Теперь вот какие дела: вчера получил 2 письма. Первое от Милюкова, с статьей в "Le Nord". Послано было в Семипалатинск, от 5-го июня, и, по распоряжению моему, при отъезде из Семипалатинска, переслано мне в Тверь. Таким образом я получил его только вчера. Прошу тебя, милый мой, напиши мне, как зовут Милюкова по имени и отчеству; я забыл. Мне очень хочется ему как можно скорее ответить. Второе письмо, полученное мною тоже вчера и тоже через Семипалатинск, было письмо из редакции "Русского вестника". Каково! Послано из Москвы 15-го июня. Смысл моего письма в "Вестник", отосланного через тебя, с укорами и условиями - таким образом исчезает, но не совсем. Вот что они пишут. Пишет какой-то их factotum, помощник редактора или тому подобное (подпись письма я никак не мог разобрать), но только не Капустин и не Леонтьев (оставленные Катковым в виде редакции). Этот господин пишет мне, (1) что он "по поручению редакции "Русского вестника" уведомляет меня (во-1-х) что 3/4 романа моего получены". Эх, когда уведомили. Я положительно писал, что 15-го выезжаю в Тверь. А они только 15-го письмо пустили! Далее: что "рукопись моя получена в редакции в минуту отъезда Каткова за границу, так что уж он из-за границы прислал распоряжение" (но не ответ на письмо). Всё это неправда. По известию от Плещеева ясно, что он получил мое письмо и рукопись не в минуту отъезда, а за несколько дней. Далее: Катков распорядился, чтоб мне высланы были 200 руб., но редакция, дескать, не решается, ибо, так как я сам писал, что 15-го июня выезжаю из Семипалатинска, то, следственно, деньги не застанут уже меня в Семипалатинске, и потому просят прислать верный адресс. Во-1-х, им положительно написано было, что я выезжаю в Тверь и никуда больше; - вот и адресс; а во-2-х, к какому же черту они послали мне письмо, когда положительно знали, что оно не застанет меня в Семипалатинске? Что за странные распоряжения! А письмо ведь, между прочим, нужное.
Затем просят прислать конец романа - и только.
Теперь что ж заключить из этого письма? Во-1-х, Катков сам не отвечает (уже на 2-е письмо мое). Ну, положим, что таким государственным людям отвечать такой мелюзге, как я, - некогда. В сторону вежливость! Но ведь я, кажется, просил уведомить положительно: сколько он мне дает за лист и даст ли 100? Положим, я ему должен, но из этого не следует, что Катков, как кредитор, получает и право единственного и бесконтрольного оценщика. Ведь это дела, как же не отвечать на это? И беспорядочно и невежливо! Теперь, по получении от тебя письма и рукописи, они не хотят даже уведомить тебя, что получили рукопись. Невежи! Положим, я извинюсь за мое письмо и извинюсь первый. Одним словом, сделаю всё, что может сделать порядочный человек; но они-то что скажут? Наконец, москвичи все такие мелочные, щекотливые и раздражительные. Пожалуй, еще скажут, что письмо мое (с упреками) надо отослать Каткову и без того нельзя ничего решать. Черт знает что такое! Хотел бы им отвечать, да не знаю что; просить у них теперь о присылке 200 руб. в Тверь невозможно. Во-1-х, рассердившись на то письмо, они, пожалуй, скажут, что теперь, после такого письма, без разрешения Каткова - нельзя. Следственно, афронт. Во-2-х) нет ответа: соглашаются ли они на 100 рублей и на условия? а без этого печатать нельзя. И потому я решаюсь не отвечать, а напишу им сегодня только вот что: что получил их письмо. Что ответ последует через уполномоченного Михаила Михаил<овича> Достоевского, который лично будет в Москве через неделю или дней через десять по своим делам.
Друг мой! Ты писал, что, может быть, от меня поедешь в Москву. Я на это и надеялся. Если поедешь, то и переговоришь с редакцией хорошенько. А если нельзя тебе будет ехать (что очень может быть), то я уж тогда прямо напишу письмо, которое мы сочиним здесь вместе с тобою. Так ли, голубчик мой? Вообще ожидаю тебя с нетерпением. Обо всем решим. Но заметь, друг мой милый: если тебе будет тяжело ехать в Москву или нельзя, то я никак не настаиваю и не претендую. Стану ли я это делать, голубчик мой!
Теперь еще просьба и великая. Вот что: у жены нет никакой шляпки (при отъезде мы шляпки продали. Не тащить же их было 4000 верст!). Хоть жена, видя наше безденежье, и не хочет никакой шляпки, но посуди сам: неужели ей целый месяц сидеть взаперти, в комнате? Не пользоваться воздухом, желтеть и худеть? Моцион нужен для здоровья и потому я непременно желаю купить ей шляпку. В здешних магазинах нет ничего, шляпки есть летние, гадкие, а жена хочет осеннюю, расхожую и как можно дешевле. И потому вот какая моя убедительнейшая к тебе просьба. Пошли или сам зайди к m-me Вихман и, если есть готовая, купи, а нет, закажи. Шляпка должна быть серенькая или сиреневая, безо всяких украшений и цац, без цветов, одним словом, как можно проще, дешевле и изящнее (отнюдь не белая) - расхожая в полном смысле слова. Другую хорошенькую зимнюю шляпку мы сделаем после. А теперь только что-нибудь надеть на голову, не простоволосой же ей ходить? Если m-me Вихман скажет, что шляпки летние, а осенних фасонов еще нет, то закажи осеннюю и пусть она сама сделает какой угодно осенний фасон, хоть прошлогодний. Без украшений, дешевле, но как можно изящнее. У нас в Семипалатинске была расхожая шляпка в 9 целковых (то есть здесь в 5), но до того изящная, что годилась графине.
Ради бога, брат, не откажи. Продам тарантас - деньги отдам тотчас. Есть у Вихман ленты (мы здесь видели образцы от Вихман же) с продольными мелкими полосками серенькими и беленькими. Вот таких бы лент к шляпке. Жаль, что не могу прислать образчика. Если можно - привези шляпку с собою. Если же нет - закажи, и, когда будет готова, пусть отправят по железной. Но чтоб она тебя не задерживала в Петербурге.
Голубчик мой! Не досадуй на меня за мои просьбы! У меня у самого голова кругом идет. Прощай! Обнимаю тебя и всех твоих. Жена тебе кланяется. Коле также. Милюкову поклон.
Если б роман в "Современник", то у меня бы, за уплатою тебе 200 руб., была бы 1000 сереб<ром>, а теперь в "Вестнике" останется не более 600. Что делать. Для меня 600 - ничто. Нужды-то велики! Подумаем-ка вместе, как достать денег.
И не думай, чтоб я подделывался, чтоб тебе 200 не заплатить! Непременно заплачу! Я так хочу - и заплачу!
(1) было: уведомляет меня
152. M. M. ДОСТОЕВСКОМУ
25 августа 1859. Тверь
Сейчас получил я, голубчик мой, твои два слова и спешу тебе ответить тоже на лету, двумя словами (почта отходит, 2-й час). Вчера я писал тебе и уведомлял о письме "Русского вестника". Письмо же, присланное тебе (и которое я сейчас имел удовольствие прочесть), - удивительно! Ни одного слова ясного, не приняли условий - каких именно! Все были чрезвычайно легки. 2-е) На одной странице себе противоречат: то твердо уверены, что деньги не могли дойти до меня, то удивляются, что я ничего не упомянул о письме, посланном ими 13 августа! (1) Да как же я мог его получить, если они совершенно уверены, что денежного письма я бы никак не успел получить. Бестолково! Наконец: отвечают и оправдываются вовсе не на те пункты, о которых я просил. Я положительно просил Каткова, изложив ему мои обстоятельства (то есть выезд, безденежье и проч.), - уведомить меня: сколько он мне даст за роман, даст ли 100 руб. для того, чтоб я, человек бедный и разоренный переездом 4-х тысяч верст, мог знать, на что могу рассчитывать по приезде в Тверь. Неужели это не важный для меня вопрос? Не насущный, не самый необходимый? Следственно, меня всего более рассердило то, что Катков решительно не обратил внимания на мою просьбу, не только замедлил ответом, пренебрег моими деликатнейшими просьбами, то есть просьбами человека в крайнем и эксцентрическом состоянии, - но даже до сих пор, даже из письма их (от 13-го июня), полученного уже здесь, я не знаю, согласен ли был (2) он на 100 руб.; следовательно, я и теперь не знаю: на что я мог рассчитывать. (Заметь себе, что он не отвечал мне уже на 2 письма.) Отъезд за границу нисколько не мешал ему сказать тому же секретарю два слова, только два слова, что он, дескать, соглашается на 100 рублей, и велеть написать об этом мне тотчас же.
Теперь они делают вид, что будто бы я рассердился за то, что мне не прислали 200 руб.! Видит бог, что нет! если мне было досадно, что не прислали, так я бы ни за что не написал им такого письма с упреками, которое ты им переслал, мне просто обидно было крайне пренебрежительное ко мне поведение (3) Каткова.
Вот еще новая у меня мысль: или они очень рассердились на мое письмо, думали и надумались наконец возвратить роман; или еще штука: именно - роман им не понравился.
Если б понравился роман, то они, может быть, и согласились бы проглотить пилюлю, да не упустили бы хорошей вещи. А впрочем, кто знает, может быть, и самолюбие пересилило все остальные соображения. Теперь вот что, друг мой: я уверен, что в моем романе есть очень много гадкого и слабого. Но я уверен - хоть зарежь меня! - что есть и прекрасные вещи. Они из души вылились. Есть сцены высокого комизма, сцены, под которыми сейчас же подписался бы Гоголь. Весь роман чрезвычайно растянут; это я знаю. Рассказ непрерывен и потому, может быть, утомителен. И потому, умоляю тебя, голубчик Миша, не читай ни строчки по получении романа, а получишь приезжай ко мне и прочтем здесь, все вместе; вместе и решим, куда он годен; я же и поисправлю кое-что (то, что хотел исправить - перемена глаголов и т. д.). Некрасову же не давай теперь. Впрочем, можно их слегка предуведомить. Мы с тобой вместе согласились бы и об условиях, что с них просить?
Правда, меня ужасает, что на тебя обрушилась уплата 500; но одно утешает: что заем этот недолгий. Ведь роман стоит же что-нибудь. Непременно отдам - у меня теперь 12 целковых всех денег. Сашин подарок очень кстати. Поцелуй же ее за меня и поблагодари. Это очень мило с ее стороны, тем более что ведь она меня совершенно не знает. Тарантас не продается - нет покупщиков. Вчера писал тебе об шляпке, не забудь, ради бога, друг мой. Образчик лент для уборки шляпки. Ленты эти от Вихман из Петербурга (сказала здешняя магазинщица). Цвет же шляпки как серенькая полоска на лентах.
Вчера ночью много грустил о твоем здоровье и укорял себя, что хотел тебя послать в Москву по делам моим. Но теперь, слава богу, уж нечего делать в Москве. Ради бога, береги здоровье, и если чуть-чуть худо, то лучше отложи поездку ко мне. Но если здоровье не помешает, то, ради бога, не стесняй себя ни романом, ни шляпкой - ничем, приезжай как можно скорее.
На железной буду с четверга на пятницу и встречу тебя.
(1) ошибочно вместо: июня
(2) было: согласие ли было
(3) вместо: пренебрежительное ко мне поведение - было: пренебрежительный тон
153. M. M. ДОСТОЕВСКОМУ
19 сентября 1859. Тверь
Вчера получил твое письмо, голубчик Миша, да поздно, и потому не мог сейчас отвечать тебе. Письмо твое меня ужасно обрадовало, во-первых, потому, что я вполне один, а во-2-х, что оно пришло раньше, чем я думал. Я думал, что оно придет в субботу. Рад за тебя, что ты опять у своих и доволен. Только когда-то увидимся? Я хоть и сижу в Твери, а все-таки продолжаю странствовать, когда-то нас опять соединит судьба.
Ходил к Баранову с письмом к Долгорукому. Он мне обещал сделать всё (то есть не более как переслать письмо), но сказал, что напрасно я теперь подаю, что князя Долгорукова теперь нет в Петербурге, а в вояже он не доложит, и потому советовал отложить мне до половины октября, когда князь воротится в Петербург. Тогда и просил прийти с письмом. Рассудив, я полагаю, что это справедливо.
Тем более, что если через месяц князь будет в Петербурге, то дело сделает скоро, особенно при ходатайствах и рекомендациях, например от Эдуарда Ивановича. Так что я даже надеюсь к 1-му декабря быть у вас. И потому подождем.
О Врангеле я прочел в твоем письме с чрезвычайным удовольствием. Я так обрадовался ему. Поклонись от меня, скажи, что мне ужасно хочется его видеть и что если он приедет в Тверь, хоть на один день, то сделает чудесно хорошо. На днях ему напишу. Эдуарду Ив<ановичу> (1) напишу тоже, погодя немного. Майкову поклонись и скажи, что я не менее его люблю и помню, а если приедет, то сделает прекрасное дело; хоть на день; скажи ему, что я жду его с крайним нетерпением.
К сестрам написал.
Ты пишешь, что не застал Некрасова дома. Но вот что, друг мой: если ты и 16-го его не застал, то не опоздать бы с рукописью? Уйдет время, - и они будут другое печатать в октябрьской книжке. Надобно еще прочесть ее, а ты мне не пишешь: оставил ли у него рукопись? И передал ли ему письмо? Обещаешь писать 17-го, если увидишь Некрасова. Конечно, увидишь, и потому жду сегодня твоего письма с крайним нетерпением. NB: в сношениях с Некрасовым замечай все подробности и все его слова, и, ради бога прошу, опиши всё это подробнее. Для меня ведь это очень интересно.
Вральмана Кольку поцелуй. Котов своих тоже. Эмилии Федоровне большой поклон. Жена тоже всем вам очень кланяется. Собственно обо мне прибавить больше нечего: думаю о будущем, думаю как сесть за роман, сокрушаюсь, что много надо писать писем и мучился ужасно над письмом князю. Заказал тоже портному (да ведь это при тебе) штаны - испортил. В Твери погода дурная, а скука страшная.
Думаю я о тебе, голубчик мой. Вот ты уехал, а я ведь знаю, что мы вовсе еще не так познакомились друг с другом, как надо, как-то не высказались, не показались во всем. Нет, брат: надо жить вместе, жизнью не скорою, а обыкновенною, и тогда вполне сживемся; ты у меня один, нас и десять лет не разъединили. Не пишешь ты мне ничего о своем здоровье, а главное, что сказал тебе Розенберг? Пожалуйста, с ним советуйся. Прощай, голубчик. Обнимаю тебя, пиши, ради бога.
Твой
NB. Вспомнил твое: пиши, (2) при прощанье. Обдумываю роман, который тебе пересказывал, и вмест<е> жаль большого романа. Я думал его писать. Ах, кабы деньги да обеспечение!
Течь не запускай. Сходи к Розенбергу.
(1) было: Тотлебену
(2) далее было: мне
154. А. Е. ВРАНГЕЛЮ
22 сентября 1859. Тверь
Дорогой друг мой, Александр Егорович, хотел было не писать к Вам, но не утерпел. В самом деле, что можно писать после 4-х лет разлуки? Надобно, сначала, вновь свидеться, и как я был рад, что Вы (по словам брата) думаете махнуть сюда и повидаться со мной. Хоть на денек, бесценный Вы мой! Как бы мы переговорили! А для такого господина, который изъездил всю планету, приехать по железной дороге из Петербурга в Тверь - вздор.
Брат пишет, что Вы еще раз собираетесь в экспедицию. Это плохо, плохо для меня. Я думал, что мы уж не разлучимся, когда сойдемся в Петербурге. И потому, - можете себе представить мое нетерпение Вас видеть, хоть два дня, хоть несколько часов. Ведь у нас с Вами есть что помянуть. Много есть прекрасных воспоминаний. Хотя (1) с того времени, когда я Вас проводил из Вашей квартиры, в 10-м часу ночи (помните?) - у Вас слишком много прибавилось в жизни, но неужели же мы теперь не поймем друг друга? Мы тогда крепко сошлись. Приезжайте же. Поговорим о старом, когда было так хорошо, об Сибири, которая мне теперь мила стала, когда я покинул ее, об Казаковом саде (помните?), о бобах и других огородных растениях, об милейших Змеиногорске и Барнауле, где я после Вас бывал довольно часто... ну да обо всем! А Вы мне расскажете что-нибудь из последующей жизни Вашей; сойдемся опять и накопим еще лучше воспоминания. Будет чем помянуть жизнь на старости лет.
Что Вы теперь замышляете? Чего ожидаете и какие Ваши надежды? Что Ваш отец и все Ваши домашние? Кто заменил X.? Беда, если X. в Петербурге и имеет на Вас влияние. Но это вздор, и я дурак, что это заподозрил:
Не цвести цветам после осени.
Об Вас всё, в подробности, надеюсь услышать от Вас же самих. Надеюсь тоже, что Вы мне черкнете что-нибудь.
Если спросите обо мне, то что Вам сказать: взял на себя заботы семейные и тяну их. Но я верю, что еще не кончилась моя жизнь и не хочу умирать. Болезнь моя по-прежнему - ни то ни се. Хотел бы посоветоваться с докторами. Но пока не доберусь до Петербурга - не буду лечиться! Что пачкаться у дураков! Теперь я заперт в Твери, и это хуже Семипалатинска. Хоть Семипалатинск, в последнее время, изменился совершенно (не осталось ни одной симпатической личности, ни одного светлого воспоминания), но Тверь в тысячу раз гаже. Сумрачно, холодно, каменные дома, никакого движения, никаких интересов, - даже библиотеки нет порядочной. Настоящая тюрьма! Намереваюсь как можно скорее выбраться отсюда. Но положение мое престранное: я давно уже считаю себя совершенно прощенным. Мне возвращено и потомственное дворянство, особым указом, еще два года назад. А между тем я знаю, что без особой, формальной просьбы (жить в Петербурге) мне нельзя въехать ни в Петербург, ни в Москву. Я пропустил время; надо бы просить еще месяц назад. Теперь же князь Долгорукий в отсутствии. Я пишу Долгорукому письмо. Являлся с ним к графу Баранову (нашему губернатору) и просил его переслать князю. Баранов обещал, но сказал - когда князь воротится, раньше же нечего и думать. Князь воротится в половине октября; следовательно, до тех пор надо сидеть и ничего не предпринимать. Я, конечно, почти уверен, что мою просьбу уважат. Примеры уже были: многие из наших в Петербурге. К тому же государь беспримерно добр и милостив. Да и я, постоянно, был хорошо аттестован. Но вот чего я боюсь: затянется дело, а я живи в Твери. И потому хотел было писать к Эдуарду Ивановичу, да и напишу; хочу просить его написать или переговорить обо мне с князем Долгоруковым; тогда тот, уважив его ходатайство, не замешкает и сократит формы. Хотел было тоже просить Эдуарда Ивановича написать и Баранову, чтоб и здесь не затянули дело. Но опять берет раздумье: в каких отношениях Эдуард Иванович к князю и знает ли он нашего графа? Может быть, ему тяжело просить их, а он уж и так для меня много сделал. Письмо к Эд<уарду> Ив<анови>чу хотел отправить через Вас. (Если б только он был в Петербурге и Вы переговорили с ним лично! Это лучше бы было; но брат уже писал мне, что Эд<уард> Ив<анович> в Риге.) И потому, друг мой, посоветуйте мне что-нибудь. На Вас очень надеюсь и надеюсь, что Вы меня не покинете, особенно если Эд<уард> Ив<анович> скоро приедет. Не знаю, когда писать. Как Вы думаете? Скажите мне что-нибудь, и я Вашему совету вполне последую. (2)
Теперь о другом деле: у меня много Ваших книг, которые я привез из Сибири с собою. 2 пакета Вашей домашней переписки и Ваш ковер. Всё это надо к Вам отправить. Я надеюсь, что Вы уже получили некоторые из книг, которые я Вам отправил, еще два года назад (с Семеновым, членом Географического общества) - именно сочинения Симашко. Книги Ваши довольно хорошие. Напишите же об них Ваши распоряжения.
Ну, теперь покамест довольно. Дело за Вами. Напишите мне что-нибудь, голубчик мой, бесценный мой. Я так рад был, когда брат мне написал, что Вы зашли к нему. Я только что поручил брату разыскивать Вас в Петербурге всеми средствами. Мы с Марьей Дмитриевной все три года Вас так часто вспоминали и с каким удовольствием. Она очень желала бы Вас видеть. Все хворает. Прощайте же, обнимаю Вас.
Ваш
Здесь такой скверный, неисправный и гадкий почтамт, что я даже хотел застраховать это письмо. Но, может быть, и так дойдет. Мне по три дня задерживают письма.
Брат написал от 16 и вдруг перестал писать, а теперь уже 22-ое. Что с ним? Не болен ли? Я с нетерпением жду его письма и тревожусь.
(1) далее было начато: нас
(2) далее было начато: Если б Вы с ним вместе
155. M. M. ДОСТОЕВСКОМУ
1 октября 1859. Тверь
Дорогой мой Миша, письмо твое я получил вчера уже после того, как отправил тебе мое, с упреками. Дело в том, мой друг, что я совершенно было упал духом, не получая от тебя ничего. И потому умоляю тебя и впредь, если даже и нечего писать, - напиши просто, что нечего, и не оставляй меня в тревоге, которая еще более увеличивает скверность и безнадежность моего положения. Надеюсь, ты на меня за мое письмо не сердишься. Не сердись, голубчик, и пиши ко мне чаще.
Признаюсь, твое письмо меня удивило. Что же Некрасов? Уж не чванятся ли они? А может, и просто еще не читал. Я слышал, что Некрасов страшно играет в карты. Панаеву тоже не до журнала, и не будь Чернышевского и Добролюбова - у них бы всё рушилось. Ты говоришь, что нужно подождать и что это даже деликатнее. Но, друг мой, уже довольно ждали. И потому поезжай, пожалуйста (я тебя убедительно прошу), сам к Некрасову, постарайся застать его дома (это главное) и лично поговори с ним об участи, которую они готовят роману. Главное, узнай - на три или на две книжки они берут роман, какие именно их замечания о романе, - и, поговорив об этом, уже под конец, можно упомянуть и о деньгах. Сделай это, ради Христа, и вытяни от них последнее слово. А не поедешь сам, - может быть, никогда не дождешься его к себе, особенно если в карты играет. Надеюсь на тебя.
Теперь, голубчик мой, хочу тебе написать о том, на что я решился по зрелом соображении, я решил так: начать писать роман (большой - это уже решено) - пропишу год. Спешить не желаю. Он так хорошо скомпоновался, что невозможно поднять на него руку, то есть спешить к какому-нибудь сроку. Хочу писать свободно. Этот роман с идеей и даст мне ход. Но чтоб писать его, - нужно быть обеспеченным. Запродать его вперед и на это жить самоубийство. Это значит взять 100 или 120, тогда как я, может быть, выторговал бы 150 или 200. Я сам буду своим судьей и, если роман удастся, сам положу цену. А потому нужно не запродавать вперед и писать, будучи обеспеченным. Но вопрос: где взять денег, чтоб обеспечить себя по крайней мере на год? Сообразив серьезно, - я решил непременно издать прежние свои сочинения и издать самому, а не продавать их, - разве дали бы очень много, но очень много не дадут. Слушай: положим, что сочинения пойдут медленно. Но для меня это ничего не значат. Мне нужно 120 или 150 р. в месяц. Только бы это выбрать, следовательно, они будут кормить меня. Ты спросишь: где взять денег на издание? Вот что я придумал: во-1-х, издать не вдруг, а книгу за книгой. Всего три книги. В 1-й) "Бедные люди", "Неточка Незванова" 2 части, "Белые ночи", "Детская сказка", "Елка и свадьба", "Честный вор" (переделанный), "Ревнивый муж". Всего - около 23 листов убористой печати. (1) 2-я часть: "Двойник" (совершенно переделанный) и "Дядюшкин сон". 3-я часть: "Село Степанчиково". 1-я часть, я думаю, разойдется довольно скоро. Но надо поисправить. "Бедные люди" без перемены со 2-го издания, а остальное всё в 1-й части надо бы слегка поисправить. Для этого буду просить тебя помочь мне, именно: достать все эти остальные повести 1-й части, некоторые, как "Неточка Незванова", может быть, есть у тебя, а остальные поищи и поищи поскорей, немедля, у Майкова, Милюкова и проч. Поклонись им от меня и попроси убедительно: не дадут ли выдрать из книг эти повести. Если дадут, - пришли их ко мне как можно скорее, я поправлю на печатном и, не задерживая, отошлю к тебе. Если к концу октября мы это всё обделаем и все эти повести уже будут у тебя исправленные, то 1-го ноября можно будет отдать в цензуру. Положим, цензура продержит до 1-го декабря. Тогда с 1 декабря печатать 1-й том. Где взять денег? А вот как: опять тебе поклон: возьми нужное количество бумаги для 1-й части у купца и дай от себя вексель на 6 месяцев или даже раньше. Дело в 300 рублях или немного больше. Клянусь, Миша, дорогой мой, я заплачу по векселю, который ты теперь дашь (за меня). Если не пойдет книга и не окупит даже бумагу, то из-под земли достану денег и к сроку выкуплю вексель. На тебя ничего не падет. Что же касается до типографии, то если нельзя и тут по векселю, то половину денег за типографию дам я, а другую займу у кого-нибудь (нельзя ли у Сашеньки?).
Таким образом печатанье может окончиться в январе, в половине, - и в продажу! Я уверен, что 1-й томик произведет некоторый эффект. Во-1-х, собрано лучшее, во-вторых, я напомню о себе, в-3-х, имя интересное, в-4-х, если роман в "Современнике" удастся, то и это пойдет. Между тем к половине декабря я пришлю тебе (или привезу сам) исправленного "Двойника". Поверь, брат, что это исправление, снабженное предисловием, будет стоить нового романа. Они увидят наконец, что такое "Двойник"! Я надеюсь слишком даже заинтересовать. Одним словом, я вызываю всех на бой (и наконец, если я теперь не поправлю "Двойника", то когда же я его поправлю? Зачем мне терять превосходную идею, величайший тип, по своей социальной важности, который я первый открыл и которого я был провозвестником?).
В декабре же - в цензуру "Двойника" и "Дядюшкин сон". В январе печатать, а к концу февраля (2) 2-й том выходит в свет, а за ним, почти вместе, можно и 3-й - "Степанчиково". Деньги - или в долг, или 1-й том окупит. Наконец, последние два тома (по успеху 1-го) можно даже в крайнем случае и продать. Окуплю издание, а до тех пор живу деньгами "Современника", а потом, по скупке издания, хоть и медленно будет идти, но мне всё равно: ибо на корм мой и медленной продажи достанет, а я тем временем с самого декабря серьезно сажусь за большой роман (который, если, через год, произведет эффект, то может увлечь за собою и остальные экземпляры "Собрания сочинений"). И потому теперь 1-й шаг: тотчас же отвечай мне твое мнение и немедленно, по возможности, высылай экземпляры повестей 1-го тома для поправки.
Друг мой, если ты замедлишь ответом, то знай, что мое время пропадет даром. Я ничего не буду делать (и не в состоянии делать) до окончательного разрешения, то есть одобришь ты или нет и станешь ли мне помогать? отвечай, ради бога, скорее.
Майков не был, от Врангеля получил письмо. Головинский здесь и познакомил меня разом со всем здешним обществом. Я не намерен слишком поддерживать со всеми, но с дру<зь>ями (3) невозможно. В провинции никуда не спрячешься. Это мне отчасти и в тягость. Два-три человека есть хороших. Я очень хорошо познакомился с Барановым и с графиней. Она меня несколько раз убедительнейше приглашала бывать у них запросто по вечерам. (4) Невозможно не быть у них. Она оказалась уже отчасти мне знакомою. (5) Лет 12 назад Соллогуб представил меня ей (она его кузина), тогда еще девушке, Васильчиковой.
Марья Дмитриевна кланяется. Я обнимаю тебя от всего сердца и всеми силами рад бы вырваться из Твери. В Твери мне теперь будут мешать писать.
Ради бога, голубчик мой, отвечай. Прощай, крепко целую тебя. Всем кланяйся. Береги здоровье как драгоценность. Эмилии Федоровне, Коле, Саше поклоны. Пиши чаще. А деньги бы нужны от Некрасова. Во-1-х, тебе, а во-2-х, мне. (6)
(1) далее было начато: Эта
(2) было: января
(3) письмо повреждено
(4) далее было начато: и чрезвычайно
(5) далее было начато: Я бы
(6) сверху на 4 странице незаконченная фраза: Если б не сам
156. M. M. ДОСТОЕВСКОМУ
2 октября 1859. Тверь
Любезный брат, еще раз пишу к тебе и умоляю: ради бога, съезди к Некрасову сам, добейся того, чтоб застать его дома, и кончи с ним мое дело. Мне деньги нужны, очень нужны и именно вся сумма, на которую я рассчитывал, то есть 500 р. сереб<ром>. Ведь обещался же он дать вперед 1200 за 10 печатных листов, из которых 700 определены сейчас же тебе, а 500 мне. Теперь же мне эти 500 нужны до крайности. Не откажи мне, голубчик мой, - ты, на которого только я и могу надеяться. Прошу тебя. Главное, наконец, и то, что ты разрешишь мое положение.
Я писал к тебе вчера об издании моих сочинений. Займись и этой идеей и, ради бога, помоги мне. Ты один можешь спасти меня. Немного старания с твоей стороны, и всё могло бы уладиться.
Положение мое здесь тяжелое, скверное и грустное. Сердце высохнет. Кончатся ли когда-нибудь мои бедствия и даст ли мне бог наконец возможность обнять вас всех и обновиться в новой и лучшей жизни!
Не буду писать тебе никаких подробностей о здешнем житье моем. Эти же два слова пишу единственно для того, чтоб еще раз напомнить тебе об Некрасове и кончить с ним поскорее. Ради бога, сделай это и уведомь меня сейчас же, как можно скорее. До тех пор я буду в страшном беспокойстве.
Прощай, друг мой милый, на тебя вся надежда моя. Успокой меня скорей.
Твой
Р. S. Сейчас получил от тебя твое вчерашнее письмо. Благодарю за известия. Но вот в чем беда: что от Некрасова до сих пор никаких нет известий. Ради бога, не медли. Дело важное. Не затягивай его. А деньги 500 р. мне до крайности нужны. Ради бога, поспеши.
Врангелю я завтра пишу, также и Эдуарду Ивановичу. Ты обо мне думаешь, - благодарю. Ты знаешь сам, как ты мне дорог. Оторвался бы от всего и бежал бы к вам. Отвечай, ради бога, скорее. Ты один у меня.
157. Э. И. ТОТЛЕБЕНУ
4 октября 1859. Тверь
Милостивый государь Эдуард Иванович,
Еще раз обращаюсь ко всей снисходительности и доброте Вашего сердца. Простите меня за новую просьбу. С тех пор как Вы, приняв участие в судьбе моей, сделали для меня столько добра и дали мне возможность начать новую жизнь, - с тех пор я смотрю на Вас как на моего избавителя в тяжелом положении моем, которое и до сих пор еще не кончилось. Я наконец вышел в отставку, которая, не знаю почему, тянулась полтора года. Страдая падучей болезнию, я проехал с женою и с пасынком моим 4000 верст и поселился покамест в Твери. Но положение мое почти не улучшилось. Позвольте, благороднейший Эдуард Иванович, объяснить мне Вам это положение и простите мою новую просьбу, с тою же добротою, с тем же великодушием, как и три года назад, когда Вы спасли и воскресили меня, - чего я никогда не забуду.
Уезжая из Сибири, я надеялся, что по приезде в Россию, скоро и без затруднений, достигну возможности жить в Петербурге. Так как я знал, что для въезда в Петербург я должен буду просить позволения, то и решился покамест остановиться в городе Твери. И вот я уже полтора месяца здесь и не знаю, чем и когда кончатся все затруднения. Между тем мне нет никакой возможности не жить в Петербурге. Я болен падучею болезнию; мне нужно лечиться серьезно, радикально. Меня обнадежили, что припадки моей болезни еще могут быть совершенно вылечены; если же не буду лечиться, то я погибну. Я знаю, что такая болезнь, как моя, - болезнь трудная, не только для обыкновенного доктора, но даже и для доктора-специалиста по этой части. Доктора же губернские, сколько я присмотрелся к ним, двух разрядов: или молодые, только что выпущенные из университетов, или старики, люди достойные всякого уважения, но совершенно забывшие медицину. Лечиться у них - себя портить и мучить. Мне хотелось бы пользоваться советами ученого медика, специалиста, в Петербурге. Но и кроме болезни у меня есть другие причины, по которым мне надобно непременно жить в Петербурге, не менее важные и, может быть, еще важнее. Я женат; у меня есть пасынок; я должен содержать жену и воспитать ее сына. Состояния я не имею никакого. Я живу своим трудом и трудом нелегким - литературным. Я чрезвычайно проигрываю, имея дело с литературными антрепренерами заочно. Много уже денег потерял я таким образом. У меня есть даже и теперь дело, об издании выбора из моих сочинений, которое никаким образом не может устроиться без моего личного участия, а между тем оно могло бы меня обеспечить года на два, а при успехе и гораздо более, так что я, может быть, в первый раз в жизни, имел бы возможность, обеспечив себя, писать не на заказ, не для денег, не к сроку, а совестливо, честно, обдуманно, не продавая пера своего за кусок насущного хлеба. Я уже не говорю о всех других причинах - например, о братьях моих, с которыми я был десять лет в разлуке, Две недели тому назад я был у здешнего губернатора графа Баранова. Я изложил ему всё мое дело и просил передать мое письмо к князю Долгорукому, шефу жандармов; в письме моем я прошу князя исходатайствовать мне у государя позволение поселиться в Петербурге для излечения моей болезни и для всех тех причин, о которых я сейчас упомянул. Уже многие из сосланных по нашему делу получили позволение на въезд и на жительство в столицах; и потому я мог бы надеяться. Граф Баранов принял меня прекрасно и обещал всё с своей стороны; но советовал только подождать до половины октября, потому что князя нет в Петербурге. Я знаю, что я могу надеяться; но я знаю тоже, что за формальностями дело может протянуться чрезвычайно долго. Хорошо, если ограничатся справками о моем поведении в Твери; но, пожалуй, пошлют спрашивать об этом в Сибирь. Я слышал тоже, что князь чрезвычайно мнителен в этих делах, и потому, может быть, не решится скоро доложить государю... Эдуард Иванович! Спасите меня еще раз! Употребите Ваше влияние, как и три года назад. Может быть, если б Вы сказали обо мне князю Долгорукому, то побудили бы его поскорее кончить дело. На Вас вся надежда моя. Знаю, что беспокою Вас и, может быть, очень. Но простите больному, несчастному; а я до сих пор несчастен.
Примите самое искреннее уверение в самом искреннем уважении преданности и благодарности, которыми преисполнено к Вам мое сердце.
158. А. Е. ВРАНГЕЛЮ
4 октября 1859. Тверь
Бесценный друг мой, Александр Егорович, милое письмо Ваше я получил назад тому дня три, хотел отвечать тотчас же, но задержало письмо к Эдуарду Ивановичу да и другие дела. И потому спешу написать теперь. Во-первых, дела. Прилагаю тут же письмо к Эдуарду Ивановичу. Прочтите его, запечатайте, надпишите адресс и передайте Эдуарду Ивановичу, если возможно, лично. Надеюсь на Вас во всем. Поддержите меня и попросите его за меня. Мое положение в Твери прегадкое. Я здесь сделал знакомство, между прочим с графом Барановым (губернатором). Графиня прекрасная женщина (Васильчикова урожденная), которую я встречал еще девушкой в Петербурге, у их родственника Соллогуба, о чем она мне сама первая напомнила. Она мне и тогда очень понравилась. Но несмотря на все эти знакомства, мне здесь невыносимо. Всё что я писал Эдуарду Ивановичу - справедливо до последней точки. Я страдаю и нравственно и физически, да и дела мои в запущении. И потому, бесценный мой Александр Егорович, на Вас надежда моя. Уведомьте меня, ради бога, когда передадите письмо, как его принял и что сказал Эдуард Иванович.
То, что Вы остаетесь зиму в Петербурге, меня чрезвычайно обрадовало. Действительно будет время поговорить и вспомнить прошедшее. И настанет же наконец это время, не всё же мне маяться! Известие, что X. готова опять начать, меня несколько беспокоит. Ради бога, будьте осторожнее. Кроме худого, кроме новых цепей - ничего быть не может. Да и не возвратится то, что уже давно прошло. Эта женщина должна бы знать это. Да, наконец, и лета ее. Конечно, ей вся выгода Вас опять заманить, но не Вам.
Пишете Вы мне о другой особе и о тяжких обстоятельствах. То, что Вы говорите, действительно нерадостно. Желал бы я это знать в подробности, только, уж разумеется, не на письме. На письме ничего не выйдет. Сколько я ни размышлял о Вас, голубчик мой, на днях, мне всё кажется, что Вы точь-в-точь остались такой же, как и были, то есть сердцем. Это и хорошо, а отчасти и дурно. Я так рад был за Вас, два года назад, когда Вы ушли путешествовать. Я думал, что Вам это поможет, переродит Вас. Очень рад, что с отцом у Вас лучше дела. Знаете ли, что это почти главное и что этим очень, очень нужно дорожить?
Вы пишете, что Вам нужно устроиться. Но неужели эти дела еще не решены у Вас с отцом? Боже мой, какое же, однако ж, Ваше положение? Разрешить его необходимо, но как можно мягче. Вот мое мнение. Впрочем, об этом много поговорим, и поговорим душа в душу. Вы правы, (1) говоря о моей дружбе. Никто никогда не желал Вам столько добра, сколько я. Что Ваши сестры? У меня два толстых и незапечатанных пакета Вашей домашней переписки. Разумеется, я ничего не читал. Если мне позволят приехать в Петербург, то первоначально я приеду один, без жены, и остановлюсь у брата. Пробуду в Петербурге с неделю. Найму квартиру, всё устрою и тогда уже отправлюсь за женой и за нашей, которого надо пристроить. Напишите, куда бы пристроить моего мальчика, но так, чтоб получше, где легче, где возможнее и скорее? Дайте мне совет. A propos: знакомы ли вы с Петром Петровичем Семеновым, который был у нас в Сибири, после Вас, - мой превосходный знакомый. Это прекрасный человек, а прекрасных людей надо искать. Если знакомы, то передайте ему мой поклон и расскажите ему обо мне.
Марья Дмитриевна Вам очень кланяется. Я уже писал Вам, что она очень часто Вас вспоминает. Ваш портрет постоянно у нас на столе. Прощайте, бесценный мой, посещайте брата. Обнимаю Вас. Помните Вашего друга - пишите.
(1) далее было начато: у Вас не
159. M. M. ДОСТОЕВСКОМУ
9 октября 1859. Тверь
Получил, бесценный мой Миша, твое письмо от 6-го вчера, в ту минуту, когда сам сидел за письмом к тебе. Твое письмо меня огорошило. Я отложил начатое послание до сегодня, чтоб обдумать всё здраво и хладнокровно - и хорошо сделал. Теперь я всё расположил в уме своем и сообщаю тебе мою окончательную мысль. Всё письмо это будет самое эгоистическое, об одних моих делах. Приготовься же слушать.
Во-первых, голубчик мой, на Некрасова предложение согласиться невозможно. Ты правду говоришь: всё оттого, что торгаши. Правда и то, что роман (1) им не очень понравился, или, по крайней мере, они остались в сомнении. Им не в первый раз становиться в тупик и браковать хорошие вещи. Правда, и роман не имеет внешнего эффекта. Что Некрасов (2) в сомнении, это он тонко дал знать известием, что давал читать одному из ближайших сотрудников "Современника". Но что они не находят его совсем дурным, доказывает то, что они предлагают за него деньги. За совершенную дурную вещь не дали бы нигде ни гроша.