Помоги проекту - поделись книгой:
Эльвэнильдо немало натерпелся в свое время от привычки «побратима» подпевать, когда он, перебирая струны, исполнял очередную чувствительную балладу о тяжкой эльфийской доле. Но Эльвэнильдо любил Гвэрлум — глубокой, честной братской любовью, — и прощал ей этот недостаток. Более того, иногда он даже просил ему помочь. У Гвэрлум была прекрасная память на слова, а вот Эльвэнильдо, напротив, подчас забывал текст. Тут-то Гвэрлум и пригождалась, подсказывая ему с улыбкой.
— Не перебор ли — петь «Коробейников»? — осторожно спросил Вадим.
— Не «Коробейников», а «Коробейника», слова Некрасова, — поправила Наталья. — Это будет новшеством.
— Ты когда-нибудь продавала товар с рук?
— Ну, ты меня совсем за маленькую держишь! — обиделась Гвэрлум. И добавила: — Нет.
Она любила вступить в диалог с уличным торговцем косметикой или какой-нибудь ерундой, вроде приборов, гарантирующих вечную молодость. Эти молодые люди в свежекупленых, по-магазинному мятых пиджаках, с тюремным зеленоватым цветом лица или лагерным загаром, останавливали прохожих весело, дерзко, настырно: «Имеет смысл взглянуть!» А потом принимались «втюхивать» товар, задавая разные провокационные вопросы: «Вы уверены в том, что правильно питаетесь?»
Наталья совершила только одну такую покупку: механический заяц, исполняющий шестнадцать мелодий при надавливании кнопки. Мелодий оказалось всего четыре и те угадывались с трудом. Впрочем, Гвэрлум с ее отсутствием музыкального слуха от последнего обстоятельства ничуть не пострадала. Она слушала сиплые вскрикивания, вырывающиеся из плюшевого нутра, и изобретала в фантазиях самые разные эльфийские песни…
Теперь ей самой предстояло заниматься подобным же делом: ходить и расхваливать свой товар. Впрочем, в Новгороде шестнадцатого века это занятие не представлялось ни комичным, ни предосудительным, ни плутовским.
Город был торговым. И торговля находилась в ту пору в своей героической ипостаси. Ею занимались храбрецы, авантюристы, любители чужих стран, рисковые парни, пираты, странники, караванщики — в общем, самые крутые, бесстрашные и любознательные люди. Никакой офисной рутины.
— О чем ты думаешь? — спросил Вадим, с легкой тревогой посматривая на мечтательное лицо подруги. Когда Гвэрлум в таком настроении, она вполне может пуститься на рискованную авантюру, и вытаскивай ее потом из очередного застенка…
— Да так, ни о чем, — она затянула пояс, подпоясалась фартуком. — О предстоящей работе.
— Будь осторожна, хорошо? — попросил Вадим.
— Со мной бесстрашный Пафнутий, — напомнила Гвэрлум. — И если что, Животко удерет и передаст информацию вам.
— Я очень надеюсь на то, что никаких «если что» не случится, — твердо сказал Вадим.
Наталья сжала его руку.
— Не беспокойся так. Все будет в порядке.
И ушла, повесив себе на шею короб.
Оба парня последовали за ней. Пафнутий, обернувшись в воротах, помахал Вадиму с улыбкой, а потом сложил пальцы колечком, показывая американское О.К.
Не то понял Пафнутий, что зазывалы из Натальи не получится, не то по мужскому обыкновению решил перехватить инициативу на себя, только едва они оказались на улице, как завел беспамятный парень красивым, громким голосом:
При этом он указал рукой на Наталью, подразумевая в ней свою незадачливую супругу Матрену, родительницу мифической «дочки-бочки».
Гвэрлум принялась улыбаться и кланяться на все стороны. Прохожие останавливались, пересмеивались. А Пафнутий продолжал, ничуть не смущаясь:
— Почем сладкое? — уже щупали у Натальи на лотке пирожки чьи-то пальцы.
Наталья чуть шевельнула грудью, отодвигая лоток.
— Сперва купи, потом лапай, — сердито молвила она, входя в роль. — Полкопейки три штуки.
— Моя жена лучше стряпает, — сказал кто-то.
смеялся Пафнутий.
Теперь уже послышался общий хохот. Пафнутий улыбался во весь рот.
«Симпатичный он, — думала Наталья, глядя на своего спутника. — Что с ним такое случилось, отчего он память потерял? Может, правда, один из наших? Надо бы его подвести к теме… Про Финляндский вокзал спросить… Откуда он эти народные стишки знает? С филфака, может быть? У нас, кажется, был курс фольклорной литературы…»
Пирожки начали покупать. Наталья едва успевала раздавать и принимать липкие от сладкого и жирного денежки. А Пафнутий продолжал развлекать публику:
Никакого «рыжего» и помину не было, но все начали оборачиваться, и только поняв шутку, опять засмеялись.
Улыбнулась и девушка, на которую показал Пафнутий, закрыла лицо рукой и ушла поскорее. Нехорошо подолгу на улице стоять раскрыв рот и скоморохов каких-то слушать.
— Ты, Пафнутий, не расходись, — тихо остановила своего спутника Гвэрлум. — Скоморохи-то запрещены, забыл? Арестуют еще…
— А торговля разрешена, — спокойно отозвался Пафнутий. — Ты знай продавай.
— Где мы латинника найдем? — шепотом спросила Гвэрлум.
— Ты сперва пирожки продай, — сказал Пафнутий.
Товар закончился быстро, кругом теперь жевали и улыбались. Улыбалась и Гвэрлум.
— Ты чья? — спросил ее какой-то немолодой человек, видимо, корабельщик: загорелый, жилистый, уверенный в себе, как бывают уверены в себе состоятельные, смелые люди, повидавшие немало стран.
— Мы странники, — ответила Наталья.
Корабельщик взял ее за локоть и тихо, в самое ухо, проговорил:
— Ты, девка, себе мужа найди, либо в монастырь ступай.
— Офелия, ступай в монастырь или замуж за дурака, — пробормотала Гвэрлум.
— Офелия? Латинское имя, — сказал корабельщик. — Я в Брюгге плавал, знал там одну Офелию. Красивая была девка, только совсем пропащая.
— Да я тоже пропащая, — вздохнула Гвэрлум, чувствуя, что еще немного — и расплачется.
— Скоморох-то тебе кем приходится? — корабельщик кивнул на Пафнутия.
— Он не скоморох, — ответила Наталья. — Блаженный он.
— Ты гляди, Офелия, — продолжал немолодой мужчина строго, — бабу испортить очень просто. Пожила несколько лет от себя, не от мужа и не при родителях, — все, готовое дело, порченая.
— В каком это смысле? — не поняла Гвэрлум.
— Женщину смирение украшает, тишина в ней должна быть, — корабельщик осторожно постучал смоляным пальцем по Натальиной груди, очень бережно, точно отец. — А в тебе уже сплошной шум. Нехорошо. Поживи в монастыре, Офелия… Бросай странничать. Без благословения ведь ходишь по дворам, а?
— Ну, — смутилась окончательно Гвэрлум. Ей вдруг захотелось обхватить корабельщика за жилистую загорелую шею, прижаться к его твердой груди, попросить защиты. Ну что такое, в самом деле! Пусть бы удочерил ее кто-нибудь, что ли… Воспитал как следует. И отдал замуж за Флора. Честь по чести. Чтобы все по «Домострою», который написал новгородского происхождения протопоп Сильвестр.
Она всхлипнула.
— Ну, не реви, — покровительственным жестом корабельщик вытер ей нос. — Сама ты откуда? Из латинников?
— Может быть… — сказала «Офелия».
— А, то и гляжу… И говоришь ты чудно, с неправильным выговором…
— А что, тут поблизости есть еще латинники? — спросила Гвэрлум и насторожилась. Неужели все так просто? Два-три разговора на улице, и выявится латинник.
— А есть, как не быть, — охотно сказал корабельщик. — У Бражникова в дому часто живет один. А другой — в трактире остановился. Обходительный мужчина. Еще одного я в гавани видел — пьет много… Да на что они тебе? Найди себе православного человека.
— Я земляка хочу, — сказала Гвэрлум. — Чтобы меня домой отвез.
И заплакала, в глубине души дивясь: как хорошо в роль вошла.
— А где родина-то твоя? — участливо спросил корабельщик.
— В Ливонии…
— Вон откуда тебя забросило! — вздохнул корабельщик. — Судьба не спрашивает, хочет человек или нет… На все воля Божья, вот что. Ладно. А вот в трактире — не из Ливонии ли человек поселился? За Николой Толстым, повернешь — от храма налево, как раз и увидишь…
Николой Толстым называли маленький круглобокий храм Николая Чудотворца, которого глубоко почитали все моряки.
Наталья сняла с шеи пустой поднос и поклонилась корабельщику в пояс, а после зашагала к Николе. За ней побежал Пафнутий, приплясывая на ходу. Блаженному подавали копейки, и он с благодарностью принимал милостыню, которую потом всю ссыпал в церковную кружку Николы. Это тоже не осталось без внимания горожан. Пошли слухи о Божьем человеке.
Когда Пафнутий входил в трактир, к нему уже подскочила под благословение какая-то старушенция в тряпье.
Пафнутий охотно благословил ее. Наталья отметила, что сделал он это ловко — современный человек так не умеет. Это как с актерами в кино: старые актеры, играя в пьесах Островского, крестятся привычно, как делали еще в детстве, а актеры советской выделки — вымученно, поскольку обучались этому не в жизни, а в институте.
«Может, он и не наш», — подумала Наталья.
Пока Животко бродил по окрестностям, высматривал и вынюхивал, Наталья сидела в уголке, скромненько сложив руки на коленях, Пафнутий вел беседы с прислугой. Бойко говорил о святых местах, где они с Натальей якобы побывали. Рассказывал о чудесах.
До Натальи доносилось:
— …И вот задумали эти два брата украсть в соседней деревне лошадь, а после продать ее. Один брат пошел за лошадью, другой засел на условленном месте ждать. И вот ждет он, пождет, и вдруг видит — возле одного дерева свет загорелся. Что такое?
Ох, и бойко же излагает, шельмец! И язык у него литературный… Скорее всего, в университете учился. Да, он — из Питера, сомнений нет.
А история забавная, Наталья против воли увлеклась, слушая.
— …Ну, думает вор, наверняка брат уже ждет меня и фонарь зажег. У них такой фонарь был, со свечкой, — пояснил Пафнутий. — Вот пошел этот человек на свет и что же он видит? Стоит на ветке березы икона дивная Пресвятой Богородицы со святой Варварой. От нее свет чудесный исходит. И вдруг повернула Богородица Свой Пречистый Лик и посмотрела на вора лучистым взором. Тот и повалился на землю, себя не помня. А с иконы сошла святая Варвара. И говорит дева-мученица: «Ах, Аникей, — вора Аникеем звали, — что же это ты задумал? Ты Пресвятую Деву огорчил! Ты Самому Христу в ладони гвозди забиваешь!» Глянул Аникей на свои руки — а в руке у него, откуда только взялся, молоток, и кровь по этому молотку стекает…
Слушателей у Пафнутия становилось все больше. Кто-то успел сунуть ему кусок хлеба в руку, и Пафнутий, не смущаясь, стал жевать, а сам все рассказывал:
— Пал тут вор без памяти и так лежал, а к нему брат приходит с краденой лошадью… Положили они с братом на спину лошади икону Пресвятой Богородицы со святой Варварою и отпустили… Шла лошадь, шла и пришла она в город Ландскруна…
— Где такой город? — спросила старушка, которая просила благословения.
Ее крохотные синенькие глазки так и сияли на сморщенном личике.
— Раньше был такой город, — ответил Пафнутий. — На берегу Невы-реки. Там ливонцы жили… Потом там все заросло травой, потому как ливонцы умерли все…
— А что же образ? — заволновалась старушка.
— Доселе там лежит, ждет своего часа, — ответил Пафнутий. — А как придут люди на то место и взмолятся — так восстанет из болот икона дивная и начнет спасать наши душеньки…
Кругом завздыхали.
И тут Наталья увидела человека, который стоял чуть в стороне и тоже внимательно слушал рассказ странника. Это был рослый иноземец с длинным лицом — выпирающий подбородок, резко очерченные скулы, продольные морщины вокруг узких губ. Тот самый ливонец, поняла Наталья.
И ахнула, зажав себе рот ладошкой. Она узнала этого человека. Очень хорошо узнала. И порадовалась предусмотрительности Флора, который решительно воспретил ей надевать одежду мальчика-рынды. «Тебя в этом наряде многие видели, — говорил ей Флор, — неровен час узнают. А вот одевшись торговкой, ты будешь неузнана. Кто на лицо торговке смотрит! Глядят на ее товар, на руки да на грудь…»
Загадочный ливонец был никто иной, как Иордан из Рацебурга, старый знакомый, с которым братья-«медвежата» вместе разыскивали весло святого Брендана, чтобы исполнить волю своего отца, разбойника Опары Кубаря, и упокоить того в мире.
— Иордан из Рацебурга? Вот так дела! — воскликнул Флор, узнав новость.
Лаврентий слушал молча, хмурился, думал о чем-то. Пафнутия с Натальей не было — остался в трактире, болтать, повествовать о чудесах, раздавать благословения и принимать милостыню. Животко вернулся с Гвэрлум домой, был накормлен и отправлен обратно — на тот случай, если Пафнутию вдруг понадобится помощь.
— Теперь вопрос: что Иордан делает в Новгороде, — сказал Вадим.
— Вероятнее всего — шпионит в пользу ордена, — отозвался Флор. — Это-то как раз просто. Странно другое. Почему Глебов пригласил его к себе на пиршество.
— Может быть, у них с Глебовым дела, — предположил Вадим.
— Какие? — в упор спросил Флор.
— Ну… Не знаю. Этот Глебов — подозрительный тип. У него Неделька познакомился со своими убийцами…
— Глебов подозрителен только этим, — сказал Лаврентий. — А по всем остальным обстоятельствам он — очень хороший человек.
— А кто Харузина беспощадно эксплуатирует? — зачем-то вставил Вадим, сам понимая, что говорит глупости.
— Харузин — слуга его, ему поручили работу и ничего больше, — возразил Флор. — Кормят, одевают, зря не наказывают.
— Мне вообще не нравится, что Серега там застрял, — сказал Вадим.
— Скоро все прояснится, — вздохнул Флор. — Все-таки непонятно, для чего ливонец к Глебову приходил…
Поделиться книгой: