Вилла на холме

— Послушайте, что я вам скажу, дорогая моя. При исполнении должности, которую мне предложили, возникает множество весьма деликатных ситуаций. Это потребует от меня крайнего напряжения моих мыслительных способностей; к тому же мне просто необходимо будет пребывать в спокойном расположении духа. А вместо этого мне вечно придется тревожиться о том, не вышли ли наружу какие-нибудь подробности этой истории. Как можно принимать мудрые и взвешенные решения, когда сидишь на вулкане?

— Что же может выйти наружу?

— Во-первых, существует револьвер. Если полиция озаботится навести справки, то выяснит, что он принадлежит мне.

— Ну хорошо, пусть так. Я думала об этом. Мог же этот юноша вытащить его из моей сумочки, когда подошел ко мне в ресторане.

— Мог-то он мог. Не сомневаюсь даже, что нетрудно придумать еще множество правдоподобных версий того, как этот револьвер оказался у него. Но все это означает пускаться в объяснения, а такого я позволить себе не могу. Не сочтите за похвальбу, но я не из тех, кто способен наврать с три короба, чтобы себя выгородить. Кстати, правду знаете не только вы, но и еще один человек — Роули Флинт.

— Можете ни минуты не сомневаться — он никогда меня не выдаст!

— В этом-то я и сомневаюсь. Он ведь беспутный повеса, лентяй и мот. Не понимаю, зачем живут на свете подобные люди. Можно ли быть уверенным, что, выпив пару рюмок, он не начнет болтать? Ваша история ведь слишком занимательна, чтобы не возник соблазн ее рассказать. Вот он и расскажет ее в интимной беседе какой-нибудь женщине, сначала одной, потом другой. Не успеете вы понять, откуда ветер дует, как вашу историю будет обсуждать весь Лондон. А дальше, можете мне поверить, слух дойдет вскоре и до Индии.

— Эдгар, вы не правы. Вы неверно о нем судите. Я знаю, он необуздан и опрометчив — если бы не это, вряд ли он пошел бы на риск и спас меня, однако я знаю, что могу ему доверять. Он никогда меня не выдаст. Скорее умрет, чем пойдет на это.

— Жаль, что вы не знаете человеческую природу так, как я. Говорю вам, не сможет он удержаться, чтобы не рассказать эту историю.

— Но если вы так уверены в этом, какая тогда вам разница, выходить в отставку или нет?

— Конечно, поползет масса слухов, но если я уже оставлю государственную службу и буду частным лицом, что мне до этого? Можно тогда махнуть на это рукой. Но совсем другое дело, если я буду занимать в это время пост губернатора Бенгалии. Не забывайте, вы совершили наказуемое законом деяние. За это полагается даже выдавать человека стране, где все произошло. Италии, врагу нашей родины, представилась бы отличная возможность забросать нас грязью. Вы не задумывались над тем, что вас могут обвинить в убийстве?

Он смотрел на нее так сурово, что она содрогнулась.

— Я привык вести честную игру, — продолжал он. — Правительство мне доверяло, и я никогда по своей воле его не подведу. Человек, занимающий предложенный мне пост, обязан быть чист как стеклышко, да и жена у него должна быть такая, чтобы никто не мог сказать о ней худого слова. То, как пойдут в дальнейшем наши дела в Индии, во многом зависит от престижа тамошней администрации. Если мне придется с позором сложить с себя должность, это может привести к очень серьезным последствиям. Не стоит спорить, Мэри, я должен поступить так, как считаю правильным.

Тон его постепенно менялся, голос звучал хрипло и резко. Наконец-то сэр Эдгар предстал перед молодой женщиной таким, каким его знала вся Индия, — решительным и безжалостным человеком, хотя и талантливым руководителем. Вглядываясь в каждую складку на его мрачном лице, Мэри пыталась проникнуть в его тайные мысли, угадать по блеску в его глазах, какие чувства он испытывает к ней на самом деле. Она прекрасно понимала, что своей откровенностью нанесла ему удар. Эдгар не в состоянии был примириться с ее возмутительным, из ряда вон выходящим поведением. Мэри подорвала его веру в нее, и он никогда больше не будет на нее полагаться. Однако не тот он был человек, чтобы отказаться от предложения, которое сам же ей сделал. Когда она по собственной воле рассказала ему то, что без труда могла от него скрыть, он должен был в ответ на ее откровенность проявить великодушие — иначе поступить он просто не мог. Он готов был пожертвовать своей карьерой и возможностью прославить свое имя ради того, чтобы жениться на Мэри. Она подозревала, что он ощущал какую-то горькую радость в предвкушении подобной жертвы — не потому, что так уж любил Мэри, но из-за того, что это дало бы ему возможность лишний раз полюбоваться собой. Она достаточно хорошо знала его, чтобы понять: он никогда не упрекнет ее за то, что по ее вине ему пришлось столько упустить в жизни; однако знала она и то, что его кипучая энергия, трудолюбие и тщеславие никогда не дадут ему забыть об упущенных возможностях. Разумеется, он любит ее и его жестоко разочаровало бы крушение его матримониальных планов, но молодая женщина была почти уверена: теперь он от нее откажется, если, конечно, сумеет сделать это так, чтобы его самоуважение не было подорвано. Этот человек был рабом своей цельной натуры.

Мэри потупила глаза, чтобы Эдгар не смог разглядеть в них веселых огоньков. Как ни странно, положение казалось ей отчасти даже забавным. Она ведь знала теперь, знала совершенно определенно, что при любых обстоятельствах — даже если не случится ничего из того, чего он вынужден опасаться, даже если его завтра сделают вице-королем Индии — она не выйдет за него замуж. У нее сохранилась прежняя привязанность к нему, к которой добавилась еще и благодарность за то, что он тепло отнесся к ней после всех выпавших на ее долю в последние дни передряг, о которых она посчитала себя обязанной ему сообщить. Поэтому ей не хотелось причинять ему боль — если этого, конечно, можно будет избежать. Ей надо быть очень осторожной. Если она скажет ему не то, что нужно, он заупрямится, отметет все ее возражения и еще, чего доброго, станет чуть ли не силком принуждать ее выйти за него замуж. Что ж, в худшем случае придется ей совсем низко пасть в его глазах. Конечно, не очень-то это приятно, но может оказаться, что без этого не обойтись. Чем хуже он будет о ней после этого думать, тем легче сможет все это перенести.

Мэри вздохнула, вспомнив о Роули: насколько легче было общаться с этим непутевым бездельником! Несмотря на все свои грехи, правды он не боялся. Собравшись с мыслями, она сказала:

— Знаете, Эдгар, мне больно будет думать, что я явилась причиной крушения вашей замечательной карьеры.

— Надеюсь, вы не долго будете предаваться подобным мыслям. Со своей стороны обещаю: выйдя в отставку, я выброшу все это из головы.

— Но мы не должны думать лишь о себе. Вы прямо-таки созданы именно для этой должности. В вас нуждается государство. Ваш долг — занять ее, невзирая ни на какие личные дела.

— Не такого уж я о себе высокого мнения, чтобы считать себя незаменимым.

— Я всегда так восхищалась вами, Эдгар. Мне невыносима сама мысль о том, что вы дезертируете с поста, занимать который вам просто необходимо. На мой взгляд, сделать это — значит проявить слабость.

Эдгар сделал едва заметное беспокойное движение, и она почувствовала, что задела его за живое.

— У меня нет другого выхода, — отозвался он. — Принять эту должность при нынешних обстоятельствах — еще хуже. Это был бы просто бесчестный поступок.

— Но ведь выход из положения существует! В конце концов, вы же не обязаны на мне жениться!

Он бросил на нее столь быстрый взгляд, что она так и не поняла, что за ним крылось. Конечно, Эдгару ясно, к чему она клонит. Не означает ли этот взгляд вот что: Господи Боже, неужели мне дают возможность выпутаться? Как же мне ею не воспользоваться? Однако Эдгар умел держать свои чувства в узде. Когда он снова обратился к Мэри, на губах его играла улыбка, а в глазах светилась нежность.

— Но ведь я хочу на вас жениться. Ничего на свете мне так не хочется!

Ах, так?! Ну, получай пилюлю!

— Дорогой Эдгар, я очень привязана к вам, я перед вами в долгу — у меня никогда не было лучшего друга, чем вы. Я знаю, какой вы хороший человек, как вы правдивы, добры и преданны. Но дело в том, что я вас не люблю.

— Я знаю, конечно, что мне намного больше лет, чем вам. Не сомневаюсь, что вы не можете любить меня так, как любили бы вашего сверстника. Я надеялся, что некоторые преимущества, которые я мог вам обеспечить, некоторым образом компенсировали бы это. К сожалению, теперь этих преимуществ стало меньше, что, быть может, вас уже не устраивает.

Боже мой, как же он все усложняет! Ну почему бы ему не сказать прямо, что она корыстная и безнравственная женщина и будь он проклят, если на ней женится! Что ж, ей теперь предстояло закрыть глаза и почти в буквальном смысле прыгнуть в котел с кипящим маслом. Ничего другого не оставалось.

— Я хочу быть с вами до конца искренней, Эдгар. Если бы вы стали губернатором Бенгалии, вам пришлось бы много работать и у меня тоже было бы полно хлопот. Пост этот немыслимо высокий, а мне ведь не чужды человеческие слабости. В этом случае с моей стороны было бы достаточно одной лишь симпатии к вам. У нас было бы так много общих интересов, что люблю ли я вас или нет, совершенно не имело бы значения. — Теперь Мэри предстояло самое трудное. — Но если бы нам пришлось жить уединенно на Ривьере и весь день с утра до вечера искать, чем себя занять, что ж, это, по-моему, было бы возможно лишь в том случае, если бы я любила вас так же, как вы меня.

— Я не настаиваю на том, чтобы жить на Ривьере. Мы можем поселиться в любом месте, где вы только пожелаете.

— Это ведь ничего не меняет, правда?

Эдгар надолго замолчал. Когда он снова поднял голову, взгляд его обжигал холодом.

— Вы хотите сказать, что готовы выйти замуж за губернатора Бенгалии, но не за отставного чиновника индийской администрации?

— В сущности, это так.

— В таком случае, нам нет смысла обсуждать все это дальше.

— Да, похоже, это бесполезно.

И снова Эдгар замолчал.

Вид у него был весьма мрачный, хотя по лицу совершенно нельзя было угадать, о чем этот человек думает. Он потерпел неудачу, подвергся унижению, горько разочаровался в своей невесте, но в то же время Мэри была вполне уверена, что в глубине души он чувствует облегчение, хотя, конечно, ни за что этого не покажет.

Наконец Эдгар встал с кресла.

— Не вижу причин долее оставаться во Флоренции. Если, разумеется, вы не попросите меня остаться — вдруг у вас будут какие-нибудь неприятности из-за… гм… из-за того самоубийцы.

— О, нет, думаю, в этом нет необходимости.

— Что ж, тогда я завтра уеду в Лондон. Наверное, нам лучше проститься прямо сейчас.

— Прощайте, Эдгар. И простите меня.

— Мне не за что нас прощать.

Он поцеловал ей руку, затем с достоинством, в котором отнюдь не было ничего нелепого, медленно удалился по зеленой лужайке и вскоре исчез за живой изгородью. Через пару минут Мэри услышала шум мотора отъезжавшей машины.

Глава 9

Беседа с Эдгаром крайне утомила Мэри. Две последние ночи она так по-настоящему и не отдыхала и теперь, убаюканная шелковой гладкостью летнего воздуха и приятным для слуха однообразным стрекотанием цикад — единственным нарушавшим тишину звуком, — задремала. Час спустя она проснулась и почувствовала, что к ней вернулись силы. Она побродила по старому саду; потом ей захотелось посидеть на террасе и полюбоваться открывавшимся оттуда видом на город, который особенно живописно должен был выглядеть сейчас, при свете угасавшего дневного светила. Когда она приблизилась к дому, навстречу ей вышел Чиро, слуга.

— Синьора, вам звонит синьор Роландо, — сказал он.

— Спросите, что он хочет мне передать.

— Он хочет поговорить с вами, синьора.

Мэри едва заметно пожала плечами. Именно сейчас ей вовсе не хотелось беседовать с Роули; однако потом ей пришло в голову, что он, быть может, намеревается что-то ей сообщить. Ее не оставляла мысль о бедном юноше, чье тело лежало на склоне холма. Она подошла к телефону.

— У вас лед дома есть? — спросил Роули.

— Вы что, звоните мне только для того, чтобы это выяснить? — холодно отозвалась молодая женщина.

— Не только. Хочу спросить вас также, есть ли у вас джин и вермут.

— Больше вам ничего не надо?

— Конечно, надо. Хочу узнать, не угостите ли вы меня коктейлем, если я сяду в такси и пожалую к вам.

— У меня полно дел.

— Вот и отлично. Я приеду и помогу вам.

Раздраженно передернув плечами, Мэри велела Чиро приготовить все необходимое для коктейля и прошла на террасу. Ей не терпелось как можно скорее покинуть Флоренцию. Теперь она ненавидела этот город, однако ей не хотелось, чтобы ее отъезд породил массу толков. Что ж, может быть, и неплохо, что сейчас приедет Роули — она попросит у него совета. В сущности, как нелепо, подумала она, что приходится так надеяться на человека, слывущего самим воплощением ненадежности.

Через четверть часа появился Роули. Когда он шел к ней по террасе, Мэри отметила, какой контраст составляют они с Эдгаром. Последний, невзирая на свой высокий рост и худобу, имел весьма элегантный вид, держался с прирожденным достоинством и уверенностью, — как человек, за много лет привыкший, что окружающие ему повинуются. Заметив его в толпе, каждый сразу же спросил бы, кто этот человек с волевым лицом и властными манерами? Роули же, коренастый и невысокий, носивший свои костюмы так, как будто то были какие-то робы, шел к ней сейчас по террасе, как всегда сутулясь и засунув руки в карманы; веселый и беззаботный, он двигался с какой-то дерзкой медлительностью, и Мэри вынуждена была признать, что в нем все же было нечто привлекательное. Его вечная улыбка и читавшаяся в серых глазах добродушная насмешливость не позволяли, конечно, воспринимать этого человека всерьез, но с ним, по крайней мере, легко было общаться. Мэри внезапно пришло в голову, что, невзирая на все его недостатки (и не учитывая оказанную им ей большую услугу), она чувствовала себя с ним свободно и непринужденно. В его присутствии можно было держаться естественно, не было нужды кого-то из себя строить — прежде всего по той причине, что он сразу почувствовал бы притворство и тотчас над нею бы посмеялся, и еще потому, что сам он никогда никого из себя не строил.

Роули смешал коктейль, залпом осушил стакан и удобно устроился в глубоком кресле. Потом он бросил на Мэри озорной взгляд.

— Ну что, дорогая, столп империи вас отверг?

— Как вы узнали? — тут же спросила она.

— Простейший логический вывод. Вернувшись в отель, он поинтересовался расписанием поездов и, когда узнал, что может успеть на вечерний экспресс, следующий из Рима в Париж, заказал такси, чтобы ехать в Пизу. Ну, я и догадался, что, если бы не подобная встряска, вряд ли он отбыл бы так поспешно. Говорил же я вам: глупо с вашей стороны было все ему выбалтывать. Трудно ведь ожидать от подобного человека, что он переварит подобную историю.

Коль скоро Роули отнесся ко всему этому так легкомысленно, ей не было смысла делать из этого трагедию. Так что Мэри сказала с улыбкой:

— Он вел себя очень достойно.

— Еще бы! Не сомневаюсь, он держался как истинный джентльмен.

— Он и есть истинный джентльмен.

— Куда мне до него! Я ведь джентльмен по рождению, а не по натуре.

— Ну, мне можете об этом не говорить, Роули.

— Надеюсь, вас все это не очень расстроило, а?

— Меня? Да нет. Хотите верьте, хотите нет, но дело в том, что, пока мы с ним обсуждали случившееся во всех подробностях, мне стало ясно, что никакие мирские блага не соблазнят меня выйти за этого человека.

— Что ж, вы легко отделались. Я не пытался вас отговаривать — вы ведь так настроились выйти за него замуж. Но теперь скажу: с ним вы бы умерли со скуки. Я неплохо знаю женщин и вижу, что вы не из тех, кто может позволить себе быть женой столпа империи.

— Он незаурядный человек, Роули.

— Я прекрасно знаю, кто он такой. Это человек, старательно изображающий незаурядность. Вот что его от всех отличает. Он всю жизнь играет одну роль, ну, скажем, как Чарли Чаплин всю жизнь играет самого себя.

— Я хочу уехать отсюда, Роули.

— Не вижу причин, почему бы вам этого не сделать. Перемена обстановки вам не повредит.

— Вы были так добры ко мне! Я буду очень без вас скучать.

— Да, но мы же, по-моему, будем теперь видеться часто.

— Почему вы так думаете?

— Ну, потому что вам теперь, насколько я понимаю, остается лишь выйти за меня замуж.

Она наклонилась вперед и удивленно воззрилась па него.

— Что вы имеете в виду?

— Со вчерашнего вечера, конечно, столько всего случилось, и у вас, должно быть, вылетело из головы, что я предложил вам руку и сердце. Не думайте, что я воспринял вчерашний ваш отказ как окончательный. Пока что все женщины, которым я делал подобные предложения, соглашались.

— Мне казалось, вы шутите. Не может быть, что вы на самом деле хотите именно сейчас на мне жениться.

Роули откинулся назад в кресле и затянулся сигаретой; на устах его появилась добродушная улыбка, в глазах блеснул веселый огонек. Заговорил же он таким небрежным тоном, что трудно было отнестись к его словам иначе чем к гаерничанью.

— Видите ли, дорогая, преимущество мое в том, что я человек непутевый. Многие пытаются стыдить меня за мои поступки; осмелюсь сказать, что они правы. Хотя не думаю, что я причинил так уж много вреда — женщины меня любят, я же влюбчив от природы, так что все обычно происходит как-то само собой. Тем не менее я никогда не присваивал себе права упрекать других людей за их проступки. Мне даже и в голову такое не приходило. Мой девиз: живи сам и давай жить другим. Видите ли, я отнюдь не столп империи, не политический деятель с несгибаемой волей и незапятнанной репутацией; я просто легкий в общении человек, материально обеспеченный и ненавидящий скуку. Вы скажете, я просто бабник и лентяй. Что ж, почему бы мне не исправиться? Я получил в наследство поместье в Кении; управляющего я как раз увольняю, поскольку от него больше вреда, чем пользы. Думаю, неплохо было бы мне отправиться туда и взяться за дело самому. Кто знает, может быть, мне пора остепениться? Да и вам, надеюсь, в Кении понравится.

Он на минуту умолк, ожидая ее ответа, но она так ничего и не сказала. Он так ее удивил, все сказанное им было до такой степени неожиданным, что Мэри была в состоянии лишь тупо смотреть на него, как будто ничего не поняла. Роули продолжал говорить, слегка растягивая слова, словно желал подать сказанное в смешном виде и развеселить ее.

— Знаете, когда вы заявили мне, что я хочу лишь завести с вами интрижку, вы угадали — сперва так оно и было. А что, почему бы и нет? Вы так соблазнительна! Я был бы каким-то бесчувственным чурбаном, если бы у меня не возникло подобное желание. Однако на следующий вечер, когда вы подвезли меня до отеля, я услышал от вас нечто такое, что тронуло мое сердце. Я понял тогда, как вы добры и отзывчивы.

— С тех пор много воды утекло.

— Да, знаю. Рискну сказать вам даже, что был такой момент, когда я очень на вас рассердился.

Она взглянула на него из-под своих длинных ресниц.

— Поэтому вы и дали мне пощечину?

— Вы имеете в виду тот момент, когда вы вышли из машины? У вас началась истерика, и я ударил вас, чтобы ее прекратить.

— Вы причинили мне боль.

— Я этого и хотел.

Мэри потупила взор. Ей вспомнилось, как Эдгар побледнел от муки, услышав, что произошло между нею и тем несчастным молодым человеком. Эдгар был просто ошеломлен, но она понимала: больнее всего ранило его то, что она позволила себе запятнать свою так ценимую им безупречную чистоту — он ведь любил не женщину, какой она была сейчас, а все ту же прелестную простодушную маленькую девочку, которой дарил когда-то шоколадки и которая в детском неведении его обожала. Со стороны Роули в тот момент последовала та же реакция. Именно ревность обманувшегося в своих ожиданиях самца заставила его дать ей ту злополучную пощечину. Как ни странно, Мэри, осознав это, ощутила немалую гордость. Она не смогла удержаться и бросила на Роули взгляд, выдававший, что она вот-вот улыбнется. Роули тоже посмотрел на нее.

— Однако я больше на вас не сержусь, — продолжал он. — Видите ли, вы подкупили меня тем, что обратились ко мне за помощью, когда попали в переплет, и еще тем, как вы держались. Признаюсь, был момент, когда запахло жареным; вы же сумели удержать в узде ваши нервы, и это понравилось мне тоже. Конечно, до этого вы вели себя как совершеннейшая дура. Но все это показало, что у вас великодушное сердце, что, по правде говоря, не так уж часто встречается у женщин. Так что, Мэри, я по уши в вас влюблен.