Помоги проекту - поделись книгой:
Только хотела его укусить, как из руки кто-то выбил яблоко, и оно покаталось по снегу.
— Ты что? — крикнула девушка стоящему рядом снеговику.
— А ты что? Забыла бабушкины сказки о фейри? Забыла, что ни есть, ни пить нельзя, иначе все забудешь и пропадешь! Эх, ты.
— Эх, я… — согласилась Луна. — Ты случайно не тот снеговик, что я слепила утром? — спросила она, рассматривая до боли знакомый шарф.
— Я, — улыбнулся снеговик. — Меня зовут Никс. Идем, я тебе выведу отсюда, но слушай меня и не отставай.
И он повел девушку по направлению к лесу, верхушки деревьев которого виднелись недалеко. Со стороны квартала раздался странный, тревожный звук: «Вуб! Ву-вуб!». Снеговик на мгновение застыл, а потом побежал, схватив Луну за руку.
— Гвиллионы, они не хотят тебя отпускать! Бежим.
В лесу быстро темнело, так как солнце уже село. Сквозь подлесок было непросто пробираться, но Никс и Луна старались идти очень быстро.
Звуки «Вуб! Ву-вуб! Воу ап!» — раздавались уже и со сторон. И тут снеговик споткнулся о торчащий сквозь снег корень, и распался на части. Луна не сразу заметила это и пробежала еще десяток шагов. Но, не услышав скрипучей поступи Никса, оглянулась. И хоть пугающие звуки раздавались все ближе, девушка поспешила на помощь. Трясущимися руками она собрала заново снеговика, и схватила за руку-ветку. Но вместо холодной, обмерзшей ветки, почувствовала тепло. Удивленно взглянув не снеговика, увидела юношу в ее шарфе, который растерянно улыбался.
— Никс?
— Ага, я.
Но звуки «Вуб! Ву-вуб! Воу-ап!» уже окружили их и становились все громче и ужаснее.
— Нож! У тебя есть нож?
— Да, в кармане. Складной, подойдет?
— Да! Скорее доставай!
Луна порылась в кармане и достала нож. Лезвие щелкнуло и отразило лунный свет. Тут же все стихло.
Успокоившись, они пошли дальше. Но теперь Луна немного отстала, потом и вовсе пошла в сторону, от выбранного пути.
— Луна, ты куда? Луна, вернись! — закричал Никс.
Но девушка не оборачивалась и не отвечала. Тогда Никс побежал за ней. Он догнал ее, когда она стояла посреди небольшой поляны, окруженной терновником, а у ног девушки, пробивая снег, росли колокольчики с металлическими колокольцами вместо цветов. Луна, как завороженная раскачивалась в такт неслышной музыке.
Никс взял девушку за руку и вновь спросил: «Луна, что случилось?»
— Флейта, — ответила девушка. — Она зовет, она требует. И я не могу сопротивляться.
Как только Луна заговорила, на краю поляны, замерцал морозный воздух и возник Ганконер.
Луна рванулась ему навстречу, желая обнять флейтиста. Но Никс обхватил девушку за талию, взвалил на плечо, и, не оборачиваясь, пошел прочь.
Теперь чарующую мелодию флейты слышал и Никс, но он шел, не останавливаясь. В завораживающую мелодию флейтиста вплелось отдаленное и требующее «Вуб! Ву-вуб!».
Никс снял Луну с плеча, заглянул ей в глаза и, убедившись, что мелодия больше над ней не властна, повел ее дальше.
Вновь началась метель, стало трудно идти, а голоса гвиллионов слышались все ближе. Тогда Никс и Луна побежали.
Внезапно Никс отпустил руку Луны и исчез в снежном вихре.
— Никс! Никс, где ты? — сколько ни звала девушка, юноша не откликался.
Сквозь завывание ветра Луна услышала звук бубенцов. Такой родной и уютный, что решила идти на звук, куда бы он ее не привел.
Она не знала, что это добродушные гили ду сжалились над заплутавшей, и решили вывести ее к дому.
Метель стихла. И Луна увидела, что стоит на пороге дома бабушки и дедушки. Радостно вскрикнув, она побежала к двери. Навстречу ей вышли взволнованные бабушка с дедушкой.
— Где же ты была? — строго спросил дедушка.
— Мы так волновались, — воскликнула бабушка. — Ведь уже без четверти полночь! Фейри тебя заплясали?
Но Луна ничего не могла сказать и лишь плакала, прижимаясь к родным.
Вошли в дом, усадили заплаканную внучку у камина. Бабушка вышла в кухню налить чай, а дедушка пошел за пледом.
Раздался стук в дверь. Луна, несмотря на пережитое, пошла открывать. Что поделать, такой уж странной она была всегда.
На пороге, весь припорошенный снегом, стоял юноша Никс и улыбался. А в руках у него был
Антея
В гостях у Тишайшего
В синих сумерках загорались фонари, кружились снежинки, подгоняемые лёгкой позёмкой. Никита немилосердно гнал свой маленький «Витц», подаренный родителями ко дню рождения этим летом, он спешил, сегодня им с Настей ещё добираться до дачи, они решили встретить Рождество там, вдвоём. При мысли о Насте Никита невольно улыбнулся. Они были такие разные. Она любила вальсы Шопена, дрожание солнечных бликов на листьях берёз, синеву неба и плывущие вдаль белые облака. А он — тяжёлый рок, любил мчаться на мотоцикле к далёкому, бескрайнему горизонту, так быстро, чтобы ветер свистел в ушах. Любил грозовое небо с набрякшими влажными тучами в длинных сверкающих росчерках молний. Они были разными, и они любили друг друга. Иногда летними вечерами они сидели на балконе, смотрели, как зажигаются звёзды, сливаясь с огнями ночного города, а иногда катались на роликах по ночным городским улицам, держась за руки, скользили среди сияния огней.
Никита с Настей твёрдо решили пожениться, как только Никита закончит архитектурный, а Настя иняз, осталось немного, чуть больше полгода. Никита был высоким, широкоплечим, темноволосым с зеленовато— карими глазами, очень сильным, с детства занимался борьбой, многие говорили, что он удивительно похож на Кларка Кента.
Настя не соглашалась, считала, что Кенту далеко до её Никиты. Настя была гибкой, тонкой, с тёмно-серыми с поволокой глазами, с тяжёлой копной волос, которые изредка заплетала в косу, коса доходила почти до пояса.
Никита говорил ей: «Ты моя Алёнушка». На что Настя отвечала, что она не Алёнушка, а Настя, а он подхватывал её на руки и кружил по комнате. Настя называла его то Ник, то Кит, говорила, что он такой же большой, как Кит. Она любила лошадей и занималась в конноспортивной школе, благодаря Насте и Ник полюбил лошадей и стал ходить в школу. Они очень скучали, если приходилось быть вдали друг от друга. Нику казалось, что Настя часть его, и если её не было рядом — это было тяжело и болезненно. Ник подъехал к Настиному дому, она уже ждала, в руках её была объёмная спортивная сумка.
На дачу они попали часов в девять вечера.
Дом был старый, большой и стоял среди яблоневого сада, сейчас засыпанного снегом. Он их встретил тишиной и холодом, но стало веселее, когда растопили печь, круглый стол посредине комнаты застелили скатертью, уставили привезённой снедью, поставили запотевшую бутылку шампанского, в узкую высокую вазочку три кремовые розы, купленные Ником по дороге. В углу комнаты стояло старинное трюмо, оно, казалось, жило своей жизнью, таинственно отражая свет зажжённых свеч. Настя достала из сумки старинные костюмы для себя и Ника, её мать работала костюмершей в театре, и Настя попросила принести их домой. Когда они переоделись и встали перед зеркалом: она в длинном вишнёвом сарафане, с тёмно-русой заплетённой косой и венчиком на голове, а он в кафтане, подпоясанном кушаком, на голове шапка с узорчатым верхом в сафьяновых сапожках, Насте стало почему-то тревожно на душе, и она крепко ухватилась за руку Ника. Вдруг поверхность зеркала затуманилась, пошла рябью, обозначился узкий, уходящий вдаль коридор. Никита непроизвольно шагнул в него, Настя за ним, и они… оказались в комнате, убранством похожей на светлицу в боярском тереме, такие Настя видела в старых фильмах. Никита изумлённо оглядывался. Оба были в шоке.
— Где это мы? — почему-то шёпотом спросила Настя.
— Не знаю, но, похоже, мы оказались в прошлом, — не сомневаясь (Никита был большой любитель фантастики, особенно его увлекали романы про перемещение во времени), но тоже шёпотом отвечал Никита. — Интересно в каком веке?
Настя выглянула в окошко:
— Странно, за окном осень.
И тут раздалось:
— Ты что это, негодник, в девичьей светёлке делаешь? — Маленькая востроглазая старушка цепко ухватилась за рукав Ника. — Это пока вы несмышлёнышами были, тогда можно было, а теперь всё. Идём-ка, батюшка ждёт.
— Зачем? — Ник попытался отцепиться от старушки, но не тут-то было, бабка прилипла, как репей.
— Как зачем? — изумилась бабуля. — Свататься поедете, к боярину Кукину, старшенькую Марфу сватать будете. В самом соку девка. Ох, идёт, что лебёдушка плывёт, и впереди и сзади всё при ней, — Бабуля осуждающе посмотрела на Настю. — Не то, что Настя, уж до чего тоща, в кого только? Покойница-то, матушка твоя, упокой господи её душу, — бабуля истово перекрестилась, глядя на образа в переднем углу, — очень даже сдобная была, что каравай пышный, свежеиспечённый.
— Сроду не женюсь на Марфуте и ни на ком другом, только на Настеньке. — Ник ободряюще улыбнулся Насте.
— И ни-ни, даже не думай! Ни за что батюшка не женит тебя на бесприданнице. Только по доброте душевной когда-то пригрел сироту бездомную, после гибели её родителей во время пожара. Её и то чудом спасли, вынесли из горящего дома. Да и были бы живы её родители, неизвестно, согласился бы батюшка на ваш брак. Она-то купеческого рода, а ты боярин! — Подняла вверх крючковатый палец бабулька, наконец-то отцепившись от Никиты.
— Ну, пойдём, касатик. — Старушка пошла к выходу из комнаты.
— Она пойдёт со мной, — твёрдо сказал Ник, взял Настю за руку и они пошли вслед за старушкой. На лестнице им встретился дюжий молодец:
— Степанида, ты, где запропала? Маланья ключи спрашивала.
Бабулька вмиг исчезла.
Они вошли в горницу, где жарко топилась изразцовая печь, вдоль стен стояли лавки, покрытые красным сукном, посредине был стол, уставленный отменными кушаньями, его очень украшал молочный жареный поросёнок на блюде, стояло несколько стеклянных графинчиков венецианского стекла, наполненных золотистым вином. Во главе стола сидел рослый мужик с бородой в атласной алой рубахе, подпоясанной витым пояском, чуть поодаль от него сидело несколько мужиков среднего возраста. Гостей обслуживали несколько слуг, командовала ими дородная женщина со следами былой красоты на лице.
— Ты почто, Никита Романович, не приходишь, когда отец тебя призывает? — Грозно нахмурил брови мужик в алой рубахе. — А Настя, что здесь делает, а ну, марш в светёлку!
К Насте метнулась тем временем не замеченная ранее женщина в синей душегрее:
— Голубушка, не гневи боярина, пойдём от греха подальше.
Настя испуганно глянула на Никиту, намертво вцепившись ему в рукав. Кругом были все чужие, и только он свет в окошке! Никите так хотелось прижать её к себе, успокоить, поцеловать в бьющуюся жилку на виске, но не посмел, а только прошептал:
— Иди, я что-нибудь обязательно придумаю.
Она, отпустив его многострадальный рукав, прошептала:
— Хорошо. — С усилием улыбнулась и пошла из горницы за женщиной, ещё раз оглянувшись. Никите, стало страшно, казалось, что уходит часть его сердца.
— Ну, что встал колом, проходи, садись, — сказал чуть смягчившимся голосом боярин, надо полагать, в этом времени родитель Никиты, показывая на место рядом с собой.
— Эй, Маланья, — окликнул, искоса глянув на перезрелую красавицу, папа. Та вмиг поставила перед Никитой чарку, наполненную золотистым, чуть искрившимся вином, а слуга — чашку, наполненную дымящимся мясным кушаньем.
— Роман Евстафьевич, позвольте, — Маланья долила боярину в чарку вина.
— И что ты нашёл в этой худышке? — Папа недоумевающе глянул на Ника. — Одно хорошо: глаза, да коса. А вот женим тебя на Марфе Кукиной, получишь в приданое за ней сельцо, заведёте деток. — Папочка мечтательно полуприкрыл глаза.
— И сдалась вам всем эта Марфа, кобылица необъезженная. Батюшка, сроду не женюсь на ней, — пробурчал Никита, входя в роль, в то же время, отдавая дань вкусной еде, запивая её вином и приглядываясь к жареному поросёнку с забавным хвостиком, подумав при этом: «Надеюсь, Настёнку они покормят».
Ник сделал знак Маланье. Та вмиг подошла к нему:
— Что тебе, касатик?
Никита придвинулся поближе к её уху:
— Настя с утра ничего не ела, позаботься о ней, Маланьюшка. — И приобнял за пышную талию. Маланья понимающе улыбнулась:
— Не переживай, батюшка, свет Никитушка, не останется она голодной.
Папа между тем продолжал:
— А про Настасью и думать забудь. Ни-ни! — Он указательным пальцем ткнул Никите куда-то в бок. — Не переживай, пристрою сироту, не брошу. Чай христиане мы. Может быть, вдовец ей какой найдётся. А сейчас поедем сватать Марфу Кукину.
Никита отодвинул от себя румяного поросёнка, готовясь дать достойный отпор папочке, но тут… парень, разносивший разносолы, сказал, глядя в окно:
— У ворот всадники, похоже, по одёже из царёвых людей.
Хозяин дома разгладил бороду, приосанился. Через несколько минут вошёл парень, по виду из боярских детей, и объявил юношеским фальцетом:
— Царь наш батюшка, Алексей Михайлович, приглашает Никиту Романовича на охоту, на медведя, а потому просит немедленно явиться в царские палаты.
И завертелось всё.
Роман Евстафьевич стал отдавать необходимые распоряжения, Никита спешно переодевался. Заглянул на минуту в светлицу. Настя, сидела у окна, пытаясь вышивать на пяльцах, которые ей вручила неугомонная Степанида, чего, мол, без дела сидеть. Увидев Никиту, всё бросила и кинулась ему на грудь:
— Что же теперь будет, Кит?
Никита ткнулся в пушистую макушку, ласково обнял и горячо нетерпеливо поцеловал.
— Да, Настёна, влипли мы с тобой! Как так получилось, что мы оказались здесь в семнадцатом веке, не пойму, и судя по всему, вместо кого-то.
— Почему ты решил, что в семнадцатый век?
— Потому что правит сейчас царь Алексей Михайлович, Тишайший. Вот так приключение! Меня к царю, на охоту пригласили, ты будь здесь, малыш, никуда ни шагу, чтобы нам не потерять друг друга. Интересно, где настоящий сын Романа Евстафьича и Настя? Возможно, они в нашем времени, им тоже тогда несладко приходится.
Вдруг услышав звук шагов по лесенке, он ещё раз крепко обнял Настю, торопливо поцеловал и выбежал из комнаты. Настя подошла к окошку и успела увидеть, как два всадника, один из них её драгоценный Ник, выехали из ворот и поскакали вдоль по улице.
Никита появился только через сутки, рукав кафтана был разорван, вид усталый, но глаза радостно блестели.
Это время без него Настя жила, как во сне. Занималась рукоделием, ходила на птичник. Брала на руки цыплят: жёлтые пушистые комочки, прижимала их к щеке, смотрела в чёрные бусинки глаз. Однажды вызвал пред свои светлые очи Роман Евстафьевич, ругался, грозил отправить в дальнюю деревню, называл неблагодарною. Нрава он, видимо, был вспыльчивого, но не злого… Настя смотрела на него отстранённо, молчала, он махнул рукой, отослал прочь. Сегодня, к вечеру, со Степанидой, востроглазой старушкой, сходила в баньку. Придя в светлицу, Настя, сидя у окна, расчёсывала частым гребнем свои густые тёмные волосы, а тут как раз ввалился в горницу Никита. Настя, вскрикнула, всхлипнула, бросилась к порогу и оказалась в объятиях. Неверяще трогала любимое лицо, а он всё крепче обнимал её, зарываясь лицом в душистую волну волос.
— Тебя не было так долго, — прошептала Настя.
— Зато сейчас всё будет хорошо. — Никита подхватил, закружил её по комнате. — Я спас царя-батюшку, Алексея Михайловича, от верной гибели, из лап медведя, он обещал поженить нас.
В светлицу забежал мальчишка лет двенадцати:
— Никита Романович, банька истоплена, извольте идти.
Никита глянул в тревожные Настины глаза:
— Одевайся понаряднее, Настенька, будь готова, должен царь приехать, обещал. — И вышел вслед за парнишкой.
Настя тщательно причесалась, заплела косу, на голову надела венчик, открыла сундук, стоящий в углу, надела нарядную вышитую рубаху, светлый сарафан, на ноги башмачки из бархата на мягкой кожаной подошве, села у окошка и стала ждать.
Поделиться книгой: