Дзын

— Из этого — тридцать пять. А вообще, тыщ за сорок.

— Так, "дом" — улица Широкая 1. Верно?

— Верно, — согласился Костя.

— Сегодня же отправлю в РУВД. Может, к рождеству паспорт и получишь. Работать-то куда думаешь?

— Работать думаю я слесарем, — поразмышляв, ответил Крыжовников.

— Давай, — согласился дядя Василь, — селу слесари нужны. — У тебя ведь и разряд шестой.

Костя сложил по-дзэнски руки бутоном и поклонился участковому.

Когда он вышел, Семашко постучал ногтями по столу, так что вышла мелодия: "Пусть всегда будет солнце…".

— Интересно, — подумал Семашко, а мне ж тогда сколько лет?

Однако он точно знал, что лет ему пятьдесят и что воплощался он всего один раз. В селе Чушки.

А в этот момент с крыльца участка ступил на землю Крыжовников, который жил пятьдесят раз. К нему тут же кинулся радостный Бушлат, который, видимо, все время, пока Костя был в участке, пытался медитировать.

Тут с другой стороны избы хлопнула дверь и на улицу вышли школьники, которые теперь знали, как их деды боролись с французами.

Мысли мастера Златорукого

К обеду у мастера Златорукого был припасен большой бутерброд с сыром. Именно его мы бы с вами увидели, если бы заглянули в 12.30 в мысли Златорукого. Мастер, спрятав глаза за специальными защитными очками в кожухе, умело обтачивал на станке вал от трактора "Кировец". Его голова была наполовину погружена в старую шапку, которую принято назвать "ушанкой". Ее "уши" плотно облегали уши самого мастера и не пускали в них громкие воющие звуки обтачиваемой детали. Меж тем тишины в голове Златорукого не было. Ее затмевали довольно громкие размышления о прелести сыра. Особую приятность размышлениям Златорукого придавало то, что в целлофановом пакете под бутербродом с сыром помещались завернутые в газету "Труд" два огурца летнего посола.

Златорукий ловко подводил резец станка к детали, и с нее слетала тонкая витая как береста, стружка. Причем слетало именно столько, сколько надо. Ни больше, ни меньше. Стружка с железным шорохом падала на пол и лежала там большими, словно бы сырными кольцами. Вероятно, такую форму им придавала сила мыслей мастера.

Наконец, он нажал на черную кнопку с зычной надписью "стоп" и поднял очки на лоб. В этот миг Златорукий был похож на летчика Чкалова, после того как тот совершил трудный перелет через Северный полюс и опустился в американском городе Нью-Йорк.

Златорукий взял со станка целлофановый пакет и извлек оттуда жирный бутерброд с сырным запахом и сверток, на котором было написано: "Примут ли Россию в Европейское сообщество?"

— А чего ж не примут? — громко подумал Златорукий. — Нешто мы в Африке живем?

Под его пальцами газета с шорохом развернулась, открыв два небольших глубокого, осеннего цвета огурца.

Златорукий взял в левую руку соленый огурец, а в правую сырный бутерброд.

Совершенно счастливым ощущал себя в эту секунду работник слесарного дела Златорукий. В правой руке сырный бутерброд, в левой — огурец летноего посола. Чего ж еще человеку надо? От радости мастер плюнул себе под ноги.

Вот в этот-то момент и вошла фигура, окутанная оранжевой материей, словно пламенем костра — Костя Крыжовников.

Однако душевного настроя слесаря она не изменила.

Мастер дружески плюнул в пол, да так ловко, что попал в первый свой плевок.

— Обед! — крикнул он Косте и с железным хрустом откусил огурец.

Видать и внутри-то Златорукий был весь из железа.

Кричал он потому, что собственного голоса почти не слышал и думал, что разговаривает обычно, как все люди.

Чтоб не отвлекать мастера от еды, Крыжовников подошел к станку и стал вспоминать, где на нем чего включается, и что как двигается.

Увидев, что тракторный вал надо бы малость подточить, Костя надел очки и нажал на красную кнопку, под которой имелось другое сильное слово: "Пуск".

Деталь завертелась, набирая обороты. Костя медленно подвел к ней резец, и вал завизжал от страха резким металлическим голосом. Страшной силы звук прошиб даже мохнатые уши слесарской шапки и разогнал сырные мысли Златорукого. Но Костя-то, конечно, сказал про себя дзэнское странное слово "Авалокитешвара", и в голове его получилось ясная, пустая тишина. Какая бывает только в зимнем лесу.

Вот уже первая стружка, гнутая как березовая береста, слетела со станка, но тут чей-то палец снова уперся в кнопку. В ту, что имела черный, останавливающий цвет. Палец принадлежал Златорукому.

— Уши береги, — посоветовал мастер. — Оглохнешь.

И Златорукий наклонил свою голову к груди Крыжовникова, будто вслушиваясь в сердце бьющееся изнутри Кости. Так он предлагал Косте снять с себя шапку с ушами и надеть тому на голову. Сам он этого сделать, понятно, не мог, по причине огурца и бутерброда с сыром, которые к этому моменту в своих размерах сильно поубавились.

— Дак мне она ни к чему, — улыбнулся Костя. — У меня-то в голове всегда тишина.

— А мысли? — рассуждал Златорукий. — Мысли же! Значит, какая же тишина?

Тут Костя снял с шапку с головы Златорукого, приблизил к нему свою и со всей мощи крикнул в ушную раковину слесаря:

— А-а-а!!!

Что-то хрустнуло в черепе мастера. Нечеловеческий силы крик потряс его ушные перепонки, отозвался в самых дальних закоулках тела и, наконец, затих где-то в кирзовых сапогах. Затем наступило полное, абсолютное безмолвие, которое долго не тревожила ни одна мысль.

— Вот примерно такая, — объяснил Костя и нажал на станковую кнопку, покрытую красным запускающим цветом.

Несостоявшееся украшение села Чушки

На следующий день киотский монах Костя Крыжовников продолжил приобщение жителей села Чушки к религиозному учению дзэн.

Хотя этот следующий день и был субботой, в которую среди русских людей работать не принято, Костя не собирался сидеть, сложа руки. Сложа руки, он ходил по улице Широкой. Только сложены они были особым дзэнским образом, бутоном. Недалеко от сельсовета Крыжовников увидел заграждение из различного размера плашек, балок и сломанных плинтусов. Видимо, на слом пустили сарай, который раньше располагался неподалеку от сельсовета.

— Жалко голубятню! — загрустил Костя.

Ведь, раньше в сарае имелась голубятня. Да, видимо, потом она совсем одряхлела.

— А что, — подумал Костя, — не построить ли из этих палок чего?

Он взял две самые большие доски и поставил их огромной буквой "Л".

Однако гигантская буква шаталась от ветра и норовила упасть. Тогда Костя подпер ее деталью бывшего дверного косяка, и буква "Л" превратилась в гигантский треножник.

Мимо шел однорукий почтальон Кадыков. Правый рукав его почтальонской куртки был заправлен в карман, и казалось, что рука в нем все-таки есть, только он Кадыков ее все время отчего-то держит в кармане. На его правом плече имелась сумка, из которой выглядывала свернутая в трубку пачка газет.

Он задумчиво остановился возле деревянного треножника.

— Вигвам делаешь? — поинтересовался Кадыков. — Индейское народное жилище?

— Не, — ответил Костя, подтаскивая бревно к постройке, которая, как оказалось, не была индейским вигвамом.

Почтальон присел на случившуюся рядом чурку и принялся размышлять, чего-ж этот Крыжовников строит. Не шалаш ли?

— Да не шалаш ли? — спросил почтальон.

— Не, — объяснил Костя, — не шалаш.

Почтальон так задумался, что стал даже качать одной ногой. Словно подкачивал из земли в голову мысли. Но, видимо, мысли шли слабо.

Он достал из сумки газету "Труд" и стал бродить по ней глазами, пытаясь найти что-то похожее на творение Крыжовникова.

Передовицу украшала фотография с силуэтом парижской Эйфелевой башни и надписью: "Нужно ли России в НАТО?".

— Ейфелевая башня! — ахнул почтальон.

Кадыкову представилось родное село, украшенное перед сельсоветом знаменитым творением архитектора Эйфеля.

— Давай, пособлю!

Он положил сумку на пенек и одной имевшейся рукой принялся пособлять.

Через два часа балки и плинтуса кончились. В центре села Чушки стояло сооружение, разрезавшее родное небо неродными, незнакомыми очертаниями.

— Елка что ли? — с сомнением почесал лоб удивленный почтальон.

— Не, японское национальное здание. Пагода.

— Ну? — ответил почтальон, удивляясь, что одною рукою смог построить такую интересную штуку.

— Мы теперь ее под гараж пустим, — предложил он. — Или под картофельный склад. У нас давно в Чушках картофельный склад надобен.

Крыжовников задумчиво вертел в руках последнюю небольшую, но крепкую деревяшку. На конце ее было утолщение, придававшее палке сходство с посохами, которыми дрались монахи из монастыря Шаолинь.

Вдруг Крыжовников испустил боевой, восточного оттенка клич и ахнул палкой по самой большой, опорной балке пагоды. Словно раненая, она наклонилась и стала покачиваться, выбирая место, куда бы упасть. Наконец, сделав выбор, она ухнула точно в то место, где покоилась в виде военного заграждения типа "еж" два часа назад.

Пыль и какие-то голубиные перья оседали на остолбеневшего почтальона Кадыкова. Кое-что даже залетело в рот, который еще долго оставался незакрытым.

— Привязываться к вещам — вредно, — объяснил Крыжовников и, что-то напевая, удалился в сторону дома под номером 1 по улице Широкой.

Если бы почтальон прислушался к его песне, то все равно бы ничего не понял, потому что пел Костя киотскую песню — хвалу восходящему солнцу, которая переводится примерно так: "Сколь приятно, сидя у ручья, встречать новый день!"

Мудрость Маши Златорукой

Был в селе Чушки дом под номером 5. Так себе был дом. Обычный. Зеленый, с резными, почему-то сиреневыми, наличниками. Странно смотрелись ажурные сиреневые прямоугольники на зеленых стенах. Но сколько в России зеленых домов с наличниками подобного цвета! Поэтому, можно сказать, что снаружи дом был вполне обычный. Самое-то необычное было у дома внутри. А в доме жили два брата-близнеца. Причем у одного была фамилия Яблочкин, а у другого — Багратион. Во как! А случилась такая штука, оттого, что у папы близнецов была фамилия Яблочкин, а у мамы Багратион. Чтоб такая хорошая фамилия не пропадала зря, ее и решили дать одному из братьев. Теперь в доме номер 5 всех было поровну и Багратионов и Яблочкиных. Первый-то брат был Мишкою, а второй Егором. Было им ровно по восемь лет. Однако имелся в селе Чушки и кое-кто, кому было семь. А именно — Маша Златорукая. Понятное дело, она была дочерью знатного мастера Златорукого. Любимым занятием Мишки Багратиона и Егора Яблочкина была игра в казаки-разбойники. А Маша Златорукова ни казаком, ни разбойником быть не желала. Она хотела быть дочкой-матерью. Но других товарищей по игре, кроме Багратиона и Яблочкина, у Маши не было. Самые молодые девчонки, какие жили в Чушках, имели такой большой возраст, что были бабушками. Поэтому почти каждое утро, надев на плечо ружье, вырезанное ее отцом из тракторного железа, Маша Златорукая уходила на войну. И иногда возвращалась убитая. А иногда живая. В зависимости от того, кто победил, "наши" или "ненаши". Однако генерал Багратион и маршал Яблочков так умело воевали, что "наши" почти не проигрывали. Надо думать, "ненаших" это сильно бесило. Да и проиграть, когда в твоих рядах находится человек с фамилией Багратион — трудно.

В тот день с утра "нашим" удалось захватить вражеский обоз и целую роту во главе с именитым генералом, родственником Наполеона, де-Нейем. Правда, враги чуть не взяли в плен Златорукую, но ее быстро отбили и рассредоточенный неприятель скрылся в непроходимых окрестных лесах.

— В болотах увязнут, — рассуждал маршал Яблочкин, похлопывая своего боевого белого коня.

— Опасность ликвидирована, — соглашался генерал Багратион, поглядывая на свою армию в лице Маши Златорукой.

Ружье оттягивало ей плечо, а ноги после завершающего марш-броска жутко ныли.

— Может в "классики" сыграем, — предложила она. — Или в "паутинку"? У меня и нитки с собой.

И Маша достала из кармана куртки нитки, с которыми удобно играть в "паутинку" — тонкие, но не очень. В самый раз нитки.

— А вдруг не увязнут? — встревожился маршал Яблочкин, и боевой конь под ним беспокойно заржал.

— Надо проверить, — согласился Багратион и вскочил в седло своего вороного.

— Армия, за мной! — приказали военачальники. Но потом поправились: — Армия, за нами!

Однако армия села на поваленный телеграфный столб у дороги и сказала, что никуда не пойдет, потому что у нее болят ноги.

— Ну и лады, — сказал маршал Яблочкин. — Мы что вдвоем врага не разделаем?

— Под орех! — согласился Багратион.

Подняв тучу военной седой пыли, кони унесли своих седоков к театру военных действий, который, между прочим, располагался не в каком-нибудь городе, а в окрестных полях и рощах.

Маша тяжело вздохнула и подперла подбородок рукой. С деревьев за заборами наконец-то стали облетать чего-то зависевшиеся листья. Алые кленовые, желтые березовые и охристые дубовые. Ветер гонял их то вверх по Широкой улице, то обратно к сельсовету. Они были похожи на стаю необыкновенных осенних бабочек. Над листьями в небе мотались неприкаянные вороны и отчего-то громко каркали. Им хотелось, подобно журавлям, улететь в теплые края, но вороний характер не отпускал их далеко от родного села, где всегда можно найти кусок хлеба, который не доел, к примеру, мастер Златорукий.

Маша встала, взяла ружье и пошла вслед за листьями, которые ветер теперь гнал вверх по Широкой. Время уже было, можно сказать, вечернее. Возле небольшого домика старика Айгая сидел старик Айгай, а рядом — недавно приехавший из-за границы дядя Костя Крыжовников. На коленях у Айгая муфтой лежала его кошка. Время от времени Айгай грел об нее зябнущие руки.

Собеседники смотрели на летающие то влево, то вправо листья и собеседовали.

Листья понеслись дальше, а Маша свернула и присела на лавочку возле Айгая.

Ей нравилось, как говорил старик — вроде по-русски, а не совсем.

— Ветер летел, — сказал задумчиво он. — Потом листья летели. А теперь вот Маша Златорукая прилетела.

— Ага, — согласилась Маша, — прилетела.

— И чего это она прилетела? — рассуждал Айгай. — Не кошку ли подержать?

— Ага! — обрадовалась Маша и стащила кошку с коленей Айгая на свои. Кошка слабо сопротивлялась. Можно было подумать, что в ней на время выключили энергию.

Старик Айгай считался самым мудрым в деревне. У него была длинная тонкая борода и косматые брови. Такие густые, что, казалось, Айгай все время супится. Но на самом деле он был добрый и мудрый.

— У каждого мудрость есть, — рассуждал Айгай.

— Но не каждый ею пользуется, — соглашался Крыжовников.

— А как же ею пользоваться? — интересовался Айгай.

— Нужно научиться всех понимать, — подсказывал Крыжовников. — Камни слушать. С деревьями разговаривать.