Ядовитая боярыня

Добра из смуты, как водится, не вышло никакого. Государь Иоанн Васильевич выздоровел, а ненависть к боярам еще пуще укрепилась в его сердце. И на Сильвестра появилась у царя горькая досада.

После того, как болезнь оставила Иоанна, он по обыкновению отправился по монастырям на богомолье. И в одном из таких монастырей нашел Иоанн себе нового собеседника — инока Вассиана, старого доброхота своего отца Василия. Царь зашел к нему в келью и начал говорить с ним, а в разговоре спросил: «Как мне царствовать, чтобы великих и сильных мира сего держать в послушании?» Вассиан по своей старинной злобе к боярам отвечал: «Ежели ты, государь, желаешь быть самодержавцем, то не брал бы ты себе ни одного советника мудрее себя самого».

Это злое слово пришлось царю по душе, и Сильвестр, который порядком ему прискучил своей твердой волей и уверенной манерой едва ли не приказывать государю, сделался для Иоанна как будто чужим.

* * *

Дорога до Новгорода была наезженной, ночевать остановились в хорошо знакомой корчме, а наутро опять в путь. И вот увидел Лаврентий впереди себя на дороге странного человека: шел он, размахивая головой при каждом шаге — то влево, то вправо, руками по воздуху загребал, точно плыл, и разговаривал сам с собой.

Осадив коня, поехал Лаврентий рядом с безумцем. А тот услышал, что кто-то поблизости есть, остановился и обернулся. И увидел Лаврентий молодое лицо, озаренное веселой, радостной улыбкой.

— А здравствуй, добрый человек! — закричал этот незнакомец и бросился бежать к Лаврентию.

Он улыбался и улыбался, но радость вдруг исчезла из его глаз, запрыгал в них испуг, и губы задергались.

— Кто ты? Кто ты? — закричал он, точно курица закудахтала. — Откуда ты? Куда ты?

— Тише, тише, — молвил Лаврентий, наклоняясь к нему с седла. Животко за его спиной сжался, затих. Испугался мальчишка безумца.

— Кто ты? — снова закричал незнакомец. Теперь улыбка на его лице напоминала оскал.

— Я — брат Лаврентий из Волоколамского монастыря, — сказал Лаврентий. — Слыхал о монастыре преподобного Иосифа?

— Я… Иосифа? — залопотал безумец и затряс головой. Слезы покатились из его глаз. — Кто я? Кто я? — повторял он бессильно.

Лаврентий спустился на землю, тронул незнакомца за плечо. Оказалось — горячее, словно его трепала лихоманка.

— Погоди, ты не плачь и не торопись, — сказал Лавр тихо. — Мы с тобой сейчас хлеба поедим, выпьем воды, у меня еще хохолки сушеные остались, вкусные…

Животко остался сидеть верхом на лошади. Лошадка опустила голову, щипнула травы и как бы с недоумением глянула на людей: что не едут-то, что сидят-то на земле и болтают без толку?

Между тем незнакомец все плакал и бормотал, а после смеялся и принимался хватать Лавра за руки.

— Поешь, — уговаривал его Лавр. — После поговорим.

Незнакомец проглотил несколько кусков хлеба, едва ли замечая, что ест, а затем сказал:

— Ну, как-то меня нужно называть, а?

— Буду звать Пафнутием, пока своего имени не вспомнишь, — решил Лавр.

Он не сказал — почему Пафнутием. Просто на ум пришло. Но незнакомец вдруг подскочил и затрясся.

— Меня Пафнутий зовут! — закричал он. — Точно! Пафнутий! Меня Пафнутием окрестили! Ты сказал, и я сразу вспомнил! — Он уцепился за пальцы Лаврентия, вперился ему в глаза жадным взором: — А теперь скажи, как отца моего звали! Скажи его имя!

— Не знаю, — растерянно проговорил Лавр. — Не знаю я, брат… «Пафнутий» как-то само сказалось, а про твоего отца мне ничего не открыто… Сам-то ты что помнишь?

Пафнутий нахмурился, начал напряженно думать, но потом вдруг расслабился, и слезы сами собой потекли по его щекам.

— Ничего не вспоминаю… Выпил я что-то. Какую-то отраву…

— Видать, в мотыло это питье для тебя обратилось… — сказал Лавр сочувственно, ибо и отца своего, разбойника Опару Кубаря жалел, когда тот крепко выпивал и наутро маялся головной болью.

— Не знаю я, — с тоской повторил Пафнутий. — Теперь уже и сомнение меня берет, точно ли Пафнутий мое имя…

— Погоди пока с именем. Вспомнишь другое — имя само на ум придет, — успокоительным тоном заметил Лавр. — Куда ты шел?

— Не знаю… Может, в Новгород? — предположил молодой человек и вдруг опять весь озарился прежней улыбкой. — Точно, в Новгород я шел!

— А для чего? Не помнишь? Не мучай себя, не вспоминай… Я тоже в Новгород направляюсь. Есть у меня одна мысль, — неожиданно для себя проговорил Лаврентий. — Если она подтвердится, найдешь в Новгороде друзей. Если же ошибаюсь я… то все равно друзей найдешь. Не плачь больше.

Пафнутий недоверчиво посмотрел на него.

— Ты добрый? — спросил он.

— Божьей милостью, — ответил Лавр. — Когда от своего сердца делаю, тогда злой. А когда по заповедям стараюсь — тогда случается и хорошо поступить.

— Добрый, — вздохнул Пафнутий. — Ты ругаться не будешь. Меня, по-моему, прежде крепко били. Я этого дела боюсь. Должно быть, помню, как это плохо, когда тебя по голове бьют.

— Я тебе это и без всякого воспоминания скажу, — засмеялся Лавр. — Когда по голове бьют, это очень плохо.

Пафнутий опять схватил его за руку. Лавр почувствовал, что парня бьет крупная дрожь.

— Если мы их встретим, ты меня не отдавай, — зашептал он, кося глазами по сторонам. — Ты меня к себе забери. К Иосифу преподобному. Я все выполню, что скажешь.

— Договорились, — обещал безумцу Лавр.

И дальше двинулись шагом, потому что Пафнутий бежать не мог. Животко с высоты коня поглядывал на найденыша, недовольно морщил брови и шевелил губами. Что-то его настораживало в этом человеке. Обычно сумасшедшие, блаженные, бродяги не вызывали у Животко отвращения. Он и сам принадлежал к этому племени, воспитанный Неделькой на большой дороге. И все друзья, и Неделькины, и самого Животко, жили на дороге и от дороги кормились.

Но те были, при всей своей «блаженности» все-таки обыкновенными людьми, можно сказать — здоровыми. А этот незнакомец, Пафнутий, — если его действительно звали Пафнутием, — таил в себе нехорошее. И Животко звериным чутьем подростка, всем чужого и недоверчивого, это улавливал. Хорошо Лавру — он Божий человек и ничего не боится. А он, Животко, боится всего. И жизнь показала, что не напрасно.

По дороге чужак то молчал, то вдруг принимался мычать — напевал или заговорить пытался, да только не получалось у него ни то, ни другое.

Чтобы перебить это мычание, Животко горланил глупые песни, Одна другой срамнее, пока Лавр не повернулся в седле и не ухватил его за уши, да так больно, что мальчик завизжал и едва не свалился на землю.

— Чтоб я больше этого не слышал! — сказал Лавр. — Иначе пешком до Новгорода пойдешь.

— И дойду, — упрямо сказал Животко.

Лавр отвернулся, замолчал.

Была у него одна мысль, и чем дольше он думал, тем более разумной она представлялась волоколамскому иноку.

* * *

— Приехал! — Флор выбежал брату навстречу, когда утром третьего дня пути Лавр показался на пороге его дома. — Слава Богу!

Животко, мало кем замеченный, слез с коня и увел его на конюшню — позаботиться. Пафнутий топтался рядом, опустив голову и созерцая свои грязные босые ноги.

— Это что за явление? — вопросил Флор.

— Это, брат, я и сам пока не ведаю, что такое, — сообщил Лавр. — Однако явление интересное. Накормить его надо и умыть как следует. Он еле на ногах стоит, устал, да и нездоров.

— Меня звать Пафнутий, добрый господин, — сообщило «явление».

— Я слугу позову, пусть баню готовит, — решил Флор.

Пафнутий остался на дворе — дожидаться бани. В дом входить он постеснялся. Вообще же этот безумец Лавру понравился, да и Флору он пришелся по душе. Пафнутий был крайне застенчив. Пока он не выяснил, кем был в «прежней» жизни, держался очень скромно, смиренно даже: боялся — вдруг окажется потом, что был он холопом, а вел себя точно боярский сын? Напрасно утешал его Лавр, говоря, что боярское дитя даже в беспамятстве некоторых замашек не оставляет. Пафнутий тряс головой и стоял на своем. И его оставили в покое.

На безумца выходили поглядеть: сперва Харузин, потом Вадим. Наталья разглядывала его украдкой из окна своей светелки — благо вид на двор оттуда открывался чрезвычайно удачный.

Харузин первым приблизился и заговорил.

— Привет.

Изумленный, незнакомец поднял голову.

— Ой! — пискнул он. — Татарин!

— Я эльф, — гордо сообщил Эльвэнильдо. — Зови меня Сванильдо.

— Это чухонской народности? — еще больше изумился Пафнутий.

— Именно, — сказал Эльвэнильдо. — Никакой я тебе больше не татарин. Осознал, бродяга?

«Бродяга» с готовностью закивал.

Эльвэнильдо не знал, что и подумать. С одной стороны, непохоже, чтобы человек мог так хорошо и так долго притворяться. Вероятно, он и в самом деле ненормальный. А с другой стороны…

Случалось, случалось Эльвэнильдо наблюдать за пленными на ролевых играх. Ребята очень быстро входят в такие роли и опускаются по полной программе. Даже странно. По жизни человек диссертацию писать собирается или там курсовую работу делает про гордых норманнов, а по игре ходит с цепью на шее и пресмыкается. Один изображал, например, пленного дракона. Его водили на собачьем поводке, причем он рычал на окружающих и ластился к Повелителю Драконов. Фотографии даже остались.

Вообще же мазохистов, как выяснилось, устрашающе много. Нормальному здоровому садисту просто раздолье в этом краю непуганых мазохистов. Что и доказали некоторые эпизоды, происходившие в орочьих пыточных камерах Ангбанда. Орки — это очень-очень-очень плохие, без всякой романтики. Главные Гады, по большому счету. Играть их интересно, потому что можно мучить эльфиков. А эльфики очень охотно мучаются.

В башнях Ангбанда не переводились военнопленные и приходящие за ними. Эльфы оказывались в камерах с завидной регулярностью, причем «научный анализ», произведенный не без злого шутовства, выявил четыре основные причины их появления.

Чаще всего эльф приходил к злодеям за кем-либо из своих друзей или господ, дабы облегчить его страдания или вообще освободить. Таковых вынуждали приносить клятву верности Мелькору (Главному Гаду номер Один), а в случае отказа — гнали на работу. Носить воду для всех пленных эльфы, как это ни смешно покажется на первый взгляд, отказывались: «пожизненный» эльф работать очень не любит.

Иные являлись, дабы поговорить с Гадами о любви и красоте. Даже так: о Любви и Красоте. Речи их сводились к тому, что Мелькор и его слуги страшно искажены и им следует немедленно покончить жизнь самоубийством. Что касается Любви, то оркам этого все равно не понять, поскольку сие — не для них. После этого новый пленник вдруг приходил в себя и начинал задумываться о собственной судьбе. Тут-то его и начинали пытать…

Некоторые эльфы пытались вызвать Мелькора на поединок. С такими даже не разговаривали — убивали сразу.

Наиболее интересные попадались среди тех, кого орки вылавливали сами и доставляли в крепость. Они играли по-настоящему и даже оказывали сопротивление.

Как-то раз Эльвэнильдо, скрывая свое эльфийское происхождение и удачно прикидываясь «цивилом», присутствовал на одном дне рождения и неожиданно встретил там бывшего орка. К счастью, бывший орк не узнал скрывающего свое происхождение эльфа и, потягивая мускат из стакана, весело повествовал о том, как хорошо провел время на игре.

— Пришла к нам одна эльфийка — забрать своего повелителя, — разглагольствовал орк. — А он висел у нас на стене и успел ей крикнуть, чтобы она ничего не предпринимала для его спасения. Представляете? Очень благородно. Все порадовались… — И орк радостно ржал.

Половина присутствующих на этом дне рождения слабо понимала, о чем идет речь. Это были так называемые «цивилы» — люди, далекие от ролевого движения. Обычно «цивилы» становятся жертвами, если случайно вздумают половить рыбу там, где проходит ролевая игра.

Через лагерь несчастных рыболовов взад-вперед ходят одетые в кольчуги, бесчувственные к страданиям отдыхающих орды… Зато вторая половина участников вечеринки принадлежала к ролевой тусовке. И по большей части это были именно «черные». В реальной жизни они внешне похожи на «панков».

Эльвэнильдо оказался там по роковой случайности. И ему ничего не оставалось — только слушать. И он слушал, ощущая себя той самой эльфийкой в плену у орков. И молчал.

— Ну вот, а девица все не уходит, — заливался подвыпивший орк. — Я долго с ней разговаривал. Все пытался выяснить, зачем она явилась. «Ты нам не нужна. Что ты будешь делать, если мы тебя выгоним?» Она гнет свое: «Я пришла за своим господином». — «Разве ты облегчаешь страдания своего господина, сидя у нас? Ты ему только хуже делаешь. Так он один страдал, а теперь еще из-за тебя мучается». Наконец решили мы с ней сходить к воротам и спросить страдальца еще раз, а он, представляете, уже помер. Тогда я спросил у нашего мажордома, что с эльфийкой-то делать. Он предложил ее съесть…

В этот момент повествования Эльвэнильдо не слишком убедительно изобразил, что перепил и нуждается в свежем воздухе, после чего позорно бежал с дня рождения…

Что-то в сидевшем перед ним человеке, этом бедном, безумном Пафнутии, было от эльфа, прошедшего пыточные камеры Ангбанда. Что-то фальшивое. И Харузин задумчиво разглядывал его, прикидывая, не игра ли все это.

Неожиданно его осенило. А что, если этот парень — один из их ролевой компании? Кто-то из ребят, попавших на тот роковой полигон, откуда вся компания, полным составом, перенеслась во времена Иоанна Грозного? И теперь он тут ломает из себя психа, бродит по дорогам, жалобит окружающих — и так далее… Неплохая игровая «вводная». Работает безотказно. Что на игре, что по жизни.

— А ты кто? — спросил Эльвэнильдо.

— Что? — Пафнутий захлопал глазами.

— Не прикидывайся. Ты орк?

— Что? — еще раз спросил Пафнутий.

— Толкиен форева! — сказал Эльвэнильдо. — Нет?

— Нет, — пролепетал Пафнутий, явно сбитый с толку.

Интересно, думал Эльвэнильдо, это он так хорошо прикидывается или на самом деле ненормальный?

— Ты нас не бойся, — сказал он примирительно. На тот случай, если Пафнутий не прикидывается.

— Я не боюсь, — ответил тот просто. — Мне брат Лаврентий сказал, чтобы я не боялся.

— А ты у нас послушный?

— Да, — все так же просто отозвался Пафнутий.

— Ага, — сказал Сергей и отошел. Ему было немного стыдно. Как будто сейчас он пытался отыграться на беззащитном человеке за то унижение, которое пережил на дне рождения, слушая хвастливый рассказ орка и не сказав ни слова в защиту «братьев по крови»— чувствительных эльфов.

Вадим отнесся к появлению во дворе Флора и Лавра нового лица куда спокойнее.

— Если он из наших, то рано или поздно поймет, с кем имеет дело, и откроется, — сказал он. — А если он блаженный, то дурного в нем тоже нет. Многие блаженные поначалу кажутся фальшивками. Особенно таким непросвещенным людям, как мы с тобой, Серега.

Чуть позже оказалось, что и брат Лаврентий заподозрил в незнакомце одного из товарищей по несчастью Вадима с компанией.

— Если это так, то вам лучше держаться вместе, — заключил он.

Баня была готова, и Пафнутий туда удалился. Одежду для него, по просьбе Флора, подобрала Наталья из хозяйских запасов — к ее удивлению, оказавшихся весьма обширными. Не то Флор явил рачительность (он, несмотря на свой авантюрный нрав, был запаслив), не то слуги постарались.

Гвэрлум понимала, что это поручение — нечто вроде первого экзамена на хорошую хозяйку. Даже не экзамена, а так, маленького зачета. Но все равно лучше бы сдать его на отлично.

И приготовила всю рухлядь как положено, выбирая одежду из простой ткани, как для слуги: рубаху, порты, пояс и плетеные лапти. Свиту доставать не стала — тепло. Если заживется Пафнутий в доме до зимы, то будет ему и свита.