Небо под зеленым абажуром

– Спасибо, – не оборачиваясь, кивнула она и побрела вперед, настроение окончательно испортилось. Он догнал ее и снова развернул к себе.

– Погоди, у меня влажная салфетка есть. Дай я тебя умою хоть. А то в салоне всех распугаешь. Кто тебе тогда поможет.

Он взял ее за подбородок, снял с носа очки и старательно протер лицо холодной мерзостью. Запах у салфетки был отвратительный, но отчего-то стало приятно и волнительно ощущать на лице его прикосновения. Потом он протер очки с мерзопакостным скрипом и нацепил их обратно Алешке на нос.

– Тебе уже говорили, что ты очень симпатичная? Обязательно найдешь своего принца.

– Я уже нашла. Только вряд ли он когда-нибудь разглядит во мне принцессу. Пока, – буркнула Алешка. Она сама развернулась и пошла в указанном прежде направлении. Спаситель снова ее догнал.

– Слушай, я тут подумал... Мне все равно в ту сторону. Хватайся, провожу. А по дороге ты мне расскажешь, как дошла до жизни такой и зачем тебе Интернет? Вдруг я смогу быть тебе полезен?

Алешка молча брела рядом, размышляя, рассказывать ангелу-хранителю о себе или нет, и вдруг почувствовала, как мышцы на его руке напряглись. Он резко остановился.

– Кажется, у нас серьезные проблемы, детка. Твоя подружка и ее друзья поджидают около интернет-кафе. Идут сюда. Беги, а я попробую их задержать.

– Какая я дура, – охнула Алешка и оттолкнула его от себя. – Иди, я сама. Пожалуйста, иди. Довольно крови. Это мои проблемы, – умоляюще попросила она, широко расставила ноги, перевернула трость и, крепко сжав в ладони, сконцентрировала слух. Так просто она сдаваться не собиралась.

Судя по шагам, к ним приближались три человека. Двое мужчин и девушка. Алешка опознала ее по шлепкам, которые ее обувь издавала при ходьбе. Девчонка немного отставала от спутников, хрипловато хихикала и отпускала в адрес Алешки гнусные шутки, подначивая своих кавалеров. Спаситель никуда не ушел, загородил Алешку собой.

– Почто мою девочку обидел? – спросил густым басом с кавказским акцентом один из бомжей. Он явно был лидер. В голосе звучали власть и превосходство.

– Ваша девочка сама кого угодно обидит, – ответил ее провожатый. – Никто ее не трогал. Я лишь забрал то, что ей не принадлежало. Потому как западло тырить деньги у слепых. Или у вас другой кодекс чести? – с вызовом спросил он.

– Реально – слепая? – лениво поинтересовался бомж.

– Вепрь, она реально слепая, но ушлая. Меня в натуре наколола! Пообещала за услугу бабла отсыпать и обманула?! – взвизгнула девчонка, явно жаждущая крови.

– Это правда? – спросил лидер бомжей, напряжение снова возросло.

– Правда то, что услугу твоя девка не выполнила, а деньги захапала. Я помог слепой мани вернуть. Вот что правда. Сам посуди, по-людски это или нет, незрячих обирать и обманывать? – гнул свою линию спаситель.

– Она меня тупой обозвала! – Вокзальная обитательница предприняла еще одну попытку настроить против них главаря.

– Тупая ты и есть! Даже безглазую не могла обчистить без проблем, – сказал Вепрь. Послышался звук удара, девочка всхлипнула и упала на асфальт. Главарь снова ее ударил. Кажется, ногой в живот, потому что воровка стала жадно хватать воздух ртом и кашлять.

– Не трогай ее! – не выдержала Алешка, выйдя из-за спины своего спасителя. – Она же совсем ребенок еще!

– Помолчи, – пихнул ее в бок спаситель, но Алешка его не слышала. В памяти всплыли события вчерашнего страшного вечера. Растерзанное тело мамы, которую убили такие вот подонки, и ярость захлестнула душу.

– Она к тебе за помощью побежала, а ты! Вместо того чтобы стать для нее опорой, кулаками машешь. Вот твои деньги! Забери и оставь ребенка в покое!

Алешка достала из кармана купюры, швырнула их на асфальт. Главарь, кажется, растерялся от такой наглости. Возникла напряженная пауза.

– Блаженная, мелет незнамо что, – крякнул спаситель, вцепившись в ее руку и отступая назад.

– Я соберу, – пролепетала вокзальная воровка, завозилась у их ног, кашляя, отплевываясь и шмыгая носом.

– Возьми мои деньги тоже. Это все, что у меня есть, – сказал спаситель. Главарь хмыкнул, сплюнул, подумал немного и забрал деньги. Его напарник загоготал, как конь. – Надеюсь, теперь конфликт исчерпан? – миролюбиво спросил ее спутник.

В этот миг Алешка затылком почувствовала угрозу. За спиной раздался характерный щелчок открывшегося складного ножа. Она резко развернулась и наотмашь махнула тростью в воздухе, вложив в удар всю свою ненависть. Нож со звоном отлетел в сторону, на асфальт свалился тяжелый куль, оглашая окрестности звериным воем и матюгами. Удар металлическим набалдашником бабушкиной трости пришелся бомжу куда-то в район головы.

– Ни хрена себе черепашка-ниндзя! – присвистнул с восхищением главарь. Его напарник снова заржал и захлопал в ладоши. Значит, со спины зашел третий бродяга, которого они не учли.

– Эта сука мне челюсть сломала и зуб выбила! – выл с асфальта бомж-невидимка. – Я сейчас шмаре печень вскрою.

– Захлопни пасть и вали отсюда, – скомандовал лидер. – Тебе вообще никто команду не давал мокрушничать. Девку и ее хахаля не трогать. Иначе я тебе сам печень вскрою и скормлю воронам. С этого момента они под моей защитой, – сказал Вепрь и обратился к ним: – Ежели задержаться планируете, добро пожаловать в наши пенаты, господа хорошие. Мимо просквозите – плакать не будем, гуд бай.

Раненый бомж с матюгами поднялся и зашаркал в неизвестном направлении.

– Мурад, вот деньги, – пролепетала вокзальная девица.

Вепрь не стал строить из себя благородного рыцаря, Алешкины рубли тоже сунул в карман и потопал в сторону Комсомольской площади.

– Мурадик, подожди, – заныла девица.

Вепрь остановился.

– Забудь! – рявкнул он. – Пусть теперь они с тобой возятся. Забирайте эту козу себе. А то ведь я сгоряча порешу ее или отдам поиграться бичам. Жалко дуру. Короче, мы в расчете.

Вепрь ушел, а воровка уселась на асфальт и завыла в голос.

– Да не реви ты, и без тебя тошно, – раздраженно сказал спаситель. Судя по голосу, подарок его совсем не радовал.

– Тошно ему. Это мне тошно! Вепрь меня продал за четыре тысячи рублей! – крикнула воровка. – Как дешевку.

– За пятьдесят четыре, – уточнил спаситель, пытаясь хоть как-то успокоить «бедняжку».

Алешка немного удивилась и мысленно отметила, что денег у нее было больше четырех тысяч.

Карманница мгновенно успокоилась.

– Круто, – присвистнула она. – А по тебе не скажешь, что бабки такие водятся.

– Заработать деньги не проблема, если не лень, – уклончиво сказал спаситель.

Воровка тактично не стала уточнять, каким образом, и обратилась к Алешке:

– Я вообще в натуре над вами фигею, девушка. Как это ты так лихо Гаврилу с копыт скинула? Еще мгновение, и он бы твоему заступнику перо под ребра загнал. Вепрь правду говорит. Гавриле в натуре никто команды не давал резать. Мы просто пугнуть вас хотели. Он по собственной инициативе выступил. Гаврила отморозок еще тот. Конченый беспредельщик. Бывший спецназовец. Крышу после Чечни ему снесло. Ранение было в голову, его списали, он вернулся, а жена с другим кувыркается. Гаврила их обоих тут же к праотцам отправил. Дали три года всего. Адвокат доказал, что мужик находился в состоянии аффекта. Срок отмотал, вышел, но так до сих пор в состоянии аффекта и пребывает. У него дом в Вышнем Волочке есть и с документами ништяк, но он здесь ошивается. Для него человека замочить – особое наслаждение, в натуре. Даже Вепрь его втайне опасается. Вы тоже держитесь от него подальше, мало ли что. Если че, меня Анкой звать, в натуре.

– Пулеметчицей? – усмехнулся спаситель.

– Вертолетчицей, от слова «вертануть», – расхохоталась девица.

– А меня Павел, – представился он.

«Павел», – проговорила про себя Алешка. Имя ей понравилось, оно приятно ласкало слух и убаюкивало сердце. Павел... Белый цвет смешался с сиреневым, расплылся причудливым узором. У Анки цвет был красный с зеленым. Она напоминала Алешке треснувший перезревший арбуз. Отчего возникла такая ассоциация, Алешка не понимала. Арбузы она любила, а караманница симпатии у нее совсем не вызывала. «Подарок» тем временем осваивался в новой роли.

– Я думала, ты скажешь, Чапаев, – игриво заметила Анка. – Так все говорят. Думают, оригиналы. А на самом деле, в натуре, примитив. А ты как, Павлуша, вообще здесь оказался? С виду, в натуре, не говно мужик. Да и деньги умеешь зарабатывать.

Бывшая подопечная Вепря явно пыталась понравиться новому хозяину, расположить его к себе и выпытать подробности его судьбы. Кокетство малолетней нахалки Алешку раздражало, но подробности и ее саму интересовали не меньше.

– Ногами пришел, – сказал Павел. Делиться своей историей он явно не собирался, но вел себя с карманницей дружелюбно и охотно поддерживал разговор.

– А че сюда забрел? – продолжала расспросы воровка.

– А куда должен был?

– Как – куда? На Павелецкий, ясен пень. Павелецкий вокзал тебе, Павел, положен по астралу, – добавила она и громко захохотала собственной остроте.

Павел тоже засмеялся. Смех у него был густой, как летние сумерки. Алешка окончательно расстроилась.

– Меня Алена зовут, – хмуро представилась она.

– Алена, значит. Не катит, слишком романтично. Если собираешься тут прижиться, придумай себе более звучное погонялово.

– Зови тогда меня Алешкой. И верни записную книжку.

– Да легко. Я думала – это документы. Вот и притырила. Скажи спасибо, что не выкинула. Только это не записная книжка. Там вместо телефонов какие-то расчеты и формулы. – Вертолетчица отдала ей книжку, Алешка сунула ее в карман и расстроилась. Ошиблась, вместо записной книжки прихватила из маминого стола еженедельник, где она, вероятно, делала пометки по работе. – Алешка – это хорошо. То, что надо! – отвлекла ее от грустных мыслей карманница. – Ты как раз в натуре на парня похожа. Будешь Алешка Таврическая, гы-гы-гы. Черт знает, что эта фигня значит, но звучит гордо. Ну че, Таврическая, в интернет-кафе идем? Страсть как там побывать всегда мечтала. Не дрейфь, я не все деньги Вепрю отдала. Комиссию зажулила. На Интернет хватит, – гоготнула девица и сделала губами длинный художественный «пук».

Глава 9

ИССЫК-КУЛЬ В НАТУРЕ

В интернет-кафе их не пустили, сославшись на отсутствие свободных столов. Даже Алешка, которая не видела зала, поняла, что это отговорка. Виной был их непотребный вид. Лицо ей Павел от грязи очистил, но изгвазданная старая одежда с чужого плеча вполне объяснимо внушала людям ужас. Спасибо капустной тетке, искупала ее в луже по дороге. Анка, судя по всему, после общения с хозяином тоже не отличалась совершенством. Павел, однако, отступать был не намерен и попытался напомнить менеджеру о правах человека и обществе защиты прав потребителей. Менеджер почти дал слабину, но тут Анка, которая сильно расстроилась из-за ущемления своих конституционных прав, все испортила. Она неожиданно обматерила всех вокруг, менеджера в том числе, и двери перед их носом захлопнулись.

Пообещав вернуться с гранатой, Анка направилась к ближайшему ларьку, купила водки, пиццу и шоколадку и повела их обратно в район трех вокзалов отмечать знакомство. Сдачу она благородно отдала новому хозяину. Павел незаметно сунул деньги Алешке в карман, что почему-то ее совсем не порадовало. Уйдет и бросит ее в компании с малолетней агрессивной девицей при первом удобном случае, подумала она. Осуждать Павла Алешка, конечно, не смела. Он не нанимался быть ее ангелом-хранителем вечно. Но отчего-то так не хотелось, чтобы Павел исчез.

Всю дорогу обратно Анка продолжала ругать интернет-салон и его сотрудников, цеплялась к прохожим, отпускала скабрезные шутки и кокетничала с Павлом. От невообразимых оборотов у Алешки уши завяли, и страстно захотелось Анку стукнуть чем-то тяжелым по голове, чтобы она заткнулась и перестала клеиться к ее спасителю.

Отмечать событие уселись на лавку рядом с площадью трех вокзалов. Место под пикник подыскивала и освобождала Анка лично, пинками и матюгами согнав со скамейки вонючую бомжиху. Та их тоже художественно обматерила, прокляла, пожелала гореть в аду, собрала вещи и побрела искать себе другое пристанище.

– Зачем ты так с человеком? Мы совершенно спокойно могли бы поискать другое место, – укоризненно сказала Алешка.

– Посмотрю, как ты запоешь, когда на вокзале поживешь с мое. Здесь иначе нельзя. Кто сильнее, тот и бог. И вообще, кого ты человеком называешь? Это не люди, это говно собачье. Я таких презираю, – прокомментировала свой поступок малолетка, зашуршала газетой, расстелив ее на лавочке, и пригласила всех к столу. В иерархии Анки вонючая бомжиха явно стояла на низшей ступени социальной лестницы. Алешка в очередной раз удивилась. Она всегда считала, что бродяги все равны, но уже дважды ей доказали обратное.

На улице похолодало. Алешка плотнее запахнула дедовский пиджак. Анка сунула ей в одну руку пластиковый стаканчик с водкой, в другую – кусок пиццы. Пицца воняла кислым сыром и заветренной колбасой, от резкого запаха водки к горлу подступила тошнота. Павел сидел от нее по правую руку, очень близко, было приятно ощущать плечом тепло его тела. Анка сидела слева и тоже жалась к ее плечу, но вовсе не от нежного отношения, девчонка дрожала от холода. Еще бы не замерзнуть в шлепанцах в ноябре. Курточка на Анке тоже была легкая, словно она вышла на минутку из дома.

– Пей, Таврическая, в натуре, легче станет, – подбодрила Анка. – Иначе тут не выживешь.

– Я здесь задерживаться не собираюсь, – сказала Алешка. – Просто обстоятельства так сложились.

– Все это говорят. Про обстоятельства. Только вокзал такая жопа мира, что легко отсюда не выберешься, в натуре. Черная дыра, – философски сказала Анка, выпила свою порцию, крякнула и зашуршала шоколадкой.

Павел тоже выпил. Алешка набралась смелости и, стараясь не дышать носом, отхлебнула зловонную жидкость. Водка обожгла гортань и камнем упала в желудок. Алешка с перепугу запихнула в рот пиццу и съела целый кусок, не чувствуя вкуса. Дешевая водка все вкусовые рецепторы притупила. Происходящее казалось дурным сном. Она на лавочке возле вокзала с двумя бродягами пьет водку. Самое поразительное – один из бродяг ей очень нравится. Ей нравится бомж. Она, наверное, свихнулась. Впрочем, никакого социального неравенства, потому что теперь она сама бродяга. У нее нет ничего – ни близких, ни родных, ни дома. Воспоминания о маме ножом полоснули сердце. Алешка выдохнула и допила водку до дна. Через минуту по венам побежало тепло, голова приятно закружилась. Анка не обманула – полегчало.

– Налей еще, – попросила она и протянула пустой пластиковый стаканчик воровке.

– Обойдешься. Водяра паленая. Траванешься еще с непривычки, а мне потом возись с тобой. Эх... Жила я без печали, и нате вам, – басом пропела Анка и отхлебнула паленой водки из горлышка.

Павел пил и все больше молчал, слушал Анку. После принятого на грудь алкоголя воровка разоткровенничалась. Алешка тоже слушала. Спиртное сделало ее флегматичной и расслабленной.

На днях Анке исполнилось пятнадцать, но скиталась она не первый год. Однако бомжихой девушка себя не считала. Бомжами в понимании Анки были те, кто опустился до самого дна. Таких здесь презирали все и называли «китайцами».

– Я из Ташкента сама. Мама русская, отец узбек. Они в России познакомились. Папка в медицинском учился, а мама на историка. Потом они поженились и уехали в Ташкент, отец не хотел жить в России. Мама на новом месте сразу прижилась. Ей всегда нравились солнце, культура и люди. Родня отца ее приняла хорошо, как свою. Потом я родилась. Все у меня было. И компьютер тоже. Я помню – был! – сделав акцент на этом слове, сказала Анка и пихнула Алешку в бок. Похоже, компьютер стал для девочки больной темой, и Алешка вдруг поняла, почему у них вышел такой серьезный конфликт. Она, сама того не ведая, задела Анку за самое больное. – Была и комната своя, – рассказывала Анка. – Закрываю глаза и прямо вижу лампу с бахромой, цветной ковер на полу, такой шелковистый на ощупь, кроватку с игрушками, стол с карандашами и пианино. Пианино у меня было, прикиньте, – гоготнула Анка, закурила и сплюнула на асфальт. – Я запах постельного белья помню. Мамка простыни крахмалила до хруста, утюжила. А когда спать меня укладывала, с моей простыни крошки стряхивала, подушку взбивала, одеялом закрывала и целовала в лоб. Прямо так, каждый день, прикиньте. Нормально жили, не шибко богато, но и не голодали. А потом у отца на работе полный кирдык случился. Кого-то он там из больших начальников до смерти залечил. Вроде и не было его вины в этом, но скандал получился грандиозный. Отца во всех грехах обвинили. Устроиться он больше не мог никуда. Он сильно переживал, что семью не может обеспечить всем необходимым. Мама предложила в Россию перебраться, он согласился, но на переезд у нас денег не было. Чтобы концы с родиной не рвать, папа квартиру продавать не хотел. Решил податься в Россию на заработки, устроиться и нас потом забрать. Мама не хотела одного его пускать, с ним решила ехать. Спорить было бесполезно. Он мужчина, глава семьи, как сказал, так и будет. Собрался, уехал и пропал. Ни письма, ни звонка, с концами. Мать от горя чуть не померла. Ждала его, плакала каждый день, исхудала до скелета. Без папки в Ташкенте нам жить стало совсем тяжело. Мать продала все, что могла, и поехали мы в Россию искать папку и налаживать отношения с бабкой, с матерью ее. Не ладилось у них шибко. Та ей простить не могла, что замуж за мусульманина выскочила. Радикальная такая бабка. Всю жизнь ярой коммунисткой была, в натуре, а на старости лет в религию с головой ударилась. Мать надеялась ее разжалобить. Поехали в Клин, откуда мама родом. Выяснилось, что бабка померла, в натуре, а квартира отошла государству, потому что эта старая гадина мою мать выписала! – в сердцах бросила Анка, прихлебывая водку из бутылки.

Рассказ Анки рвал душу в клочья. Алешка снова протянула ей свой стаканчик. Анка в этот раз отговаривать не стала, машинально плеснула водки. Алешка выпила.

– Деньги у матери были кое-какие с продажи ташкентской квартиры, часть мы на переезд потратили, часть она родственникам отдала. Бедные они очень. Да и не рассчитывала она, что жилья лишится. Хватало только на комнату в Подмосковье. Нашла вариант хороший, деньги все последние отдала и на аферистов нарвалась. Оказалось, в комнате псих какой-то прописан. Мы въехать туда не успели, нас вышвырнули на улицу. Так мы на вокзале оказались, без денег, без жилья, без регистрации. Отца искали, но безрезультатно. Мать решила, что помер он, убили. Иначе нашел бы возможность с нами связаться в Ташкенте, когда в Россию приехал. Но я-то знаю, что папка живой. Просто его инопланетяне украли, – вздохнула карманница, и Алешку словно жаром обдало. Девочка не шутила, говорила всерьез. Анка придумала себе свою правду, чтобы было легче пережить смерть отца. – Мать на вокзале уборщицей устроилась. Нанялась электрички мыть, сутками их драила всякой химией и здоровье надорвала. Померла от воспаления легких в тот же год. Я осталась одна. Меня хотели в приемник забрать, но я к тому времени познакомилась с местными вокзальными пацанами, наслушалась от них про приемник и интернаты жутких ужасов, испугалась и слиняла. Жила год на Курском. На «Серпе». В дырках.

– В каких дырках? – спросил Павел.

– Под платформой «Серп и Молот». Там дыры в бетоне, где бродячие дети в норках обитают. Вот где жесть полная. Срач, вонь, наркотики. Я первое время пыталась этот хлев разгребать, потом плюнула – бесполезно. Все на наркоте, младшие дышат клеем, старшие колются. Я тоже пристрастилась клеем дышать и год жила как в тумане. Кормилась с того, что бутылки собирала, попрошайничала, воровала по-мелкому. Кое-как перезимовала и смерть мамки пережила. Мне даже по приколу одно время было так жить. А потом однажды проснулась на путях. Лежу, на звезды смотрю, вся избитая, в бошке дырка, в натуре. Рядом одна маруха наша мертвая валяется. Она только месяц с нами кантовалась, из детдома слиняла. Ей всего одиннадцать лет было.

– А тебе? – спросил Павел.

– А мне тринадцать, я уже взрослая была. Последнее, что помню, как подошли к нам дяденьки и представились журналистами. Чебуреками нас угощали в кафе, лимонад наливали, о жизни расспрашивали, а дальше провал. Кое-как доползла до вок-зала. Там меня подобрали люди добрые, отволокли к машине с волонтерами, где жрачку выдают и помогают, чем могут. Они меня в больничку определили, приезжали, в душу лезли, в приют заманивали. Я, в натуре, снова перепугалась. Под платформой столько бегунов жило, и никто обратно не хотел. От хорошей жизни ведь не убежишь. В лазарете мне бошку обрили, залатали, я отлежалась чуток и слиняла. Обратно в нору не вернулась. Боялась, что дяденьки вернутся и добьют. Но в бошке моей случилось некоторое просветление. Думаю, не, так жить нельзя – сдохну. Сюда приехала. На «плешку» пришла, вся из себя лысая и охреневшая от уколов. Села на площади с протянутой рукой. Тут Вепрь меня и заприметил. С плантации снял, отмыл, приодел и начал сам учить ремеслу. Не знаю прямо, что он во мне нашел, – кокетливо сказала Анка. – Говорят, я на Деми Мур похожа из фильма «Солдат Джейн». Вепрь этот фильм уважает и Мур тоже, вот его на мне и заглючило. Боюсь теперь волосы отращивать. Вдруг разлюбит. Так и живу. Лажаю иногда, правда, по полной, как сегодня. Вепрь злится, но любит все равно. Теперь придется какое-то время в залах ожидания перекантоваться вместо спального вагона СВ. А че, все лучше, чем на улице. На вокзале тепло, помыться можно, шмотки постирать и в туалет с комфортом сходить. Я с уборщицами клозетов давно закорешилась. За сотку они меня пускают в технический перерыв. Закрываюсь и моюсь, шмотки в помойном ведре стираю. В теплый зал на Казанском ночевать меня тоже без проблем пускают. Сейчас ментяры обход сделают, вышвырнут всю бомжовую шваль с алкашами из зала на улицу, и мы пойдем с ночевкой устраиваться. Если у вас, конечно, нет других предложений.

– Вепрь тебя так любит, что чуть ногами не забил и продал первым встречным за три целковых, – не удержалась от комментария Алешка.

– Че ты понимаешь в любви, дура слепая! – разозлилась Анка. – Что ты вообще в жизни понимаешь? Вепрь меня от смерти спас и теперь имеет полное право уму-разуму учить. Убьет – значит, заслужила. Он заботится обо мне. Профессии обучил, элитой сделал. Реально, в натуре, с клея снял и на водку перевел. Объяснил популярно, как вредно клей нюхать. Прикиньте, я и не знала, что от клея умирают.

– Ну и дура! Тебе Господь глаза дал, а ты зрением пользуешься, чтобы других обирать, – не осталась в долгу Алешка и неожиданно для себя толкнула Анку локтем так, что та кубарем свалилась с лавки.

– Девочки, не ссорьтесь, – попытался разрядить обстановку Павел, поднял Анку с асфальта и усадил обратно на скамейку.

– Бешеная какая-то, в натуре, – буркнула Анка. – То палкой машет, то кулаками. Сидели спокойно, за жизнь разговаривали. Вдруг с какого-то перепугу сальто-мортальто мне устроила. Че я такого сказала? Что ты слепая? Да ведь так оно и есть! А была бы умная, сидела бы в своем интернате и не рыпалась никуда. Думаешь, прикольно на вокзале жить и чужие кошельки воровать? Да я бы с радостью отсюда усвистела, но не могу. Папку жду. Он вернется, найдет меня, и мы с ним в Ташкент поедем, домой, к солнцу... – Некоторое время Анка молчала и дышала тяжело и часто. Алешка не удержалась и нежно погладила девочку по лысой голове, та резко отстранилась и стала похожа на ежика, колючего и злого. – Себя жалей, – огрызнулась она. – Тоже мне, нашлась мамка. У меня все в натуре чики-поки. Через пару дней Вепрь отойдет и меня заберет обратно. Ничего он меня не продал, а в разведку отправил. Он уже неделю Павла пасет и никак понять не может, что он за фрукт, – брякнула карманница, ойкнула и притихла.

– Может, тебе стоит прямо сейчас к нему вернуться, – сказал с угрозой Павел и спихнул Анку обратно на асфальт.

Секунду девчонка молчала, а потом запричитала, как кладбищенская плакальщица, умоляя не выдавать ее и не гнать. В голосе девочки звенел реальный страх. У Алешки от этих причитаний тоже зазвенело в ушах, а потом звон прекратился, и в мозгах стало как-то непривычно гулко, словно в зале ожидания вокзала.

– Не сбегала я ни из какого интерната. Я человека убила, – вдруг сказала она и не узнала собственного голоса.

Павел напрягся. Анка захлопнула рот, уселась рядом с ней. Помолчала минуту.

– Че-то тоскливо как-то. И водка меня не берет, – вздохнула она и зашуршала пакетиком.

Чиркнула спичка, запахло странно. Похожий запах исходил от молодых парней на вокзале, которые мечтали поехать на Селигер. Запах переместился к Павлу. Он сделал затяжку, выпустил облако сладковатого дыма и собрался передать мимо нее сигарету Анке, но Алешка перехватила его руку и тоже сделала глубокую затяжку, чтобы не отставать от коллектива. Закашлялась, но упрямо затянулась еще раз. Во рту появился горьковатый привкус, в голове запрыгали разноцветные зайцы. Алешка потрясла головой, зайцы запрыгали еще активнее.

Анка вырвала сигарету из ее рук и в очередной раз обругала по матери. Сигарету они докурили вдвоем с Павлом, передавая друг другу через нее. Алешка сидела, зажатая с двух сторон собратьями по несчастью, вдыхала ароматный дымок и уговаривала бешеных зайцев покинуть чужую территорию. Зайцы не слушались и бузили.

– Все очень плохо. Просто ужасно. Он ведь писателем великим был, – трагично сообщила она, решив не обращать на ушастых внимания. – Все случайно вышло. Я потерялась и мимо шла, а писатель сидел и курил в тапочках. Я его не заметила и уронила. А дома у него кот с радикулитом, но это к делу не относится. Писатель упал и утонул в Москве-реке. А я телефон потеряла. И спасти его не смогла. Потом меня мама нашла, домой привела и сказала, что мне все почудилось. А потом она сказала, что не почудилось и меня полиция ищет. Мы поссорились, и я решила сама идти в полицию, но мою маму убили из-за квартиры нотариус и агент. Я сделала вид, что убежала, потому что мама меня об этом попросила. А потом оделась в дедовские вещи, взяла Манюню, фотоальбом и пошла к бабушкиной подруге. Прихожу, а ее тоже убили. Я испугалась и убежала, но уже не понарошку, а на самом деле. Вернуться домой не могу, там ждут киллеры, чтобы сделать из меня овощ и завладеть квартирой. А полиция вся купленная у них в этом районе. Я сама слышала, когда под кроватью лежала. Полиция тоже меня ищет за убийство писателя. Одна надежда на фотоальбом.

– Уф, слава богу! – отчего-то повеселела Анка. – Говорила, не пей много паленой водки, еще и пыхнула. Вон как заглючило, в натуре, с непривычки. Небось впервые в жизни косяк в руках держишь?

– Косяк? Я курила марихуану? – с ужасом и одновременно с восторгом спросила Алешка и догадалась, откуда зайцы прибежали.

– Угу, – подтвердила Анка. – Вообще-то с первого раза редко кого прет. А меня вообще не взяло ни грамма. Пойдем, убийца великих писателей. Сейчас на вокзале минералкой тебя отпою и спатеньки уложу, а то ты, в натуре, на овощ похожа. На баклажан. Вся синяя от холода.

Алешка попыталась встать.