Вилла на холме

— Очень мило с его стороны, — ввернула княгиня. — Я пригласила Роули, когда сэр Эдгар сообщил о своем отъезде в Канны. Прибыв сюда, он отказался от приглашения в другое место.

— Вы же знаете, княгиня, чтобы иметь возможность провести вечер с вами, я откажусь от любого приглашения, — сказал Роули.

Княгиня сухо усмехнулась:

— Думаю, мне следует сказать вам, Мэри, что перед тем, как принять приглашение, он пожелал узнать в точности, кто еще здесь будет.

— Весьма лестно для нас, что Роули одобряет состав приглашенных, — заметила Мэри.

Княгиня одарила молодого человека одной из своих улыбочек, в которой угадывалась снисходительность дамы не столь уж строгих правил, никогда не забывающей о своем сомнительном прошлом и не раскаивающейся в нем, и проницательность женщины, знающей мир как свои пять пальцев и постигшей, что человеку не так-то легко казаться лучше, чем он есть на самом деле.

— Вы, конечно, ужасный шалопай, Роули, и даже внешность ваша не служит этому оправданием, однако вы нам нравитесь, — заявила княгиня.

И действительно, красотою Роули не блистал. Он был среднего роста и довольно неплохого телосложения; в смокинге же казался коренастым. Черты его лица были неправильными, зубы — белыми, но неровными, цвет лица — свежим, хотя кожа не отличалась особенной гладкостью, волосы — густыми, но не темными и не светлыми, а какого-то странного коричневатого оттенка. Цвет же глаз, красивых и больших, был бледно-голубым, однако людям они обычно казались серыми. Выражение лица Роули можно было назвать отсутствующим; недруги же утверждали, что оно хитрое. Даже самые близкие друзья этого человека признавали, что доверять ему нельзя. У него было весьма сомнительное прошлое. Едва достигнув двадцати лет, он покинул родной дом и женился на девушке, помолвленной с кем-то другим; через два года жена возбудила против него дело о разводе, обвинив в связи с замужней женщиной. Обе супружеские пары развели, но Роули потом женился не на своей любовнице, а на другой женщине, которую два-три года спустя бросил. Теперь ему шел тридцать первый год. Словом, это был молодой человек с отпугивающей репутацией, которую он безусловно заслужил. Трудно было понять, что же все-таки говорило в его пользу, и полковник Трэйл, путешествующий англичанин, высокий, худощавый, с дубленной ветрами кожей и худым красноватым лицом, на котором заметны были седая щеточка усов и дурацкая ухмылка, недоумевал: неужели княгиня пригласила его с женой, чтобы они оказались в обществе это-то окаянного хлыща?!

«По-моему, он не из тех, с кем порядочной женщине позволительно находиться в одной комнате», — сказал бы полковник, если бы ему было кому это сказать.

Когда гости заняли места за столом, полковник с радостью заметил, что, хотя жена его и оказалась рядом с Роули Флинтом, она внимала его галантным замечаниям с холодным и неодобрительным выражением лица. «Хуже всего то, что этот субъект — не авантюрист или кто-нибудь еще в этом роде, — думал Трэйл. — Он двоюродный брат моей жены, поэтому приходится относиться к нему так же, как и к остальным родственникам; к тому же у него немалое состояние. Вот если бы ему пришлось зарабатывать себе на жизнь, это, может, его и изменило бы. Что ж, в каждом стаде есть своя паршивая овца!»

Единственное, чего не мог понять полковник, — что же находили в Роули женщины? Да и трудно было ожидать от этого простодушного служаки, англичанина самых честных правил, чтобы он заметил наиболее характерную черту Роули: мужское обаяние, так называемую «сексапильность». Даже то, что в отношениях с женщинами молодой человек был необязателен и не проявлял особой щепетильности, делало его еще более неотразимым. Как бы ни была предубеждена против него женщина, ей достаточно было провести в его обществе полчаса, чтобы сердце ее смягчилось. Вскоре она уже уверяла себя, что половина из того, что о нем рассказывают, неправда. Однако если бы ее спросили, что она в нем нашла, дать ответ ей было бы затруднительно. Разумеется, он не отличался особенной красотой; в его внешности не было даже «изюминки». Его можно было принять за какого-нибудь механика из гаража, да и лучшие свои костюмы он носил, как робы, словно ему было наплевать на то, как он выглядит. Раздражало в нем обыкновение ничего не воспринимать всерьез, даже любовь; очень скоро он давал женщине понять, что ему нужно от нее лишь одно. Столь полное отсутствие у него сентиментальности было для женщин непереносимо обидно. Но все же было в Роули то, что покоряло сразу: душевность, скрывавшаяся за грубостью его манер, трепетная теплота, замаскированная насмешкой, инстинктивное понимание женщины как существа, коренным образом отличающегося от мужчины. Это странным образом им льстило. Привлекали их и проблески ласковости в его сероватых глазах, и чувственный изгиб губ. Старая княгиня в обычной для себя грубоватой манере отзывалась о нем так: «Конечно, паршивец он негодный, но будь я на три десятка лет моложе и предложи он мне бежать с ним, я бы сделала это, ни минуты не раздумывая, даже если бы знала, что он меня через неделю бросит и разобьет мне жизнь».

Княгиня любила, чтобы за столом велся общий разговор, и, когда гости заняли места, обратилась к Мэри:

— Как жаль, что сэр Эдгар не смог приехать.

— Он тоже жалел об этом. Ему пришлось отправиться в Канны.

Вовлекая гостей в разговор, княгиня сказала:

— Сейчас я открою вам большой секрет, но прошу его не разглашать. Сэр Эдгар только что назначен губернатором Бенгалии.

— Черт возьми! — вскричал полковник. — Потрясающая должность!

— Это было для него сюрпризом?

— Он знал, что входит в число претендентов, — ответила Мэри.

— Что ж, он как раз тот человек, который им нужен, — заметил полковник. — Если он хорошо себя зарекомендует на этом посту, то не удивлюсь, если когда-нибудь его сделают вице-королем Индии.

— Не могу представить себе ничего более приятного, чем быть спутницей жизни вице-короля, — заявила княгиня.

— Почему бы вам тогда не попробовать опутать его брачными узами? — со смехом спросила Мэри.

— А разве он не женат? — удивилась леди Грейс.

— Нет, — ответила княгиня, окинув Мэри проницательным и злым взглядом. — Не стану скрывать, он усиленно флиртовал со мною все шесть недель, что здесь пробыл.

Роули ухмыльнулся и искоса глянул на Мэри из-под своих длинных ресниц.

— Ну и как, решились вы за него пойти, княгиня? Ему, горемыке, не так-то просто было бы тогда увильнуть.

— На мой взгляд, пара была бы хоть куда! — сказала Мэри.

Она прекрасно понимала, что оба они — и Роули, и княгиня — пытаются ее поддеть, но не собиралась ни о чем им рассказывать. Сэр Эдгар вел себя так, что ни у его, ни у ее друзей не оставалось ни малейших сомнений, что он в нее влюблен, и княгиня не раз уже пыталась у нее выпытать, к чему все это идет.

— Не знаю, сможете ли вы привыкнуть к климату Калькутты, — сказала княгине леди Грейс, воспринявшая все сказанное всерьез.

— О, я достигла такого возраста, в котором люди предпочитают временные трудности постоянным, — отпарировала княгиня. — Видите ли, время мне дорого, поэтому я оставила в сердце неприкосновенный уголок для Роули — тут уж, по крайней мере, ясно, что намерения другой стороны откровенно бесчестные.

Полковник состроил гримасу и стал внимательно разглядывать креветок на своей тарелке, что было совершенно излишне, поскольку их доставили из Виареджио только этим вечером. Жена его натянуто улыбнулась.

В ресторане имелся небольшой оркестрик. Музыканты, одетые в жалкие неаполитанские народные костюмы, заиграли неаполитанские песни.

Но вот княгиня объявила:

— Пожалуй, пора нам послушать певца, о котором я вам говорила. Вы будете потрясены. У него чудесный голос, страстный, густого тембра. Когда слышишь, как он тянет длинные ноты, вспоминаешь эти длиннющие итальянские макароны. Гарольд Аткинсон всерьез подумывает, не начать ли готовить его для оперной сцены. — Она подозвала метрдотеля. — Попросите того человека, пусть он споет для нас песню, которую исполнял, когда я была у вас в последний раз.

— Мне очень жаль, ваше высочество, но его сегодня нет. Он болен.

— Какая незадача! Я как раз пригласила друзей, чтобы его послушать. Весь обед затеяла ради этого.

— Он прислал замену, но тот, другой, не поет, а всего лишь играет на скрипке. Я попрошу выступить его.

— Если есть на свете что-нибудь, чего я не терплю, так это звуки скрипки, — заявила княгиня. — Никогда не понимала, почему некоторым нравится слушать, как выдранными из конского хвоста волосами скребут по кишкам дохлой кошки.

Метрдотель бегло говорил на полдюжине языков, но не понимал ни одного из них. Он решил, что княгиня с радостью приняла его предложение, и направился к скрипачу. Тот поднялся со стула и вышел на сцену. Это был стройный темноволосый молодой человек с огромными голодными глазами и застывшим на лице меланхолическим выражением. Свой гротескный костюм, болтавшийся на его худой фигуре, словно на вешалке, он ухитрялся носить как некое романтическое одеяние. Бесстрастное лицо его было худым и заострившимся.

Он поднял скрипку и сыграл какую-то пьеску.

— Бедный мой Джованни, ваш скрипач ужасен, — сказала метрдотелю княгиня.

На сей раз он понял.

— М-да, он слабоват. Весьма сожалею, княгиня, я не знал. Завтра должен прийти наш певец.

Оркестрик заиграл очередную мелодию, и под ее аккомпанемент Роули, повернувшись к Мэри, произнес:

— Вы сегодня прекрасно выглядите.

— Спасибо.

Глаза его блеснули.

— Сказать, что мне в вас особенно нравится? Когда вам говорят, что вы красивы, вы в отличие от прочих женщин не делаете вид, что не сознаете этого. Наоборот, вы воспринимаете это как должное, словно вам сказали, что у вас на руках по пять пальцев.

— До замужества красота была моим единственным капиталом. Когда умер отец, мы с мамой вдвоем жили на ее пенсию. После окончания актерской студии я получала роли лишь благодаря своей внешности.

— Не могу отделаться от мысли, что в кино вы сделали бы прекрасную карьеру.

Она засмеялась.

— К сожалению, таланта у меня нет совершенно, одна лишь миловидность. Быть может, со временем я могла бы научиться играть, но вместо этого вышла замуж и оставила сцену.

Лицо ее слегка затуманилось — она заглянула в прошлое, что вовсе не доставило ей удовольствия. Роули тем временем любовался ее классическим профилем. Действительно, она была самой настоящей красавицей. И дело было не только в правильных чертах лица — особую прелесть придавал ей колорит.

— Знаете, вы вся — коричневая и золотая, — сказал ей Роули.

Волосы ее были цвета золота высокой пробы, глаза — карими, кожа — бледно-золотистой. Это был особый, присущим только ей колорит; он не давал ее лицу выглядеть безжизненным, что иначе непременно произошло бы, и придавал ему теплоту и одухотворенность. В результате оно казалось очаровательным.

— По-моему, вы самая красивая из женщин, которых я когда-либо встречал.

— Скольким из них вы уже это говорили?

— Довольно многим. Но это не мешает моим словам быть правдивыми.

Мэри рассмеялась.

— Может быть, и не мешает. Но не избрать ли нам другую тему разговора?

— Зачем? Я всегда считал эту тему необычайно интересной.

— Люди говорили мне, что я красива, с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать, так что это давно уже меня не вдохновляет. Конечно, красота дает человеку немалые преимущества — глупо было бы этого не сознавать. Но она связана и с некоторыми неудобствами.

— Очень уж у вас тонкая натура.

— Вот наконец комплимент, по-настоящему для меня лестный.

— Вовсе не собирался вам льстить.

— В самом деле? Однако же в этих словах прозвучало кое-что очень знакомое. Простодушной женщине дари шляпку, красивой — книжку. Так, кажется, говорят?

Роули ничуть не смутился.

— Согласитесь, вы сегодня чересчур язвительны.

— Извините, если я вас задела. Мне хотелось лишь, чтобы вы поняли раз и навсегда: зря вы стараетесь.

— Разве вы не знаете, что я отчаянно вас люблю?

— Боюсь, «отчаянно» — не то слово. В последние несколько недель, вы вполне ясно дали мне понять, что с удовольствием бы со мною поразвлекались. Красивая и неприкаянная вдова — это в вашем вкусе. Да еще действие происходит во Флоренции.

— Так ли уж я виноват? Наверное, это естественно, что весною молодого человека обуревают мысли о любви.

Сказал он это так обезоруживающе откровенно, что Мэри невольно улыбнулась.

— Я вас и не виню. Только в отношении меня вы ошибаетесь и лишь понапрасну тратите на меня свое время.

— Ну, это пока еще вопрос спорный, правда ведь? К тому же времени у меня хватает.

— С шестнадцати лет мужчины донимали меня признаниями. Старые и молодые, красавцы и уроды — все они, похоже, думают, что я живу на свете только лишь для того, чтобы удовлетворять их вожделения.

— Вы кого-нибудь любили?

— Однажды любила.

— Кого?

— Мужа. Поэтому я за него и вышла.

На мгновение воцарилась тишина. Но вот княгиня что-то сказала, и разговор за столом снова стал общим.

Глава 3

Обед затянулся допоздна. Вскоре после одиннадцати княгиня попросила принести счет. Когда стало ясно, что гости ее уходят, к ним подошел скрипач с тарелкой в руке. Там лежало уже несколько монет и мелких банкнот, которые положили сидевшие за другими столиками посетители. Очевидно, скрипач потом должен был поделиться выручкой с оркестрантами.

Мэри открыла сумочку.

— Не беспокойтесь, — сказал Роули. — Я сам.

Достав из кармана банкноту в десять лир, он положил ее на тарелку.

— Я тоже хочу что-нибудь ему дать, — заявила Мэри и положила поверх других купюр банкноту в сто лир. Удивленный скрипач испытующе взглянул на Мэри, поклонился и отошел.

— Зачем вы это сделали? — воскликнул Роули. — Нелепый поступок!

— Он играл так плохо, и у него такой несчастный вид!

— Он сам даже этого не ожидал — так не делают.

— Да, знаю. Поэтому я так и поступила. Эти деньги, должно быть, много для него значат. Быть может, они помогут ему хоть как-то продержаться.

Итальянские гости княгини отбыли на своих роскошных автомобилях; сама же княгиня вместе с полковником и его женой села в свою машину.

— Подбросьте Роули до отеля, — сказала она Мэри. — Мне ведь совсем в другую сторону.

— Вас это не затруднит? — спросил он.

Мэри заподозрила, что все это было задумано заранее — она знала, как любила эта сластолюбивая старуха способствовать чужим любовным интрижкам, да и Роули ведь всегда был ее любимцем. Однако не было никакой возможности отказать ей в столь обоснованной просьбе. Так что Мэри ответила, что с удовольствием его подвезет.

Они с Роули сели в ее машину и поехали вдоль набережной. Полная луна, окруженная сияющим ореолом, освещала им путь. Оба почти не нарушали молчания. Молодому человеку казалось, что Мэри поглощена своими мыслями и о нем забыла, поэтому он не хотел ей мешать. Однако когда они подъехали к гостинице, где жил Роули, он сказал:

— Какая чудесная ночь! Просто обидно ложиться спать! Может, покатаемся немного по городу? Вам, надеюсь, не хочется спать?

— Нет.

— Поедем тогда в предместья.

— Не поздновато ли для этого?