вроде ему приходится отвечать урок, который не выучил, начал:
— Мы, новобранцы, только что прибыли на заставу и еще не успели принять присягу. А тут тревога: три лазутчика шмыгнули в кусты нашего берега. Я и Шмель кинулись по заданному нам маршруту. Вскоре встретили мотоцикл с маленьким фургончиком, в котором возят продукты…
— Или зарезанных овец на шашлык, — добавил не без юмора Мукагов.
— Может быть, и овец, — согласился Андрей. — Мотоциклист и говорит: «Садитесь, товарищи пограничники, в карету, я вас мигом подкину куда нужно!» — И мы сели в прицеп. Водитель закрыл за нами дверцы, еще и на засов засунул, чтобы не открылись. И мы оказались в западне!
— Точно! — разгорячился Шмель и схватился за голову.
— А мотоцикл мчал, аж пыль поднималась, и наш прицеп вилял и подскакивал. Я и говорю: «А тебе, Шмель, не пришло в голову, что один из диверсантов, за которыми мы охотимся, сидит за рулем мотоцикла и везет нас, как овечек на шашлык?»
— Поверьте, товарищ полковник, — положил обе руки на грудь Мукагов. — В таком дурацком положении я не был за все свои двадцать семь лет. Дома я обижался, если кто-то меня немного критиковал на конференциях. А в фургоне почувствовал, что меня на пушечный выстрел нельзя допускать к руководящей работе как головотяпа. Уже хотел стрелять. Должен же остановить водитель своего черта!
— Закипела горячая кавказская кровь у Шмеля. Тогда я и говорю: «Сиди смирно, Шмель! Может быть, мотоциклист не враг. Может, он патриот! Подождем, что будет дальше».
— Точно, товарищ полковник! Я немного успокоился и подумал: «Мотоцикл Прут не переплывет. А через мост наши не пустят», — сказал приглушенным голосом Мукагов.
— Наши не пропустят мотоцикл! В наряде стоял латыш Рубен. Можешь представить, отец, что мы только не передумали, сидя в этом проклятом фургоне… Но тут мотоцикл остановился. Дверцы открыл водитель и сказал: «Пока ваши подоспеют, мы преградим дорогу лазутчикам! У них другого пути нет, нас не минуют». Чудесным парнем оказался водитель! Мы начали поиск, но нас опередил Оленев с Каштаном. Он-то и скрутил бандюгам руки.
— Что ж… Молодцы, что рассказали эту историю, — сказал Шаблий.
— Не очень она героическая, — заметил Шмель.
— Зато правдивая, — добавил, усмехнувшись, Шаблий и поднялся.
Они вышли на дорогу, где их ждала «эмка». Полковник обнял Андрея и подморгнул по-дружески.
— В июле я приеду с нарядом на бетон и лес для долгожданных огневых точек, — сказал полковник капитану Тулину и к Стоколосу: — Оставайся таким же жизнелюбом! И никогда не залазь в прицеп для баранов!
Поодаль стояла уже готовая ехать на свой выпускной вечер Леся Тулина.
Шаблий задержал взгляд на девушке, потом перевел на Андрея и не без лукавинки в голосе заметил:
— Лида говорит, что под Белой у тебя есть Таня…
— Не доросла еще Лида, чтобы говорить про девчат, — покраснел Андрей.
— Я тоже думаю, что не доросла еще Лида, — совершенно серьезно сказал Шаблий. — Садитесь, Леся! Зовите маму, я подвезу вас к школе.
— А вы не провожаете отца на аэродром? — спросила Леся у Андрея.
— Нет.
Шаблий тепло попрощался с сыном.
В глазах полковника и пограничника виделась грусть. Что-то недоброе предчувствовали и отец и сын. Но умолчали об этом. Андрей еще долго стоял, провожая взглядом «эмку», которая помчалась от границы, вздымая пыль. Глубоко вздохнув всей грудью, Стоколос пошел в казарму.
Разувшись и сняв ремень с подсумком, он взбил подушку и, взявшись руками за свою и соседнюю кровати, подпрыгнув, оказался на втором ярусе. Жара на дворе постепенно усиливалась и все больше чувствовалась в казарме. Но был приказ не снимать гимнастерок, когда ложишься спать.
