Помоги проекту - поделись книгой:
Он раньше других усольцев придумал покрыть крышу своего дома ракушками. И носил их с моря с утра до ночи. Потом вываривал. Моллюски в еду шли, ракушки на крышу. Ссыльные присматривались, ждали, что получится у Ерофея. А мужик про отдых и вовсе забыл. За две недели крышу сделал. Она переливалась под солнцем всеми цветами радуги, не пропускала ни одной капли дождя. Не нагревалась, не трескалась. Держалась прочно, не шелестела от ветра и радовала глаза всех ссыльных.
Поглядев на нее и другие взялись такое же себе сделать. Ракушечная крыша оказалась надежной. А Ерофей удивлял жену: то стол, сделанный своими руками, приволок, то кровать резную деревянную. Сундук узорчатый, шкаф, да стулья с резными высокими спинками.
Потом осмелел Ерофей и, сделав два резных сундука, отвез на продажу в Октябрьский. Хорошие деньги за них взял. Получил много заказов и старался выполнить их поскорее. Спал мало. Зато в своем домашнем сундуке появились отрезы на платья, костюмы. Купил мужик одеяла теплые, красивые. Простыней дюжину. Пуховые подушки. Зинке к зиме пальто справил. Городское. С чернобуркой. Ну и что, если дорогое? Зато ни у кого таких кур нет. К нему и платок пуховый, чтоб мозги баба не морозила. А к осени успел ей валенки купить.
Зинке теперь все бабы завидовали. Куда бы ни вышла, свои же куркулихой зовут. Бабе приятно. Не просчитался отец, выдав ее за Ерофея.
Дочка, едва научилась ползать, а уже вся в кружевах и бантиках.
Ерофей первым отошел от общего стола и стал кормить семью самостоятельно.
Не хотел мужик отпускать жену на работу, пока Татьяна на ноги не встала. Но власти возмутились. И пошла Зинка вместе со всеми бабами на лов кеты. Уходила с рассветом, возвращалась затемно, усталая, промокшая, продрогшая на всех ветрах. Вместе с Ерофеем готовили ужин на скорую руку и валились спать до зари. Дочку, как и всю усольскую малышню, присматривали бабки. Хорошими были в ту осень уловы. И на заработки никто не жаловался. Но однажды не повезло Зинке. Рванула на себя тяжеленные сети с уловом, всю силу в них вложила и почувствовала внезапную, резкую боль в спине. Она переломила бабу пополам, не давая разогнуться.
У Зинки слезы сами из глаз брызнули. Больно даже дышать. А бабы смеются:
— Не иначе, как дитя под сердцем носишь, живое!
— Какое дите? Два дня назад отмывалась, — выдавила баба зло.
— Значит, сорвалась. Иди на берег. К теплу ближе, — пожалела Ольга.
Зинка со стоном еле вышла из воды. Тихо побрела к костру. Лишь
затемно вернулась домой. Боль не унималась. Она опоясала Зинку жестким кольцом. К ночи и вовсе невмоготу стало. Ерофей сходил за Гусевым. Шаман оглядел, ощупал спину, надавил больно. Что-то хрустнуло в позвонках. Резкая боль вспыхнула в глазах молнией. Баба повалилась на койку.
— Сейчас утихнет все. Но на лов с неделю нельзя выходить. Пусть позвоночник восстановится. Сорвала ты его, бабонька! А вам, дурам, беречь себя надо, — сказал улыбаясь.
Но отдохнуть Ерофеихе не привелось. К обеду следующего дня приехал в Усолье Волков. Не досчитавшись в бабьей бригаде Зинки, домой к ней ввалился. И велел ехать в поселок вместе с ним. Даже по дороге ничего не сказал, куда и зачем везет бабу. И доставив ее в милицию, сдал начальнику, сказав, что привез из Усолья прогульщицу, которую следует судить по всей строгости закона военного времени.
— Не мое это дело! Веди к оперу. Пусть он разбирается с ней. Я не могу ее держать! — запротестовал начальник милиции.
— Оперуполномоченный в область поехал. Когда вернется — никто не знает. Придется подержать ее тут, — осклабился Волков, радуясь, что сумеет отомстить усольцам за все свои неприятности.
— Я не прогульщица! Я заболела. Это бригадиры подтвердят. Я ни одного дня не пропустила. Даже без выходных работала, — оправдывалась баба, но ее никто не слушал.
Зинку с бранью, с угрозами, увели в зарешеченную камеру, закрыли снаружи на замок. Баба сначала молчала, а потом стала колотить в решетку кулаками, требовать, чтобы ее выпустили. К ней долго никто не подходил. Лишь спустя часа два, пьяный милиционер открыл дверь и заорал:
— Чего бесишься, кулацкая блядь? Иль наши хоромы тебе не подходят! Заткнись, сучье семя!
Едва он ушел, баба попыталась выломать решетку. И тогда милиционер вернулся. Лицо злобой перекошено. Открыл камеру. И войдя, ударил Зинку кулаком в лицо. Та от злобы боли не почуяла. Налетела на пьяного, впилась пальцами в горло, била головой о стены, совала коленом в пах, заплевала все лицо, обзывала грязно, выливая на того всю боль и злость.
Милиционер пытался отмахнуться, вырваться. Но куда там! Одежда на нем повисла клочьями, лицо изодрано, волосы растрепаны. Он только и сумел закричать, позвать на помощь.
И тогда в камеру ворвались еще трое. Увидев, что утворила Зинка с их собратом, скрутили бабу, заломив ей руки за спину, повалили на пол.
— Кто первый? — задрал ей подол рыжий, потливый мужик.
— Козел рыжий! — заорала баба задыхаясь злобой.
Но остальные уже держали ее. Рыжий насиловал зло, долго, щипал, кусал Зинку за грудь. Потом второй, как нужду в нее справил. До утра они мучили бабу, изголяясь над нею всякий по своему.
Голую, избитую до неузнаваемости, ее заставляли плясать. Когда отказывалась — били, когда теряла сознание — обливали холодной водой. Снова насиловали.
Сколько все это продолжалось, Зинка не знала. Она давно потеряла счет времени.
Очнулась она от запаха дыма и от голоса:
— Да вот здесь кто-то! Сюда! Люди!
— Это ж и есть Зина! — услышала голос Гусева. И вскоре знакомый голос Ерофея пробубнил:
— Шалава ты моя! Слава Богу, хочь живая!
Лишь вечером, у себя в Усолье, узнала баба, что пробыла она в милиции немало.
Поймали ссыльные Волкова и, пригрозив расправой, узнали, куда Зинку дел. Потом в милицию пришли. Там им пригрозили оружием. Ссыльные напирали, предупредив, если Зинку не выпустят, подожгут милицию.
И на третий день ночью, облив бензином крышу, подожгли.
Оттуда далеко не сразу начали выскакивать милиционеры. Их ловили по одному. Скручивали. И, пригрозив сжечь в огне, спрашивали о Зинке.
Лишь пятый — последний, сказал и отдал ключи от камеры. Он указал, как туда пройти. Когда Зинку вытащили и унесли в лодку, пожар затушили. Но пятерых милиционеров привезли в Усолье связанными. Все оружие и патроны забрали усольцы из милиции. И, поместив защитников власти в землянку, слушали бабу, как обошлись с нею в милиции.
Даже ссыльные мужики не выдерживали. Кто-то наружу выскакивал, другие слез не скрывали.
— Мне эти козлы заранее сказали, что живьем не выпустят. И говорили, будто я сама во всем виновата, — плакала баба.
Ерофей кинулся к землянке, где связанные милиционеры валялись на полу. Нашел рыжего. Того, кто стал первым. Разрезав веревки, выволок из землянки. Хватил громадным кулаком в дых.
Рыжий отлетел кувырком к ногам Лидки. Та головешку из костра вытащила и содрав портки с милиционера, приказала бабам придержать рыжего. Те, взбешенные, кучей навалились. А Лидка, торжествуя, сунула головешку в пах милиционера. Тот захлебнулся воем.
В воздухе запахло паленым. А Лидка носилась от костра к жертве, подживляя огонь, усиливая муки.
У оставшихся в землянке, волосы дыбом на головах вставали от дикого, нечеловеческого вопля собрата. Они не видели, но понимали, чувствовали, что его терзают изощренно. Знали, что их не минует эта доля и заранее дрожали каждым мускулом.
— Заткни ему пасть! — посоветовал Ерофей — Лидке и выволок второго мучителя Зинаиды.
Избив его до безсознания, облил водой и привязав накрепко к рыжему, поручил Лидке. Та не заставила себя уговаривать.
Но вскоре темноту ночи прорезали огни сторожевого пограничного катера, причалившего к берегу Усолья. К костру, скрипя костылями, шел вернувшийся из области оперуполномоченный.
Ему уже сообщил Волков о случившемся и указал, где теперь находятся милиционеры.
Уполномоченный сразу понял, что усольцы учинили расправу.
Не знал лишь одного, всех успели убить, или кто-то в живых остался? И подойдя к Гусеву спросил сухо:
— Иль беды своей вам мало? Зачем новые горести понадобились? Не могли вы, бригадир, меня дождаться? Где сотрудники милиции? Живы?
— А почему о Зинке не спросите? Как она? Жива иль нет? Свихнулась иль в добром уме? У нее дитя грудное! А над нею кодла изгалялась. Силовали скопом, скоты! Били, как мужика. Издевались, морили голодом кормящую бабу! А за что? Ведь болела она! Спину сорвала. Я ей отдых разрешил. А ваш Волков, пусть только появится, с живого шкуру спустим! Такую семью чуть по ветру не пустил. Иль мало несчастий нами перенесено?
— Они живы?
— Кто? — не понял Шаман.
— Ваши пленники?
— Покуда живы. Но мы их не отдадим никому. Сами судить будем. Вашим законам не верим теперь. Пусть знают, мы тоже люди и умеем за себя постоять.
— Гусев, вы умный человек! Неужели не понимаете, что сулит всему селу расправа над должностными лицами и поджог милиции? Я не пугаю, но закон для всех один. И вы ответите за самосуд. И не только вы, а все причастные к тому.
— А они за свое? Иль только мы бываем виноваты? Всегда и во всем? Потому что ссыльные?
— И они ответили б.
— Если б мы не успели, Зинки не было б в живых. И никто за нее не ответил бы ее дочке и мужу! А коль так — нечего нас пугать! Терять-то что? Мы все терпели. Да только и наша чаша течь дала! Будя! — кипел Шаман.
— Одумайтесь! Еще не поздно. Обещаю сам вмешаться, взять под свой контроль.
— А чего он стоит? Вам люди не поверят. Пойдите, поговорите с Зинаидой, с ее мужем. И узнаете наш ответ.
— Вы мне милиционеров покажите. Я должен увидеть, что они живы.
— Смотрите! Трое в землянке сидят. Двое вон там с бабами балуются, — указал Виктор на костер и шагнул в темноту улицы.
Уполномоченный НКВД поселка Октябрьский Геннадий Мельников был человеком закаленным. Но то, что увидел, даже его потрясло. Он не узнал двоих милиционеров, лежавших рядом у костра. Возле них злой ведьмой кружила Лидка, делая прижигание.
Геннадий отшвырнул ее силой, пригрозив бабе навсегда упрятать в психушку. Просчитался Мельников. Из темноты все Усолье к костру собралось. Уж чего только не услышал Геннадий в свой адрес. Угрозы, оскорбления летели со всех сторон.
— Спаси нас, Гена, возьми отсюда, или пристрели. Сил больше нет, — взмолился кто-то из двоих у костра.
— Отдайте ребят. Прошу вас. Не вынуждайте прибегнуть к силе. Зачем вам погибать? Если не отдадите — вызову пограничников. Обстреляют вас с катеров. Никто не уйдет. Все тут останетесь.
— А заложники? Их мы впереди всех выставим. Так что сначала своих уложите! Какой же вам смысл? — смеялась Лидия.
— Коль добром не отдадите, придется ребятам платиться жизнями. Но и вас никого не останется.
— Товарищ Мельников! Вызывает второй боевой катер! Нужна ли поддержка команды? — донеслось из рупора с реки.
Люди у костра притихли.
— Мы тоже не с голыми руками, — напомнил Виктор.
— А дети? — подала голос Ольга.
— Ну что? Отдаете сами милицию? — посуровел голос Мельникова.
— Забирайте своих псов! — отвернулся Гусев и велел вывести из землянки троих пленников.
Когда Геннадий определил на катер милиционеров, усольцы уже разошлись по домам.
Всю ночь допрашивал Мельников сотрудников милиции. А утром чуть свет снова объявился в Усолье. Зашел к Ерофею. Тот хмуро встретил приехавшего. Никак не хотел пропускать за порог.
— Жена встать не может. Твои мародеры расстарались. Да и об чем брехать теперь? Сгинь с глаз, не доводи до греха, — просил ссыльный.
— Показания ее мне нужны. Судить будем. Она единственный свидетель. И прежде всего — пострадавшая. Нельзя такое без наказания оставлять, — не уходил Мельников.
— Входи, коль так, — неохотно впустил Мельникова Ерофей.
Глянув на Зинаиду, онемел Мельников. Ни глаз, ни губ, ни носа на лице. Сплошной синяк с запекшимися сгустками крови. Кожа на плечах и руках вся черная, в ссадинах. Когда баба взялась кормить дочь, Мельников, не выдержав, вышел на кухню. Груди женщины покусанные, кровоточили. Зинка говорила с трудом. Все зубы шатались. Вспухли десны.
Мельников решил отложить допрос на несколько дней. И, вернувшись в поселок, связался со своим областным начальством, рассказал о случившемся все, как было.
На следующий день из области начальство прибыло на самолете. С ними следователь. Его Мельников отвез в Усолье. Долго ждал, когда он закончит допрос потерпевшей. Вернувшись в поселок, осмелился спросить, что намерен следователь предпринять дальше?
— Всю милицию придется заменить новыми кадрами. Эти пятеро под суд пойдут. Думаю, сроки им дадут немалые. По совокупности, конечно, но, максимум получат. Хотя, я лишь следователь. Наказание дело суда. Но и ссыльные не без вины. Хотя их оправдывает состояние аффекта, это особо возбужденное состояние, вызванное нервным потрясением, когда люди не могут управлять своими поступками. Но вот оружие… Его они самовольно взяли из милиции, то есть украли. Это уже говорит о сознательном действии, — размышлял следователь вслух.
— Вы что ж, и ссыльных хотите привлечь к ответственности?
— Мне нужно разобраться в деле. Надо встретиться с Волковым. Не понимаю, зачем ему понадобилось тащить эту ссыльную н милицию? Ведь у них у всех очень много переработок?
— Да кто их учитывает на путине, — отмахнулся Геннадий усмехаясь.
— Но ведь речь идет о кормящей, — настаивал следователь.
— Здесь она прежде всего — ссыльная, — уточнил Мельников.
— Это не оправдывает ни Волкова, ни милицию. Тем более осторожными следовало быть…
— А как с оружием? Мне они его не вернут теперь, — вздохнул Геннадий.
— Сами привезут. Завтра. Ерофей мне обещал, — уверенно ответил следователь.
Мельников с сомнением покачал головой.
А утром увидел, как Гусев и Харитон передавали следователю оружие. Тот
В этот же день увезли из Октябрьского пятерых милиционеров. Навсегда.
Новые работники милиции приехали в Октябрьский на следующий день. Все недавние фронтовики. У каждого ранения. Все в возрасте. Они были наслышаны об Усолье и ссыльных. И появляться там не торопились, мудро решив дать людям остыть и успокоиться. Пусть заживет у них больная память.
Единственное, чему они удивлялись, что основной виновник случившегося — Волков, спокойно живет в селе и занимает прежнюю должность.
Злило это и усольцев. Особо не мог смириться с таким Ерофей. Ведь именно Волков сунул его жену в милицию, настаивал накалить бабу, даже тогда, когда милиция отказывала в задержании Зинки и посылала Волкова вместе со ссыльной к Мельникову.
— Все будут наказаны, всяк свое получит, а этот — в сторон! Но ведь он затейник. Он эту музыку заказал, — злился Шаман. И все ждал, что пришлет следователь охрану и ордер на арест Волкова.
Но не тут-то было. Председатель поссовета снова вышел сухим из воды.
Поделиться книгой: