Фурцева

Театральный проезд, Охотный ряд, Манежную и Моховую улицу он предлагал превратить в проспект Сталина, а Манежную площадь сделать площадью Сталина…

Георгий Попов конечно же не мог знать, что одновременно вождю переправили на юг не слишком грамотный донос на хозяина Москвы:

«Большевики Московской организации вполголоса заговорили, пока в кулуарах, о том, не пришел ли момент своевременного вскрытия давно назреваемого гнойника в головке нашей организации. Речь идет о весьма подозрительной политике, проводимой секретарем МК ВКП(б) т. Поповым…

Попов самый молодой из секретарей ЦК. Будучи одержим титовской манией вождизма, его одолевает мысль в будущем стать лидером нашей партии и народа… На банкете по случаю 800-летия Москвы один из подхалимов поднял тост:

— За будущего вождя нашей партии Георгия Михайловича.

Присутствующий Попов пропустил мимо ушей и будто согласился с прогнозом. Тогда как нужно было одернуть дурака или после обсудить о его партийности…

Попов расставляет свои кадры везде, где может, с тем, чтобы в удобный момент взять баранку руля страны в свои руки. Таким образом, Попов соревновался с ленинградцами в расстановке „своих“ людей. Шла подготовка. к захвату лидерства. В Москве начали поговаривать, что Попову дорога расчищена на этом пути.

В кругах МК открыто говорят, что за плечами Попова тов. Сталин и что пост великого вождя перейдет Попову…»

Двадцать девятого октября Сталин отправил записку Маленкову:

«На днях получил письмо, подписанное инженерами коммунистами завода имени Сталина Марецким, Соколовой, Клименко о недостатках в работе секретаря МК тов. Попова.

Я не знаю подписавших это письмо товарищей. Возможно, что эти фамилии являются вымышленными (это нужно проверить). Но не в этом дело. Дело в том, что упомянутые в письме факты мне хорошо известны, о них я получал несколько писем от отдельных товарищей московской организации. Возможно, я виноват в том, что не обращал должного внимания на эти сигналы. Не обращал должного внимания, так как верил тов. Попову…

Мое предложение:

а) назначить комиссию политбюро для проверки деятельности т. Попова с точки зрения отмеченных в письме трех инженеров фактов;

б) установить, чтобы не только секретари райкомов по Московской (и Ленинградской) областной и городской организаций, но и предрайисполкомы утверждались ЦК ВКП(б);

в) письмо трех товарищей, а также настоящее мое письмо разослать членам политбюро и секретарям Цека».

Само «письмо троих», возможно, появилось именно потому, что вождь уже выражал недовольство Поповым. Был ли советский вождь способен на искренность?

— Все государства маскируются, — однажды сказал Сталин, выступая перед партийными пропагандистами, — с волками живешь, по-волчьи приходится выть.

В зале засмеялись.

— Глупо было бы все свое нутро выворачивать и на стол выложить, — продолжил Сталин. — Сказали бы, что дураки…

У Сталина не было вечных друзей. У него был только вечный интерес — сохранение полной и единоличной власти. А друзья и соратники менялись.

«Со Сталиным, когда он был в хорошем настроении, контакт был легким и непосредственным, — вспоминал один из руководителей Югославии. — Сталин был холоден и расчетлив. Однако у Сталина была страстная натура с множеством лиц, причем каждое из них было настолько убедительно, что казалось, что он никогда не притворяется, а всегда искренне переживает каждую из своих ролей».

Для формального разбирательства в деле первого секретаря Московского обкома и горкома нужен был повод, который и организовали с помощью письма. Машина закрутилась. 31 октября послание вождя разослали членам политбюро и секретарям ЦК.

Первого ноября сталинское распоряжение оформили постановлением политбюро:

«Поручить комиссии в составе тт. Маленкова, Берия, Кагановича и Суслова проверить деятельность т. Попова Г. М., исходя из указаний т. Сталина, изложенных в письме от 29 октября с. г.».

Позиция Сталина была ясна: снять Георгия Попова с должности, так что задача комиссии упростилась — обосновать уже принятое решение. Через полтора месяца обвинительное заключение по делу Попова было готово. 4 декабря 1949 года политбюро утвердило выводы и предложения, сделанные комиссией. Текст, подготовленный комиссией, продиктовали по ВЧ Сталину.

Седьмого декабря Сталин вернулся в Москву из отпуска. Он уже решил, кем заменит Попова. Вызвал с Украины Никиту Сергеевича Хрущева. Тот выступал на митинге во Львове. Прямо во время выступления первому секретарю ЦК компартии Украины передали записку: Сталин срочно просит перезвонить. Хрущев договорил, вернулся в квартиру, где остановился, и велел соединить с Москвой.

— Когда можете приехать? — спросил вождь, ничего не объясняя.

— Если нужно срочно, могу завтра, — ответил Никита Сергеевич.

Сталин повесил трубку. Разговор был настолько коротким, что опытный Хрущев встревожился: зачем вызывают, что его ждет в Москве? Он соединился с главным кадровиком Маленковым, который знал все, что происходит в аппарате. Тот успокоил Никиту Сергеевича:

— Тебя вызывают из хороших побуждений. Подробности узнаешь, когда приедешь.

Восьмого декабря Георгий Попов отправил Маленкову письмо. Он напомнил о своем предложении переименовать улицы и площади Москвы — к юбилею Сталина и выдвинул новое: «Присвоить товарищу И. В. Сталину звание почетный гражданин города Москвы». Попов плохо понимал вождя, который не собирался получать из рук своего подчиненного ненужные ему звания.

Десятого декабря Сталин в первый раз после отпуска принимал подчиненных в своем кремлевском кабинете. В половине десятого вечера к нему пришли члены политбюро Берия, Каганович, Маленков и секретарь ЦК Суслов. Они привели с собой Георгия Михайловича Попова — для последнего разговора.

«Он протянул мне пачку моих бумаг, — вспоминал сам Попов. — На верхнем листе синим карандашом было размашисто написано: „Все это чепуха!“».

Зачем Сталин пожелал увидеть своего прежнего любимца? Снятие Попова провели бы и без него. Как выразился один из его подчиненных, Сталин на чувстве страха играл лучше, чем Паганини на скрипке. Ведь как он давал задания? Или сроки были нереальными, или приказ был отдан так, что как ни выполни, все равно будешь виноват.

Вождь считал себя хорошим психологом, очень доверял своим чувствам и эмоциям. Наверное, хотел окончательно решить для себя, что делать с Поповым: ограничиться лишением должности или окончательно его уничтожить.

Французский президент Шарль де Голль, познакомившийся со Сталиным во время войны, вспоминал: «Он был приучен жизнью, полной заговоров, скрывать подлинное выражение своего лица и свои душевные порывы, не поддаваться иллюзиям, жалости, искренности и видеть в каждом человеке препятствие или опасность…»

Еще одна характерная черта Сталина как прирожденного политика состояла в том, что он преспокойно расставался даже с недавними фаворитами. Через полтора часа Суслов увел уже низверженного с Олимпа Попова, а еще через пятнадцать минут, в четверть двенадцатого, в сталинский кабинет запустили Хрущева, в жизни которого начиналась новая глава.

Сталин сказал, что в Москве неблагополучно и Хрущеву пора вернуться в столицу:

— Довольно вам работать на Украине, а то вы совсем превратились там в украинского агронома.

Двенадцатого декабря политбюро утвердило решение «О недостатках в работе тов. Попова Г. М.». Для начала его обвинили в зажиме критики и самокритики:

«Тов. Попов усвоил бюрократическую, вредную практику, когда на собраниях актива, пленумах МК и МГК ВКП(б), партийных конференциях товарищей, выступающих с критическими замечаниями в отношении московских организаций, постоянно прерывает своими многочисленными, многословными и неправильными репликами, сбивает и высмеивает ораторов…»

Попову поставили в вину попытку выйти за пределы своей компетенции, командовать союзными ведомствами:

«Московский Комитет ВКП(б) прежде всего по вине т. Попова проводит неправильную линию в отношении союзных министерств и ведомств, пытаясь подмять министров и командовать министерствами, подменить министров, правительство и ЦК ВКП(б)… Министров, которые не согласны с такой подменой, тов. Попов „прорабатывает“ на собраниях партийного актива, на пленумах МК и МГК…

Возомнив, что ему все позволено, т. Попов требует от министров, чтобы они беспрекословно подчинялись указаниям Московского комитета…»

Первоначально предлагалось лишить Попова партийных кресел, но оставить председателем Моссовета, чтобы он «решительно изжил небольшевистские методы в своей работе». Но товарищи плохо поняли намерения вождя: он велел вообще убрать утратившего его доверие Попова из столицы. Получив прямое указание, вынесли окончательный приговор:

«Отметить, что т. Попову ЦК и лично т. Сталин не раз указывали на его недостатки, а он не исправил этих недостатков… Считать целесообразным:

а) освободить т. Попова от обязанностей секретаря МК и МГК ВКП(б), а также от обязанности секретаря ЦК ВКП(б) и направить на другую работу…

б) созвать пленум МК и МГК ВКП(б), на котором разъяснить ошибки и недостатки в руководстве как т. Попова, так и бюро Московского областного и бюро МГК ВКП(б)».

По иронии судьбы вместе с Поповым потерял работу будущий муж Екатерины Алексеевны Фурцевой — секретарь горкома партии Николай Павлович Фирюбин. В коллективном доносе о Фирюбине было сказано так: «…политически безграмотный человек, лизавший Попову пятки».

Николай Павлович Фирюбин стал секретарем Московского обкома до войны. Он родился в Симбирске, где с шестнадцати лет работал учеником каменщика, потом переехал в Узбекистан, где два года трудился шлифовальщиком на цементном заводе. В двадцать лет он поступил в Саратовский индустриальный техникум. Поработал недолго на заводе комбайнов и поступил в Московский авиационный институт. Несколько лет трудился на авиационных заводах, стал главным технологом — пока его не избрали секретарем парткома, а через два года, в 1940-м, сделали первым секретарем Кунцевского горкома Московской области.

В тот предвоенный год в областях, где развивалась серьезная военная промышленность, вводились дополнительные должности секретарей по оборонным заводам, и Фирюбина сделали секретарем Московского обкома по авиационной промышленности. В разгар войны, в 1943 году, Фирюбина утвердили секретарем горкома. Он входил в военный совет гвардейских минометных частей (так назывались ракетные установки залпового огня — знаменитые «катюши»).

Николай Фирюбин пострадал из-за того, что претворял в жизнь одну из любимых идей Георгия Попова — создать самоходный комбайн с электроприводом[2]. Это было очередное экономическое «чудо» — Попов обещал с помощью электропахоты поднять отстающее сельское хозяйство. Для начала в Московской области, а если вождь поддержит, то и по всей стране.

Летом 1949 года конструкторы сельхозмашин пришли в отдел машиностроения Московского горкома с просьбой поддержать их идею создания первого в мире комбайна с электроприводом. «Я в это дело вцепился обеими руками, — рассказывал Фирюбин, — так как это было действительно очень большое и интересное дело».

Московский хозяин заставил Министерства сельского хозяйства и сельскохозяйственного машиностроения выделить деньги на разработку комбайна. Фирюбин напрямую давал указания предприятиям, а потом устроил показательные испытания комбайна в Горках Ленинских и заставил ТАСС дать официальное сообщение о том, что комбайн готов. Решили первый электрокомбайн преподнести Сталину в день его юбилея. «Правда» подготовила восторженную статью. Текст попросили завизировать Фирюбина. Он велел дописать, что комбайн построен «по инициативе городского комитета партии». Эти слова, да и вся статья вызвали раздражение в отделах ЦК партии и в профильных министерствах. С каких это пор горком раздает прямые заказы производственникам? Это было сочтено тяжким нарушением государственной дисциплины, поскольку для создания сельскохозяйственной техники требовалось решение союзного правительства.

Расследовать дело поручили министру государственного контроля Льву Захаровичу Мехлису, бывшему помощнику вождя. Мехлис признавал авторитет только одного человека — Сталина. Мехлис, когда он отстаивал более жесткую позицию, позволял себе возражать и самому вождю, иногда публично, в присутствии многих людей. Вождь не обижался. До конца жизни Сталин сохранил привязанность к Льву Захаровичу как к человеку, который не только был бесконечно ему предан, но и во всем подражал вождю и действовал исключительно сталинскими методами.

Лев Мехлис очень жестко относился к кадрам, безжалостно и часто несправедливо снимал с должности — иногда за дело, иногда по чьим-то наветам. В первых числах октября 1949 года на заседании Совета министров СССР разбиралась история с самоуправством Московского горкома. Приняли постановление «О нарушении государственной дисциплины и шумихе в печати об испытаниях электрокомбайна».

Дело Попова, кстати говоря, стало последним для Мехлиса. В том же 1949 году Лев Захарович отметил шестидесятилетие, получил орден Ленина. А в декабре у него случился инсульт, затем инфаркт. Он почти не мог ходить, одна рука не действовала.

Вечером 4 октября Попов провел закрытое заседание бюро горкома и обкома. Думал, что сможет отделаться увольнением проштрафившихся помощников. Ему было приказано избавиться от всех, кто забыл, что такое партийная работа. Первыми лишились высоких постов Николай Фирюбин и сотрудники отдела машиностроения.

Николая Павловича сняли с должности, записав в решении:

«Бывший секретарь МГК ВКП(б) тов. Фирюбин нарушал государственную дисциплину, командовал предприятиями и учреждениями союзного подчинения в деле проектирования и изготовления электрокомбайна, проявлял местнические тенденции и организовал, в целях саморекламы, неправильные сообщения в печати об испытаниях электрокомбайна».

Вот после этой истории, когда выяснилось, что Георгий Михайлович Попов и его команда утратили статус неприкосновенных, и родился донос, который сломал блестящую карьеру хозяина Москвы. Заодно сменили руководителей столичных газет, в том числе и заместителя редактора «Вечерней Москвы» — брата Попова, который совсем не был похож на Георгия Михайловича.

Тринадцатого декабря 1949 года политбюро приняло решение избрать Хрущева секретарем ЦК. В тот же день провели объединенный пленум МК и МГК. Собрали руководителей города и области. Маленков зачитал постановление политбюро «О недостатках в работе Попова Г. М.». Московские чиновники, в том числе Екатерина Алексеевна Фурцева, затаив дыхание, слушали, как сокрушают многолетнего хозяина столицы.

Слово предоставили самому Попову. Он каялся в своих грехах:

— Товарищи, Центральный комитет и товарищ Сталин подвергли суровой и справедливой критике меня как руководителя московской партийной организации за крупные недостатки и ошибки, допущенные мною в работе. Я признаю решение ЦК правильным, и не только правильным, а совершенно правильным; глубоко переживаю и сделаю для себя правильные большевистские выводы.

Вслед за ним выступали все другие руководители Москвы. Пленум продолжался три дня. Попов еще раз попросил слова:

— Я считаю, что критика, которая была здесь, на пленуме, совершенно правильная. Она показывает также и то, что я как бывший секретарь МК и МГК очень многих фактов не знал, что свидетельствует о том, что у меня была слабая связь с партийным активом и прежде всего с секретарями райкомов. Я в этом виноват перед Центральным комитетом и перед Московским комитетом…

Попов не выдержал и прошелся по одному из своих критиков — секретарю горкома партии Олимпиаде Васильевне Козловой:

— Товарищ Козлова — допустим, сегодня, 13-го числа, вышло решение, его зачитали — так она уже 13-го числа выступала и говорила о том, что боролась, что она ставила вопросы, а пять дней назад она сидела у меня в кабинете и пела мне дифирамбы. Это показывает, что человек по погоде строит свои взгляды. Разве так можно?

Георгий Максимилианович Маленков поучающе заметил из президиума:

— И пять дней тому назад не надо было допускать, чтобы вам пели дифирамбы.

— Правильно, товарищ Маленков, — поддакнул Попов.

Георгия Попова освободили от обязанностей первого секретаря и члена бюро МК и МГК. Николая Фирюбина вывели из бюро горкома «за нарушение трудовой дисциплины». 18 января 1950 года Попов лишился и должности председателя исполкома Моссовета, Фирюбина даже лишили мандата депутата Моссовета.

Никиту Сергеевича Хрущева избрали первым секретарем горкома и обкома. 29 декабря провели партийный актив столицы. Фурцева впервые слушала выступление нового руководителя города. Никита Сергеевич начал с шутки:

— Товарищи, мне, как молодому москвичу (смех, аплодисменты), выступать на активе, собранном по такому важному вопросу, довольно сложно… У меня сложилось такое мнение, что товарищ Попов не понял своих ошибок. Мне удалось поговорить с товарищем Поповым на объединенном пленуме МК и МГК ВКП(б), и вот сегодня я слышал его выступление. У меня сложилось твердое мнение, что он не понял своих ошибок.

Зал откликнулся возгласами «Правильно!» и зааплодировал. Это были те же люди, которые еще недавно встречали аплодисментами любое слово Попова. Хрущев считал Попова неумным человеком и грубым администратором:

— Товарищ Попов пошел по линии зазнайства. Большое доверие вскружило голову человеку… Я прямо скажу, я всегда с завистью смотрю на годы, когда мне пришлось работать в Москве. Почему? Потому что, работая в Москве, работник получает такое преимущество, как ни в какой иной организации: он может видеть и чувствовать близость Центрального комитета партии… Здесь имеется возможность слышать чаще товарища Сталина и руководствоваться непосредственно его указаниями… Могут мне сказать, что ты, товарищ Хрущев, новый человек, так почему не лягнуть старого с тем, чтобы приукрасить свое будущее в области строительства. (Смех.) Нет, товарищи. Знаете, если неправильно лягнешь уходящего, то это лягание обернется против того, кто лягает. (Смех.) Это неизбежно. Я не это преследую…

Никита Сергеевич обещал московским партийным кадрам полную поддержку и расположил к себе москвичей, в том числе секретаря райкома Фурцеву:

— На пленуме Московского комитета партии выступали секретари и говорили, что по три года добиваются приема у товарища Попова, чтобы встретиться и поговорить. Товарищи, это же немыслимое дело. Чтобы руководить такой большой партийной организацией, надо же знать кадры… Надо же знать имя, отчество, фамилию каждого из них, надо знать способности, понимание дела надо оценить… Товарищ Попов не принимает секретарей райкомов. А ведь секретарь райкома — это центральная фигура… Вчера мы спросили товарища Попова, будет ли он выступать. Товарищ Парфенов спрашивал, будет ли выступать товарищ Попов. Сказал, что будет. Вызываем товарища Попова, а его нет. Это говорит о чем? Партия наказала заслуженно, приди, раскрой себя и сделай все, чтобы не повторились ошибки…

Постановление политбюро от 24 февраля 1950 года было посвящено кадровым вопросам — решалась судьба московского партийного начальства. Выдвиженцев Попова, вторых секретарей горкома и обкома партии, убрали «за беспринципную позицию, зажим критики и самокритики, серьезные ошибки в работе с кадрами». Кампания осуждения бывшего хозяина прошла по всей Москве. В январе 1950 года на активе Фрунзенского района Фурцева разоблачала ошибки своего недавнего руководителя Попова.

Хрущев возглавил Московский обком, а первым секретарем столичного горкома сделал Ивана Ивановича Румянцева, который большую часть трудовой жизни провел на заводе № 24 имени М. В. Фрунзе: начал учеником фабрично-заводского училища, поработал токарем и слесарем, пошел по комсомольской линии и стал заместителем секретаря парткома. Одновременно Иван Иванович окончил авиационный техникум и три курса Московского авиационного института. В 1941 году завод эвакуировали в Куйбышев, а в ноябре сорок третьего Румянцева отозвали в Москву и утвердили инструктором отдела авиационной промышленности горкома партии. Из аппарата вскоре перевели парторгом на авиационный завод № 30.

В мае 1946 года Румянцева сделали первым секретарем Ленинградского райкома. Он вместе с Фурцевой учился на заочном отделении Высшей партийной школы при ЦК ВКП(б), а в 1949 году экстерном закончил еще и Московский учительский институт. Назначение Ивана Румянцева первым секретарем горкома было неожиданным для Москвы. Надо полагать, сыграло роль его производственное прошлое. Хрущев предпочитал не профессиональных партийных работников, а людей с производства. Мог директора совхоза сразу назначить министром сельского хозяйства.

Вторым секретарем горкома при Попове был Иван Андреевич Парфенов. По профессии инженер-электрик, он руководил Сталинградской электростанцией. Перед войной его взяли в Наркомат путей сообщения начальником отдела паровозного управления. В апреле 1942 года утвердили секретарем Московского горкома по транспорту, потом два года он работал в исполкоме Моссовета, а в ноябре 1946 года его перевели на должность второго секретаря горкома. Иван Парфенов считался работником с перспективой. Его не только сделали союзным депутатом, но и председателем Совета Союза Верховного Совета, то есть он формально руководил одной из палат парламента. Должность эта исполнялась без отрыва от основной работы, в качестве общественного поручения. Но это означало, что Парфенова прочили на более высокие посты. Однако его карьера рухнула вместе с карьерой Попова.

В письме, которое Сталин использовал как повод для смещения Попова, презрительно говорилось: «Недоросль и делец Парфенов, работая в наркомате путей сообщения, через комиссионные магазины добывал деньги спекуляцией».

Ивана Парфенова сделали первым заместителем начальника Московского метрополитена. Его место в секретариате МГК заняла Екатерина Алексеевна Фурцева. Она была обязана внезапным повышением Хрущеву. Одним из секретарей горкома была женщина: Олимпиада Козлова, хотя она в последний момент и пыталась дистанцироваться от Попова, лишилась должности вместе со всей его командой. Хрущев мог бы поискать женщину-секретаря где-то на стороне. Но он хотел показать, что будет работать с московскими кадрами. И главное — сразу обратил внимание на энергичную и деловую Фурцеву.

Знатоки аппаратной жизни говорили, что второй по степени значения человек после первого секретаря — это вовсе не второй секретарь, а заведующий финансово-хозяйственным отделом. За ним — заведующий общим отделом, заворг. И только после них идут второй и третий секретари. Казалось бы, второй секретарь Фурцева сидит рядом с первым — Румянцевым, пользуется почти теми же благами, ан нет. Дистанция между ними огромная. Первый секретарь был полным хозяином. Жизнь города развивалась в соответствии с его интересами и целями. Если первый играл на музыкальном инструменте, именно этот инструмент становился главным, а художественная самодеятельность — приоритетом культурно-массовой работы. Если играл в волейбол, весь актив следовал его примеру, и все предприятия формировали волейбольные команды.

Первый секретарь — наместник высшей власти. Он зависел только от вождя. Территориальный сектор орготдела ЦК конечно же представлял определенную опасность: если на первого секретаря приходили анонимки, если город отставал по показателям, если случались чрезвычайные происшествия. Орготдел составлял тревожную записку, которая начинала двигаться по длинной иерархической лестнице. Любой из ее читателей мог сказать «чепуха», а мог отправить дальше — в зависимости от ситуации.

Сложность положения Фурцевой состояла в том, что Румянцев был номинальным начальником, а Хрущев реальным. Он был политиком жестким и требовательным. Но своих работников в обиду не давал.

Четырнадцатого декабря 1950 года Никита Сергеевич выступал на московском активе, распекал чиновника, ответственного за поставку овощей в город:

— Вы критиковали сейчас двух секретарей райкомов. Вы не думайте, что я хочу их защищать. Они сами сильны и сами могут защититься, если в этом будет нужда… Но товарищ Федоров, дорогой мой, когда мы летом собирались в МК и рассматривали вопрос о ходе заготовок овощей, я спросил, а где начальник, который занимается обеспечением Москвы. Мне ответили — я точно не помню, вы можете поправить — или в Кисловодске купается в кислых водах, или же в Сочи распаривается под южными лучами нашего замечательного кавказского солнышка. Тут надо возить огурцы, овощи, надо давать другие продукты, а начальник, который отвечает за это дело, большевик, видите ли, изволил уехать и там прохлаждается… Вы говорите, капусту завезли. Дорогой товарищ Федоров, если мы вас посадим — утром капуста, днем капуста, вечером капуста, сегодня капуста, завтра капуста, послезавтра капуста. Что вы скажете нам? Люди хотят получать овощи в ассортименте… У нас имеется пятьдесят тысяч тонн двух- и трехлетней капусты. Меня очень убеждали в том, что эта капуста отличного качества. (В зале смех.) Я товарищам советовал, которые меня в этом убеждали, давайте мы вас посадим на эту капустку. Как она может быть отличного качества, когда она годами киснет! Эта капуста может быть уже черной, заплесневелой, и потом она просто-напросто прокисла. И вместо того, чтобы освежить от нее емкости, этого не делается потому, что по статистике у них не будет значиться столько-то тысяч тонн заготовленной капусты. Но от такой капусты блохи дохнут!

Хрущев негодовал по поводу непорядков в городской торговле:

— Все остродефицитные товары (меховые шубы, хорошая обувь и шелковые ткани) в основном попадают к людям, которые работают в магазинах и близко находятся с заведующими секциями и складами, или же в руки перекупщиков, которые систематически ежедневно посещают магазин… Ремонт обуви, одежды, чистка должны быть организованы. Ведь почистить костюм, пятна снять — это надо иметь знакомства. Без знакомства вам не почистят…

Никита Сергеевич процитировал полученное им письмо: «Никак не назовешь московскую торговлю культурной. Не купишь ничего без очереди, даже папиросы или спички, везде очереди или к продавцу или в кассу. В Центральном универмаге очереди бесконечные, давка, духота. Чтобы купить что-либо, надо несколько часов в этой костоломке попариться, да еще и не купишь, чего хочется. Так я не смог купить сыну костюм приличный. Не нашел жене резиновых бот и шелка подходящего на платье и себе костюм».

Хрущев требовал от секретарей горкома и райкомов контролировать ателье и мастерские, столовые и кафе, и прежде всего магазины:

— Возьмите дамские головные уборы. Мне дважды их приносили в МК, выставку делали. Красивые шляпы, но сколько их делают? Что же, за хорошей шляпой женщина пошла и стала навеки калекой, она не пробьется через очередь. Нам нужно много миллионов хороших шляп, потому что всех московских женщин нужно обеспечить и приехавших в командировку в Москву мужчин, чтобы они сделали достойный подарок от хорошего мужа своей жене…

И все-таки в Москве жизнь была много лучше, чем в других городах. Будущий крупный партийный работник Наиль Бариевич Биккенин, который приехал учиться в столицу, вспоминал: «После военных лет и трудной провинциальной послевоенной жизни Москва предстала перед нами, студентами из разных концов страны, как сказочный город, который многие из нас видели впервые. Впечатлял столичный быт: метро с его ослепительной чистотой, такая же и в дождь, и в снег улица Горького, „Елисеевский“ и другие центральные магазины, в которых было все, кроме киви… Обед в студенческой столовой обходился в несколько рублей, общежитие и транспорт были фактически бесплатными. Музеи, кино, театры — общедоступны (разумеется, если удавалось достать билеты). В общем и жить, и учиться было можно».

Строили тогда в столице кустарными методами — только из кирпича, господствовал ручной труд. Строительством занимались отдельные министерства, это распыляло ресурсы. Хрущев добился централизации строительного дела в Москве. Объединив строительные организации, проектные институты и заводы строительных материалов, он создал Главмосстрой, Главное архитектурно-планировочное управление и Управление капитального строительства. Все они стали подчиняться Мосгорисполкому.

В городе катастрофически не хватало детских садов и яслей, больниц и поликлиник. За пару лет Хрущев удвоил объем строительства. Активный и живой человек, Никита Сергеевич поддерживал инженеров и строителей, предлагавших новые методы и новые материалы. 21 октября 1952 года Хрущев выступал на активе сотрудников Архитектурно-планировочного управления. Обсуждали, что и как строить в Москве. Многое было в новинку.

— Правильно ли, что мы вводим мусоропроводы в жилье, или неправильно? — рассуждал с трибуны Хрущев. — Казалось бы, удобство хорошее. Но в эти мусоропроводы будут и мусор валить, и остатки кухонные, каким зловонием несет из этой трубы, и загрязняем лестничную клетку и всю секцию. Это неизбежно. Надо подумать с точки зрения санитарных условий, может быть, есть другое решение по этому вопросу. Может быть, какие-то сосуды раздавать по квартирам, как-то организовать это дело и утилизовать эти ценные отбросы и создать лучшие санитарные условия…

«В лице Хрущева московский актив получил надежную защиту, — вспоминал Николай Григорьевич Егорычев, тогда еще начинающий партийный работник. — Хрущев был талантливый руководитель».