Улица Теней, 77

Она как раз бросила взгляд на открытую дверь, когда мимо стенного шкафа по спальне прокралось какое-то существо. Появилось оно со стороны ванной и направилось к коридору, в который ушла Айрис.

В спальне горели все лампы и люстра, чтобы вспышки молний за портьерами оставались менее заметными. Спаркл ясно видела неведомое существо, но не могла поверить своим глазам.

Если оно что-то более всего и напоминало, так это голого младенца с неестественно большой головой, месяцев двенадцати или тринадцати от роду, который только ползал, еще учась ходить. Существо продвигалось к двери в коридор и младенцем никак быть не могло. Во-первых, ростом не уступало трехлетнему ребенку и весило фунтов тридцать пять, а то и больше. Во-вторых, его кожа была не здорового розового цвета, а бледно-серой с зелеными пятнами.

Спаркл не закричала от страха, не вскочила на ноги при виде этого кошмарного незваного гостя. Ее реакция на любое потрясение или угрозу оставалась неизменной с того самого дня, многими годами раньше, когда молния ударила в ее отца. Девочка замерла на крыльце, парализованная чувством вины и ужасом. Она только что пожелала, чтобы отец никогда больше не покидал дом, остался здесь навсегда, и теперь не сомневалась, что ее магическая сила призвала молнию, которая выполнила это желание, пусть совсем и не так, как девочка себе это представляла. Не только чувство вины обездвижило ее, но и страх. Юная Спаркл верила, что, шевельнись она, другая молния тут же пригвоздит ее к земле, претворяя в жизнь другое ее желание — всегда быть рядом с отцом.

Через несколько недель чувство вины ушло, но не горе, и она надолго потеряла веру в магию. Но теперь она отреагировала на отвратительное существо, которое кралось по ее спальне, так же, как когда-то на труп отца, — замерла, убежденная, что с ней ничего не случится только в одном случае: если она не шевельнется и не издаст ни звука.

О том, что незваный гость не младенец и вообще не человек, говорили не только большая бесформенная голова, размеры существа, серая, в зеленых пятнах кожа. Пухлыми ножками с маленькими стопами существо напоминало младенца, да только ножек этих было шесть. Руки оно держало перед собой, словно хотело кого-то схватить, короткие пальцы пребывали в непрерывном движении. Кожа бугрилась во многих местах, из-под нее выпирали опухоли. Мышцы при движении неритмично изгибались и сокращались, выпирали или вдавливались в различных частях тела. По причинам, которые Спаркл не могла себе объяснить, она подумала, что эта тварь — невиданный гибрид растения и животного, гриб, скрещенный со зверем.

Когда чудовище из наркоманского бреда проследовало по спальне к коридору, Спаркл вскочила с табуретки, трясясь от страха, то и дело сглатывая, чтобы сдержать крик, который лез вверх по горлу, словно рвотная масса. Огляделась в поисках оружия, но не увидела ничего такого, что смогло бы прибавить ей храбрости. Тем не менее переступила через порог в полной уверенности, что это дьявольское чудовище идет по следу Айрис и оно — хищник.

* * *

Свидетель расположился так, чтобы следующей флуктуацией попасть в третье место, которое хотел увидеть, — кабинет Спаркл Сайкс. Книг здесь было даже больше, чем в квартире адвоката, только не по юриспруденции, а различные справочники, поэзия и, по большей части, романы.

Он знал эту женщину не только потому, что знал обо всем. В молодости, когда он не только выглядел человеком чуть старше двадцати, но и был таковым, он читал ее книги.

Позже, когда от него требовалось убивать, он проделывал это с, казалось бы, необъяснимым энтузиазмом. Единственный раз замялся, когда молодая женщина, ее звали Эприл, принимая его за друга, достала из рюкзака книгу Спаркл Сайкс, которую он прочитал гораздо раньше, и захотела почитать ее вместе с ним. Он процитировал несколько отрывков на память. Она пришла в восторг, найдя в нем, пусть при столь тягостных обстоятельствах, еще одного поклонника таланта Спаркл. Все, что он смог для нее сделать, так это убить быстро, ударом железной трубы по затылку.

Бездонная память Свидетеля стала его величайшим проклятием, потому что являла собой бездну, заполненную черной водой, в которой плавали тела Эприл и еще многих и многих мужчин, женщин, детей, не только тех, кого он убил, но и бессчетных других, умиравших, когда их разрубал топор чудовищной истории. Теперь он проводил дни на дне этого океана смерти, где слабенькие желтые огоньки ничего не освещали, а когда иной раз попадал в день, по-прежнему ощущал себя утонувшим.

Времени в кабинете Спаркл Сайкс, каким он был в то время, когда она писала свои книги, Свидетель провел меньше, чем ему хотелось, но, по его разумению, больше, чем он заслуживал. Потом он растаял, исчезнув из комнаты, или комната растаяла, более не окружая его.

Глава 15

Квартира «2-А»

Уинни не слушал музыку, когда читал, потому что музыка напоминала ему об отце, а отцу не нравилось, что Уинни очень уж много читает. Отец хотел, чтобы он занимался другим, к примеру, присоединился к школьной команде рестлеров. Разумеется, для четвероклассников никакой школьной команды рестлеров не было. Во всяком случае, в школе Грейс Лайман. Хотя, судя по чудовищному портрету уже усопшей миссис Грейс Лайман, который висел в вестибюле школы, она могла бы побороться за звание чемпиона штата по рестлингу. Отец Уинни хотел, чтобы сын занимался футболом, тхэквондо, кикбоксингом, а также учился играть на мужских музыкальных инструментах, вроде гитары и рояля, но только не на флейте или кларнете. Уинни не знал, почему его отец относил одни музыкальные инструменты к мужским, а другие — для маменькиных сынков. Но одно он знал точно: если, читая, включал музыку, мысли об отце так прочно забивали голову, что он не мог сосредоточиться на книге.

Читая, Уинни никогда не включал и телевизор, но предыдущим днем, в среду, тот сам включился дважды, настроившись на сто шестой канал, который ранее ничего не показывал. И вместо помех — электронного снега — пульсирующие кольца синего света заполнили экран от центра к периферии.

Когда это случилось в первый раз, Уинни, никогда ни с чем подобным не сталкивавшийся, решил, что телик сбрендил. Попытался выключить его, но пульт дистанционного управления не сработал. Поскольку синий свет пульсировал беззвучно, Уинни продолжил чтение, в надежде, что телик выключится сам.

Минут через десять у него создалось ощущение, что телевизор наблюдает за ним. Ну, может, не сам телевизор, но кто-то каким-то образом приспособил телик для того, чтобы шпионить за людьми. Бред, конечно, и скажи он кому-нибудь об этом, его бы тут же отправили на кушетку к мозгоправу, а потом, после битвы за опеку в суде, в новый дом в Нашвилле, к его музыкальному отцу-мачо.

Поэтому он выдернул штепсель из розетки, и экран погас.

В ту же среду, только позже, вернувшись в свою комнату, он увидел, что штепсель воткнут в розетку. Вероятно, это сделала миссис Дорфман, их домоправительница. Милая женщина, но постоянно делавшая то, о чем ее не просили. При уборке всегда что-то переставляла. Скажем, фигурки «Мира драконов» расставляла, как ей нравилось. Она работала полный день, но не жила в их квартире, приходила утром и уходила вечером. А если бы жила, истерла бы все ковры, постоянно их подметая.

Короче, вчера вечером — в среду — телевизор оказался подключенным к сети. И вскоре, когда Уинни устроился с книгой, экран ожил. Как было и прежде, кольца синего света заполнили экран от центра к периферии. Они напомнили ему кольца на экранах сонаров в старых фильмах о подводных лодках, только сменившие зеленый цвет на синий.

И вновь он почувствовал, что за ним наблюдают.

А потом басовитый голос произнес из-за пульсирующих колец единственное слово:

— Мальчик.

Возможно, это слово просочилось на неработающий канал с соседнего, работающего. Возможно, речь шла о совпадении: Уинни был мальчиком, а телевизор, который вроде бы следил за ним, произнес «мальчик», а не «банан» или что-то еще.

— Мальчик, — повторил телевизор, и Уинни выдернул штепсель.

В ночь со среды на четверг он не мог крепко заснуть. То и дело просыпался, ожидая увидеть пульсирующий синим светом экран, хотя штепсель лежал рядом с розеткой.

Само собой, в этот пасмурный четверг, пока Уинни учился в школе Грейс Лайман для рестлеров, миссис Дорфман вновь вставила штепсель в розетку, когда стерилизовала его комнату. Он подумал, что лучше бы вытащить штепсель до того, как вспыхнет экран. Но какая-то его часть хотела знать, что все это означает. Все это выглядело необычным, но интересно необычным, не пугающе необычным. Это необычное не дало бы тебе по лбу и не заставило обмочить штаны. Просто мурашки пробегали по коже.

И примерно через полчаса после того, как его мама вышла из комнаты, сказав: «Я люблю тебя, мой маленький мужчина», — а дождь продолжал барабанить в стекло, это случилось. Краем глаза Уинни увидел, что экран заполнился пульсирующими синими кольцами. Он оторвался от книги, и голос опять произнес:

— Мальчик.

Уинни никогда не знал, что сказать, если люди пытались вовлечь его в разговор. И он обнаружил, что еще труднее ответить что-либо телевизору, который наблюдал за тобой и вроде бы здоровался, или что он там хотел сказать этим словом.

— Мальчик, — повторил телевизор.

Отвечать телевизору… это тянуло на бред, все равно что говорить с мебелью. Отложив книгу, Уинни спросил:

— Вы кто?

Хотя вопрос прозвучал глупо, ничего умнее придумать он не смог.

Говорил телик басом, но бесстрастно, как диктор, зачитывающий скучное объявление по системе громкой связи:

— Мальчик. Над землей. Второй этаж. Западное крыло.

Телик, похоже, объяснял Уинни, в какой части «Пендлтона» тот находится. Но он это и так знал. Мог обойтись без подсказки. Если из телика говорил какой-нибудь тип, он умел вести разговор еще хуже, чем Уинни.

Но, разумеется, никто не мог за ним наблюдать. Телик работал только в одну сторону. Получал сигнал. Ничего не транслировал. Здесь происходило что-то другое, что-то загадочное, и ответ он мог найти, хорошенько подумав. Он не относил себя к суперумным, но и не считал дураком, во всяком случае, в книгах встречались персонажи-мальчики, раза в два глупее его.

— Мальчик. Черные волосы. Синие глаза.

Уинни вскочил с кресла.

— Над землей. Второй этаж. Западное крыло.

Черные волосы, синие глаза. Кто-то как-то мог видеть его из телика. Никаких сомнений. Маленькая загадка внезапно превращалась в большую.

Уинни не понравилась дрожь в голосе, когда он спросил:

— Чего вы хотите?

— Мальчик. Черные волосы. Синие глаза. Над землей. Второй этаж. Западное крыло. Уничтожить. Уничтожить.

Слишком низенький для своего возраста, худой, все еще ожидающий, когда же появятся бицепсы, Уинни полагал, что люди примут его за робкого маменькиного сынка, прояви он трусость. А если кто-то будет держать его за маменькиного сынка, этот человек никогда не переменит своего мнения, разве что он, Уинни, спасет сотню сирот из горящего приюта или разоружит террориста, избив так, что тот завопит о пощаде. Но Уинни понимал, что ему расти еще лет десять, прежде чем он сможет кого-то избить, и не знал, где находятся сиротские приюты, а если бы и знал, ему, возможно, пришлось бы ждать пожара до конца жизни. И потом, приют мог и не загореться, если только он сам не поджег бы его. Поэтому он старался изо всех сил, чтобы никто не назвал его маменькиным сынком. Не выказывал страха в кинотеатре на фильме ужасов. Случайно порезавшись, не плакал и не подавал виду, что ему нехорошо от вида крови. Насекомые пугали его, со всеми их лапками и антеннами, но он заставлял себя брать в руки жуков и других насекомых, противных, но не жалящих, чтобы изучать их, посадив на ладонь.

Когда телик сказал «уничтожить», многие четвероклассники из школы Грейс Лайман испугались бы, а как минимум несколько убежали бы в панике, чтобы найти где спрятаться. Уинни же сохранил спокойствие и пошел — не побежал — на кухню, где теплый воздух благоухал корицей. Его мама смотрела на что-то через окошко в дверце верхней духовки.

— Тебе бы лучше пойти посмотреть на мой телик, — предложил Уинни.

— А что там?

— Не могу объяснить. Тебе надо это увидеть.

Туайла указала на телевизор, который стоял на столешнице у холодильника.

— Покажи на этом, милый.

— Я думаю, это можно показать только на моем. Он включается сам. Этот — нет. Тебе лучше пойти и посмотреть.

Уинни поспешил прочь — но не побежал, будто испугался или что-то такое — и слышал, что мать идет за ним. Он предположил, что, вернувшись в свою комнату, найдет телик выключенным, и она ему не поверит… если только не появится расстрельная команда, татуированные, мускулистые громилы в черной униформе с большущими автоматами. К его изумлению, на экране по-прежнему пульсировали синие кольца.

— Какая-то тестовая картинка, — предположила его мать.

— Нет. Это сто шестой, пустой канал. И он говорит.

Прежде чем Уинни продолжил объяснять, бесстрастный бас произнес из-за синих колец:

— Взрослая женщина и ребенок. Над землей. Второй этаж. Западное крыло. Уничтожить. Уничтожить.

Туайла нахмурилась:

— Что это за шутка?

— Если шутка, то не моя, — заверил ее Уинни.

— Взрослая женщина. Черные волосы. Карие глаза. Рост пять футов пять дюймов.

Туайла схватила пульт дистанционного управления, который лежал на столике у кресла, но он не сработал. Она не смогла ни выключить телевизор, ни переключиться на другой канал.

— Уничтожить. Уничтожить.

— Это ди-ви-ди? — спросила Туайла, приближаясь к телевизору.

— Нет. Это… я не знаю, что-то еще.

Она все равно проверила ди-ви-ди-плеер.

— Такое случалось и раньше, но тогда он говорил только «мальчик».

— Когда раньше?

— Вчера дважды.

— Почему ты мне не сказал?

— Нечего было говорить. Он произнес только слово «мальчик».

— У кого-то извращенное чувство юмора.

— Но как он может нас видеть? — спросил Уинни.

— Он не может.

— Но он знает, как мы выглядим.

— Из этого не следует, что этот подонок может нас видеть. Просто он знает, кто мы, живущие в этой квартире. Это проблема службы безопасности. Мы сейчас с этим разберемся. Я позвоню дежурному.

Она выдернула штепсель из розетки, и экран погас.

Только от этого настроение Уинни улучшилось, а уверенность матери позволила ему почувствовать себя в большей безопасности, но ненадолго.

Едва она отошла от телика, стена изменилась. Ее закрывали низкие шкафчики с книжными полками над ними… но внезапно они пошли рябью. Трансформация началась у потолка и двинулась вниз, как вода, заливающая что-то и оставляющая после себя совсем другое. Создавалось ощущение, что ни шкафчики, ни книжные полки, ни книги и безделушки, которые стояли на них, были не настоящими, а очень точно, скрупулезно прорисованными, и теперь краски смывались водой. Над опускающейся границей ряби появлялась голая стена, не заставленная полками и шкафчиками. Неновая стена — в грязных пятнах, с треснувшей штукатуркой, с расползающимися щупальцами черной плесени.

Туайла изумленно вскрикнула и подняла руку, словно отдавая приказ изменениям остановиться, но рябь спустилась по стене и двинулась по полу, забирая с собой навощенный паркет, оставляя после себя поцарапанные и грязные паркетины, сожрала ковер. Все это происходило так быстро, что ни Уинни, ни его мать не успели подумать о том, что рябь эта может поглотить их обоих.

И лишь когда рябь устремилась к их ногам, Туайла схватила Уинни за руку, чтобы оттащить назад. Но рябь, словно накатывающая на берег волна, перекинулась через их обувь, растворила ковер прямо под ногами, но не тронула ни сына, ни мать. А потом рябь, опять же как накатившая на берег волна, отступила, и все начало восстанавливаться в прежнем виде: и ковер, и навощенный пол. Рябь взбиралась по стене, и трансформация шла в обратной последовательности — снизу доверху. Появлялись шкафчики, телевизор, книжные полки, книги и безделушки, словно маг, который сотворил заклинание на изменения, вдруг передумал и нейтрализовал первое заклинание другим, вернувшим все ранее изменившееся в исходное состояние.

Рябь ушла в линию пересечения стены и потолка. И более не появлялась. Может, исчезла совсем. Может, все и закончилось, что бы это ни было.

Сердце Уинни колотилось так, словно он только что пересек финишную черту. Он не мог дышать. Что-то застряло глубоко в горле. Вдруг пришла мысль, что он от ужаса проглотил язык — он читал, что такое случается с людьми во время припадка. От этой мысли его замутило, но язык оказался на положенном месте. Во рту.

Мать все еще держала его за руку. Держала очень крепко, наверное, боялась, что он поднимется в воздух, провалится сквозь пол или что-то в этом роде. Пока она ничего не сказала, и Уинни тоже, да и о чем они могли поговорить? Они оба все видели, но никто из них ничего объяснить не мог, потому что увиденное находилось за гранью здравомыслия. Такого просто не могло быть, но ведь случилось, и мозг сейчас пытался с этим как-то сжиться, а для других мыслей места не оставалось. Но тут Уинни вспомнил кольца синего цвета и басовитый голос: «Уничтожить. Уничтожить», — и его мама, похоже, это вспомнила, потому что сказала:

— Пошли отсюда, — и потянула к двери из спальни.

— Куда мы идем? — спросил Уинни.

— Не знаю… куда угодно, все равно куда, уходим отсюда, уходим из «Пендлтона».

ОДНО

К тебе с великой верой обращаюсь я, творение твоей мудрости и гарант твоего бессмертия.

Она, боящаяся молнии, написала, что город — лес домов, сотрясаемый вечной бурей интересов, горожане — плоды на его ветвях, некоторые наливающиеся до полного созревания, другие — ссыхающиеся прямо на ветвях, третьи — сброшенные преждевременно и гниющие на земле. Я покажу ей, что город нельзя сравнивать с благородным лесом, что город — это унылый яблочный сад отчаяния, где на искривленных и лишенных листвы ветвях висит только одно гнилое, сожранное червями яблоко, имя которому — человечество. Я вползу в извилины ее мозга, внедряя в него мысль о никчемности всех ей подобных, и она будет молить о смерти, потому что мысль о принадлежности к человечеству станет для нее невыносимой.

Она говорит о совершенных плодах, хотя сама произвела на свет далекую от совершенства дочь. Она представляет себе, что этот увядающий ребенок — счастливый дар. Такое нарушение умственной деятельности показательно для человечества. Серьезные дефекты объявляются эксцентричностями, несовершенства объявляются отличиями, которые лишь увеличивают разнообразие в рамках одного вида.

Разнообразие — не соль жизни. Это мать беспорядка.

Индивидуальность — не признак свободы. Это свидетельство упадка.

Свобода — рабыня хаоса. Объединение — это порядок, все думают и действуют как единое целое.

Скоро несовершенная мать и еще более несовершенная дочь станут одним, с них сдерут все индивидуальное. Их гордость, и надежда, и страх окажутся такими же бессмысленными, как сама их жизнь.

Одновременно с матерью и дочерью пожилые сестры узнают, что за деньги безопасность не купишь, что все человеческие достижения — пшик, что значение имеет лишь Земля, а не такие паразиты, как все они, населяющие ее, Земля — во всем своем великолепии.

Под земной корой толщиной в 1700 миль находится море расплавленных железа и никеля глубиной в 1400 миль, и движение этого моря генерирует магнитное поле планеты. Проявления этого поля, мерцающие синие всполохи ночью и даже в пасмурные дни, когда-то привлекли индейцев на Холм Теней. Каждые тридцать восемь лет глубинные конвекционные потоки в этом океане расплавленного металла создают необычно высокую приливную волну энергии. Дефект в структуре пространства-времени, червоточина, над которой построен «Пендлтон», — потайная дверь, которая большую часть времени закрыта на защелку. Но цунами магнитной энергии открывало ее раньше и очень скоро откроет снова.

Я жду этого момента.