Дзын

— Где ж оно?

— Слилось с Богом, — ответил нашенский парень Крыжовников.

Мышление в масштабах Вселенной

Семашко глядел на Костика и вспоминал, как возил его на милицейском мотоцикле "Урал" по деревне и как рядом бежали деревенские псы, пытаясь укусить машину за колеса.

— Вот задурили мужику голову-то! — соображал участковый, вроде бы помахивая огромными крыльями. — Был сознательный парень, перспективный, а теперь-то как же?

— Как же ты без сознания-то ходишь? — спросил участковый. — Без сознания на земле лежат, бледные. А ты вон какой…

— Какой? — поинтересовался Костя.

— Не бледный, — ответил участковый.

— Сознание-то у меня есть, — поправил Константин, — только оно теперь стало космическим. Я мыслю в масштабах вселенной. Надо, чтоб теперь у нас вся деревня думала в таких размерах. Думайте в масштабе космоса, дядя Василь, — попросил Крыжовников.

Но Семашко-то мыслил все еще в масштабах своего участка. Ведь если он начнет думать из космоса, то вряд ли увидит правонарушения, которые творятся в Чушках.

— Костик, — сказал Семашко. — Я к тебе по-человечески. Как старший товарищ. Выбрось дурь из головы, тетку с дядькой пожалей. Приходи завтра, мы тебе новый паспорт оформим.

Когда Костик уже выходил, Семашко крикнул ему вслед:

— И думай хотя бы в размерах страны. Не пересекая границ.

А по бокам головы участкового покачивались огромные световые крылья.

Невиданная гора Меру

Василиса Липовна встала с завалинки участка и, вытирая платком горькие слезы, подошла к Косте. С ее левого плеча свисал выцветший туристический рюкзак. Возле Костиных ног радостно завертелся Бушлат.

— Ну что, Кость, — сказала тетка, — тебя насовсем отпустили или эта…, — здесь дыхание Василисы Липовны ненадолго прервалось, — …вещи собрать?

Понял Костя, что пока он пытался расширить сознание дяди Василя, тетка паковала ему вещи в долгую сибирскую дорогу.

— Да насовсем, теть, насовсем, — задумчиво ответил Костик и почесал за ухом приникшего к нему Бушлата. — Только ведь, дзэнскому монаху все равно, на свободе он или в тюрьме.

На сердце Василисы Липовны стало радостно оттого, что Костя вернулся, и оттого, что его, вернувшегося, не увозят от нее опять. Поэтому ей не хотелось спорить с племянником. Василиса Липовна вынула из рюкзака пирожок с мощным капустным запахом и протянула Косте.

— Это, конечно, — вроде бы согласилась она. — А все ж на свободе-то лучше. А, Кость?

Крыжовников один пирожок надкусил сам, а другой кинул Бушлату. Пес клацнул зубами и вытянул из пирожка длинный капустный лист. Он был похож на зеленого червяка, которого рыбак достает из земли. Бушлат отходил все дальше, а капустный лист все не кончался, потому что свернут был в пирожке особым способом. Казалось, Василисе Липовне удалось запечь в пирожке целый кочан, и притом все его листья между собой склеить. Наконец Бушлат дошел до забора и понял, что отступать дальше некуда. Пес вроде бы удивленно крякнул и двинулся в обратном направлении. Создавалось такое впечатление, что в пирожке и в Бушлате были две магнитофонные бобины, соединенные зеленой лентой. Сначала одна размоталась, а теперь ленту наматывала другая, та, что была в собаке. Наконец пес воткнулся носом в пирожок. В Бушлате что-то щелкнуло. Сейчас бы было в самый раз заиграть какой-нибудь музыке, однако пес, как небольшое подкошенное дерево, закачался и, абсолютно молча, упал к ногам Кости.

— На какой свободе? — переспросил Костя, почесывая серебряный бок Бушлата. — А что, теть, вокруг-то?

Василиса Липовна оглянулась. Позади располагался участок с милиционером Семашко внутри. За избой был сельский сад, который горел яблоками сорта "Белый налив", словно ожерелье жемчугом. По другую сторону дороги, за участковым забором имелся колодец, похожий на небольшой терем с дверью в крыше. А накрывало все это хозяйство голубое чушкинское небо.

— Село наше вокруг, — пожала плечами Василиса Липовна, — Чушки. Чему ж еще быть?

— Тюрьма вокруг, — вздохнул Костя. — Весь наш мир для свободного духа — тюрьма!

— Это отчего ж? — удивилась Василиса Липовна. Пятьдесят пять лет она прожила в родной деревне и не знала, что все это время находилась в тюрьме.

— А оттого. Вот, к примеру, захотела ты хлеба за пять пятьдесят. Приходишь в магазин, хлоп-хлоп по карманам, а денег-то нет. Нет пяти пятидесяти. Чего делать будешь?

Бушлат глухо икнул из-под ног. Вроде бы тоже интересовался, мол, чего же будешь делать, Василиса Липовна, коли денег нет? Хотя ему-то было все равно. Поскольку сыт он был до безобразия.

— Как чего? — удивилась тетка. — Домой сбегаю. Нешто далеко? Или тут же, у продавщицы, у Вальки, займу.

— А не даст Валька, что тогда?

— Как это не даст?

— А вот не даст. Обидится и не даст.

— Кто обидится? Валька-то?

— Ну.

— Права не имеет. Я ей тысячу раз занимала. Ножницы давала кусты резать. Секатор. А она не даст? Чой-то?

— Ну всякое же бывает. Мелочь кончится. Не будет же она тебе сто рублей на хлеб занимать?

— Сто не будет, а пятьдесят, пожалуй…

— Да не будет пятидесяти.

— Тогда у Златорукого возьму. Златорукий у меня прошлый год тачку все лето пользовал. Колесо восьмеркой сделал. До сих пор чинит.

— А и у него меньше ста не будет. У всех только больше.

— Да что-то я тебя, Кость, не пойму. К чему клонишь-то?

— А к тому, что наш мир — тюрьма. Не будет у нас пяти пятидесяти и помрем с голоду. Надо, чтоб все забесплатно было. А такое на Земле быть не может. Это возможно только на горе Меру.

— Где? — не поняла Василиса Липовна.

Костя поднял взгляд своих зеленоватых с просинью глаз над участком и, как говорится, устремил вдаль. Вдали стояла, сверкая снежной шапкой, невиданная гора Меру.

— В Киото учат, что в центре вселенной стоит гора Меру. И на ней живут те, кто достиг бессмертия. Уж там не надо ни воды, ни еды. Там все всегда счастливы. Они посылают на землю особые лучи добра.

Бушлат будто бы из-под земли утвердительно икнул. Будто бы он сам бывал на легендарной горе, и сам посылал вниз чудесные лучи.

Василиса Липовна тревожно вгляделась в синюю толщину неба. Но прошибить ее взглядом и добраться до заснеженной шапки Меру не смогла.

— Лучи, так лучи, — подумала про себя Василиса Липовна. Главное, племянник — дома.

Сапог Матвеевны

Серая кошка бежала по деревне Чушки. Стояла ночь, и в ночи не было видно, действительно ли эта кошка серая или окрашена в какой-нибудь иной цвет. Например, в белый или чепрачный? Но ее цвет все же был серым, потому что это была известная кошка. Кошка старика Айгая. Казалось, что это даже не кошка, а просто две желтых Луны несутся невысоко над улицей Широкой, иногда ныряя в какую-нибудь заборную дырку или заглядывая в чью-нибудь помойку. Только зачем Луне заглядывать в помойку? Верно, незачем. Этот спутник нашей планеты лишь отражался в паре кошачьих глаз, и потому, казалось, что он ныряет в заборные дыры и ищет рыбные остатки в ржавых чушкинских мусорках. Перебежав дорогу наискосок, от заброшенного участка к наделу Крыжовниковых, кошка старика Айгая нырнула в очередную дыру и встала, будто крепко и глубоко вкопанная. Обе луны в кошачьих глазах померкли, и разум помутился. Перед нею на картофельной грядке сидел почти голый Костя Крыжовников и медитировал в позе лотоса. Можно было подумать, что на огороде Василисы Липовны вырос удивительный тропический цветок. Возле него словно бы пробивался из земли молодой бутон. Но это был не бутон, а старый пес Бушлат, притулившийся возле Костика. Казалось, он тоже медитирует.

Бушлату чудилась огромная гора Меру. Где все жили "за так", и где всем раздавали огромные кости с хрящами. Вот к Бушлату подошел человек с усами и бородой, и большой светящейся шапкой на голове. Под мышкой он нес бедренную коровью кость. Пес уже готов был с хрустом запустить в нее клыки, как вдруг его медитация стала неспокойной. С волнением он уловил тонкий кошачий запах.

— Что делать этим бестиям здесь, на мифической горе Меру? — подумал он. — Где же справедливость?

Горячее сердце Бушлата заработало в военном ритме. Кровь ударила в виски барабанной дробью.

Кошачий запах стал сильнее. Пес открыл левый глаз и увидел неподалеку сразу две Луны.

— Что за бред? — подумал он. Закрыл левый глаз и открыл правый. Этот глаз видел то же самое.

Между двух Лун дернулся розовый нос. Кошка старика Айгая уловила неприятный запах псины. Понимая, что этот запах ни к чему хорошему привести не может, она мягко оттолкнулась лапами и черной ночной птицей взлетела на забор. Бушлат взорвался, как небольшая мохнатая бомба, и его возмущенные вопли осколками разлетелись по всей деревне. Тут в каждом дворе словно бы стало взрываться по ручной гранате. Псы просыпались, начинали греметь цепями и брехать в темноту.

— Наших бьют! — кричали они.

Из под дома Матвеевны короткими очередями била дворняжка Рыжая. Она была похожа на автоматчика, который стрелял из окопа.

В доме Матвеены зажегся свет, и соседка вышла на крыльцо. В ночной рубашке она напоминала дзэнского монаха. В руке ее виднелся кожаный сапог с молнией.

— А ну уймись! — крикнула Матвеевна и запустила сапогом в то место, откуда из-под дома бил автоматчик. Блистая в лунном свете молнией, этот предмет одежды, как бумеранг, пролетел по кривой и вспахал землю прямо перед носом Рыжей. Тотчас все заглохло. Не только участок Матвеевны, все Чушки снова погрузились в сонную вязкую тишину. Будто бы запущенный сапог накрыл собой сразу всю деревню.

Только Костя не проявил к ночному шуму никакого внимания. Потому что его просто в этот момент не было в деревне Чушки. Еще час назад он вышел из тела и отправился в своем астральном облике к мастеру Дхар Ма.

Однако, беседуя с мастером о том, какими лучами лучше обрабатывать деревню, он услышал отдаленный собачий лай. И очень тому удивился. Потому что собак в Киото сроду не было.

Воплощения Кости Крыжовникова

Утром Крыжовников поел спелых теткиных блинов и отправился к участковому Семашко за паспортом.

Хотя над всею страной стоял уже поздний октябрь, в деревне словно бы еще не кончился сентябрь. Сельский сад был утыкан желтыми листьями и зелеными яблоками.

— Как-то неправильно все в этом мире, — думал Костя. — Яблоки-то должны быть желтыми, а листья — зелеными. У нас же все наоборот.

С ветки яблони сорвалась большая серая ворона и с карканьем улетела в сторону Москвы. Она будто бы хотела донести президенту Костины слова о том, что все у нас не так. Бушлат бросился за вороной, но вскоре понял, что ему ее ни за что не догнать. На всякий случай пес пометил яблоню, с которой слетела ворона, и побежал за хозяином к участку.

— В следующий раз поймаю, — решил он.

С одной стороны в избу поднимались школьники, которые шли в сельский музей, поглядеть, как их деды разобрались с Наполеоном. С другой — в дом поднялся странный человек в оранжевом платке.

Костя толкнул ручку, за которую, наверное, когда-то держался русский генерал Барклай-де-Толли.

— Можно?

— Давай, — согласился участковый Семашко.

Он по-прежнему сидел под портретом Кутузова, будто бы, не уходил с этого места со вчерашнего дня.

— Паспорт оформлять будем? — поинтересовался участковый дядя Василь.

— Ну, — скромно кивнул Костя.

— Та-ак, — сказал дядя Василь таким голосом, что Костя сразу понял, что, хоть дядя Василь и есть дядя Василь, а все же — участковый.

Перед Семашко вновь легла седая от пыли папка, похожая на большой глазурованный тульский пряник. Только цвет у этой папки был другой — бурый. В ней содержались сведения о всех, кто проживал на территории участка участкового Семашко. Там даже была бумага, на которой значилось, сколько лет деду Айгаю, и что по национальности он — бурят. Только фотографии на этой бумаге не было, потому что Айгай боялся фотографироваться. Он считал, что если тебя снимут на карточку, то из твоего тела исчезнет душа.

Семашко достал новый бланк и замер над ним с ручкой. Надо сказать, хоть бланк-то был новый, а все ж таки желтоват. Видимо, в Чушках давно не выдавали новых паспортов.

Проговаривая про себя слова, участковый принялся заполнять бланк ровным милицейским почерком.

— Крыжовников Константин Викторович?

— А то не знаете…

— Год рождения? — Семашко занес ручку над новой строкой.

— Вам только это воплощение? Или вообще? — спросил Крыжовников.

— Как это? — ручка в руках дяди Василя изогнулась и стала напоминать знак вопроса.

— Я на земле жил пятьдесят раз, причем тридцать из них — в Индии, а двадцать пять — в Корее.

Ручка в кулаке Семашко вздрогнула и превратилась в совершенно прямой восклицательный знак.

Единственный глаз изображенного на портрете Кутузова открылся донельзя. Огромный коричневый зрачок ошеломлено смотрел на Костино лицо, которое появлялось в этом мире пятьдесят раз, причем двадцать пять — в Корее.

Мысли Семашко снова начали двигаться в направлении образования мощного узла.

— Дак у тебя ж загранпаспорта нет, — осенило Семашку. — Ты без загранпаспорта что ль воплощался?

— Наверное, — засомневался Костя.

— Вот как у них там милиция работает, — осуждающе покачал ручкой дядя Василь. — Так работает, что ни фига не работает.

— Ну с этим-то ладно. Пол?

— Что?

— Пол, какой? — поинтересовался Семашко.

— Вообще-то я в Индии три раза был женщиной. Но сейчас-то уж — мужской.

Участковый хмыкнул и написал в графе "пол": "мужской".

— Годов сколько?

Костя уже открыл рот, когда дядя Василь добавил вопросу определенности.

— Из этого явления.