Андрей расстегнул все пуговицы и положил руку на грудь. Уставился в потолок. Да разве заснешь после такой напряженной ночи, после встречи с отцом? «Гм… Лида говорила, что есть Таня под Белой…» Как ни пытался отец быть во время встречи беззаботным, да все вздыхал, поглядывая на чужой берег. Правда, Андрей пытался делать вид, что не замечает отцовского беспокойства, и потому с таким вдохновением упомянул о Далеком Владивостоке, а с Мукаговым рассказал целую новеллу о неудачливых пограничниках. «Ясно, что Лидка побывала у бабуни Софьи и уже разузнала что-то про Таню. Тоже мне, следопыт! — усмехнулся задумчиво Андрей. — Таня! Таня! Что же мне написать тебе завтра?»
В воскресенье бойцы чаще писали письма, и этим оно отличалось от других дней. Андрей сочинял в мыслях еще не написанные строчки: «Жди меня, Таня. Вернусь, что бы там ни было. Обнимаю, как в то утро под цветущей майской яблоней. Тогда мы говорили тише, чем пчелы, которые жужжали в цветах». И придумал же кто-то брать в армию, когда цветут яблони!.. Осенью другое дело, когда ушли друзья Стоколоса — Павел Оберемок в морфлот и Игнат Тернистый в танковое училище. Осенью яблони пахнут увядшими листьями, а в саду тишина. В небе падают звезды, отжившие свой век. В мае звезды не успеют посветить, как занимается утренняя заря, разбуженная птицами. Все цветет, все буйствует, и нужно идти в армию!
Андрей вздохнул.
— Вот именно! — вдруг послышался голос Оленева. — Вздыхаешь, спать не даешь.
— А ты не подслушивай чужие мысли.
— Бывало, после наряда сплю, как медведь зимой. А сегодня… Может, после встречи с твоим отцом не спится. Считаешь, я смогу быть находчивым в боевой обстановке?
— Необходимо. И красноармейцу, и лейтенанту, и генералу, и маршалу.
— А я с твоим отцом служил, еще когда он командовал пограничным отрядом на Днестре. Во время паводка река эта сразу выходит из берегов, затапливает улицы. Так случилось и тогда. Вода подхватила несколько человек. Кое-кого уже выносило на быстрину. И среди них — двое ребятишек, которые ухватились за горбыль. Ну что доска? Соломинка в море! Бойцы побежали готовить лодку. А Семен Кондратьевич вскочил на буланого — и галопом к реке. Конь ученый, но и ему не хочется в воду. Да все-таки наездника слушается, плывет наперерез быстрому течению. Схватил твой отец одного мальца, другого, а сам упал с коня. Только одна нога была в стремени. Но он держался на воде с детьми, которые вцепились в его плечо. С минуту так было или больше. Но когда я с бойцами подплыл на моторке, конь уже выбился из сил и тонул. Командира и ребят мы втащили в лодку… Мы поразились, когда узнали потом, что твой отец не умеет плавать. Не умеет плавать, а детей кинулся спасать. Как хорошо, что у нас есть такие командиры!
Больше не разговаривали. Оленев думал о родных краях, сопках, поросших хвойным лесом, думал о Наде Калине с Черниговщины. Его душу волновала первая встреча с девушкой, которую знал по письмам. А вот как же ему быть: Надежда имеет фото Андрея, а не его, Ивана?..
3
Полковника Шаблия провожали командиры пограничного округа. Когда юркий самолет-разведчик Р-8 поднялся в воздух, пограничники, которые остались на аэродроме, приветливо помахали руками. Шаблию нравились эти люди, и он чувствовал себя так, будто оставил на границе частицу своего сердца. Это чувство возникало у него и тогда, когда его отозвали с поста начальника пограничного отряда и перевели на работу в Киев.
Прошло больше часа полета. Он спросил пилота, где они сейчас летят.
— Над Белоцерковским районом! — крикнул пилот, пересиливая грохот мотора.
Шаблий кивнул головой. Летели над его родной землей. Ведь у него две родины: здесь, на Украине, — Белая Церковь, и там, на Дальнем Востоке… тоже Белая Церковь.
С высоты птичьего полета горизонт заметно раздвинулся. «Какие дали! Какие просторы! И как все-таки отсюда далек родной Дальний Восток!»
Семен Кондратьевич взгрустнул, вспоминая рассказы матери, отца, братьев о том времени, когда они переселялись с Украины.
Человеческий гомон звучал на трапе, перекинутом с парохода на причал. Не спеша ступали на дальневосточную землю переселенцы с Украины.
— Ты смотри под ноги, а то бултыхнешься в воду! — предупредил свою жену Кондрат Шаблий. — Это тебе не Рось, а Великий океан. Упадешь — и поминай как звали…
— Да вижу, что не Рось и не Днепр. Уже в глазах рябит. Все внутренности перевернулись от этого океана, — сказала жена, поправляя мешок на плечах. — Завез на край света, да еще и насмехается.
— А что, плакать! Обживемся, и это будет наша земля! Гречку посеем. Может быть, и уродит. Здесь и охотиться можно, и рыбачить. Так вот здравствуй, чужая земля! Будь родной, как и наша украинская!
— Батько! Вон там господин в белом картузе машет рукой. Может быть, из переселенческого комитета! — сказал Матвей, старший сын. Он нес на своих плечах плуг, лемех которого сверкал, будто только что побывал в густом, жирном черноземе.
Семья Шаблиев направилась к чиновнику, который стоял с бумагами и громко кричал, называя населенные пункты, долины, урочища, в которых можно поселиться. Большинство из прибывших — работяги, которым не хватало земли на Украине и которые подались в далекое путешествие, на самый край света, чтобы там приложить руки к земле, взять от нее то, что она должна дать людям: и хлеб, и овощи, и фрукты.
— Народ вы, вижу, работящий, — сказал чиновник, ткнув пальцем в грудь Матвея Шаблия, который держал плуг. — Можете поселяться возле Ханки-озера. Рыбы там тьма-тьмущая. А вокруг лес с соболями, белками. И тигр будет заглядывать в ваши окна. Медведь тоже рядом.
— Ну а земля там есть?
— Посмотрите вокруг! — выкрикнул чиновник, усмехаясь. — Земли — сколько глаз видит.
Вдали, перед их глазами, тянулись холмы, на которых полыхали и зеленели взлохмаченные, как шерсть, леса. Отсюда, с берега бухты Золотой Рог, те холмы смахивали на спины исполинских тигров, про которых только что говорил чиновник.
— Да не про эту землю мы вас спрашиваем, господин! — сказал Кондрат. — Мы из-под Белой Церкви. А это значит, что наши предки за тысячелетие до того, как вылупились короли, цари, магнаты, уже сеяли ячмень, гречку, пасли стада быков. И у вас мы расспрашиваем про ту землю, ради которой вот приплыли на этот конец света. Сеять хотим, господин!
— А я уже догадался! — с иронией сказал чиновник в белом картузе. — Пахать. Сеять… И для этого вы притащили сюда плуги аж с того конца света! Ха-ха-ха… — притворно-весело хохотнул чиновник. — Странные эти люди с Украины! Что касается земли, то… тяжеловато в этих местах. Придется корчевать лес…
Из Владивостока переселенцы поездом поехали до Никольска-Уссурийского. Оттуда пешком добирались до озера Ханка. Шли почти не езженными и не хоженными дорогами. А вокруг шумела тайга, и вечером стало жутко. На ночь зажгли костры.
Небо было звездное, и старый Шаблий по стожарам определил, что в сравнении с Белой Церковью их обоз находится далеко на юге.
Природа вокруг буйствовала. Высились гигантские березы, кедры простирались своими пышными верхушками к самому небу. Матвей Шаблий принес из леса лопух, похожий на мешок.
— Папа! Лопух это или что? — спросил он. — Вот диво! Скажи нашим дома, что растут такие лопухи, так ведь не поверят. А вот листья дикого винограда. Деревья ими обвиты, как лещина хмелем. Вот диво!
— Лопухи и виноград растут, а приживется ли гречка? — спросил отец, словно сам себя. — А, мамо? — обратился к жене.
— Не знаю!
— Чего грустишь, мамо?.. Если и гречка будет расти, как лопух, то мы здесь заживем по-человечески.
— По-человечески, — повторила жена и укоризненно покачала головой. — Тяжело мне от разлуки с родным краем, Кондрат.
— Что поделаешь. Такая наша доля! А чтобы стало легче, пусть Андрей прочитает тебе «Катерину», — обратился он к другому сыну. — Почитай!
— Ну что ж… Пусть собираются все возле нашего костра, а то еще нападет тигр, — усмехнулся Андрей.
Переселенцы сгрудились возле костра, над которым висел котел. От костра на лесную стену падали человеческие тени. Кони теснились к людям, побаиваясь этой неведомой темноты.
Андрей достал «Кобзарь» и начал читать.
Сколько раз мать и все собравшиеся слышали эти строки. Женщины Украины не мыслят «Кобзарь» без «Катерины», в которой и их любовь, и их несчастье. И поэтому будут они слушать, читать эту поэму до глубокой старости, потому что в той доверчивой, чистой, с горячим сердцем Катерине сами они, женщины Украины.
Всхлипывают переселенцы. Угрюмо смотрят на огонь мужчины. Переглядываются парни. У каждого тоска по родному краю.
Настала тишина. Присмирела даже тайга. «А Ивана пыль покрыла…» Вот так и их жизнь на Украине уже покрыта пылью, а завтра их ждет новый день на новых берегах, далеких от земли дедов.
Утомленные дорогой, добрались они до Астраханска, куда еще в навигацию 1886 года из Благовещенска по Амуру и Уссури прибыли первые полсотни семей из Астраханской и Воронежской губерний. Здесь они и основали два села — Астраханку на берегу озера Ханка и Никольское на Уссури, из которого потом вырос город, таежная столица — Никольск-Уссурийский.
Село встретило очередных переселенцев неприветливо.
Старожилы давно освоились здесь и из обыкновенных селян превратились в хозяев. А психология собственников всюду одинакова — все, что было в них человеческого, отступало, пряталось в глубине души, а на поверхность выползала жажда к накопительству, желание, чтобы на них работали другие. Этими другими и были новые переселенцы. Вот и пришлось в это первое лето всему семейству Шаблия работать на чужих.
До осени Шаблии построили хату, собрали первый урожай гречихи, засеянной в июне. Это был настоящий праздник. Гречиха уродила на славу. Озеро Ханка кишело рыбой, и жить можно было. Только не так, как предполагали, переселяясь сюда, Шаблии. Лучшие земли уже были заняты первыми переселенцами, из которых выделились кулаки. Свободной, пригодной для возделывания земли было мало, и Шаблии решили стать ремонтными рабочими на железной дороге. Семья переехала на станцию Пограничную. В ту пору здесь прокладывалась Восточно-Китайская железная дорога, и работы хватало. Так вместе и работали — четыре сына и отец.
В 1903 году на станции Пограничная в семье Шаблиев родился пятый сын — Семен. Вскоре они переехали в Белую Церковь, небольшое село из сорока хат над речкой, и построились на его окраине. Как и раньше, на работу ходили на железную дорогу: поблизости была станция Свиягино. В дальневосточной Белой Церкви и прошли детство и юность Семена Шаблия. Там он пас коров, коней, учился в приходской школе, ходил с отцовским дробовиком в тайгу, увлекался книгами, особенно о путешественниках, похожих почему-то в его представлении на Шаблиев, которые отважились на путешествие из далекой Белой Церкви, что на Украине, в это маленькое село среди Уссурийской тайги.
«Как далеко то детство!..» Семен Шаблий прислонился лбом к холодному иллюминатору.
— Идем на посадку, товарищ полковник! — доложил пилот.
В Наркомате внутренних дел, как и всегда в субботний день, работа заканчивалась раньше. Все спешили на отдых, готовились к выезду за город, на Днепр, Десну, в лес. Кое-кто выезжал на дачу, в село, где можно заночевать на свежем воздухе и, как говорили в учреждениях, «выспаться за всю неделю». Каждый старался провести выходной день так, чтобы как можно лучше отдохнуть и в понедельник начать работу со свежими силами.
Поделиться книгой: