Начало самодержавия в России

В копийной книге Спасо-Ефимьева монастыря помещена копия царской грамоты, в которой, в частности, сказано: «…в прошлом, де, в 88 году, как в Суздале взят был к нам во двор и по нашему указу велено Стародубским князем за их вотчины деньги давати из нашие казны, а их вотчины велено в поместья раздавати».[27]

Единый, развивающийся, а не выдохшийся и «отмененный» процесс представляла собой опрично-дворовая политика Грозного 60, 70, 80-х гг.

После так называемой отмены опричнины, якобы происшедшей в 1572 г., сохранялось и разделение территорий на земскую и дворовую.

С. Б. Веселовский отрицает это: «Большую путаницу в наши представления об опричнине внесло отождествление так называемых дворовых городов, которые упоминаются после отставки опричнины, с опричными городами в собственном смысле слова. Например, в числе дворовых городов упоминаются Псков, Ростов и Юрьев Ливонский, которые, как это достоверно известно, в опричнине не бывали».

Действительно, сохранявшееся разделение городов и территорий на земские и дворовые вносит большую путаницу, но, разумеется, не в представления о продолжавшемся существовании опричнины, а в представления об ее отмене. И более того — выбивает из-под них почву. Что касается приведенного Веселовским аргумента — его нельзя признать убедительным. Ведь исследователь исходит в своем рассуждении из того, что еще надо доказывать. Названные им три города до 1572 г. в опричнину действительно не входили. Из этого, однако, не следует, что они не были взяты туда позднее, если опричнина продолжала существовать. А то, что она продолжала существовать под именем «двора», видно хотя бы из того, что дворовыми городами оказались пе какие-либо три города, а более трех десятков, о которых «достоверно известно», что они в опричнине были. Размеры опричной территории и число опричных городов постоянно возрастали с момента учреждения опричнины. Города, которые раньше, например до 1506 г., «в опричнине не бывали», потом в ней оказались. Что касается конкретно Пскова и Ростова, они вошли в «бывшую» опричнину, т. е. в число дворовых городов действительно после 1572 г.

Как видим из Официальной разрядной книги, дворовыми стали бывшие опричные города и территории: Суздаль, Кострома, Бежецкая пятина, Белев, Галич, Кашин, Лихвин, Козельск, Белозерский уезд, Вологда, Новгород (торговая сторона), Перемышль, Старица. Дворовыми остались Поморье, земли на Онеге, Ваге, Северной Двине и Пинеге. Вновь были «пойманы» в двор Опочка, Красный, Себеж — важнейшие опорные пункты в борьбе за Ливонию. Существование «дворовой стороны» в Москве зафиксировано источниками и в 1582 г. В разрядах то и дело указываются «государевы города» и «земские города».

В марте 1577 г. Кириллов монастырь получил две тарханные (освобождающие от налогового обложения) грамоты. Одну направили во все дворовые города за приписыо дворового дьяка А. Шерафединова. Другую — во все города «нашего государства» за приписью земского дьяка С. Лихачева. Интересно, что в 1576 г. посаженный во главе земщины Симеон Бекбулатович именовал «свои», т. е. земские, города также: «города нашего государства». Земщина оставалась и при нем и после него отделенной от опричнины, от двора.

Р. Г. Скрынников выразил несогласие с утверждением, что дворовые территории и города, фигурирующие в источниках до самой смерти Грозного, суть опричные территории и города. Он обратил внимание на то, что, согласно разрядной росписи 1577 г., Разряд направил в некоторые города и земли «дворян из земского» для сбора на государеву службу служилых людей — детей боярских. Очевидно, заключает исследователь, эти города не принадлежали к составу двора, иначе туда не могли быть посланы земские сборщики.

На наш взгляд, дело обстоит не так очевидно.

Заключение, будто в названные дворовые города «не могли быть посланы сборщики из земского», исходит из посылки, будто на опричных, а затем на дворовых территориях «испомещались» сплошняком одни лишь опричники и дворовые. Такое представление неточно. На опричных и дворовых территориях и в городах наряду с опричными и дворовыми служилыми людьми находились и земские, которых при переходе данной местности в опричнину или в двор, оттуда не выселяли. Собирать их на службу по земским спискам направлялись земские сборщики. К тому времени, когда эти сборщики отправились в дворовые города собирать на службу своих служилых людей, дворовые из этих мест уже находились в царском войске. Об этом с очевидностью свидетельствует тот факт, что они уже фигурируют в той же самой росписи 1577 г., в подразделениях, численный состав которых тут же указан с точностью до одного человека.

К числу уже приведенных данных, подтверждающих, что опричнина не была отменена Грозным и 1572 г., следует прибавить и еще одно свидетельство современника. Речь идет об «Истории о великом князе Московском» А. М. Курбского. Нетрудно представить себе, с каким злорадством написал бы он о провале опричной политики Грозного, об отмене ненавистной опричнины. Но, как известно, найти ни в этом, ни и других сочинениях Курбского хотя бы намек на отмену опричнины невозможно.

В 1573–1574 гг. к моменту окончания своей «Истории» Курбский пишет об опричнине как о существующем учреждении. «О, окаянныи… пагубники отечества, и телесоядцы, и кровопийцы, — обращается Курбский к опричникам, — поколь маете безстудствовати и оправдати такова человека растерзателя». В патетическом этом вопросе звучит надежда на уничтожение опричнины. Но «доколе» опричники будут «безстудствовать», Курбский не знает и конца опричнины явно не предвидит. Опричнина и опричники продолжают существовать для Курбского и в более поздние годы. В своем третьем послании Ивану Грозному, написанном в сентябре 1579 г., Курбский говорит, что с пути истинного людей совращает дьявол, и продолжает: «Как ныне и с твоим величеством по воле его случилось: вместо избранных и достойных мужей, которые, не стыдясь, говорили тебе правду, окружил себя сквернейшими прихлебателями и маньяками, вместо крепких воевод и полководцев — гнуснейшими и богу ненавистными Вельскими с товарищами их, вместо храброго воинства — кромешниками, или опричниками кровоядными, которые несравнимо отвратительнее палачей».

Для Курбского опричнина началась давно — с изгнания «избранных и достойных мужей», т. е. Сильвестра, Адашева и их соратников. Однако он не случайно не упоминает здесь имен организаторов опричнины — Басмановых «с товарищи», поскольку они давно сошли с исторической сцены. Он очень точно выбрал род Вельских, символизирующий как бы всю кровавую историю опричнины от Малюты Скуратова-Бельского и до виднейшего дворового деятеля конца 70-х гг. Богдана Яковлевича Вельского. В своем последнем послании Курбский все еще заклинает царя: «Очнись и встань! Никогда не поздно…». Среди шагов, которые царь должен предпринять, чтобы спастись, очиститься, начать новую жизнь, а главное, чтобы прекратить ужасные бедствия своей страны, важнейшим, по мнению Курбского, является прекращение разгулов «кромешников» — опричников.

Как видим, Курбский ни в коей мере не поддается на удочку отрицания и сокрытия опричнины.

Изучение едва ли не всех соображений историков в пользу гипотезы об отмене опричнины, а также исследование источников, освещающих организацию государственного управления после 1572 г., убеждает в том, что объективных данных, подтверждающих эту гипотезу, нет. Источники сообщают множество фактов, указывающих на то, что опричнина под именем «двора» продолжала существовать.

Опричник-самозванец Генрих Штаден

Единственным современным событиям источником, содержащим прямое утверждение, что опричнина была отменена, являются записки вестфальца Генриха Штадена, занесенного судьбой в Москву Ивана Грозного. Но словам Штадена, всемогущий бог послал на опричнину давно ожидавшуюся земскими «кару, которая приключилась через посредство крымского царя Девлет-Гирея. С этим и пришел опричнине конец, и никто не смел поминать опричнину под следующей угрозой: шшовного обнажали по пояс и били кнутом на торгу. Опричники должны были возвратить земским вотчины. И все земские получили свои вотчины». Из этого сообщения Штадена исследователи и делают заключение, что царем был издан указ об отмене опричнины, содержащий ряд конкретных пунктов, в том числе предписывающий опричникам вернуть всем земским отнятые у них земли. К сожалению, сообщепие Штадена не было подвергнуто источниковедческому анализу. Исследователи, обращавшиеся к «Запискам» Штадена, ограничивались общими оценками этого источника.

И. И. Полосин назвал их «повестью душегубства, разбоя, татьбы с поличным», написанной с «неподражаемым цинизмом». «Бессвязный рассказ едва грамотного, необразованного и некультурного авантюриста Штадена», в котором «много хвастовства и лжи», — так характеризует этот источник С. Б. Веселовский. «Общим смыслом событий и мотивами царя Штаден не интересуется, — продолжает исследователь, — да и по собственной необразованности он не был способен их понять… По низменности своей натуры Штаден меряет все на свой аршин».

Тем не менее при таких резких оценках источника его важнейшее сообщение об отмене опричнины было воспринято с полным доверием.

«Записки» Штадена стали достоянием русской и советской историографии только в 1925 г. К этому времени гипотеза об отмене опричнины, высказанная еще Карамзиным, насчитывала более ста лет своего существования. Но никаких прямых доказательств ее истинности в распоряжении историков не было. Заявление Штадена прозвучало поэтому для сторонников данной гипотезы как долгожданное объективное подтверждение их давнего предположения. В действительности же произошло нечто обратное: издавна существовавшая гипотеза сыграла роль готового подтверждения сообщению источника, что и вывело его из-под необходимого критического изучения. Между тем сообщения Штадена об опричнине вообще, а об ее отмене в особенности заслуживают предельно критического отношения.

Издатель «Записок» Штадена И. И. Полосин изложил обстоятельства их появления. К сожалению, эти обстоятельства никем из исследователей, в том числе самим Полосиным, не были учтены при оценке сочинений Штадена. Между тем сравнительное изучение различных произведений Штадена, написанных при различных обстоятельствах, ставит ряд вопросов, без ответа на которые «Записки» в качестве исторического источника использовать неправомерно. Вопросы эти таковы: все ли четыре произведения, составившие сборник «Записок» Штадена, написаны им лично? Что в сочинениях Штадена является воспоминаниями очевидца, а что — записью легенд и слухов? Внимательное прочтение сочинений, названных И. И. Полосиным, а отнюдь не самим Штаденом «Записки немца-опричника», заставляет поставить и такой вопрос: а был ли Штаден опричником? Не следует ли его заявление об этом занести в обширный список его явных выдумок? Генрих Штаден составлял свои записки о Московии в 1577–1578 гг. в эльзасском имении Люцельштейн в Вогезах, принадлежавшем пфальцграфу Георгу Гансу. Этот политический авантюрист был в то время охвачен идеей захвата Русского государства. Немало энергии затратил он на сколачивание коалиции против Руси, стараясь втянуть в нее Пруссию, Польшу, Ливонию, Швецию и Священную Римскую империю. Георг Ганс добивался у императора и на заседаниях рейхстага ассигнований на создание могучего флота на Балтике для похода в северные моря с целью нападения на русские владения. Себя он предлагал в «великие адмиралы» будущей армады.

Мелкий авантюрист Генрих Штаден, вернувшийся из России в 1576 г., попался на глаза авантюристу большего размаха как нельзя более кстати. Живой свидетель «развала» Русского государства — а именно так хотел представить состояние дел в России Георг Ганс, чтобы легче было уговорить своих союзников на войну против нее, — «знаток» русских нравов Штаден должен был авторитетом очевидца поддержать кланы воинственного пфальцграфа.

У Георга Ганса в замке Люцельштейн по его указанию и, скорее всего, при его участии Штаден создает первую часть своих «Записок». Она состоит из двух сочинений: «Проект завоевания Руси» и «Описание страны и правления московитов». Затем Ганс включает Штадена в качестве эксперта по русским делам в посольства, отправлявшиеся им в Швецию, Польшу и Ливонию. Одно из таких посольств было направлено к императору Рудольфу II. Штаден, как пишет И. И. Полосин, заинтересовал императора «и своей автобиографией, и рассказами о московитах». По предложению императора, Штаден, находясь при его дворе, пишет историю своих похождений, «Автобиографию», как называет ее Полосин.

Вся рукопись, содержащая сочинения Генриха Штадена, состоит из четырех частей: 1) «Описание страны и правления московитов»; 2) «Проект завоевания Руси»; 3) Прошение Штадена на имя императора Рудольфа; 4) Автобиография Генриха Штадена. Произведения эти далеко неоднородны. Так, в частности, «Проект завоевания Руси» резко отличается от других частей рукописи. В нем содержатся такие глобальные политические рассуждения, которых в других частях не сыщешь. «Проект» озаглавлен сравнительно скромно: «План, как предупредить желание крымского царя с помощью и поддержкой султана, нагаев и князя Михаила из Черкесской земли захватить русскую землю, великого князя вместе с двумя сыновьями увезти в Крым и захватить великую казну». Однако далее следуют такие предложения императору: «Ваше римско-кесарское величество должны назначить одного из братьев Вашего величества в качестве государя, который взял бы эту страну (т. е. Россию. — Д. А.) и управлял бы ею». Итак, предлог — спасти Русь от покорения ее крымским ханом; суть — захватить ее. «Монастыри и церкви должны быть закрыты, — советует далее автор «Проекта». — Города и деревни должны стать свободной добычей воинских людей». Он развивает последовательный план захвата и оккупации городов при движении на Москву с севера.

«Отправляйся дальше и грабь Александрову слободу, — рекомендует автор, — заняв ее отрядом в 2000 человек… За пей грабь Троицкий монастырь». Затем, по его мнению, надо окружить Москву. «И Москва может быть взята без единого выстрела». Что касается великого князя, т. е. царя Ивана, то его «вместе с сыновьями, связанных как пленников, необходимо увезти в христианскую землю…».

Автор плана этой грандиозной политической авантюры, рисуя картину легкого успеха, все больше и больше распаляется: «Затем, через окрестные страны можно будет пройти до Америки и проникнуть внутрь нее. С помощью персидского шаха можно будет совсем легко справиться с турецким султаном». Как видим, налицо план завоевания чуть ли пе всего известного тогда мира, которое следует начать с покорения и разграбления России.

Безудержное хвастовство и явный авантюризм Штадена видны и в других его сочинениях. Но масштабы и сам характер штаденовского хвастовства в них совершенно иные. Штаден пишет там о себе. Он хвастает личными «подвигами»: грабежами, изнасилованиями, аферами и, наконец, своим беспримерным личным героизмом на поле боя. Всегда и всюду он ищет только наживы. Глобальные политические планы ему совершенно чужды.

В отличие от автора «Проекта» Штаден в «Описании страны и правления московитов», которое безусловно принадлежит лично ему — человеку, действительно много лет прожившему в Московской Руси, — весьма далек от мысли, что Московское государство так легко и просто завоевать. Здесь им написаны от внутреннего убеждения идущие слова: «Хотя всемогущий бог и наказал Русскую землю так тяжко и жестоко, что никто и описать не сумеет, все же нынешний великий князь достиг того, что по всей Русской земле, по всей его державе — одна вера, один вес, одна мера! Только он один правит! Все, что ни прикажет он, — все исполняется и все, что запретит, — действительно остается под запретом. Никто ему не перечит: ни духовные, ни миряне. И как долго продержится это правление — ведомо богу вседержителю».

Создается впечатление, что проект завоевания и оккупации Московского государства написан Штаденом не самостоятельно, а при активном соавторстве Георга Ганса, внушившего ему свои геополитические идеи. При написании «Проекта» было использовано иногда в дословной цитации «Описание страны и правления московитов». Из этой цитации как раз и видно, что сначала было создано «Описание страны и правления московитов», на основе которого Штаден и Ганс составили «Проект завоевания Руси».

Цель произведений, написанных в Люцельштейне, состояла в том, чтобы убедить европейских государей вступить в антимосковскую коалицию. Какие-либо субъективные моменты вроде описания личных подвигов и похождений Штадена были из них полностью исключены. Об этом свидетельствует и сама форма сочинений. Хотя «Проект» и написан от первого лица, местоимение «я» встречается в нем всего два или три раза в деловом контексте — «я полагаю» и т. п. В обширном «Описании страны и правления московитов» (48 страниц печатного текста) «я» не присутствует ни разу. Оба произведения отличаются от двух других — «Автобиографии» и «Прошения» — по весьма важному признаку: ни в «Описании», ни в «Проекте» нет ни единого слова о службе Штадена в опричнине, несмотря на то что упоминание опричнины в «Проекте» есть, а в «Описании» ей уделено очень много места. Грабежи и зверства опричников в «Описании» даются Штаденом с позиции стороннего наблюдателя, не имеющего ко всем этим эксцессам никакого отношения. Россказни о своей близости к Ивану Грозному, о том, как царь произвел его в «рыцарское достоинство», и соответственно о службе при царской особе, а значит и в опричнине, возникли у Штадена, вернее, понадобились ему только на втором этапе его «литературного» творчества, когда он оказался при дворе императора Рудольфа II. Понятны и мотивы, побудившие Штадена заговорить на эти темы, — желание «по-рыцарски… служить» его «римско-кесарскому величеству», т. е. получить при дворе императора высокую должность и титул. Пребывание в числе «князей и бояр» на службе у иностранного государя вело в те времена к возведению в соответствующее достоинство если не механически, то наиболее прямым и простым путем. Ради этого предприимчивый авантюрист, обретавшийся на Руси в качестве торгаша и шинкаря, получивший как иноземец на русской службе небольшое поместье, и возвел себя в ранг русских «князей» — «опричников».

При дворе Рудольфа II Штаден находился без присмотра образованного и искушенного в дипломатии Георга Ганса. Соответственно написанное им здесь произведение — «Автобиография» (обнаруживает его собственный вкус, уровень его мышления и характер его личности. К этой части и могут быть отнесены такие оценки его писаний, как «неподражаемый цинизм», «бессвязный, полуграмотный рассказ» и т. п. Здесь Штаден дал простор своему безудержному хвастовству.

Вместе с «Автобиографией» Штаден подал императору свои предыдущие сочинения — «Проект завоевания Руси» и «Описание страны и правления московитов». Сборнику было предпослано прошение на имя императора, являющееся предисловием, кратким пересказом всех последующих частей.

В сочинениях Генриха Штадена можно отчетливо различить два типа известий: рассказы о событиях, свидетелем и участником которых он был сам лично, и пересказы всевозможных легенд и слухов, ходивших в окружавшей его во время пребывания на Руси среде. Некоторые из запомнившихся ему слухов отражали действительные факты. К их числу следует, например, отнести рассказ о том, как гетман Полубенский с помощью русских изменников Тетерина и Сарыхозина, назвавшихся опричниками, обманом занял город Изборск. С другой стороны, как пример мифа, до неузнаваемости искажающего лежащие в его основе русские сообщения, можно привести рассказ Штадена о спасении города Пскова от окончательного разорения опричниками Ивана Грозного. Штаден в нем все исказил. В описанном им холостяке-скотопромышленнике и предсказателе будущего Микуле вряд ли можно было бы опознать и без того легендарного псковского юродивого Николку, если бы мы не знали рассказа о нем из других источников. К сожалению, во множестве других случаев мы остаемся один на один со Штаденом, с его лживыми «свидетельствами».

Из записок Штадена с полной отчетливостью выясняется, что с самого начала и до конца своего пребывания «в стране московитов» он находился в земщине. В первых своих сочинениях — в «Проекте» и в «Описаниях» он сам так и пишет. А в «Автобиографии», где Штаден несколько раз заявляет, будто был опричником, он то и дело «проговаривается», многие объективные детали выдают истину, состоящую в том, что он постоянно жил в земщине.

Вскоре после прибытия на Русь Штаден, как и было принято среди иноземцев, завел в земщине корчму. Его торговля вином по каким-то причинам вызвала недовольство среди жителей соседних, якобы опричных улиц: «Простолюдины из опричнины жаловались на меня на земском дворе, что я устроил у себя корчму».

Несколькими строками выше Штаден между делом обмолвился, что у него уже был в то время двор в опричнине. Но если он уже был опричником, то как мог он торговать вином в земщине? Не кто иной, как сам Штаден уверяет, будто за общение опричников с земскими и тех и других подвергали жестокой расправе. Во-вторых, как могли «простолюдины из опричнины», т. е. простые посадские жители и крестьяне, жаловаться на царского слугу — опричника? В-третьих, почему опричные жалуются на опричника на земском дворе? Чем им вообще мешает корчма, открытая в земщине, т. е. в другой части города? Вполне очевидно, что опричнина здесь, как и на других страницах данного сочинения, названа Штаденом для красного словца. На деле же речь идет о жалобе жителей посада — «простолюдинов» в земский двор на обосновавшегося у них мошенника-шинкаря. Это заключение подтверждается дальнейшим сообщением Штадена.

«На земском дворе начальником и судьей был тогда Григорий Грязной». Свидетельство само по себе исключительно интересное. Оно говорит о том, что административного отделения земщины от опричнины не было с самого начала и о том, что не только после 1572 г. опричники оказались в руководстве земскими учреждениями, но что такое положение существовало изначально.

Штаден заявляет, что Григорию Грязному он «полюбился, точно сын родной, как он говаривал. Вот что делали деньги, перстни, жемчуг и т. п.». Как утверждает Штаден, Грязной «сказал всему миру: "Двор этот принадлежит немцу. Он иноземец и нет у него друзей-покровителей"». Если это так, Грязной своими словами засвидетельствовал «всему миру», и в том числе нам — историкам, что Штаден, заявляющий, будто был в тот момент опричником, в действительности им не был. Об опричнике, обласканном царем, не скажешь, что нет у него «друзей-покровителей». Тем более что, как уверяет сам Штаден, царь прислал в земщину указ, надежно ограждающий интересы опричников: «Судите праведно, наши виноваты не были бы». «Так все и осталось, — пишет тут же Штаден и продолжает: — В земщине был у меня еще один двор..».

Далее Штаден рассказывает: «Когда великий князь дал нам (иноземцам. — Д. А.) поместья, занимался наделением землей Иван Висковатый». Вот это вполне точно. Благоустройством иноземцев занимался глава Посольского приказа известный деятель земщины И. М. Висковатый. Однако не было и не могло быть того, чтобы Висковатый наделял землей опричника.

Тут же Штаден пишет: «Так как я постоянно бывал у первого боярина Ивана Петровича Челяднина… то этот боярин… приказал дать мне то поместье, о котором я и бил челом». И. П. Челяднин мог распоряжаться только земскими делами и раздавать опричникам поместья не мог ни в опричнине, ни в земщине.

Итак, у Штадена в земщине два двора, корчма и поместье. Дела его решают на земском дворе. Он пользуется покровительством руководителей земщины, постоянно с ними общается, а опричника Грязного (управляющего земскими делами) вынужден подкупать, как, надо думать, поступали многие земские. В своих ранних сочинениях, в которых Штаден еще не выставляет себя опричником, он постоянно говорит об опричниках с возмущением: «Великое горе сотворили они по всей земле! И многие из них были тайно убиты», они «обшарили всю страну», «сами составляли себе наказы» на ограбление земских, «по своей прихоти и воле. . истязали всю русскую земщину», они «не могли насытиться добром и деньгами земских». Здесь он ни разу не ассоциировал себя с опричниной. Дважды и совершенно по-разному изображает Штаден свое участие в битве на Молодях с ордами Девлет-Гирея в 1572 г. Два этих рассказа настолько лишены каких-либо реалий, кроме тех, которые знали буквально все жившие тогда в русском царстве люди (например, о пленении Дивея-мурзы и т. п.), настолько неправдоподобны и настолько противоречат один другому, что создается впечатление — Штаден вообще не принимал участия в этих боях. Так или иначе, в своих первоначальных воспоминаниях он определенно говорит, что находился в земском войске под командой воеводы М. И. Воротынского. «Мы», «нас», «нам» — то и дело повторяет он, вписывая себя в число подчиненных земского воеводы. Ни опричнина, ни опричный воевода Д. И. Хворостинин в этом рассказе даже не упоминаются. Нет здесь речи и о том, что сам Штаден имел какое-либо отношение к опричным полкам.

Итак, Штаден во всех своих сочинениях, включая «Автобиографию», где прямо, где косвенно, по достаточно определенно говорит о своей жизни в земщине. Рассказывая о «земской» жизни Москвы, он сообщает множество безусловно верных и точных деталей. Большинство из них находит подтверждение в русских источниках и в сочинениях других иноземцев. Как только Штаден заговаривает об опричнине, а тем более о своей службе в ее рядах, он погружается в бездну несусветной лжи и непримиримых противоречий.

По словам Штадена, опричнина была учреждена до бегства Курбского. Он утверждает, что Курбский потому и бежал, что ему не поправилось установление царем опричного порядка: «Как только понял этот штуку с опричниной, пристроил он свою жену и детей, а сам отъехал к королю польскому Сигизмунду-Августу».

«До того как великий князь устроил опричнину, — пишет далее Штаден, — Москва с ее Кремлем и слободами была устроена так…». Идет описание доопричной Москвы и Кремля — доопричной резиденции великого князя. Тут же, однако, говорится: «На этой площади (на Красной. — Д. А.) умерщвляли и убивали господ из земщины. Тогда вся площадь… бывала окружена и занята опричными стрелками..». Выходит, по Штадену, что опричнина и земщина, опричный террор и опричные стрелки существовали до учреждения опричнины. Дальше — больше: не успел «великий князь» устроить опричнину и начать выселение всех неопричных с опричных земель, сообщает Штаден, как «тогда же подоспели великий голод и чума». В действительности между началом опричнины и временами «великого голода» и чумы прошло пять-шесть лет.

Интересно, что в «Описании» Штаден совершенно правильно относит чуму и голод, постигшие Русь, к началу 1570-х гг. Это значит, что, сочиняя о своей опричной службе, он сознательно, вопреки фактам писал то, что ему в этот момент было нужно.

Тогда же, по утверждению Штадена, т. е. сразу же после учреждения опричнины, царь, вернувшись в Москву, убил первого боярина И. П. Челяднина. Таким образом, Челяднин погиб, по заявлению Штадена, беспричинно. Штаден знает о заговоре 1568 г., раскрытом царю Владимиром Андреевичем Старицким, явно понаслышке. О том, что Челяднин погиб в 1568 г. по обвинению в руководстве этим заговором, Штаденус очевидно, неизвестно. Кстати сказать, даже дату гибели В. А. Старицкого, на бывших землях которого Штаден получил поместье, он тоже резко сместил. По Штадену, князь Старицкий был убит поело возвращения царя из похода на Новгород, т. е. в 1570 г. В действительности он погиб до Новгородского похода, в октябре 1569 г. Неправдоподобно и то, что царский приближенный Штаден получил поместье в уделе В. А. Старицкого еще до того, как этот удел перешел в январе — марте 1566 г. «по обмену» в царское владение.

В «Автобиографии», где Штаден впервые заявил, что он и сам был опричником, он тем не менее ничего не сообщает ни об одной своей конкретной службе в рядах опричников. Об этом ему сказать, видимо, абсолютно нечего. Вместо рассказа о каких-либо службах в царской опричнине он вынужден сообщать, как и почему он от них каждый раз отказывался.

Оставленное Штаденом описание опричного двора весьма конкретно. Но нельзя не заметить, что это чисто внешнее описание. Штаден видит и описывает опричный двор так же, как он видит и описывает Кремль, — каким его видели все бывавшие там жители Москвы, в том числе и стоявшие на опричном дворе на «правеже», т. е. понуждаемые сечением кнутом к уплате долгов или налогов.

Сам Штаден весьма точно озаглавил свое описание московской резиденции царя на Неглинной: «Строения опричного двора». Строения! У Штадена нет ни слова о том, как выглядят внутренние покои опричного дворца. Если бы он их видел, то не преминул бы описать их убранство или, скажем, царский пир. Но об этом Штаден представления не имеет. Вот почему у него и возникла необходимость дать объяснение явному «провалу памяти»: «Я не согласился на предложение, сделанное мне (царем. — Д. А.) через дьяка Осипа Ильина, все время безотлучно состоять при великом князе». После рассуждений на этот счет Штаден написал фразу, которую И. И. Полосин называет «не вполне ясной»: «Благодаря этому я и писать не мог больше».

Теперь становится понятным, что хочет внушить своему читателю Штаден. «Благодаря этому», т. е. его отказу «состоять при великом князе», он не смог продолжить описание опричного дворца — а именно того, что происходило в покоях великого князя, поскольку он в них и не бывал.

Об Александровской слободе Штаден и вовсе ничего не знает. В «Проекте» он говорит лишь о том, из чего сделана стена, окружающая Слободу, сообщает, что в Слободе хранятся деньги и добро, «что награбил великий князь по городам». Такое неведение и, можно сказать, невидение тоже более чем странно для опричника, будто бы направившегося вместе с царем в поход на Новгород. Поход этот, как известно, начался из Александровской слободы и там в глубокой тайне подготовлялся.

Впрочем, однажды Штаден, видимо, был в царских палатах, но не в Слободе, а в Кремле. Он пишет, что был переводчиком при переговорах царя с пленным магистром Ливонского ордена Вильгельмом Фюрстенбергом: «Великий князь в своем одеянии сидел со своим старшим сыном. Опричники стояли в палате по правую руку великого князя, а земские по левую». Пусть все здесь точно, и Штаден описывает то, что действительно видел. Дело, однако, в том, что сам он в этом случае должен был находиться вместе с земскими. Ибо, согласно этому его сочинению — «Описанию страны и правления московитов», он в опричнине не служил.

Новгородский погром, так же как и историю с псковским Микулой, Штаден описывает опять-таки понаслышке. Он уверяет, будто ему пришлось не но душе, что награбленное в Новгороде имущество не было разделено по справедливости между опричниками. Тогда он «решил больше за великим князем не ездить». Это заявление Штадена само по себе не соответствует реальному положению вещей. Опричники, как сообщают другие источники и тот же Штаден, хорошо пограбили новгородский посад. С другой стороны, ни о какой раздаче опричникам «по справедливости» церковных и других ценностей, конфискованных в царскую казну, не могло быть и речи. Налицо очередная выдумка Штадена, склонного изображать опричнину как разбойничью банду.

Штаден и не ходил в составе опричного войска на Новгород. Об этом он весьма ясно проговаривается: «И я был при великом князе с одной лошадью и двумя слугами. Все города и дороги были заняты заставами, а потому я не мог пройти со своими слугами и лошадьми». Опять явная несуразица: либо он «был при великом князе», либо «не мог пройти» вслед за ним, так как все дороги были заняты заставами. Верно второе — не мог пройти к Новгороду, куда он и подобные ему мародеры пытались налететь, как воронье на свой кровавый клев. Вот подлинная причина, по которой, собрав вокруг себя всякий сброд, он «начал собственные походы и повел своих людей назад, внутрь страны, по другой дороге».

После своих разбойных похождений Штаден якобы появился в Старице на опричном смотру, который был сделан для того, «чтобы великому князю знать, кто остается при нем и крепко его держится». У Штадена получается, что за учиненные им дезертирство и разбой Грозный его возвеличил. Утратив всякую меру, Штаден заявляет, что великий князь на смотру уравнял его в списке и жаловании с князьями и боярами — «mit den Knesen und Boiaren». В переводе И. И. Полосина это место выглядит иначе: «Он уравнял меня со служилыми людьми». Исследователь таким способом несколько оправдоподобил рассказ Штадена, но оригинал такому переосмыслению не поддается. Штаден знает, что он хочет сказать: «Тогда великий князь и сказал мне: "Отныне ты будешь называться — Андрей Володимирович". Частица "вич" означает благородный титул. Иначе говоря, этими словами великий князь дал мне понять, что это — рыцарство». Как видим, Штаден охотно присваивает себе титулы и положения, которыми на самом деле не обладал. Зачислив себя с такой легкостью в бояре, Штаден с еще большей легкостью зачислил себя в опричнину. На очередную высокую милость царя, если верить, что таковая имела место, Штаден ответил очередным уклонением от службы. Он снова едет в другую сторону, чем те, «кто остается при великом князе», т. е. опричники. «Великий князь поехал в Александрову слободу. . Я же не поехал с ним, а вернулся в Москву».

Уклонился Штаден от своих обязанностей опричника — владельца земли в опричном уезде и в критический для Руси момент второго нашествия Девлет-Гирея в 1572 г. «Каждый должен был помогать при постройке Гуляй-города соответственно размеру своих поместий, равно как и при постройке укреплений по берегу реки Оки — посаженно. Я не соглашался на это».

Получается, что в государстве Ивана Грозного, где все, что он прикажет, «все исполняется», где «никто ему не перечит: ни духовные, ни миряне», один Штаден, находясь на царской службе, притом в военное время, постоянно поступает вопреки приказам и вообще как ому заблагорассудится. Разумеется, не такова была опричная служба в действительности.

Итак, в трех своих сочинениях Штаден вообще не говорит о своей службе в опричнине. В четвертом — по вышеуказанным причинам он старается создать у своих именитых читателей впечатление, что на дворовой службе он получал от царя различные пожалования и титулы. Но при этом даже здесь он усердно доказывает, что никакой практической службы в опричнине не исполнял, за исключением участия в битве на Молодях в 1572 г. Но если в «Описании» Штаден утверждал, что находился в составе земского войска, то позднее, в «Автобиографии», он «зачислил» себя в опричный полк, которым командовал знаменитый опричный воевода Д. И. Хворостинин.

Поскольку Генрих Штаден жил и «творил» за 200 лет до своего прославленного литературного соотечественника, его с полным основанием можно считать предшественником столь преуспевающего в сочинительстве невероятных историй барона Мюнхгаузена.

Штаден, по его словам, находился в дозоре против татар в обороне на Оке. Под командованием у него находилось 300 опричников. Заметим: если бы это было так, Штаден занимал бы должность по меньшей мере «головы из опричнины» и имя его упоминалось бы в разрядной росписи. Но имя Штадена в разрядах ни разу не фигурирует.

«Я должен был дозирать, — пишет он дальше, — на реке, где переправится царь (Девлет-Гирей. — Д. А.)… и увидел, что несколько тысяч всадников крымского царя были уже по сю сторону реки. Я двинулся на них с тремя сотнями. . Все три сотни были побиты насмерть. . И я один остался в живых».

Большинство ученых, прочитав подобный «бесхитростный рассказ» Штадена, оценили его как хвастливое сочинительство, не заслуживающее серьезного доверия. «Рассказ немецкого авантюриста, — справедливо замечает Р. Г. Скрынников, — при ближайшем рассмотрении оказывается сплошным хвастовством». К сожалению, исследователи не столь объективно отнеслись к другим столь же «бесхитростным» рассказам Штадена — в частности, к тем, в которых он живописует отмену опричнины.

«По своей прихоти и воле, — пишет Штаден в «Описании», — опричники так истязали всю русскую земщину, что сам великий князь объявил: "Довольно!"». По словам Штадена, великий князь приказал опричникам выплатить земским все, что они с них взяли, сполна. «Это решение пришлось не по вкусу опричникам. Тогда великий князь принялся расправляться с начальными людьми из опричнины». Таково, по Штадену, начало разгрома опричнины. При этом он четко указывает время, когда опричнина была «выдана головой» земщине. Это произошло, по Штадену, до сожжения Москвы Девлет-Гиреем, т. е. до мая 1571 г. «Если бы Москва не выгорела со всем, что в ней было, земские получили бы много денег и добра по неправильным распискам, которые они должны были получить обратно от опричников. Но так как Москва сгорела, а с ней вместе и все челобитья, судные списки и расписки, земские остались в убытке».

Этим же допожарным временем Штаден датирует разгром опричнины и в «Автобиографии». По его словам, после новгородского похода «все князья и бояре, которые сидели в опричных дворах, были прогнаны; каждый знал про себя, за что именно». В этот момент, по словам Штадена, «в стране еще свирепствовала чума». Далее он сообщает: «Когда я пришел на опричный двор, все дела стояли без движения, начальные бояре косо посмотрели на меня и спросили: "Зачем ты сюда пришел? Уж не мрут ли на твоем дворе?" "Нет, слава богу!" — ответил я». Штаден и здесь противоречит себе: либо опричные князья и бояре «были прогнаны» из соответствующих опричных учреждений — дворов, либо продолжали в них сидеть. Последнее представляется более правдоподобным. Картина опричного двора, парализованного чумой, и сам диалог Штадена с «начальными боярами», боявшимися, как бы он не «нанес» на них страшную болезнь, весьма натуральны, но ликвидация опричнины здесь пи при чем. Как бы то ни было, и этот «разгон» опричных датировал Штадепом кануном московского пожара.

Вместе с тем, описывая опричный двор Ивана Грозного, Штаден пишет: «Земские желали, чтобы этот двор сгорел, а великий князь грозился земским, что он устроит им такой пожар, что они не сумеют его потушить». Царь, иначе говоря, пригрозил сам спалить всю земскую Москву. Где здесь «любовь», проснувшаяся у царя к земщине, и его разочарование в опричнине?! Напротив. Далее говорится: «Великий князь рассчитывал, что и дальше он будет играть с земщиной так же, как начал. Он хотел искоренить неправду правителей и приказных… Он хотел устроить так, чтобы новые правители, которых он посадит, судили бы по судебникам, без подарков, дач и приносов. Земские господа вздумали этому противиться и препятствовать и желали, чтобы двор сгорел и опричнине пришел конец, а великий князь управлял бы по их воле и пожеланиям». Налицо совершенно другое описание кануна пожара Москвы. Никакого гонения на опричнину. Земщина противостоит царю с его опричниной, а царь хотел поступать «с земщиной так же, как начал». Земским оставалось надеяться, чтобы опричный двор сгорел. Другого конца его они не предвидят.

Но «всемогущий бог» вмешался в этот спор двух сил — царя с опричниками, с одной стороны, и земщины — с другой. Бог «послал эту кару» и «с этим пришел опричнине конец».

Спрашивается: когда же все-таки «пришел опричнине конец» — до пожара Москвы, от которого позднее пострадали земские, оставшиеся в убытке, или «с этим», т. е. после пожара, в котором сгорел опричный двор, в результате чего пострадали опричники? По первому варианту земские не получили ничего, из-за того что все расписки, челобитья и судные дела сгорели, по второму — «опричники должны были возвратить земским их вотчины. И все земские, кто (только) оставался еще в живых, получили свои вотчины, ограбленные и опустошенные опричниками».

Нетрудно разглядеть подлинный источник этого заявления Штадена. В обоснование своих слов об отмене опричнины он привел указ о частичной амнистии казанским ссыльным, в 1566 г., в соответствии с которым они должны были получить обратно конфискованные земли. Хорошо известно, что это обещание не было выполнено и прежним владельцам были возвращены только те владения, которые опричники окончательно опустошили. Более ни о каких общих возвратах конфискованных владений речи никогда не было.

Итак, в результате сожжения опричного двора, во всяком случае после этого, опричнине вторично пришел конец. Однако даже на страницах записок Штадена, дважды «отменившего» ее, опричнина оказывается невероятно живучей.

«На следующий год после того, как была сожжена Москва, опять пришел крымский царь». Штаден, как мы помним, служит теперь в той самой опричнине, которой уже год назад «пришел конец», под командой опричного воеводы Д. И. Хворостинииа. «Когда эта игра (т. е. разгром татар летом 1572 г. — Д. А.) была кончена, все вотчины были возвращены земским, так как они выходили против крымского царя. Великий князь долее не мог без них обходиться. Опричникам должны были быть розданы взамен этих другие поместья». Получается, что опричники должны были теперь вторично возвратить земским их вотчины. В первый раз это произошло после пожара Москвы и опричного двора: «И все земские… получили свои вотчины». И тогда для этого были свои причины.

Теперь земские опять получают назад свои вотчины за то, что победоносно выступили против Девлет-Гирея. Теперь в отличие от предыдущих заявлений Штадена опричники остаются опричниками и взамен земель, возвращаемых земщине, получают другие земли. Остаются и раздельные «смотренные» списки опричников, но Штаден лично из них выбыл. «Причина: все немцы были вписаны вместе в один смотренный список. Немцы предполагали, что я записан в смотренном списке опричных князей и бояр. Князья и бояре думали, что я записан в другом — немецком — смотренном списке. Так при пересмотре меня и забыли».

Здесь мы узнаем от Штадена о том, что «думали» немцы и о том, что «думали» князья и бояре. При этом никто из них не «думал», что опричнина ликвидирована, что исчезли отдельные «смотренные» списки опричников. Неизвестно только одно — что же думал сам Штаден? Почему он отказался получить новые земли, которые раздавались опричникам взамен утраченных земских земель, и почему отказался оставаться в составе русского «рыцарства»? Непонятно и то, почему он при возвращении земель бывшим земским владельцам утратил свои земли в Старицком уезде. Бывший Старицкий удел уже несколько лет был и оставался владением царя, его дворовой вотчиной и возвращению в земщину не подлежал. Так или иначе, теперь Штаден утверждает, что опричнина сохранялась, несмотря на возвращение земским их вотчин, и только он лично из нее «механически выбыл».

В момент написания своих записок, т. е. в 1577–1578 гг., Штаден говорит об опричнине как о действующем в Московии порядке: «Теперь с великим князем ходят новодельные господа, которые должны бы быть холопами тем — прежним».

Таковы сведения об опричнине, содержащиеся в сочинениях Штадена. Рассмотрение их в целом является необходимой предпосылкой для оценки свидетельств Штадена об опричнине и ее отмене в качестве исторического источника. Исследование показывает, что «Записки» Штадена о Московии весьма тенденциозны и, что еще хуже, обесцениваются немалым числом заведомых измышлений. Последние имели целью показать личный героизм Штадена (как он его понимал), его находчивость, изворотливость и удачливость.

Явной выдумкой являются появившиеся на последнем этапе россказни Штадена о его постоянной близости к царю, т. е. о его службе в опричнине. То, что Штаден не служил в опричнине, да и вообще на какой-либо дворянской службе, доказывается помимо его саморазоблачений также и важнейшим объективным фактом. Все без исключения иноземцы, исполнявшие ту или иную царскую службу или встречавшиеся с царем Иваном, бывавшие у него на приемах, помимо личных воспоминаний оставили объективные следы своей деятельности в русских и иностранных источниках. И только о Штадене и о его службе все источники хранят красноречивое молчание.

На основании всего сказанного можно заключить, что Штаден в опричнине не служил и что его заявления об отмене опричнины не заслуживают ни малейшего доверия. Тем, кто впредь пожелает опереться на свидетельства Штадена об отмене опричнины, следует выбирать между двумя его противоположными утверждениями: опричнине пришел конец — опричнина продолжала существовать.

Что касается других иностранцев, посещавших Москву Ивана Грозного, для них, как писал П. А. Садиков, идентичность нового двора царя и старой опричнины была несомненна.

Глава 8. Царский строй в начале своего исторического пути

Список опричников двора Ивана Грозного

Исследователь опричнины Г. Н. Бибиков в 1941 г. писал в своей работе о социальном составе опричнины: «Про опричнину царя Ивана IV написано очень много, про опричников — почти ничего». В результате проделанной им кропотливой работы Г. Н. Бибиков смог сказать, что ему «известны имена 234 опричников». Исследователь понимал, что 234 опричника — далеко не полный список опричного двора и выразил надежду: «Может быть, какая-нибудь счастливая находка и увеличит число известных нам сподвижников царя Ивана. Но пока ее нет».

В 1949 г. мною, как говорилось выше, был обнаружен и опубликован список служилых двора Ивана Грозного, в котором числится 1854 человека с указанием окладов для лиц высшего состава и с указанием для лиц обслуживающего персонала их обязанностей, оплаты и «корма».

Судьба находки, однако, оказалась не совсем счастливой. На документе стоит дата — 20 марта 1573 г. По мнению большинства историков, к этому времени опричнина уже полгода как была отменена и слилась с земщиной. Из этого убеждения исходила в своем сообщении о списке служилых людей 1573 г. О. А. Яковлева,[28] отрицавшая, что список дворовых 1573 г. является списком служилых опричного двора. Это сообщение занимает всего две странички печатного текста, на которых не нашлось места даже для имени автора опровергаемого труда. Тем не менее остановиться на работе О. А. Яковлевой придется, поскольку ее соображения были некритически восприняты рядом серьезных исследователей опричнины.

О. А. Яковлева сообщает, что «в Московском областном историческом архиве в фонде московского дворянского депутатского собрания в 1930-х гг. хранилось дело… касающееся… служилого рода Васильчиковых» В материалах этого дела, как пишет Яковлева, имеются дополнительные сведения о списке служилых 1573 г.

Из текста сообщения неясно: то ли дело, хранившееся в архиве в 30-х гг., к моменту выступления Яковлевой оказалось утраченным, то ли оно продолжало там храниться. Так или иначе, сама исследовательница с ним не ознакомилась. Автор сообщения не может назвать ни номера фонда, ни номера единицы хранения, ни листов дела, на которых имеются цитируемые ею строки, ни, наконец, названия источника. В других случаях, когда Яковлева знает источник, о котором пишет, она приводит все необходимые сведения: новый и старый шифр рукописи, номер листа, на который ссылается, и т. д.

Обратимся к существу названных архивных материалов. В 1790 г. братья Васильчиковы подали заявление в Московское дворянское депутатское собрание об утверждении их рода в дворянском достоинстве. Одна из справок, полученных ими для этого, гласила: «По справке в архиве фамилии Васильчиковых имяна написанными оказались по Москве. В боярской книге 7081 (1573) году написано: "Книга царя и великого князя Иоанна Васильевича приговор, как давать жалованье бояром и князем, и детем боярским по государеву уложению на их головы и на люди", без закрепы. А в заглавии оной написано: "Лета 7081 марта в 20 день государь царь и великий князь Иван Васильевич пометил бояром, и окольничим, и диаком, и дворяном, и приказным людем свое жалованье по окладу"».

Перед нами два заглавия. Одно из них (последнее) — заголовок самого царского приговора. Оно дословно совпадает с заголовком опубликованного мною списка. Другое, по мнению Яковлевой, — «заголовок книги, содержавшей в себе подлинник этого списка». Последнее неверно. Перед нами запись о внесении документа 1573 г. в копийную книгу. В процитированной записи Яковлевой произвольно расставлены кавычки, которых в древнем тексте, естественно, нет. В результате слова «без закрепы» оказались оторванными от текста, частью которого они являются. В руках составителя данной копийной книги находился не сам царский приговор, а его список без обязательной для подлинника дьяческои «закрепы». Яковлева не обратила внимания на то, что в заголовке самого приговора царь именуется Иваном, как и писали в деловых документах в XVI в., а в записи названия, которое дает коштйная книга, — Иоанном. Такое написание в деловых документах XVI в., как известно, не употреблялось и появилось в официальной письменности в XVII в. Между тем ознакомление именно с этим вторичным заголовком — иначе говоря, с записью документа в копийную книгу XVII в. — «заставляет» Яковлеву «решительно опровергнуть» представление об опубликованном списке как о списке опричников. По ее мнению, заголовок, не принадлежащий самому списку дворовых, «ясно указывает на то, что опричнины (хотя бы не под названием «опричнины», а под названием «двора») в это время уже не существовало, служилые люди не делились больше на земских и опричных (или «дворовых»), и этот список не есть список опричников».

Как видим, О. А. Яковлева сделала свой вывод об источнике не на основании самого источника, а на основании заголовка его описания, полнившегося лет через сто после самого изучаемого документа. Впрочем, в опубликованном ею позднем заглавии, появившемся в копийной книге, нет ни одного слова, которое хоть как-то меняло бы смысл заголовка самого документа. Чтобы сделать вывод, что список 1573 г. не является списком опричников на том основании, что в его заголовке нет слова «опричнина» (и даже слова «двор»), не было нужды публиковать в качестве архивной находки выписки из дела XVIII в. То, что слово «опричнина» с конца 1572 г. в основном перестало употребляться в официальных документах, и без того известно. Исследовательница вступает в противоречие с огромным арсеналом других исторических источников, в которых деление служилых людей на земских и дворовых зафиксировано с полной ясностью. Отрицать этот факт ни до, ни после Яковлевой не решался никто. Яковлева не смогла пройти мимо моего наблюдения о том, что слово «опричнина» встречается в самом тексте опубликованного мною списка. «Фраза, находящаяся в этом опубликованном в "Историческом архиве" списке… — замечает она, — "Меншик Недюрев. Государева ему жалования было в земском 50 рублев, а в опричном ему оклад не бывал", также несомненно указывает на то, что опричнина была уже в прошлом».

Если рассматривать цитированный текст как «фразу», т. е. вырвав его из контекста, он может свидетельствовать о чем угодно. Если же рассматривать его в контексте источника, смысл его совершенно однозначен. Меншику Недюреву, когда он был в земщине, платили «50 рублев». Если бы он в земщине и оставался, следовало бы проставить его обычный земский оклад. Но оклад Недюреву так и не проставлен — и это единственный случай на весь огромный список. Было, значит, неясно — сколько же платить ему теперь — не в земщине, а на новом месте службы. Понятен и повод для сомнений — другой путный ключник, быть может и глава Сытного приказа, Василий Матисов получает вдвое меньше — всего «25 рублев». Вопрос подлежал отдельному решению.

Таким образом, из текста вытекает не то, что опричнина «была уже в прошлом», а нечто противоположное: для Меншика Недюрева, вступившего на дворовую службу, «была уже в прошлом» его служба в земщине. Теперь же ему предстояла новая служба и оклад ему надо было утверждать заново.

Таковы «веские», по характеристике Р. Г. Скрынникова, возражения О. А. Яковлевой против признания списка служилых людей 1573 г. списком опричного двора.

О. А. Яковлева излагает свой взгляд на то, что же представляет собою опубликованный мною список служилых людей 1573 г. По ее мнению, перед нами «просто список служилых людей, составлявших придворный штат Ивана Грозного, людей, занимавших определенные должности и несших определенные обязанности при царском дворе и получавших за это определенное жалование». С такой формулировкой можно согласиться. Именно так: «просто» список служилых людей, занимавших определенные должности, имевших определенные обязанности и «получавших за это определенное жалование». Вопрос только в том, что это за «определенные» должности и обязанности.

В списке дворовых 1573 г. названо 1854 человека, составлявших ближайшее окружение царя и его дворовую обслугу. Жалование поименованным лицам выдается на год, что многократно указано в документе. Вместе с тем в списке тщательно отмечены все «новики» — лица, вновь принятые в состав двора, одни «по родству», другие «в умерших место». Отметим из их числа такую категорию: «сытники новики, которые взяты по государеву приказу в 80-м году», т. е. за время сентябрь 1571—март 1572 гг. В списке отмечено 76 «новиков» и 9 «недорослей». Всего вновь принятых, считая Меншика Недюрева, 85 человек. Из сказанного следует, что весь остальной состав двора—1769 человек — не менялся за истекший финансовый год и что список годового жалования от 20 марта 1573 г. повторяет, в основном копирует такой же список предшествовавшего года. Это значит, что в марте 1572 г., во время несомненного существования опричнины, почти все люди, перечисленные в списке 1573 г., выполняли те же «определенные» обязанности, что и теперь, и получали за это «определенные» в 1572 г., а возможно и еще раньше, оклады. Это значит далее, что в структуре опричного двора и в его личном составе с марта 1572 по март 1573 г. не произошло изменений, кроме принятия в его состав нескольких десятков незначительных приказных. Между тем именно в этот промежуток — летом и осенью 1572 г. была якобы ликвидирована опричнина.

Составитель списка дворовых 1573 г. всегда тщательно оговаривает все случаи получения жалования тем или иным лицом, или категорией лиц, которые чем-либо отличаются от общей нормы. Все такие оговорки, за единственным исключением, касаются «сытников». Большинство «новиков» — 50 человек были взяты именно в Сытный приказ. Трудно допустить, что в течение одного года естественной смертью вдруг разом умерли десятки сытников. Надо думать, что в 1572 г. многие сытники были казнены, что было результатом окончания следствия по делу об отравлении царицы Марфы Собакиной.

Еще до учреждения опричнины Грозный выделил сыновьям двор в Кремле, который считался земским. Люди этого двора служили «у царевичев», а государево жалование получали в земском Большом приходе. Создается впечатление, что в 1573 г., возможно, также в связи с делом об отравлении Марфы Собакиной царь ликвидировал самостоятельные земские дворы царевичей и забрал их в свое дворовое (опричное) ведомство.

Служившие в земских учреждениях — Кормовом и Хлебенном дворцах дворовые люди «имали» жалование из Большого прихода и из Дворцового приказа, т. е. в земщине. Все такие случаи специально оговорены. В числе дворовых — «подковщик», «немчин Юшко Черный, а корм ему идет з дворца». Он единственное помимо сытников лицо, которому идет (или шел) «корм» из земских приказов.

В списке дворовых 1573 г. есть прямое указание на то, что в нем перечислен состав не московского, а того двора, что находился в Слободе. Об этом опять-таки свидетельствует специально оговоренное исключение: «Государева московского двора дворник Давыд Фролов. Годового 15 рублев». Этот дворовый, служивший в Москве, получал, однако, жалование не в московских земских приказах, как некоторые «повара» и «помясы» царевичей и царицы, а в составе «особного» царского двора в Слободе. Должность «дворника», — видимо, вроде коменданта была, как можно из этого заключить, должностью опричной.

Все эти наблюдения позволяют сделать следующие выводы.

Перед нами список двора Ивана Грозного 1573 г., аналогичный, за немногими исключениями, списку опричного двора 1572 г. Дворовые 1573 г. — в подавляющем большинстве опричники 1572 г., оставшиеся на своих местах и при своем жаловании. Сомневаться в этом нет никаких оснований.

Тем не менее В. Б. Кобрин, исходя из убеждения, что опричнина была в 1572 г. ликвидирована, не использовал список дворовых 1573 г. для выявления имен опричников. Исследователь воспользовался для выяснения состава опричного двора методом заведомо ненадежным: проверкой реального источника XVI в. — списка опричников 1572 г., дошедшего до нас в редакции 1573 г., — по спискам гипотетическим, составленным им самим частично на основании объективных показаний источников, но в большей своей части на основе чисто умозрительных предположений. В.Б.Кобрин полагает, что опубликованный им список опричного двора 1565–1572 гг. «включает имена 277 опричников».

На наш взгляд, сомнение в принадлежности к опричнине вызывает более чем половина названных им лиц. Несомненными опричниками действительно являются воеводы, головы и дьяки, названные в Официальной разрядной книге под рубрикой «из опричнины». С другой стороны, такой критерий для включения в число опричников — «все люди, сопровождавшие царя в походах в годы опричнины», в том числе «рынды и поддатни», — является явно расширительным. Многие из этих однажды упомянутых на незначительной воинской службе были к тому же поддатнями и рындами не у самого царя, а у царевичей, т. е. в должностях явно декоративных, почти все они упомянуты лишь в одном походе на Литву в 1567 г. Еще меньше оснований считать опричниками таких же новичков, выпавших из службы в царском полку, после того как они побывали на ролях поддатней и рынд низшего разряда во второй раз — в походе 1570 г.