Помоги проекту - поделись книгой:
Церковь, особенно католическая, определяла общественные нравы, развод разрешался законом, но считался предосудительным и добиться развода было весьма непросто. Аборты были под запретом и оставались источником заработка полуграмотных фельдшеров. Нация задыхалась в тесных объятиях сурового пуританизма, который сами австралийцы иронично окрестили «нашенским благочестием». Цензура свирепствовала («Улисс» Джеймса Джойса и «Любовник леди Чаттерли» Д. Г. Лоуренса были запрещены — последний за «насаждение разврата» — и эти книги приходилось ввозить в страну контрабандой). Аборигены не имели даже австралийского гражданства, не говоря уж об избирательных правах. В языке отражались самые разные предрассудки, и иммигрантов награждали обидными прозвищами — «бежками» (беженцами), «балтами», «итальяшками», «испашками», «голлашками», «фрицами»…
Политические комментаторы окрестили это десятилетие «унылыми пятидесятыми». Возрожденной консервативной партии (она получила известность под наименованием «либеральная» и её возглавил ярый англофил Роберт Гордон Мензис, объявлявший себя «британцем до шнурков ботинок») удалось сыграть на растущей истерии «холодной войны» и подвергнуть нападкам лейбористскую партию за связи с коммунистами. Правда, попытка Мензиса объявить компартию вне закона на референдуме провалилась. Когда из-за роста безработицы либеральное правительство едва не пало, Мензис решил проводить более умеренную политику, стараясь не раздражать крайние политические фланги избирателей. В 1955 г. в лейбористской партии произошел раскол, и она утратила власть на 17 лет. Австралия плавно вошла в период, известный под названием «Глубокий сон».
«Развитие» стало государственным лозунгом — повсюду на улицах были вывешены плакаты, призывавшие к миру, процветанию и прогрессу. Даже вторжение рок-н-ролла из Соединенных Штатов, казалось, не извлекло общества из спячки. В то время, правда, возникло несколько мятежных групп вроде «боджиз» (мужчины) и «виджиз» (женщины), которым хватало наглости на такие возмутительные поступки, как групповые прогулки на мотоциклах или танцы под Элвиса Пресли, но это была буря в стакане воды. Другой нонконформистской группой стали сиднейские «смутьяны», свободомыслящие сторонники послабления общественной морали, которые засиживались в кафе и пивных и злословили в адрес душного обывательского мирка. Они сочиняли стихи и песни, и хотя в основном это были мужские «тусовки», на них появлялись и две замечательные дамы — Жермена Грир, автор «Женщины-евнуха» и Лилиана Роксон, автор первой австралийской «Рок-энциклопедии».
Кинохроника тех дней сегодня кажется гимном шовинизму, расизму и сексизму. Пивные закрывались не позднее 18.00 — из-за этого в стране возникло так называемое «шестичасовое пьянство», когда мужчины после окончания рабочего дня вваливались в пивные за несколько минут до закрытия и выхлестывали столько спиртного, сколько успевали (женщин в пивные не допускали). Делать ставки вне ипподрома тогда запрещалось, так что букмекеры собирались в подпольных рюмочных, где спиртное можно было купить «из-под прилавка» в любое время. Впрочем, в «унылые пятидесятые» была одна положительная черта: среди индустриально развитых государств Австралия была тогда единственной страной с равномерным распределением доходов.
Каждый год тысячи молодых австралийцев уезжали на «большую экскурсию» в Лондон и в Европу — повидать мир и расширить свой кругозор, чего сидя дома, даже несмотря на либеральную иммиграционную политику государства, сделать было невозможно. И их за это трудно было осуждать.
Так что в 1960-е гг. лондонский Эрлс-Корт стал как бы австралийским гетто. Эстрадный певец Рольф Харрис начал свое восхождение к славе со шлягера «Приятель, поймай мне кенгуру». исполненного им в местном клубе, здесь же в Лондоне раскрыли свой талант Барри Хамфриз, Клайв Джеймс и Роберт Хьюз. Лучшие художники и писатели страны — Патрик Уайт, Жермена Грир и Сидней Нолан стали экспатриантами. В то время казалось, что в далекой «стране Оз» ничего существенного не происходит.
«Сытые 60-е». Тем временем Австралия стала преображаться: из примитивной аграрной страны (население в основном занималось разведением овец и крупного рогатого скота и выращиванием пшеницы) в страну с развитой легкой промышленностью. Между 1940 и 1960 гг. количество фабрик удвоилось, и впервые в истории Австралии широким слоям населения стали доступны холодильники, стиральные машины, пылесосы и автомобили.
К середине 1960-х Австралия вступила в период небывалого процветания, и австралийцы, подобно американцам, наслаждались самым высоким в мире уровнем жизни. Это была также самая урбанизированная страна мира, где три четверти населения проживало в больших городах, причем более половины городского населения — на восточном побережье.
Связи со старой родиной ослабли после того, как Великобритания вошла в состав ЕЭС, бросив Австралию на произвол судьбы. Образовавшийся экономический вакуум заполнила торговля с США и Японией. В 1951 г. после создания военного блока АНЗЮС возникли тесные связи между Австралией, Новой Зеландией и США. В 1948 г. «Дженерал моторс» выстроил в Австралии первый автомобилестроительный завод и начал производство легкового автомобиля «Холден». Его успех был символом процветания 1950-60-х — он соединил американские финансы, европейскую рабочую силу и богатый потребительский рынок Австралии. Аналогичным образом вытеснение «Дженерал моторс» в 1980-е гг. «Фордом» и японскими автомобилестроителями было связано со спадом в отечественной промышленности.
Тем временем стремительно менялась и структура австралийского общества. В начале 1960-х количество «белых воротничков» (служащих) впервые превзошло численность «синих воротничков» (промышленных рабочих), а затем стало увеличиваться стремительными темпами. Эта быстрорастущая социальная группа как правило жила в комфортабельных домах в пригороде, имела личные автомобили, телевизоры, банковские счета и голосовала за либералов. Австралия, долго считавшаяся пролетарским раем, — «последним оплотом эгалитарной демократии», как назвал её один американский историк, почти незаметно превратилось в общество господствующего «среднего класса».
Но даже в условиях процветания судьба Австралии у многих вызывала чувство горечи. Дональд Хорн написал книгу с ироническим названием «Счастливый край» — о стране, которая отказалась от своих богатых возможностей и лучших эгалитаристских традиций ради самодовольной сытости. Исконный австралийский идеал «общинности» сменялся иными идеалами, а вместе с этим изменялся и австралийский национальный характер.
Время перемен. На фасаде австралийского благодушного благополучия стали появляться трещины. В 1962 г. Австралия увязала во вьетнамском конфликте и за последующие 10 лет отправила в джунгли Юго-Восточной Азии 49 тыс. призывников (их отбирали по жребию), из которых 499 было убито и 2069 ранено. Как и в Соединенных Штатах, австралийское антивоенное движение породило разные формы либерализации общественной жизни, направив страну на путь кризисов и сомнений.
Студенческое и женское движение, движение чернокожих и сексуальных меньшинств за равные права бросили вызов консервативному большинству. Строгая цензура книг и кино постепенно отменялась, и австралийским обывателям было позволено читать набоковскую «Лолиту» и «Жалобы Портноя» Ф. Рота. В 1967 г. аборигены получили право голоса на федеральных выборах, и в это же время по дорогам Квинсленда и Нового Южного Уэльса колесил «автобус свободы», чьи пассажиры агитировали против системы дискриминации чернокожего меньшинства. Тогда же было выяснилось, что 10 % населения страны живут у черты бедности — в их число входили аборигены, матери-одиночки, больные и инвалиды, а также безработные.
Одновременно и иммигранты начали медленно преобразовывать закостенелые социальные устои и проанглийскую культуру своей второй родины. Как по команде в австралийские города пришли кафе-кулинарии, европейская кухня, футбол, уличные ресторанчики, многообразная популярная музыка и дух вольного космополитизма, немыслимый в довоенной Австралии. Более того, иммигранты познакомили старожилов пятого континента с новыми идеями и новым взглядом на окружающий мир. И на смену строгому монокультуризму довоенной поры пришел здоровый культурный плюрализм.
Вдохновленная новыми культурными веяниями времени, обновленная лейбористская партия стала широковещательно пропагандировать новые политические идеалы. Партию возглавил воистину харизматический лидер — Гаф Уитлем. Когда же в 1972 г. лейбористы наконец-то выиграли выборы под лозунгом «Время пришло», многим показалось, что с прошлым покончено раз и навсегда и что страна стоит на пороге новой многообещающей эры прогресса.
Австралийцы до сих пор вспоминают «эру Уитлема» как важный исторический рубеж, впрочем, время его правления до сих пор вызывает живейшие споры. Лейбористы отменили всеобщую воинскую повинность, вывели австралийские войска из Вьетнама, установили дипломатические отношения с Китаем, и приступили к долгосрочным реформам государственной системы социального обеспечения. Похоже, все события в стране происходили одновременно — и обнародование программы всеобщего здравоохранения, и увеличение государственных ассигнований культуры и искусства (именно в это время активно развивается австралийский кинематограф), и официальный отказ от политики «белой Австралии», и либерализация законодательства. Но Уитлем не учел силу консервативной оппозиции. Ему удалось выиграть следующие выборы 1974 г., но неожиданно его правительство столкнулось с последствиями мирового экономического кризиса, вызванного резким ростом цен на нефть. Впервые за последние 30 лет австралийцы на своей что называется шкуре испытали тяготы давно забытой инфляции и безработицы. Лейбористское правительство постоянно подвергалось шквалу критики, и оказалось замешанным в ряде скандалов, в том числе с попыткой займа четырех миллиардов нефтедолларов через сомнительные посреднические фирмы.
Лейбористы столкнулись с мощнейшим противодействием консервативного большинства в сенате. В 1975 г. оппозиционная либерально-национальная партия во главе с Малкольмом Фрейзером воспользовалась своим численным перевесом и блокировала решение о дополнительном финансировании бюджета. Уитлем отказался подать в отставку и страна была ввергнута в серьезнейший конституционный и политический кризис за всю свою историю. Кризис получил довольно двусмысленное решение: генерал-губернатор сэр Джон Керр как полномочный представитель королевы в Австралии, уволил Уитлема и объявил о проведении новых выборов. Многие посчитали такое решение противоречащим духу, да и букве конституции.
Фрейзер победил на выборах, упрочил свою власть и поклялся покончить с политическими распрями. На протяжении семи лет ему удавалось сдерживать данное слово. Австралийцы, казалось, устали от политических потрясений и не были готовы к продолжению реформ. Фрейзер возглавил реакционное консервативное правительство, которое похоронило многие инициативы Уитлема, в частности сорвав введение новой системы здравоохранения, а в области внешней политики рабски следовало курсом Соединенных Штатов.
Неизменность перемен. Новая лейбористская эра началась в 1983 г., когда австралийцы проголосовали за правительство во главе с Бобом Хоуком, бывшим профсоюзным вожаком, бывшим чемпионом мира по пивопитию. Лейбористская партия стала проводить более умеренную и более хитроумную политику и установила прочные связи с профсоюзами «белых воротничков». На протяжении следующих 13 лет лейбористы правили страной, не проявляя особой инициативы (в начале 1990-х кресло премьера занял язвительный аристократ Пол Китинг). Популярным лозунгом той поры стал «консенсус», правительство объявило об историческом примирении между работодателями и профсоюзами, гарантировало установление в стране всеобщего социального мира, какого ещё не знала история, и наконец добилось введения государственной системы здравоохранения «Медикейр».
Лейбористское правительство новой формации унаследовало пораженную серьезным спадом национальную экономику, и оно начало с серии девальваций австралийского доллара (который язвительно прозвали «тихоокеанским песо»). Китинг предупреждал, что стране грозит превращение в «банановую республику» по типу латиноамериканской, если в её экономике не произойдут коренные реформы. Лейбористы выступали инициаторами развития свободного рынка, однако им не удалось сохранить на прежнем уровне систему социального обеспечения. В политическом и экономическом отношении Австралия все теснее привязывалась к Азии, в то время как в самой стране все более усиливалось влияние азиатской иммиграции. Женщины получили больше политических прав, а аборигенам были дарованы «земельные права» (т. е. контроль над своими племенными территориями). Празднование в 1988 г. двухсотлетия первого британского поселения на континенте стало вехой в развитии национального самосознания австралийцев и в то же время поводом для обострения дискуссий о национальной самобытности. Постановлением Верховного Суда была отменена одиозная историческая фикция «терра нуллиус» — колониальная доктрина, утверждавшая, будто к моменту прибытия сюда первых британских поселенцев Австралия была необитаема. Тем самым аборигены получили возможность восстановить свои права на землю.
1980-е и 1990-е гг. ознаменовались расцветом австралийского искусства, и кинематографисты и писатели обрели мировую славу. Австралийцы вновь серьезно заговорили о превращении в подлинную республику — эта инициатива получила распространение после того, как Международный Олимпийский Комитет принял решение провести Олимпиаду 2000 г. в Сиднее.
Несмотря на впечатляющие достижения последних лет, австралийские избиратели, видимо, устав от лейбористов, в 1996 г. проголосовали за более консервативных либералов во главе с Джоном Говардом, человеком, кто своей невыразительной внешностью напоминает провинциального бухгалтера. В экономической области Говард выступил инициатором постепенной либерализации рынка и уменьшения роли государства. Теперь-то уж ясно, что никакая сила не сможет повернуть вспять колесо истории в Австралии — в проникнутом духом прогресса обществе, которое неузнаваемо изменилось в послевоенные десятилетия.
ЗЕЛЕНАЯ АВСТРАЛИЯ
Пляжи больше и маленькие, прямые как стрела и подковообразные — на любой вкус и под любое настроение. Сказочно великолепные горные хребты, протянувшиеся через весь континент. Густые тропические леса, где в воздухе разлита удушливая влажность и стоит оглушающий птичий гомон. Сухие эвкалиптовые рощи, где рядом с главным австралийским деревом соседствуют рябины-великаны, карри, джарра. Снежные высокогорья, изумляющие тысячи туристов. Безбрежные равнины с зарослями карликовых эвкалиптов-малли, к западу от Большого Водораздельного хребта, и наконец — ещё дальше от гостеприимного побережья — неоглядные пустыни великой австралийской глуши.
При такой географической разноликости Австралии было на роду написано стать мировым центром движения защитников окружающей среды. Так оно и стало. От создания в 1879 г. Королевского национального парка (второго в мире по величине — после Йеллоустонского парка в США), что тянется от прибрежного буша к южным пригородам Сиднея, и до совсем недавних акций вроде заключения Антарктического договора или принятия национальной политики биодиверсификации, Австралия внесла богатый вклад в «зеленую» копилку. На о. Фрейзер в Квинсленде некогда располагались крупные предприятия (по добыче промышленного песка и лесозаготовкам), закрытые ещё до того, как наносимый ими окружающей среде ущерб мог бы стать невосполнимым. Ныне остров занесен в список «Мирового наследия» ООН, а Большой Барьерный риф — он тоже в этом списке — вовремя спасли от разрушения нефтяными скважинами.
До самого недавнего времени правительство и капитаны индустрии (особенно лесоперерабатывающей, горнорудной и аграрной) хозяйничали как хотели, полагая, что при таком изобилии земли и природных ресурсов медленная деградация природной среды не представляет серьезной опасности. Столь наплевательское отношение к природному миру явилось наследием невротического евро-австралийского отношения к земле: с одной стороны, дикая природа Австралии подверглась насильственной «англизации», а с другой стороны — всегда вызывала иррациональный страх. Континент оказался попросту слишком огромным, слишком негостеприимным и слишком непохожим на старую родину, чтобы поселенцы относились к своей новой среде обитания с должным уважением. Благотворной антитезой варварскому отношению к природе Австралии стала природоохранная деятельность покорителей буша — великих следопытов ирландского происхождения вроде Пэдди Поллина, Майлса Данфи и его сына Майло, чье увлеченное изучение ново-южно-уэльсского буша увенчалось в середине нашего столетия созданием многочисленных национальных парков и заповедников вроде Голубых гор и Канангра-Бойд.
Поразительно, но факт: путешествие по бушу и в наши дни может стать увлекательным приключением. В конце 1994 г. в Национальном парке Воллеми, что всего-то в двух часах езды от центра Сиднея, некий лесник обнаружил неведомое до той поры 600-метровое ущелье и новые (очень древние!) виды деревьев. Один из новых видов, названный «сосной Воллеми», насчитывает 160–270 млн. лет — это реликт той эры, когда весь континент был покрыт влажными джунглями. Более того, месяц спустя после этой сенсационной находки в северо-западной части Тасмании было сделано другое открытие обнаружена хуонская сосна в возрасте 10,5 тыс. лет. — старейший на земле живой организм. Если для доказательства необходимости охраны природной среды ещё требовались какие-то веские аргументы, то они были налицо.
Движение в защиту окружающей среды возникло в Австралии в 1972 г., с созданием первой в мире партии «зеленых» — объединенной тасманской группы активистов, возникшей с целью спасения о. Педдер. Ту битву они проиграли: озеро было затоплено водохранилищем, однако сейчас вопрос о судьбе Педдера вновь стоит на повестке дня — озеро ещё можно возродить в его первозданной красоте. С тех пор небольшой островной штат стал передовой линией «зеленых» баталий. Активисты движения требовали закрытия целлюлозного комбината в долине Уэсли, боролись за спасение Франклиновой реки (эта победа стала важной вехой в истории «зеленого» движения — тогда юго-западная Тасмания была объявлена заповедной зоной «Всемирного наследия») и заповедника Таркайн. В Тасмании самые чистые в мире воздух и вода, а национальные парки занимают 25 % территории острова-штата — это самый высокий показатель в стране. На Тасмании, точнее на о. Эппл, обосновался д-р Боб Браун, лидер «зеленых» кампаний.
Все 12 австралийских зон «Всемирного наследия» ООН представляют собой ландшафты — или как в случае с Большим Барьерным рифом — морской пейзаж, что подчеркивает важность для страны её природной среды. В конце 1994 г. ЮНЕСКО назвала 12 стран мира, где наилучшим образом налажена природоохранная деятельность. В «горячую дюжину» вошла Австралия единственная из высокоразвитых стран мира. Этот статус возлагает на австралийский народ огромную ответственность — не только «держать марку» у себя дома, но и служить эталоном для тех стран, где состояние природной среды не столь благополучно. Австралия дает миру пример экономической целесообразности природоохранных мероприятий как на суше, так и на море. И цвета австралийского флага — зеленый и золотой — в данном случае обретают новый смысл.
ГОРОДСКОЙ ЖИТЕЛЬ
Если верить мифу, «настоящий осси (т. е. австралиец)» — это загорелый пастух-«джекарру» (или пастушка-«джиллару»), объезжающий степные пастбища в сопровождении своей верной овчарки. Но это все равно что заявить: типичный американец — это жующий табак ковбой, или что французы все как один носят береты и тельняшки. На самом же деле Австралия — самая урбанизированная страна в мире, где 80 % населения живет в городах (причем лишь один из 13 крупнейших городов страны — искусственно созданная столица Канберра — лежит вдали от побережья). Точнее было бы сказать, это страна с самой развитой системой пригородов. Согласно «Великой австралийской мечте», в которую верит подавляющее большинство населения, жить следует на собственном клочке земли на фоне горной гряды, в собственном кирпичном доме с красной черепичной крышей, иметь 1,5 ребенка (в среднем) и мангал для барбекью во дворе.
Большинство австралийцев сегодня работают в офисах и понятия не имеют, как выглядит кормушка для овец. Многие по-прежнему считают австралийскую степную глубинку наиболее характерной приметой страны — и иногда даже могут напялить украшенную крокодильим зубом шляпу а-ля «Крокодил-Данди», — мало кому довелось видеть настоящую пустыню собственными глазами, не говоря уж о том, чтобы пожить там. Даже Патрик Уайт, чьи знаменитые романы — даже «Восс» — переносят читателей в красные пески с угрюмыми зарослями спинифекса — сам никогда не бывал там (свое представление об этом крае он получил по картинам своего приятеля Сиднея Нолана). Жил же Уайт в Восточном пригороде Сиднея — откуда, фигурально выражаясь, рукой подать до моря.
Дело в том, что австралийцев, открестившихся от упрямого и несколько самодовольного аскетизма первых британских поселенцев, всегда тянуло к побережью, ибо их больше прельщала чувственная и гедонистическая атмосфера «средиземноморского» климата. Во всяком случае в ХХ в. побережье — и в особенности пляжи — в куда большей степени, чем пустыня, характеризует типично австралийский ландшафт. «Как бы это помягче выразиться», пишет сиднейский писатель Роберт Дрю (сам он живет в доме на берегу, чьи окна выходят на сиднейский залив Элизабет). «многие австралийцы последних трех поколений получили свой первый сексуальный опыт на морском берегу. Так что стоит ли удивляться, что на всю оставшуюся жизнь в их памяти остаются неразрывными секс и море, потому-то для австралийцев пляж всегда и ассоциируется с плотским наслаждением». И действительно, все значительные вехи в жизни австралийцев так или иначе связаны с морем — первая любовь, медовый месяц, рождение детей. На море их возили в детстве. И к морю они возвращаются в старости, поселяясь в бесчисленных «деревнях для пенсионеров» на побережье Квинсленда.
Могло ли быть иначе — в стране с такой географией и с таким климатом? Не влюбиться в это необъятное небо, остаться равнодушным к ласковому морскому бризу, к внушительным горам креветок и устриц на берегу, к телам на песке — омытым морской водой и, точно шашлык на вертеле, умащенных маслом для загара. Под палящим солнцем Южного полушария самые суровые черты национальных характеров тают, сменяясь свойственным для австралийцев добродушием, терпимостью и невероятной непринужденностью. Да вы сами посмотрите, как недавний иммигрант из Глазго в одночасье становится заядлым серфингистом, а дочки правоверной мусульманки в парандже прогуливаются в смелых бикини перед прибрежной пивной, а сыновья немецкого пуританина в нарушение протестантского трудового кодекса тайком выкраивают себе денек-другой для пляжа.
Досуг стал важной чертой австралийского образа жизни, и рабочий день тут считается всего лишь томительным перерывом между долгими часами отдыха. Немного есть на земле мест, где можно было бы так здорово проводить досуг. В Австралии природа близка к людям как нигде в мире: в одном только Сиднее имеется 70 пляжей, в Мельбурне треть городской территории занимают заповедники, а в Дарвине из гавани регулярно вылавливают 4-метровых крокодилов. Многие иностранные туристы приезжают сюда в надежде увидеть кенгуру на шоссе. Сейчас такого уже не увидишь, но зато в любом пригороде центральная улица упирается в национальный парк и местные жители то и дело обнаруживают гигантских пауков и опоссумов на чердаке или змей в саду.
Невзирая на опасности, которые припасла людям дикая природа — вот почему некоторые регионы страны так и остались чудесными райскими уголками, куда люди не рискуют заглядывать, — бескрайние австралийские просторы действуют на психику умиротворяюще. Нарушить душевный покой австралийца может только что-то и впрямь ужасное и неприятное — но даже и в этом случае горячую вспышку гнева тотчас загасит освежающий заплыв в море, бокал холодного пива или хрустальное шардоннэ. На стандартный вопрос: «Как дела» — все, от железнодорожника до официанта, ответят вам привычным: «Без проблем» — это новейший вариант популярного в 1950-е лозунга «У нас все путем, приятель!». К политике тут относятся скептически (будь на то их воля, никто бы не ходил на выборы. «Все эти сволочи один к одному!» — такое частенько услышишь в период выборов). Зато в 1990-е гг. все ударились в экономику: даже таксисты и продавцы в супермаркетах охотно прочтут вам лекцию об экономическом рационализме, колебаниях валютного курса и сбалансированности фонда заработной платы.
Религия — последняя тема, способная возбудить общественный интерес. Еще в 1950-е гг. коллизии между английскими протестантами и ирландскими католиками составляли едва ли не главную тему австралийской политической и бытовой жизни. Но былой запал угас, и сегодня Австралия — едва ли не самое светское государство на земле, и доля прихожан в населении страны тут самая низкая в мире. (как гласит наклейка на автомобильном бампере» «Всем надо во что-то верить. Я верю, что вечером пропущу стакан пива»).
От уголовников к демократам. Любое общество развивается под влиянием своего прошлого, и Австралия в этом смысле дает очень странный пример: ведь изначально она была царством британского ворья (, вопреки расхожему мнению, тут было очень немного политических заключенных, как и проституток, ибо проституция в Англии времен Георга III не считалась преступлением). Как писал Роберт Хьюз в «Фатальном береге», ирония истории состоит в том, что в стране, созданной преступниками, возникло чрезвычайно законопослушное общество. Более того: в мире сейчас найдется немного крупных городов, таких же безопасных, чистых и благопристойных, как австралийские мегаполисы.
Социальные аналитики не раз пытались вывести некие умозаключения, исходя из далеко не благородного происхождения страны: мол, наследие уголовного прошлого породило неуважение к власти, а это и вызвало мощный всплеск профсоюзного движения или, напротив, привело к самодовольному конформизму, на протяжении всего нынешнего столетия оправдывавшему серьезные ущемление гражданских прав. Хьюз вывел формулу «конформисты-скептики»: по его словам, австралиец любит считать себя непокорным мятежником — в пивной или на кухне, но когда ему представляется случай постоять за свои права, он поджимает хвост и беспрекословно подчиняется властям, проклиная её сквозь зубы, но тем не менее выполняя все, что прикажут. Многих австралийских государственных чиновников, от полицейских до работников иммиграционной службы, отличает поразительная спесь: иногда создается впечатление, что самый мелкий австралийский бюрократ получает наивысшее удовольствие от возможности сказать «нет».
Несмотря на все эти разноречивые гипотезы, истина заключается в том, что очень немногие из современных австралийцев ведут свою генеалогию от ссыльных каторжников — большинство все-таки являются потомками вольных переселенцев из Англии, Шотландии и Ирландии, приехавших сюда в середине прошлого века, или иммигрантов последней волны. Хотя «уголовные корни» семьи некогда считались величайшим позором — и любое уважающее себя общество постаралось бы побыстрее стереть эту постыдную главу своей истории, хотя бы со страниц школьных учебников, — в сегодняшней Австралии происходит как раз обратное. Всякий, кто сумеет откопать среди своих предков хотя бы одного завалящего «зека», носиться с этим как с писаной торбой. В сиднейском историческом музее школьники с замиранием сердца обращаются к компьютерной базе данных, надеясь обнаружить хоть какую-нибудь ниточку, связывающую их со ссыльными убийцами и грабителями. Уголовное прошлое нации стало даже источником дохода: на австралийском долларе выбит знаменитый коала с… кандалами на лапах.
Колониальная удаль. Стереотипное представление об австралийце как о загорелом здоровяке-фермере, возможно, мало соотносится с сегодняшним образом жизни, но тем не менее он обладает несомненной притягательной силой. Ведь это местная вариация великого мифа о «границе»-«фронтире», что лежит в основе культуры Соединенных Штатов, некоторых стран Южной Америки и Южной Африки. К 1890-м гг. австралийские писатели, поэты и художники уже заявили, что национальный характер был выкован в Глуши дикой природы и что австралийский «новый человек» исповедует киплинговскую смесь колониальных доблестей: «осси» — прирожденный демократ, великолепный спортсмен, сардоничный остроумец, привыкший полагаться на свою силу и смекалку, не обремененный премудростями образования и закоснелыми социальными традициями. А самое главное, австралиец верит своим друзьям-приятелям, которых с ним связывают почти что магические узы верности. Этот образ пережил десятилетия и трансформировался то в отважного золотоискателя, то в то в бесстрашного солдата, павшего в боях на Галлипольском полуострове.
У этого национального мифа имелся один явный изъян: в его орбиту никоим образом не была включена женщина. А роль женщины в жизни на «фронтире», или в искусстве, или на производстве в военное лихолетье как-то замалчивалась, так что в 1950-е гг. Австралия считалась чуть ли не самой сексистской страной. Худшим олицетворением этого грубого «мужецентризма» был так называемый «окер» — любитель пива с отвислым брюхом, скудоумный и хвастливый провинциал-горлопан, который весь вечер просиживал с приятелями в пивной, пока его «баба» нянчила дома детишек. Барри Хамфриз высмеял этот тип в образе Базза Маккензи, простачка-туриста, всегда готового залить за воротник. Пол Хоган начинал свою актерскую карьеру на телевидении, с юмором играя таких вот «океров» в шортах и майке, чей образ позднее перевоплотился во всемирно знаменитого «Крокодила»-Данди. И все же иностранцев, приезжающих в Австралию в надежде найти здесь «последний оплот неподдельной мужественности», ждет разочарование.
Как и традиционный австралийский расизм, сексизм в процессе общей либерализации нравов в 1970-е гг. постепенно ушел в прошлое. В наши дни австралийцы скорее посмеиваются над старомодным «окером» (как гласит старая шутка: «Что австралиец считает любовной прелюдией? „Эй, любимая, ты ещё не спишь?“) И до сих пор в ходу ядовитые насмешки иностранцев. Как писал один американец другому: „Ты должен тут побывать. Мужики грубые, как кусок картона, зато женщины изумительные!“ Австралийки всегда отличались сильным характером, возможно, даже более непреклонным и независимым, чем мужчины, привыкшие громогласно похваляться этими добродетелями — но на то их вынуждала суровая жизненная необходимость. Вот почему в последнее время они без труда заняли лидирующее положение во многих областях. И все же, как и в других западных странах, австралийские женщины до сих пор ещё мало представлены в политической жизни и в высшем менеджменте.
В то же время бурным цветом расцвела гей-культура — особенно в Сиднее. В 1960-е гг. агенты-провокаторы Бампера Фаррелла коррумпированного начальника полиции нравов — залавливали „голубых“ в общественных туалетах на площади Мартин-Плейс. Сегодня в Сиднее община геев многочисленнее, чем в Сан-Франциско, а ежегодный парад „голубо-розовых“ является самым массовым в стране общественным мероприятием и собирает до 600 тыс. зрителей, глазеющих на причудливо разодетых трансвеститов и лесбиянок, восседающих на „харлеях-дэвидсонах“. Ничего не скажешь: Австралия и впрямь стала одной из самых толерантных стран в мире — чудесная метаморфоза по сравнению, скажем, с 1956 г., когда директор Сиднейского симфонического оркестра сэр Юджин Гуссенс был вынужден с позором бежать из страны после того, как таможенники обнаружили в его багаже порнографическую литературу.
Австралийские мечты. Возможно, самый дорогой сердцу австралийца миф гласит, что Австралия искони была самым демократическим обществом на свете, так как суровая жизнь на „фронтире“ — границе между цивилизацией и дикостью — и удаленность от Старого Света естественным образом заложили в сознание австралийцев идеи равноправия.
Ну и конечно, все внешние проявления этого исконного демократизма налицо. Официант до сих пор может обратиться к вам „приятель“. Таксист возмутится, если вы сядете на заднее сиденье, а не справа от него (в знак вашего социального равенства). Государственных деятелей, даже премьер-министров, газеты называют запросто по имени. Но у австралийского эгалитаризма есть и оборотная сторона и называется она „синдром мака-переростка“: национальная нелюбовь к особо отличившимся и горячее желание принизить выскочек. Но является ли Австралия бесклассовым обществом? В сущности нет. Тут, может быть, не увидишь как в Англии четких социальных барьеров или, в отличие от Америки, неравенство тут не бросается в глаза, но между различными социальными группами существуют глубокие межи в смысле имущественного положения и экономических возможностей. И многие полагают, что эта пропасть расширяется.
Как утверждают социальные критики, великая мечта первых поселенцев, видевших в Австралии обещание „тысячелетнего Рая“, терпит крах. Австралийским правителям совершенно случайно удалось избежать исторических ошибок Англии и США и обеспечить своим гражданам довольно высокий уровень социальной справедливости. Но постепенно австралийцев обуяла страсть к материальным благам и им уже отнюдь не свойственно убеждение, что наименее слабым членам общества следует гарантировать надежную социальную защищенность. Один из величайших историков Австралии Мэннинг Кларк перед смертью в начале 1990-х гг. весьма нелицеприятно отозвался о своих компатриотах. „Ядовитое дыхание Маммоны разнеслось над австралийским континентом“, возвестил он, повторяя интонации Ветхого завета. „В эпоху руин мечты человечества оказались развеяны в прах“.
Но только не думайте, что вам удастся обсудить эту проблему с местными жителями. В погожий солнечный день все с раннего утра на пляже…
ЖИЗНЬ В БУШЕ
Два жителя небольшого поселка выиграли в лотерею солидный денежный приз. Репортер местной газеты взял у обоих интервью и спросил у каждого, что тот намерен делать с выигрышем. Первый — бизнесмен — сказал, что купит новый автомобиль, проведет отпуск в Европе, а оставшиеся деньги вложит в дело. Другой — фермер — ответил: „Не знаю: наверно, буду продолжать горбатиться на своей ферме, пока бабки не кончатся.“
— Старый сельский анекдот.
Многолетние засухи, библейские наводнения, устрашающие пожары в буше — те же самые стихийные бедствия, что некогда обучили кочевников-аборигенов искусству выживания в австралийской пустыне, белым фермерам создали адские условия жизни. И все же, несмотря на постоянную угрозу банкротства, никто не сдался. Они вцепились в свою землю железной хваткой, находя поддержку в только им присущем чувстве черного юмора и утешение в пивной по субботним вечерам.
Сельская Австралия — её иногда называют „К Западу от Водораздела“, „Буш“, „Изнанка Бурка“, „За Черной Топью“ или „Малга“ — в каком смысле является примером типичного мифа о „перевернутом мире“. Хотя большинство австралийцев-горожан пробуждаются утром, чтобы провести день в офисе или на фабрике, многие из них лелеют заветную мечту хоть разок потопать по „тропе Уоллаби“ (этот старинный маршрут связывал соседние овцеводческие фермы) со своим узелком-„свэгом“ на плече да в компании преданной овчарки.
Разумеется, они бы никогда в жизни не отправились в эту Глушь, даже на выходные — а коли кому-то из их знакомых придет в голову эта шальная мысль, они с жаром начнут его отговаривать. Если чужеземец выскажет желание пожертвовать комфортом и красотами Сиднейской бухты ради прогулки по склонам Брокен-Хилл или Калгурли, его сочтут едва ли не сумасшедшим. Аргументы для отговорок типичны: там нечего делать, ты заболеешь, твоя машина сломается или застрянет, в тамошних редких барах и сортира-то приличного нет — удобства на улице, и ещё — там тучи комарья и мошкары. В пивных одна деревенская пьянь, хвастуны-балагуры, косорукие повара только и умеют что жарить котлеты, да стаи бешеных собак.
Бывает, что все так и есть, как описано выше, но такое встречается не так часто, как в старые времена. Писатель Дональд Хорн, заново пройдя по маршруту своих былых скитаний в буше, обнаружил, что „неподдельное убожество“ провинциальных городков, увы, остается лишь смутным воспоминанием. В тамошних пивных ему не только подавали пиво из холодильника, но и залы были оборудованы кондиционерами…
Шизофренические мотивы. Свойственные австралийцам романтизация буша, с одной стороны, и активное его неприятие, с другой, восходит к поэту и прозаику рубежа XIX–XX вв. Генри Лоусону, одному из героев народной литературы.
После трудного детства на золотых приисках в западной части Нового Южного Уэльса Лоусон возвращался в буш словно для того, чтобы подлить масла в огонь своей ненависти к нему. Ему были ненавистны нескончаемая сероватая зелень эвкалиптов, монотонная безнадега сельской жизни в любое время года и в сезон дождей и в засуху. Лоусон проклинал зной по дороге в Хангерфорд, и „треклятых мух“, и воров-политиканов, и алчных хозяев, и заносчивых скваттеров, и жестоких полицейских. Он, правда, любил „сельских бойцов“, первых тред-юнионистов, и великую традицию мужской верности — приятельского братства перед лицом дикой природы.
В своих стихах, как в балладе „Мне наплевать“ (1899) Лоусон внушает горожанам панический страх перед жизнью „там в Глуши“:
Но сельчане считали книги Лоусона своими. Ведь как никак его лучшие вещи были написаны ещё в ту пору, когда семьи первых фермеров-поселенцев вели суровую, полную лишений жизнь, ютясь в сложенных из валунов хижинах без воды, и лишь редкие караваны афганских верблюдов были единственным связующим звеном между жителями материковой Глуши с шумными прибрежными городами.
Спившись, Лоусон умер в Сиднее в 1922 г. в полной нищете, но созданный им образ буша глубоко проник в сознание горожан. На тропе Уоллаби давно уже не увидишь настоящего „свэгмена“ (бродягу), и самолеты сменили гужевую повозку. А с пришествием холодильника пищевой рацион обитателя буша уже не ограничивается консервированной тушенкой и супом из кенгуриных хвостов. И тем не менее австралийские горожане по-прежнему склонны думать, что и сама сельская Глушь и её 170-тысячая армия фермеров, так и осталась „замороженной“ в 1890-х гг. На самом деле, как и в других индустриально развитых странах, австралийские фермеры сегодня заняты в современном полностью механизированном агробизнесе, используя для выгона стад вездеходы и даже вертолеты, а многие имеют личные самолеты и ведут хозяйство с помощью персональных компьютеров, модемов и факсов.
Еще одни предрассудок связан с цветов кожи ковбоев. Лучшие из них всегда были чернокожими (хотя вплоть до 1960-х гг. им платили вполовину меньше, чем белым скотоводам). Сноровистые и трудолюбивые аборигены, которых нанимали пастухами, сторожами, перегонщиками стад, стригалями, внесли большой вклад в процветание сельской Австралии, особенно в Северной Территории и в Западной Австралии. А после недавнего получения земельных прав аборигены начали быстро скупать скотоводческие фермы и теперь сполна наслаждаются обретенной независимостью.
Сельский образ мышления. Несмотря на все перемены в повседневной жизни, аграрная Австралия по-прежнему разительно отличается от Австралии городской. И чтобы понять эту разницу, сегодня не обязательно бродить со „свэгом“ по сельским проселкам. Или предпринимать долгое путешествие в пустыню Дед-Харт, где на 500 миль вокруг единственным социальным учреждением является одинокая пивнушка с теплым пивом в бочке и печальным эму в вольере за сеткой. Это становится ясно в любом поселке с домами в полуколониальном стиле — типичном для сельских районов страны — где без каких-либо усилий воображения вам покажется, что его жители сошли со страниц книг Генри Лоусона.
Многие прежние стереотипы о немногословных, дружелюбных и щедрых сельчанах до сих пор соответствуют действительности. Обитатель буша, к примеру, всегда готов прийти на помощь, чего, впрочем, чужак не всегда заметит под маской озорной зловредности. Так, на вопрос о том, как проехать туда-то и туда-то, очень часто можно услышать ответ: „будь я проклят, если знаю“. Но далее как правило следуют довольно пространные разъяснения, по какой дороге следовать и где сделать поворот. Австралийцы никогда не направят туриста по заведомо неверному маршруту, потому что заблудившийся в Глуши путешественник может легко погибнуть — либо от лесного пожара, либо от жажды.
Так что при неизменной суровости жизни в Глуши, не стоит удивляться тому, что житель буша весьма немногословен, или что когда он „вещает байку“ монотонным гнусавым голосом, его исповедь не имеет отношения к собственным успехам. Самыми излюбленными темами для разговора является тупость овец, коварство слепней, идиотизм овчарок. Во многих „байках“ недругам обычно не шибко везет. „Ну а опосля того, как он перевел стадо овец через брод да спас хозяйскую дочку от наводнения, этот болван свалился с лошади и сломал себе шею. О многом говорит, верно?“
В Глуши некоторые вещи остаются вечно неизменными.
МУЛЬТИКУЛЬТУРНОЕ ОБЩЕСТВО
Когда после переписи населения в 1939 г. выяснилось, что население Австралии на 98 % состоит из англо-кельтов, местные газеты восторженно заявили, что Австралия — самое „британское“ государство на свете. В этом моноэтническом обществе странным диссонансом звучал лишь гортанный говорок „новых ребят“ из Ирландии и Шотландии, самым экзотическим блюдом местной кухни был йоркширский пудинг, а в рождественский вечер, невзирая на тропический зной, граждане закатывали традиционный, в духе Диккенса, ужин с ростбифом или жареной свининой.
Но все это переменилось после 1945 г., когда в Австралии стала осуществляться амбициозная — и оказавшаяся весьма успешной — иммиграционная программа. Поначалу в страну ехали главным образом выходцы из Средиземноморья и балтийских стран, а в 1970-е гг. — уже буквально со всего света. За время этой программы Австралия стала второй родиной для 5 млн. переселенцев из почти 200 стран мира. 25 % современного населения Австралии являются мигрантами или детьми мигрантов, из них половина — неевропейского происхождения. Более 40 % сегодняшних иммигрантов прибывают из Азии, в то время как доля выходцев из Англии и Ирландии упала до 18 %.
Точно так же как в 1890-е гг. волнообразная иммиграция в Соединенные Штаты и Аргентину привела к кардинальным сдвигам в обществе, послевоенные переселенцы существенно изменили структуру и обычаи австралийского общества. Стоит вам попасть на какой-нибудь сиднейский паром — и вы наверняка сядете рядом с дочкой строителя из Афин, журналистом из Неаполя, автодилером из Таиланда или врачом из Ливана. Руководящим принципом иммиграционной политики государства, да и всего общества в целом, стал „мультикультурализм“ — терпимость и уважение ко всем культурам и народам.
Но хотя в Австралии построено мультикультурное общество, примирение требований и чаяний столь разнородного населения остается задачей нелегкой и весьма деликатной. Преданность своим соплеменникам всячески приветствуется, но куда важнее лояльность национальной системе правосудия и парламентаризма; населяющие Австралию народы имеют возможность изучать родной язык, но государственным языком все же остается английский. Кроме того, любые культурные обычаи, имеющие насильственный характер — например, „договорные“ браки — запрещены законом.
Закрытая дверь. Еще в конце 1970-х Австралия привечала любого подавшего прошение об иммиграции, и правительство даже финансировало переезд новых поселенцев через океан. Но в 1990-е гг. желающих переселиться в Австралию стало так много, что число счастливчиков резко сократилось. В среднем каждый год около 1 млн. чел. изъявляет желание иммигрировать в Австралию. Из них 400 тыс. подают официальное прошение. Но разрешение получают лишь 75 тыс. Из них 45 тыс. имеют в стране родственников. 17 тыс. являются специалистами дефицитных в Австралии профессий. 13 тыс. получают статус беженцев.
Цифры статистики бесстрастны, но не такова сама проблема. Иммиграция до сих пор вызывает жаркие споры в Австралии, поскольку она определяет лицо общества. Стоит ли увеличить или напротив пресечь иммиграцию? Стоит ли принимать больше беженцев? Повысить квоту переселенцев из азиатских стран? Едва ли не каждую неделю на эту тему публично высказываются видные политические деятели и ученые.
Чтобы получить разрешение на иммиграцию в Австралию, кандидату предстоит немало потрудиться. В основном это члены разделенных семей недавних иммигрантов или политические беженцы (с 1945 г. Австралия приняла 435 тыс. беженцев — что является самым высоким показателем на душу собственного населения среди других развитых стран). Все прочие кандидаты проходят экзамен на способность успешно адаптироваться к местным условиям жизни, ассимилироваться в обществе и найти работу. По таким категориям как возраст, профессиональный профиль, владение английским языком и т. п. начисляются очки.
При отборе кандидатов специальность как правило играет решающую роль, потому что наиболее квалифицированные мигранты могут внести максимальный вклад в экономику страны. Программа предусматривает привлечение в страну „молодых, талантливых и опытных специалистов“ и не дискриминирует кандидатов по этнической, религиозной или половой принадлежности.
Но так было, конечно, не всегда. В ХIХ в. в Австралии, как и в остальном западном мире, был укоренен расизм, и первые английские поселенцы со страхом взирали на тьмы и тьмы азиатов, затаившихся к северу от пустынных просторов континента. Британские империалисты опасались вторжения китайцев, профсоюзные вожаки боялись, что хозяева пригонят сюда толпы дешевой рабочей силы из Азии, и в стране возникнет аграрная экономика, как на Юге Соединенных Штатов (в программе достаточно прогрессивной Австралийской лейбористской партии первым пунктом значились ксенофобские лозунги и лишь вторым пунктом шли социалистические требования). Когда в 1901 г. Австралия была провозглашена государством, ни у кого не возникало даже тени сомнения, что на повестке дня стоит вопрос о сохранении этнической чистоты общества. И принятие печально знаменитой политики „Белой Австралии“, закрепленной законом об ограничении иммиграции, стала одним из первых мероприятий новорожденного парламента. Этой политике в течение многих десятилетий было суждено определять судьбы иммигрантов и лишь в 1973 г. этот закон был формально отменен.
Новые австралийцы. Итак, первые небританские иммигранты, переселившиеся в Австралию в 1950-1960-е гг., прибыли из Европы — в основном из Греции и Италии. В то время прибыло около 275 тыс. так наз. „новых австралийцев“ — впрочем, теперь они уже стали „старыми австралийцами“. Около 5 % нынешнего населения страны — итальянского происхождения, а Мельбурн считается третьим по величине „греческим“ городом мира.
Но „европейское вторжение“ имело и свои драматические стороны: многие англо-австралийцы предупреждали, что „макаронники“ с их чесноком, кинжалами и вдовами в черном сметут привычный и правильный австралийский образ жизни. И как же правы оказались пророки! Но попробуйте сегодня лишить австралийцев капуччино, лазаньи или греческой таверны — они поднимут вопль! Гости оказались трудолюбивы до умопомрачения. В 1960-е гг. во всех точках общепита орудовали выходцы из Южной Европы. Их трудовой раж вызывал разное отношение: многим импонировала их работоспособность но многие „англо-австралийские туземцы“ выражали негодование.
Типичной для этой волны иммиграции является судьба Терезы Купри, которая в 1970 г. девочкой-подростком приехала в Австралию вместе со своими родителями из Италии. Два года семья Купри ждала разрешения покинуть родной Неаполь и устремиться к далекому южному континенту. Когда разрешение было наконец получено, оказалось, что не для всех членов большой семьи есть места. Пришлось разделиться: старшие дети, в том числе и Тереза, отправились в дальний путь с отцом, а через полгода остальные с матерью последовали за ними.
Семья заплатила всего лишь 50 долл. за проезд (полную стоимость проезда финансировало австралийское правительство) и в Сиднее их разместили в общежитии барачного типа. Через три дня после переезда Тереза пошла работать на фабрику. Она вспоминает, как её поначалу обзывали всякими презрительными кличками. Невыносимые условия труда и низкое жалованье вынудили её искать другую работу, и она устроилась воспитательнице в яслях. Там она проработала пять лет, выучила английский и с тех пор имеет постоянную работу.
Со своим мужем Джонни — он тоже итало-австралиец — Тереза владеет популярным итальянским рестораном. Родители, братья и сестры Терезы живут в собственных домах, а дети Терезы уже имеют собственный бизнес. Для неё и её детей тяжкий труд дал свои благие плоды, несмотря на то, что по приезде они ни слова не говорили по-английски и были вынуждены познать нищету. Хотя итальянские иммигранты поддерживают тесные связи со своей общиной, у Терезы и Джонни нет времени на хождение в гости к соседям-соплеменникам. Их связь с итальянской общиной ослабла. Они прочно „вросли“ в австралийское общество, и их дети даже не говорят по-итальянски.
Нация полиглотов. Даже в прошлом веке Австралия все же не была монокультурной страной. Во время золотых лихорадок 1850-х гг. сюда приехало немало китайцев. В виноградниках Южной Австралии в 1840-х гг. обосновались силезцы — в здешних долинах до сих пор сохранилось тевтонское влияние в архитектуре, искусстве и местных фольклорных праздниках. Далекий Брум на краю Западной Австралии некогда кишел японскими ловцами жемчуга. Но эти национальные анклавы все же были исключением — вплоть до мультикультурного бума 1970-х гг., когда страна широко распахнула свои двери в большой мир, главным образом — в Азию. К началу 1990-х гг. треть всех иммигрантов составляли азиаты, и их удельный вес будет расти и дальше.
Типичным представителем новой волны иммиграции является Джон Лам, в 1979 г. приехавший из Вьетнама воссоединиться со своими дядькой и теткой (он стал одним из 100 тыс. беженцев из Юго-Восточной Азии). Первые два месяца после прибытия Лам жил в общежитии, еженедельно получая пособие в 36 долл., а также бесплатную еду и одежду. После этого он переехал в дом к дяде, получил работу на кухне, а потом стал барменом. Теперь он хорошо говорит по-английски, у него свой дом, где он живет вместе со своими братьями и сестрами. Он получил австралийское гражданство.
Для других иммигрантов смена культуры происходит куда тяжелее.
„Первые две недели я страшно скучал по родине, вспоминает Уильям Хо, переселенец из Гонконга. Страна была совершенно чужая, знакомых у меня тут не было. Мне пришлось начинать жизнь заново“. В Гонконге Хо был менеджером ресторана, но в 1981 г. он приехал в Австралию, куда его „сманил приятель“ — шеф-повар. Он узнал, что владельцу лучшего в Австралии китайского ресторана срочно требуется менеджер. По его наводке Хо написал в Австралию письмо и вскоре получил от будущего работодателя приглашение и подъемные. Все дело заняло пять месяцев.
Несмотря на малоудачное начало, Хо быстро адаптировался к новым условиям и вскоре новая жизнь уже не казалась ему беспросветной. И все же Хо не переболел ностальгией, он по-прежнему считает, что лучшие рестораны мира находятся в Гонконге.
Иные способы иммиграции. Некоторое количество переселенцев прибывают по программе „Умелый бизнесмен“. Кандидаты должны иметь 500 тыс. долл. для первоначального инвестирования, желание и возможность открыть свое дело и быть „хорошим человеком“. По этой линии желающие попросту могли себе „купить“ иммиграцию и частенько таким путем в Австралию попадали недостойные субъекты, однако с недавнего времени правительство пересмотрело правила въезда по этой программе и теперь основной упор сделан на деловой опыт и перспективность бизнес-плана кандидата.
Другим популярным каналом иммиграции можно назвать въезд по „эротической визе“. Тысячи австралийцев нашли себе жен — иностранок и привезли их домой. Этих женщин, которые пополняют старую гвардию „импортных жен“, часто называют „невестами по почтовому заказу“ (брачные агентства рекламировали своих кандидаток из Таиланда, Филиппин и Малайзии в австралийских газетах и потенциальные женихи выбирали их только по фотографии). Во многих этнических группах, от итальянцев до арабов и индийцев, чьи члены предпочитали вступать в брак с представителями своей национальности, уже давно применяется метод „почтового заказа“ будущих супругов со старой родины.
Для „заочных“ невест Австралия и их новые супруги могут стать либо подарком судьбы, либо проклятьем. Новые поселянки нередко оказываются в отдаленных сельских районах страны или выходят замуж за людей, не способных преодолеть культурный и языковой барьер, и для них жизнь на чужбине становится невыносимой. С другой стороны, молодая жена-иностранка может обрести в лице австралийца любящего нежного мужа, попасть в среду своих соплеменников и получить экономические возможности, несопоставимые с условиями её жизни на родине. Одной из таких благополучных этнических групп являются филиппинцы. Имея английский в качестве родного языка, обладая щедрым душевными качествами и трудолюбием, многие филиппинки нашли в Австралии гостеприимную вторую родину. В 1971 г. в Австралии проживало менее 1000 филиппинок. Сегодня их число достигло 20 тыс.
Наконец, для тех, кто исчерпал все возможности легального въезда в страну, существуют каналы нелегальной иммиграции. Такие „нелегалы“ часто приезжают в Австралию по туристической визе и становятся невозвращенцами. В Австралии проживает до 70 тыс. нелегальных иммигрантов, многие из которых годами оставались для государственных органов „невидимками“. Другие иммигранты презрительно называют их „выскочками“, потому что легальным переселенцам приходится ждать своей очереди по много лет. Когда же нелегалов выявляют, им остается или спешно покинуть страну, или подвергнуться депортации.
Культурный винегрет. После всех этих волн иммиграции, для 2 млн. австралийцев английский так и не стал языком домашнего общения. Многоязычное радио и телеканал — „Эс-би-эс“ (Служба специального телевещания) — в 1980-х гг. начали регулярно вести передачи на разных языках (и поскольку все телепередачи снабжены английскими титрами, они пользуются популярностью среди всего населения страны). Транслируемые во всех крупных городах, новости „Эс-би-эс“ имеют заслуженную репутацию наиболее достоверных и объективных. Многие зрители канала любят смотреть бразильские шоу-программы, израильские фильмы, китайские комедии. В наше время „Эс-би-эс“ стало, вероятно, наиболее характерным выражением культурного разнообразия австралийского быта.
В целом же, австралийский опыт иммиграции оказался одним из самых удачных в истории человечества: ассимиляция мощного потока переселенцев в обществе сопровождалась в общем незначительными конфликтами. И более того, ныне эта ассимиляция общепризнанно считается залогом экономических успехов страны. Как заметил профессор Австралийского национального университета, кстати поляк по происхождению, Ежи Зубцицки, иммиграция „стала наиболее динамичным и конструктивным фактором развития австралийского общества. Нам необходимо уживаться здесь со всеми, и без зазрения совести пользоваться талантами, трудолюбием и энергией многочисленных иммигрантов, помогающих коренным жителям с пользой реализовывать богатейший природный потенциал континента. Этническая терпимость нашего мультинационального общества основное средство в достижении этой цели“.
АБОРИГЕНЫ СЕГОДНЯ
Капитан Артур Филлип докладывал, что первыми словами, обращенными австралийскими аборигенами к его матросам, было „Варра! Варра!“ (Убирайтесь). Их отношение к непрошеным гостям ни для кого не осталось загадкой.
После почти 200-летнего соседства с европейцами австралийские аборигены остаются самой угнетенной группой населения страны. Статистика свидетельствует о печальных результатах колониального опыта: средняя продолжительность жизни аборигена на 25 лет меньше показателя для других этнических групп, детская смертность у них втрое выше, как выше и показатели инфекционных заболеваний (гепатит) и бытовых болезней (диабет и сердечная недостаточность), уровень безработицы среди аборигенов в шесть раз превосходит средние показатели по стране, их уровень доходов вдвое ниже среднего, и большая часть аборигенов живут либо во временных жилищах, либо в домах, не отвечающих стандартным санитарным нормам. Вероятность попадания за решетку у взрослого аборигена в 16 раз выше, чем у его белого ровесника.
Но несмотря на двухвековое угнетение, уцелевшие 260 тыс. аборигенов в том числе и 27 тыс. островитян в проливе Торреса, относящихся к другой расе — сохранили чувство культурной идентичности и почти болезненную гордость своими древними традициями. Сегодня аборигены обладают развитым политическим самосознанием, сложившимся в отчаянной борьбе за основные социальные права и свободы, которых они были лишены вплоть до начала 1970-х гг. Благодаря недавним реформам, аборигены теперь получили тот общественный статус, который позволит им с успехом преодолеть социальное неравноправие.
Колониальное проклятие. Нынешнее положение аборигенов прямое следствие их трагической истории. Британские поселенцы, в 1788 г. прибывшие к далеким австралийским берегам, не утруждали себя попытками вникнуть в суть кочевого образа жизни аборигенов или их магической привязки к племенными территориями. Белые визитеры считали, что миграции аборигенов по безжизненным пустыням бессмысленны и бесцельны. Поэтому „Южная земля“ terra Australis — и была объявлена terra nullius — т. е. необитаемой пустыней, которую можно было заселять без излишних колебаний.
Заселение древней земли белыми пришельцами имело разрушительные последствия для аборигенной культуры, которая на протяжении 50 тыс. лет смогла уцелеть и приспособиться к более радикальным геологическим и климатическим переменам. По мере прибытия все новых и новых партий белых чужаков аборигенные общины изгонялись со своих исконных земель, что приводило к разрушению устоев традиционной культуры и общинной жизни. Массовые убийства коренного населения стали обычным делом в колониях. Исчезли целые племена, и их язык остался жить лишь в сохранившихся географических названиях. Как и в Америках, завезенные из Старого Света эпидемии выкосили сотни и тысячи туземцев. Численность аборигенов, в 1788 г. составлявшая 300 тыс. чел., к началу ХХ в. сократилось до 60 тыс. А свидетельства о сопротивлении аборигенов жестокостям белых захватчиков сопротивлении яростном, но безнадежном, ибо „быстрому огню“ английских ружей чернокожие воины могли противопоставить лишь деревянные копья и бумеранги — вычеркивались из учебников истории (в далеком Кимберли в Западной Австралии вооруженные стычки продолжались вплоть до 1920-х гг.).
Колониальные власти не желали предоставить аборигенам права на самоопределение. В середине прошлого столетия бюрократы и миссионеры стремились уберечь аборигенов от влияния, как они полагали, превосходящей их англосаксонской цивилизации. Причем делалось это с самыми добрыми намерениями: доброхоты были убеждены в природной ущербности местных „дикарей“. Самым драматичным событием в истории этого „миссионерства“ было насильственная высылка тасманских аборигенов на о. Флиндерс в Бассовом проливе в 1830-е гг. Переселение было организовано „благодетелем“ аборигенов Джорджем Огастесом Робинсоном, желавшим спасти их от притеснений и жестокости фермеров и солдат (у последних выработалась привычка стрелять в аборигена при первом его появлении). Но согнанные со своих родных территорий и попавшие на неизвестный и неприветливый остров, вынужденные носить европейское платье и есть крахмалистую английскую пищу, аборигены один за другим вымерли. Последний тасманиец Труганини умер в 1879 г. По всей Австралии разыгрывались подобные трагедии: аборигенов изгоняли с общинных земель, заставляли селиться рядом с другими племенами, чуждыми им по языку и обычаям.
С расцветом овцеводства и животноводства в середине XIX в. фермеры стали остро нуждаться в расширении пастбищных земель и формы „защиты“ коренного населения приобрели ещё более суровый характер. В Глуши была создана система, напоминавшая южноафриканский апартеид: аборигенов расселили по резервациям и ущемили в правах. Когда в 1901 г. был провозглашен Австралийский Союз, аборигенам не дали избирательных прав: их сочли вымирающей расой без будущего.
Поделиться книгой: