Улица Теней, 77

— Чернильно-черную. Никаких деталей. Но когда я повернулась, чтобы посмотреть ему вслед… он уже миновал меня… я увидела его так же ясно, как вижу вас. Примерно в восьми футах от меня, он поворачивался ко мне, словно не заметил, когда проходил мимо, и удивился, увидев меня в буфетной. Как человек, но не человек. Что-то другое в форме головы, что-то не такое, но точно я не могу сказать, что именно. Никаких волос, никаких бровей. Кожа серая, как свинец. Даже глаза серые, без белков, а радужки черные, черные и глубокие, словно каналы в ружейных стволах, — она содрогнулась и глотнула кофе с бренди, чтобы укрепить дух. — Он… он выглядел худым, но сильным. Открыл рот, эти ужасные серые губы разошлись, я увидела, что зубы тоже серые и острые. Он зашипел и собрался укусить меня, я знаю, что собрался. Я закричала, и он двинулся на меня, быстрее, чем кошка, быстрее, чем змея, быстрее, чем что бы то ни было.

Хотя Марта дала себе зарок не быть такой доверчивой, как Эдна, но ни ее врожденный скептицизм, ни соответствующий времени брючный костюм не смогли остановить холодок, пробежавший по спине. Она говорила себе, что ее беспокоит Салли, это несвойственное ей утверждение, что она столкнулась со сверхъестественным, а не вероятность того, что сверхъестественное имело место быть.

— Демон, — кивнула Эдна. — Создание ада. Не обычный призрак.

— Но он тебя не укусил, — Бейли не отрывал глаз от домоправительницы.

Салли покачала головой.

— Это звучит так странно… но, приблизившись ко мне, он вновь изменился, из чего-то реального превратился в черную тень и проскочил мимо. Я почувствовала, как он проходит рядом со мной.

— И как он ушел из буфетной? — спросил Бейли.

— Как он ушел? Просто. Раз — и исчез.

— Прошел сквозь стену?

— Стену? Не знаю. Просто исчез.

— Стены для демонов не препятствие, — заверила его Эдна.

— Демонов, — в голосе Марты слышалось достаточно пренебрежения, чтобы понять, что она полагает все это чушью.

— Я не знаю, был ли это демон, мэм, — Салли повернулась к ней. — Я его не вызывала, будьте уверены. Но что-то это было, сомнений в этом у меня нет. Что-то такое же реальное, как я сама. Я не пью на работе и видела не галлюцинацию.

Как было и раньше, из-под земли донесся гул, но на этот раз «Пендлтон» затрясся достаточно сильно, чтобы задребезжали тарелки на полках и ножи с ложками и вилками в ящиках. Медные сковороды и кастрюли закачались на крючках, но не так сильно, чтобы стукнуться друг о друга.

Тряска длилась дольше, чем в прошлые разы, десять или пятнадцать секунд, и Бейли, пока она еще не закончилась, отодвинул стул от стола и поднялся, словно предчувствуя беду.

Салли Холландер опасливо оглядела кухню, ожидая, что по стенам поползли трещины, а Марта отступила от столешницы, когда застучали дверцы подвешенных над ней полок.

Эдну, похоже, забавляла тревога, отразившаяся на лицах остальных, ее рука играла с кружевным воротником.

— Ранее я разговаривала с милейшим мистером Трэном, и он совершенно уверен, что эти колебания земли вызваны взрывными работами на восточном склоне Холма Теней, где сейчас строят фундамент высотного дома.

Она говорила о Трене Ване Лане, официально сменившем свое имя на Томас Трэн, управляющем «Пендлтона». Его квартира находилась в подвале, рядом с постом службы безопасности.

— Нет. Они продолжались очень долго, слишком долго для взрывных волн, — покачал головой Бейли. — Первый раз я почувствовал эту тряску в бассейне, этим утром, примерно в четыре пятнадцать. В это время строительные работы не ведутся.

— Мистер Трэн — лучший управляющий, какой только был в «Пендлтоне», — заявила Эдна. — О доме он знает все. Может исправить что угодно или знает, как это можно исправить, и я ему полностью доверяю.

— Согласен с вами, — кивнул Бейли. — Но даже Том Трэн может ошибаться, потому что не обладает полной информацией.

Когда большинство молодых людей возраста Бейли Хокса щурились, в наружных уголках появлялись две или три маленькие морщинки. Память о годах войны отпечаталась на его лице так сильно, что его это пугало, гладкая кожа шла морщинами, которые старили его, и лицом он начинал напоминать злобного мужчину с дурными намерениями.

Когда Бейли вскочил со стула, Марта Капп заметила и кое-что еще, яснее ясного показывающее, что он встревожен. Под пиджаком спортивного покроя висела плечевая кобура с пистолетом.

Глава 13

Квартира «3-Г»

Когда Логан Спэнглер вышел из северного лифта на третьем этаже, двойная дверь в квартиру сестер Капп находилась по его левую руку, а одинарная — в квартиру Сайлеса Кинсли — прямо перед ним. Эту часть кондоминиума Логан называл геронтологическим уголком. Ему нравились и старые дамы, и ушедший на пенсию адвокат. Спокойные, обстоятельные, ответственные люди. Меньше проблем доставляли ему только жилец из квартиры «1-Б», умерший девятью месяцами раньше, наследников которого еще не определил суд, и мистер Бьюшам из квартиры «1-Г», две недели тому назад скончавшийся от пневмонии.

Уйдя в свое время в отставку из полиции, Логан полагал, что после «Пендлтона» он вполне может возглавить службу безопасности кладбища. Целое поле трупов, живущих в своих маленьких домиках, субъектов, еще более спокойных и обстоятельных, чем Эдна и Марта Капп. А уж с той работы он уйдет только для того, чтобы лечь в заранее вырытую яму и позволить живым накрыть его грязным одеялом.

Он уже не злился из-за того, что его выперли со службы в шестьдесят два года. Это случилось шестью годами раньше, давняя история. Пусть злости он и не испытывал, но стал циником. По правде говоря, циником и брюзгой он стал еще на старой работе — и это ему помогало, когда он имел дело с продажными детективами, помогало понимать их, вычислять и выгонять вон. Но в свободное от работы время он оставался веселым и достаточно добродушным парнем. Теперь же, не имея возможности вести настоящие расследования, Логан не мог сбрасывать копящуюся отрицательную энергию и подозревал, что превращается в круглосуточного брюзгу.

Но жить с этим он мог.

Выйдя из лифта, он повернул направо, отшагал примерно двадцать футов, вновь повернул направо, в северный коридор. Все квартиры находились по правую руку, числом три, с окнами во двор. Самая дальняя принадлежала Микки Дайму. Помимо того, что он унаследовал приличные деньги, Дайм вроде бы работал корпоративным консультантом по разрешению конфликтов с сотрудниками. Насчет наследства сомнений быть не могло, но Логан подозревал, что консультации — чистая выдумка. Следующая дверь вела в квартиру Аброновича. Бернард Абронович сейчас находился в больнице. Поправлялся после хирургической операции.

В самой ближней и большой из трех квартир проживал бывший сенатор, Эрл Блэндон. Этот опозорившийся политик вошел в лифт, но не вышел из него, как, похоже, предполагали камеры наблюдения, и решение этой загадки могло стать испытанием на прочность для самого умного детектива. Но шесть лет в «Пендлтоне» прошли настолько спокойно, что и сейчас Логан не ожидал никаких неожиданностей, сомневался, что ему придется раскрывать тайну исчезновения сенатора, рассчитывал, что Блэндон ответит на звонок в том или ином состоянии подпития.

Позвонив трижды и не получив ответа, Логан забарабанил по двери кулаком. Подождал и снова позвонил.

Ранее он позвонил дневному консьержу, который сменил Нормана Фикксера в шесть утра, и удостоверился, что сенатор не выходил из «Пендлтона» ни утром, ни сразу после полудня. Теперь он позвонил вечерней консьержке, Падмини Барати, которая сменила дневного консьержа в два часа дня, и она заверила Логана, что с того момента, как села за стойку, сенатор не покидал здания пешком и не просил подать автомобиль к подъезду.

Конечно же, Блэндон мог выехать через восточные ворота, если бы сам пошел в гараж и не воспользовался услугами службы парковки. Держа в голове такой вариант, Логан позвонил Тому Трэну и попросил проверить, стоит ли автомобиль в ячейке сенатора.

Через две минуты управляющий сообщил, что «Мерседес» сенатора в гараже. Мистер Блэндон никуда не уезжал.

Нажав еще раз на кнопку звонка квартиры «3-Г» и вновь не получив ответа, Логан открыл дверь своим мастер-ключом. Если сенатор и был дома, он не закрыл дверь ни на цепочку, ни на засов, который не представлялось возможным открыть из коридора.

Открыв дверь, но оставаясь в коридоре, Логан позвал:

— Сенатор Блэндон? Сэр, вы дома?

Площадь квартиры сенатора составляла примерно половину площади квартиры сестер Капп. Он бы его не услышал только в двух случаях: если бы лежал без сознания или мылся в душе.

В чрезвычайной ситуации, когда имелись основания подозревать, что жилец смертельно болен, обездвижен и не способен обратиться за помощью, инструкции ассоциации владельцев квартир требовали, чтобы сотрудник службы безопасности вошел в квартиру, воспользовавшись мастер-ключом, но только в сопровождении консьержа или управляющего. Идея состояла в том, чтобы минимизировать и без того ничтожный шанс, что кто-то из и так хорошо оплачиваемых сотрудников службы безопасности воспользуется представившейся возможностью и обкрадет жильца.

Поскольку Эрл Блэндон отличался вспыльчивостью, а алкоголя в его крови хватало в любой момент дня и ночи, это могло только поспособствовать бурному выплеску эмоций, Спэнглер решил войти в квартиру один. Если выяснится, что сенатор в помощи не нуждается, вторжение на его территорию очень ему не понравится. Паранойя служила Блэндону броней, праведный гнев — мечом, и он никогда не упускал шанса выразить свое неудовольствие. Один незваный гость его бы только разозлил, двое — разъярили.

Интерьер нисколько не интересовал Логана. Но, включив свет в гостиной, он заметил, что сенатор полностью повторил внутреннее убранство некоторых мужских клубов. Кессонные потолки. Панели темного дерева. Глубокие кожаные кресла. Массивные боковые столики. Бронзовые настольные лампы с абажурами. Над каминной доской из известняка висела голова оленя со стеклянными глазами и мощными рогами, которую Блэндон, несомненно, купил, а не добыл на охоте благодаря твердой руке и острому глазу.

Середину столовой занимал массивный стол из полированного красного дерева. Вдоль длинных сторон стояли капитанские стулья с подлокотниками и высокой спинкой, а во главе — стул больших размеров, резной, инкрустированный серебром, словно показывающий, что хозяин дома, пусть и не королевской крови, тем не менее стоит на ступеньку выше своих гостей.

Обследуя квартиру, ни к чему не прикасаясь, кроме выключателей и ручек дверей, которые следовало открыть, Логан, как всегда, помнил о пистолете, который висел на правом боку, пусть даже и представить себе не мог, что ему придется им воспользоваться. В угасающем мире, где с каждым днем прибавлялось темноты и насилия, «Пендлтон» казался оазисом мира и покоя.

Продолжая звать сенатора, Логан добрался до главной спальни. Здесь потолочные кессоны украсили лепниной и выкрасили в белый цвет, а стены оклеили золотистыми обоями.

Логан отметил, что кровать аккуратно застелена, все в полном порядке. Поскольку Эрл Блэндон не славился аккуратностью, во всяком случае, по его внешнему виду этого не чувствовалось, Логан предположил, что прошлой ночью сенатор дома не ночевал.

Жильцы, которые не держали домоправительниц, с полной или частичной занятостью, как сенатор, обращались в одобренное ассоциацией владельцев квартир агентство, которое и оказывало все необходимые услуги. Обычно им требовалась горничная, которая приходила раз или два в неделю. Согласно графику, переданному в службу безопасности старшим консьержем, который напрямую контактировал с агентством, в квартиру Эрла Блэндона горничная приходила по вторникам и пятницам.

Происходило все в четверг, то есть утром никто кровать не застилал.

В ванной на полу лежали два больших смятых полотенца. Пощупав их, Логан обнаружил, что они совершенно сухие. Не обнаружил он капелек воды в отделанной мрамором душевой, да и швы между плитками выглядели сухими.

Сенатор мог принять душ двадцать четыре часа тому назад, когда уходил из дому. И прошлую ночь провел не в своей постели. Все больше улик говорило о том, что по возвращении в «Пендлтон» он вошел в лифт, но — такого просто быть не могло — из него не вышел.

И хотя политики порою пытались убеждать избирателей, что перед ними волшебники, располагающие магическими решениями, они обычно не пользовались плащами, обеспечивающими невидимость, или таблеткам, уменьшающими их до размера муравья. Если сенатор не вышел через дверь, он, должно быть, покинул кабину через аварийный люк на потолке.

Как Блэндон мог это сделать за те двадцать три секунды, когда не работали камеры наблюдения, и почему он это сделал, оставалось загадкой для Логана Спэнглера. Возможно, тщательный осмотр лифта сможет дать какую-то зацепку.

Когда он поворачивался, чтобы выйти из ванной комнаты, из-под земли вновь донесся гул. Свет погас и в ванной, и в спальне. В полнейшей темноте Логан отцепил фонарик и включил его. Светодиодный фонарь давал луч более яркий, чем обычный, и, однако, Логан уже чуть не вышел из ванной, прежде чем осознал, что вокруг него все изменилось.

Несколько секунд в темноте каким-то образом растянулись на годы. Белый мраморный пол, только что чистый и блестящий, теперь покрывала пыль. От декоративного бордюра из черного и зеленого гранита отвалились куски. Зеленые пятна и ржавчина появились на никелированной раковине. Паутина затянула ручки кранов и сливное отверстие, то есть вода давно уже не текла.

В зеркале, пыльном и покрытом пятнами, — как будто грибок съел часть серебряной подложки — отражался, похоже, не он, Логан, а его призрак, лишенный субстанции реального человека. От столь необъяснимого и внезапного изменения окружающего мира у Логана на мгновение перехватило дыхание, и он, наверное, не удивился бы, обнаружив, что состарился вместе с этой комнатой. Но он помнил, как выглядел этим утром, когда брился перед зеркалом в своей ванной: коротко стриженные седые волосы, лицо в морщинах опыта, но еще не обвисшее от старости.

Когда гул смолк, Логан увидел, что стекла в двери душевой нет. Осталась только рама, заржавевшая и погнутая. Полотенца с пола исчезли.

По-прежнему в недоумении, но вновь задышавший, Логан вернулся в спальню, оставшуюся без мебели. Луч светодиодного фонаря показал, что в спальне больше нет ни кровати, ни прикроватных столиков, ни комода, ни кресла, и на стенах ни одной картины. Вынесли и псевдоперсидский ковер. Остался только паркетный пол.

Удивление, вызванное видом внезапно опустевшей комнаты, уступило место оцепенению и тревоге за собственное психическое здоровье, потому что дрожащий луч фонаря показывал спальню, расположенную в давно заброшенном доме. Пыль покрывала покоробленные и щербатые паркетины, местами отвалившиеся от бетонной связки, на которую их укладывали. Пятна, похожие на крылья гигантских мотыльков, марали обои. Над головой когда-то белая краска, ставшая серой и желтой, облупилась, словно кессоны представляли собой коконы, из которых уже вылетели неведомые насекомые.

Будучи детективом, Логан обладал непререкаемой верой как в то, что открывали ему органы чувств, так и в выводы, которые делал его мозг — с помощью логики и интуиции — из полученной информации. Лжецы могли искажать факты, но каждый факт являл собой кусок металла с памятью формы и неизбежно принимал исходный облик. Глаза не могли ему лгать, хотя он и моргал, пытаясь отогнать эти невероятные изменения, которые произошли со спальней сенатора.

Столько лет прослужив копом, Логан воспринимал мир как место преступления, а на каждом месте преступления пряталась истина, которую только требовалось отыскать. Случалась, что первоначально улики получали неправильную трактовку — но такой она оставалась редко, а в его практике этого не случалось вовсе. Не зря же другие копы прозвали его Ястребиный Глаз, не только потому, что он все так ясно видел. Просто он мог взглянуть на расследование в целом с большой высоты и обнаружить истину, как ястреб обнаруживает полевую мышь даже в высокой траве. И однако, пусть он и знал, что все вокруг — ложь, пока не мог разглядеть реальность сквозь иллюзию.

Но уже через мгновение, будто кто-то повернул реостат, света прибавилось, сначала из непонятных источников, потом из полупрозрачных контуров, которые напоминали лампы: Логан видел их, когда впервые вошел в спальню. Материализовались не только лампы, но и вся мебель. Сначала появились контуры, как едва заметное изображение на фотобумаге, опущенной в ванночку с проявителем, но очень быстро контуры превращались в настоящую мебель. Под ноги вернулся псевдоперсидский ковер.

Вновь оказавшись в спальне сенатора, занявшей место пустой комнаты в заброшенном доме, Логан начал медленно поворачиваться вокруг оси. С золотистых обоев исчезли пятна. Облупившаяся серая и желтая краска потолка вновь стала белой и гладкой.

За долгие годы службы Логан Спэнглер так часто попадал в критические ситуации и с таким хладнокровием смотрел в глаза опасности, что уже думал, будто в нем не осталось боязни за свою жизнь. Но изумление быстро переросло в благоговейный трепет, и загадка трансформирующейся комнаты так пугала, что он почувствовал расползающийся по телу ужас, когда задался вопросом: а какая сила может вызвать такие изменения и с какой целью?

Повернувшись на сто восемьдесят градусов, Логан Спэнглер оказался лицом к ванной комнате. За дверью ярко горели лампы. Мраморный пол выглядел чистым и невыщербленным.

За его спиной что-то зашипело.

Глава 14

Квартира «2-Ж»

Чтобы отвлечься от мыслей, что ее ждет немедленная смерть от электрического разряда, и прогнать воспоминание о пылающих волосах и дымящихся глазах, Спаркл[10] Сайкс решила провести инвентаризацию своей обуви, всех ста четырех пар. Сидя на табуретке в просторном стенном шкафу-гардеробной, она не спеша брала в руки каждую пару, наслаждаясь остротой каблука, округлостью пятки, дугой узкой части подошвы между каблуком и стопой, обводами мыска, запахом кожи…

Последние двадцать четыре года, после того как любимого отца тогда восьмилетней Спаркл Сайкс убило молнией, она боялась гроз. Видела в них не только погодные явления. По ее разумению, облака представляли собой думающие существа, электричество в них позволяло осуществлять мысленный процесс, аналогичный процессам в мозгу человека, хотя там требуется куда меньшая мощность. Словно армады звездолетов инопланетян, они появлялись на горизонте и захватывали все небо, подавляя землю и живущих на ней людей. Они были древними богами, входящими в мир из Запределья с одним только желанием — причинять страдания смертным.

Спаркл отдавала себе отчет, что здравомыслие покидало ее, если дело касалось гроз.

Задолго до того, как к городу подступил грозовой фронт, она задернула тяжелыми портьерами окна, выходящие в большой двор «Пендлтона». Проходя по комнатам, не смотрела в сторону окон, опасаясь, что увидит отсветы вспышек сквозь толстую материю.

Каждый год молнии убивают от трехсот до шестисот американцев. Две тысячи людей получают травмы. От молний гибнет больше людей, чем от любого другого природного явления. Включая наводнения, ураганы, торнадо. Сила тока в разряде молнии достигает тридцати тысяч ампер при напряжении в миллион и более вольт.

Некоторые люди думали, что энциклопедические знания Спаркл о молниях — симптом навязчивости, но она считала, что знания эти имеют прямое отношение к истории семьи. Если твой отец — железнодорожник, никто же не удивляется, если ты много чего знаешь о поездах. Дочь капитана корабля, скорее всего, будет знать массу историй о морях и океанах. Вот она и считала, что проявит неуважение к отцу, убитому молнией, если ничего не будет знать об инструменте, который выбрала судьба, чтобы оборвать жизнь самого дорогого ей человека. И потом ужасная смерть ждала и ее мать.

Менее чем через полчаса после начала обувной инвентаризации Спаркл вспомнила одну из сотен историй о смерти от молнии, которые она читала в газетах. Всего лишь несколькими годами раньше, где-то в Новой Англии, в невесту, стоявшую рядом с церковью, за несколько минут до венчания ударила первая же молния, вылетевшая из облаков, даже до того, как на землю упали капли дождя. Вошла молния в серебряную тиару, вышла из пальцев правой ноги. Невеста носила туфли из белого атласа на шпильке. Левая туфля разорвалась на несколько частей, но правая вспыхнула и сплавилась с ее кожей.

Инвентаризация обуви более не отвлекала Спаркл от громовых раскатов, обрушивающихся на «Пендлтон». Внезапно вид туфель напомнил ей о танце смерти матери, исполненном босиком.

Спаркл не хотелось выходить из гардеробной, потому что окон в ней не было. Здесь она не могла видеть грозу, а гроза — ее. Здесь громовые раскаты приглушались наиболее успешно.

Минуту или две она стояла, решая, где еще можно спрятаться от грозы… а потом в дверях возникла Айрис. В двенадцать лет девочка напоминала Спаркл миниатюрностью и тонкими чертами лица… в остальном же — ни в коей мере. Светлые волосы у Спаркл, черные, как вороньи перья, у Айрис. Синие глаза у матери, ярко-серые у дочери. Светлая кожа у первой, смуглая — у второй.

Айрис лишь одно мгновение пристально смотрела на Спаркл, а потом перевела взгляд на плюшевого кролика, которого качала на руке, словно человеческого младенца.

— Гроза тебя испугала, сладенькая? — спросила Спаркл, озаботившись, что ее тревога негативно повлияет на девочку, которая и без того находила мир таким страшным, что едва могла с ним контактировать.

В хороший день Айрис произносила меньше ста слов, многие дни — ни одного. Особенно она не любила отвечать на вопросы. Воспринимала их как грубое вмешательство в ее личную жизнь, и личико девочки часто кривилось гримасой душевной боли.

Нежным, но при этом серьезным голосом девочка ответила: «Мы теперь собираемся на луг, чтобы обсохнуть на солнышке».

Никакого луга на улице Теней не просматривалось, да и солнце не светило в этот отвратительный день. Но Спаркл поняла смысл слов девочки: сначала она испугалась, но теперь не боится. Айрис процитировала фразу из сказочной повести «Бэмби»,[11] произнесенную матерью знаменитого олененка после ужасов грозы. Девочка прочитала книгу десятки раз — как все из ее любимых — и многое помнила наизусть.

Глядя на игрушечного кролика, Айрис нежно погладила его мягкую мордочку. Кролик, казалось, пристально смотрел на Спаркл, только глаза его блеском и выразительностью заметно уступали глазам ее дочери, когда та удостоила мать короткого взгляда.

Едва Айрис повернулась и пошла через спальню к коридору, Спаркл едва не рванулась за ней, чтобы погладить лицо дочери, как та гладила мордочку кролика, обнять девочку и прижать к себе. Но прикосновения не приветствовались. Айрис могла терпеть прикосновения только в определенном настроении, а уж объятья не выносила. Попытка обнять привела бы к тому, что девочка отпрянула бы, начала вырываться. Возможно, начала бы кричать и зло отмахиваться, хотя истерики она устраивала гораздо реже, чем некоторые дети-аутисты.

Только каждый шестой из таких детей мог жить самостоятельно, став взрослым. Хотя Айрис обладала уникальным даром, она, возможно, не входила в эту шестую часть. Ответ могло дать только время.

Иногда ребенок-аутист обладал какой-нибудь необыкновенной способностью, мог запоминать и повторять огромные тексты или в считаные секунды проделывать в уме сложные вычисления, причем без специальной подготовки. Некоторые могли сесть за пианино и тут же начинали мелодично играть, даже читали и понимали ноты, хотя видели их впервые.

Айрис, возможно, обладала редчайшей способностью среди этих аутистов-гениев: она интуитивно улавливала связь между фонемами, базовыми звуками, из которых строится и язык, и печатное слово. Однажды, в пять лет, она взяла детскую книгу… и тут же начала читать. Учить ее не пришлось, потому что, глядя на слово, она слышала в голове его звучание и знала его значение. Если она видела какое-то слово впервые, то открывала словарь, узнавала, что оно означает, и больше уже не забывала.

Семь лет спустя словарный запас Айрис превышал словарный запас ее матери, хотя речью она практически не пользовалась. Но ее странный дар был ее надеждой, во всяком случае, так думала Спаркл. Книги значительно расширяли мир Айрис, предлагая ей дверь из узкой комнаты аутизма, но никто не мог сказать, куда эта дверь может ее привести.

Когда Айрис исчезла из поля зрения, гром грянул с такой силой, что возникло ощущение, будто в гардеробной взорвалась бомба. Гроза воевала с городом.

Спаркл услышала, как повторяет свое имя, снова и снова, словно заклинание, способное отвести беду. Она помнила, как ее мать, Уэнделина, говорила ей, что это волшебное имя для особенного ребенка. Syke, говорила она, древнее шотландское слово. Так называли узкую, но быструю речку. Сочетание Спаркл Сайкс тоже являлось магическим: многие речки, быстро несущие свои чистые, прозрачные воды, искрились изнутри, зачаровывали и заколдовывали.

Какое-то время восьмилетняя Спаркл думала, что убила отца магией, порожденной любовью.

Мердок Сайкс, высокий, и сильный, и красивый, с густыми волосами, которые поседели еще до того, как ему исполнилось тридцать лет, обожал фотографию и полагал, что уже вышел из любителей, пусть еще и не достиг уровня профессионалов. По воскресеньям он отправлялся в долгие прогулки по лугам и лесам Мэна, фотографировал то, что встречалось на пути, но фотографии эти производили впечатление, будто Природа открывала свои тайны только ему, показывала недоступное другим.

В последний день своей жизни он возвращался домой раньше обычного, потому что грозовой фронт на несколько часов опередил прогноз синоптиков. Выйдя из леса, он пересек дорогу и направился к их дому, построенному на обрыве над морем, загорелый и мускулистый, с белоснежными волосами, которые трепал ветер. Кожаная сумка с фотоаппаратом висела на плече, футболка цветом не отличалась от волос, брюки цвета хаки он заправил в высокие туристические ботинки. Отец казался не обычным человеком, а храбрым путешественником, возвращающимся из самого дальнего уголка мира… или богом.

Спаркл ждала его на переднем крыльце. Увидев любимого папочку, вскочила с кресла-качалки и энергично замахала рукой. Она бы побежала к нему, чтобы встретить у самого края лужайки перед домом, но в этот самый момент громыхнул гром, и с неба упали первые большущие капли дождя. Они расплылись по асфальту, пригнули траву, застучали по деревянным ступеням крыльца, словно бусины из порвавшегося ожерелья.

Вместо того чтобы ускорить шаг, Мердок Сайкс пересекал широкую лужайку с таким видом, будто дождь радует его ничуть не меньше солнца и он не просто любит природу, но и командует ею.

Юная Спаркл пришла в восторг, увидев отца. Она знала, что он, как обычно, расскажет ей новые истории о лесе и его обитателях, веселые и захватывающие, каких не прочитать ни в одной книге.

Но, пусть эти истории очень ей нравились, она бы хотела, чтобы он никогда больше не уходил на воскресную прогулку, а оставался с нею дома. Собственно, она хотела, чтобы он оставался дома каждый день, никогда не уходил, во всяком случае, без нее. Она хотела, чтобы он постоянно находился рядом с нею, сейчас и всегда.

Пританцовывая от радости, Спаркл крикнула: «Папуля, папуля, папуля!» Она собиралась прыгнуть ему на грудь после того, как он поднимется по ступенькам, зная, что он позволит сумке с фотоаппаратом соскользнуть на пол и поймает дочь обеими руками.

Но Мердок Сайкс до ступенек не добрался. Яркая вспышка молнии предварила второй раскат грома. Ослепительный зигзаг разорвал темнеющее небо, сжигая воздух и испаряя капли дождя, и ударил в металлическую оправу очков Мердока, которая на мгновение засветилась, как неоновые трубки.

Произошло все очень быстро, не заняло и полсекунды, но как медленно случившееся прокручивалось в памяти. Линзы разлетелись градом стеклянных игл, части металлической оправы вплавились в кожу, Мердока Сайкса приподняло и бросило вперед футов на шесть или восемь. Каким-то образом приземлился он на ноги, замахал руками, как марионетка, управляемая неумелым кукловодом, сумка с фотоаппаратом в полете соскользнула с плеча и осталась на земле, волосы пылали, седая грива превратилась в рыжий клоунский парик. От яростного раската грома, последовавшего сразу за вспышкой, задребезжали оконные стекла, затрясся пол крыльца, и казалось, этот же раскат свалил Мердока на землю, хотя, разумеется, он уже умер и его тело падало под действием силы тяжести. С почерневшими остатками сожженных волос, он лежал на спине и смотрел в небо дымящимися глазами, с открытым ртом, в одежде, горящей даже под дождем, почерневшие пальцы правой ноги торчали из разорванного туристического ботинка, потому что — это следовало из заключения патологоанатома — молния вошла в левый глаз и вышла через наклейку от скольжения на подошве правого ботинка под пальцами.

…Это яркое воспоминание лишило Спаркл мужества, и она не смогла заставить себя покинуть гардеробную. Вновь опустившись на табуретку, пожалела, что имя у нее все-таки не магическое, иначе она обязательно воспользовалась бы им, чтобы отогнать бушевавшую над городом грозу.