- Нет. Вы же не стали ею заниматься.
- Ладно уж. Давай - сейчас приедешь в ЦК, перепечатай и пошли.
5 июля 87 г.
Жизнь так плотна и так скоротечны дни, что, оказывается, прошло уже больше двух недель с прошлой записи.
И восстановить даже хронику, наверно, невозможно.
23 июня - М.С. выступил перед женщинами. Не очень, кажется, был доволен, как говорил (он, действительно, устал и подъема не было - особенно в первой «женской половине» текста, завелся, когда стал совестить Запад по РСД и ОТР. Очень ему понравилась идея: «слово и дело» - наша и их программа. Это и обратило на себя внимание западной прессы).
Потом мне говорит: взволновало меня, как принимали. Понимаешь, со всего мира, черные, желтые и проч. заморочены антисоветским мусором. Что они о нас знают? А как приветствовали меня. потом.. эти дети. американка их вывела. Ты знаешь, я не чувствительный, но тут чуть не прослезился. видел? (Да, видел, все видели, как он отвернулся от ТУ и вынул платок). И ладно бы только: «Горбачев, Горбачев, Горбачев!!» Кричат: Раиса! Что она им? Вот ведь, Анатолий, политический фактор получается. Только наш обыватель никак не может примириться, . да и не только обыватель.
Я ему в ответ рассказываю (со слов Гусенкова, который сопровождал Р.М.) - как потом, когда он ушел с Конгресса, окружили Р.М.. вынудили с ходу дать несколько интервью разным газетам, как она - то с одной, то с другой, стайки вокруг нее. Умело ведет себя - учительница! Да и образование есть.
24 июня, помнится, я бешено готовил материалы к Пересу де Куэльяру и Радживу Ганди, которых он принял 29-ого.
Пленум. Думаю, что событие в судьбе страны большее, чем переход к НЭП’у в 1921 году. Ибо НЭП, оказалось, можно было завалить. Не видели, чем это кончится. Опыта не было. Считали, что раз предыстория перешла в «подлинную историю», когда человек сам ее творит, а не раб объективных законов, - со страной можно делать что угодно, стоит только хорошо захотеть.
Теперь возврат к сталинизму невозможен, ибо если это сделаем в третий раз, то гибель социализма обеспечена. и нам дорога - в третьеразрядную страну.
Но откаты возможны, а главное - опасно топтание, которое затопчет ростки нового. Они еще очень слабы. И Пленум это показал. Одни (главным образом, с низов: председатели колхозов, директора и т.п.) горячо и страстно «за». Но они - нутром. Вагину, например, (председатель колхоза из Горьковской области) не надо перестраиваться - он от рожденья перестройщик, т.е. за здравый смысл. Но, конечно, всей исторической и философской (модное словцо) глубины начатого не понимает. Может, это ему и не нужно.
Или, скажем, Никонов - президент ВАСХНИЛ. Умный, порядочный, образованный, даже «народный». У него профессиональный подход - заставить землю работать, кормить людей. А как в результате этого самого «заставить» сложится общество
- его не касается. Об этом он, кажется, и не задумывается. В общем-то не так уж страшна такая позиция. Свое, нужное перестройке дело, он будет делать, как профессионал, хорошо.
Беда в другом, в том, что члены ПБ - Щербицкий, Воротников и первые замы предсовмина, секретари обкомов не понимают, что происходит. И хотя произносят хорошие слова о революции, о переломе и т.п., видно, что для них это всего лишь служба, а не участие в революции. Они не лидеры процесса на своем уровне, а дисциплинированные чиновники, которые будут приспосабливаться к процессу, а не формировать его, он вроде сам собой пойдет. Перестраивать общество они не умеют. Они
- из старой структуры, по сути - сталинской схемы руководства.
Никонов (однофамилец вышеупомянутого, член ПБ, секретарь ЦК по сельскому хозяйству) - другое дело. Хитрый М.С. не случайно сделал его членом Политбюро. Этот человек мягкий, абсолютно отрешенный от личного интереса, кстати, внешне и по характеру похож на артиста Леонова. Знает нашу аграрию на полтора аршина вглубь. И все понимает. Этот мягкий, добрый человек как раз и будет делать разрушительную часть работы. Такую заявку он и сделал в своем выступлении на ПБ. Главное для него - раз и навсегда пресечь вмешательство в сельское хозяйство кого бы то ни было (кроме науки) - партийных, советских, промышленных, административных и прочих начальников. А потом, когда народ накормим, посмотрим, что из этого получится с точки зрения социально-политической.
Горбачев трижды передиктовывал свой доклад. Жил им днем и ночью две недели перед Пленумом. Продумывал все в деталях, то и дело звонил, размышляя вслух - как откликнется, как воспримут, поймут ли, и надо ли вообще, чтобы все всё поняли. «Сам до конца не понимаю», - волновался он.
Доклад, действительно, - поворот (во всем, в самом ленинизме). Если внимательно читать и видеть не только то, что в строках, а и за ними в несколько пластов, то взрывной, революционный характер доклада очевиден.
А прения? Они не только не на уровне доклада, они даже не на уровне повестки дня Пленума.
В среду, 1 июля, было заседание Политбюро. Делали выводы из Пленума. Глубок и откровенен был премьер Рыжков. Он понимает о чем речь. Именно поэтому сказал, что даже на таком Пленуме, который превзошел все, что Запад и наши люди могли ожидать, мы не сказали всей правды, а только полуправду - о том, в каком состоянии мы находимся и как невероятно трудно идет налаживание нового экономического механизма.
Всех беспокоит, что придется повышать цены. Лигачев, между прочим, сообщил, что цены на рынках выше, чем в прошлом году, снабжение Москвы овощами, фруктами, тоже хуже, выращенной продукции загубили уже больше, чем в прошлом году. И это - вопрос большой политики. Здесь - судьба перестройки.
Рыжков добавил: трудно было идти к такому Пленуму и поражает, как быстро Михаил Сергеевич сумел подготовить такие свои позиции. Но еще труднее будет идти дальше, претворять в жизнь идеи Пленума. Это не на месяцы, а на годы.
По ходу дискуссии, Горбачев вдруг говорит: «Получил я письмо от Шмелева, ну это тот, который в «Новом мире» статью выдал об угрозе безработицы и о котором меня спрашивала избирательница на участке, помните?.. Вот ведь - народ интересуется всем, равнодушных все меньше. Так вот, этот Шмелев в письме признается, что наговорил лишнего, хотя и настаивает, что с бездельниками надо что-то делать, клянется, что готов служить перестройке верой и правдой, благодарит за то, что я так снисходительно обошелся с ним, отвечая избирательнице. Ничего, и такие люди нам нужны. Пусть! Надо все мозги уметь использовать. И не нервничать. И никого по голове сразу не стукать, если нам что не понравилось». (Между прочим, Арбатов мне признался, что он «организовал» это письмо, а потом текст редактировал).
На Пленуме выводили из ЦК Кунаева (первый секретарь компартии Казахстана). До начала заседаний он в фойе схватил меня под руку, бодрый, самоуверенный: «Ты, говорит, скажи Михаилу Сергеевичу, чтоб он меня принял, не надолго, на несколько минут. Сделай по старой дружбе. Помнишь, как мы с тобой хорошо в Англию съездили.
На заседании Лигачев зачитал просьбу ЦК компартии Казахстана о выводе Кунаева из ЦК КПСС, изложил претензии к нему, дал характеристику, каким он, мол, на самом деле оказался. Кунаев попросил слово. Горбачев дал ему говорить. И тот нахально, наступательно стал себя превозносить: это именно он открыл геологические недра в Казахстане (Кунаев по специальности геолог), это он осудил националистическую книгу «История Казахстана», это он построил черную и цветную металлургию в республике, это он сделал города современными, это он и т.д. и т.п. А что касается «этих декабрьских событий, то подумаешь! Мальчишки какие-то выскочили на улицу и из-за этого его так. Остановитесь, товарищи, не допускайте поспешности». М.С. никак не мог его унять; видно было, как он сдерживал свое возмущение, называл все время по имени отчеству.
После этого выступили «экспромтом по бумажке» три казаха. и «привели факты». Впрочем, поведение Кунаева было самым мощным фактом. Тайное голосование. Он ушел до объявления результатов: из 299 - 298 за исключение.
Пленум Пленумом, а служба моя должна была идти: на неделе один за другим - 29-го - Перес де Куэльяр, 1-го - Картер, 2-го и 3-го - Раджив Ганди, а 7-го - Вайцеккер, которому М.С. придал очень большое значение, ибо - Германия.
Я насобачился готовить такие материалы на основе того, что давали МИД, Международный отдел ЦК и кое-кто из специалистов, и, конечно, ведомства: Каменцев, Ахромеев, Чебриков. Но мысль там должна быть горбачевская. Почти всегда из прежних разговоров, из его выступлений на ПБ, из разных других его реплик «по случаю», из постоянного общения с ним, я представляю себе, что он думает, какова его позиция по той или иной теме. И сейчас уже редко ошибаюсь. Хотя он в ходе бесед (никогда, кстати, не читает текстов лицом к лицу с собеседником, даже не держит их открытыми, а лишь иногда заглядывает, чтоб начать новый вопрос) далеко отвлекается от подготовленного и неожиданными поворотами делает беседу глубокой, богатой мыслями. Впрочем, полюбившиеся ему пассажи он повторяет разным собеседникам.
Так было и с де Куэльяром, и с Картером, который оказался довольно постным, занудным субъектом. Смотрел я на него и думал, как же это, чтоб такой человек был президентом супер-державы, от которого зависит судьба человечества? 1 А потом остановил себя - а у нас самих какие субъекты были во главе!?
Но я о другом. Кто бы не сидел против М.С. (за исключением, пожалуй, представителя Каддафи) - они верят ему, и такое ощущение, что они не говорят с другими «великими» лидерами, например, с Рейганом, Миттераном, Дэн Сяо-Пином, даже с Тэтчер так искренне.
Они верят, что он хочет делать именно то, что говорит им, а также и публично. Другое дело - что не может всего сделать, даже большей части того, что говорит.
В беседе с ним невозможно лукавить, играть. Он открыт и обезоруживает любого «классового» противника, потому что всем своим поведением приглашает его быть прежде всего нормальным человеком.
Индийский фестиваль в Москве его окончательно замотал: к тому же он терпеть не может «протокол». Зашел я к нему спросить: когда один на один с Ганди это действительно один на один, как в Дели было, или - с помощниками. Он сидит, откинулся, слабо улыбается. «Да, приходи, чего там. и Раджив, наверно, будет с помощником. Знаешь, устал я до предела. Допоздна каждый день. Себя уже не чувствую. А дела наваливаются и наваливаются. Ничего не поделаешь, Анатолий, надо. Такое дело начали! Отступать некуда. А Пленум какой! Ох, далеко пойду. Не отступлю. не дрогну. Главное - не дрогнуть. И не показать, что колеблешься, что устал, не уверен. И ты знаешь, что обидно: не хотят верить, что я выкладываюсь для дела. Завидуют. Зависть, понимаешь, страшная вещь». (Кого он имел в виду, я, конечно, не стал переспрашивать. Только заметил, что русскому характеру, как правило, зависть не свойственна. Но то, что «вы имеете в виду, заметил я, - это наследие нравственного перерождения общества, которое - от Сталина»).
Он: Опять ты туда же. Хотя, впрочем, прав. Сталин - это не просто 37 год. Это система, во всем - от экономики до сознания. Восторгались все, что у него коротки фразы. И не заметили, что - короткие мысли, которые и отлились потом нам всем. до сих пор! Все - оттуда. Все, что теперь надо преодолевать, все оттуда! Так-то вот.
Но он не очень последователен в этом. Я уже говорил выше - сколько стоило мне уговорить его сделать оговорку - что не все в (сталинской) командно-административной системе было оправдано обстоятельствами (в докладе на Пленуме). Фразу он вставил, но не то, что я предложил, а в очень ослабленном виде. Боится, что его обвинят (!) в очернительстве, в нигилизме к прошлому. Может быть, тут действует инстинкт осторожности: раз он изготовился очень далеко пойти от того социализма, какой у нас есть и был, то считает, тактически правильно не дистанцироваться от того, что сделано было в стране, неважно, каким способом! Может быть это. А еще, как я заметил: от парадоксального чувства любви к народу, уважения к нему.
На ПБ 22 июня был такой всплеск. Лигачев по какому-то поводу (обсуждался доклад М.С. к Пленуму) понес «очернителей» нашего прошлого, помянул опять Юрия Афанасьева, академика Самсонова (Яковлев мне вчера сказал, что он, Егор Кузьмич, поручил собрать на них «материальчик»). Другие поддакнули: Соломенцев, Воротников, Громыко. И М.С.’а понесло в эту сторону: самая, мол, большая политическая ошибка - это допустить неуважение к народу, а он., не жалея себя, голодный, рваный, одна рубашка на смену, обрился наголо, чтоб вши не завелись, работал, ничего для себя не оставляя, не рассчитывая даже воспользоваться плодами своего адского труда - строил страну, готовил ее против фашизма, боролся за идею. А мы что ж теперь, такие умные, - дегтем?! Мол, не то делал! Нет, тут надо очень осторожно. Уважение надо иметь к народу.
Я сидел слушал и злился. Пришел потом к себе и продиктовал на 5 страницах о том, как Сталин «уважал» народ: уничтожил самого старательного мужика _ крестьянство
- лучшую часть деревенского народа; подставил своей игрой с Гитлером и попыткой его умиротворить 3-4 млн. солдат под фашистские танки и плен летом 1941-го; и как он «уважил» партию, ликвидировав всех, кто сделал революцию и начал социализм в России.
Послал ему. Он прочел. Но - ни слова, хотя вчера, когда обсуждали «Книгу» - видно было, что что-то у него зацепилось. Думаю, и насчет «зависти» - в этой связи. На днях Би-Би-Си дала большой материал о подготовке к изданию книги Троцкого «Сталин», которую он не успел закончить: его герой его пристукнул. Так вот там - «зависть», как главная черта Сталина на протяжении всей его политической жизни. «Зависть серости» к любому неординарному. Думаю, что М.С. заговорил о зависти к себе по этой ассоциации.
Такой эпизод, уже к вечеру 3-го июля, второго дня пребывания Ганди. Прошли две беседы, на которых я был, был 2-го ужин «в узком кругу» в Ново-Огареве (плюс Раиса Максимовна), а на 3-тье, перед митингом дружбы в Лужниках, был назначен «обед» в индийском посольстве. Часа за полтора звонит мне М.С.
- Ты где?
- На работе, как видите.
- Знаешь, Ганди мне сейчас говорит (когда они шли по Соборной площади), что нам, мол, с вами еще речи говорить придется . на этом обеде. А я ничего не знаю. Да, вчера мне Воронцов говорил об этом. Но я его попросил уговорить Ганди, чтоб без речей, а просто краткие тосты «за здоровье» и т.п.
- Ну, и что Ганди?
- Не знаю.
- Позвони сейчас при мне Воронцову.
- Звоню.- Его нет, уехал куда-то к индийцам.
- Ну, тогда давай речь.
- Не могу. Все слова и мысли уже израсходовал в адрес «Великой Индии» и ее лидера.
Хохочет.
- Ничего. Не умрешь. Давай пару страниц сочини сейчас и пришли. Я - в Кремле у себя.
И положил трубку.
Я позвал Тамару и сходу начал ей без запинок диктовать. Записала, отпечатала. Я поправил. Все заняло минут 20. Отослал ему.
Реакции никакой. А у меня твердое правило: не спрашивать у него о результатах моей работы. Никогда и ни в какой форме.
Часов в 9 пришел домой. Вдруг вертушка. Звонит из Лужников (там открытие, празднества, танцы-манцы)
- Анатолий Сергеевич, Михаил Сергеевич просил вот эту речь, которую он произнес на обеде в индийском посольстве, передать в печать, а также перевести на английский язык, чтобы вручить Ганди до его отлета.
- Что - так вот, в том виде, как я ему посылал?
- Да, именно так.
Дела! Время около 11-ти, газеты сверстаны, Ганди улетает в 0.15. Единственная копия у меня в кабинете.
Позвонил в ТАСС, предупредил. Вызвал машину. Примчался на работу. Ксерокса нет. Машинисток - никого. В МИД’е один дежурный - переводчиков - нуль. Отправил, что было в ТАСС, газеты задержали. По ТУ из ТАСС сообщили этому горе-дежурному в МИД.
На другой день в 11 часов М.С. собрал у себя Яковлева, Фролова, Болдина и меня.
- Что будем делать с «Книгой»? (которой я занимался в марте на даче Горького).
Все пришли к выводу, что и в таком, сыром виде она произведет сенсацию. Но
критиковали, советовали, рекомендовали, обогащали. Договорились, что 10июля я выезжаю опять на дачу в Серебряный бор и за месяц доделываю.
А начал он совещание с того, что рассказал, как было дело с этим «тостом» в индийском посольстве, и что Ганди буквально потребовал, чтобы он был опубликован - и в Москве, и в Дели. «Вот ведь, говорит, самые удачные вещи получаются экспромтом».
Неделя состояла из Вайцеккера. М.С. опять показал глубину и неожиданность. Опять очаровал собеседника: и по «европейскому дому», и в особенности по проблеме «русские-немцы». Он в душе чувствует, что проблему не снять и когда-то немцы объединятся. Поэтому прямо сказал: пусть поработает история, оставим это ей.
Поразил Вайцеккера и своим неожиданным ходом: передайте, говорит, мой сердечный привет канцлеру Колю .
Имел место эпизод.
Накануне Громыко давал Вайцеккеру обед. Обмен речами. У Вайцеккера в два раза длиннее (немец!). Громыко велел Квицинскому сократить до «равных»., конечно, за счет мест, которые по словам Громыко, «советским людям не понравятся». (о Канте в Кенигсберге, о едином немецком сознании, о том, что свобода - это свобода ездить друг к другу, намек на «стену» и т.д., т.е. самое дорогое для Вайцеккера, который постарался - аристократ и элитный интеллигент - быть предельно лояльным и деликатным).
Так и напечатали. Немцы по всем возможным каналам стали выражать удивление (у вас же «гласность», Тэтчер и Ширака печатали целиком) и огорчение, обиду. Мне звонки от наших: Арбатова, Фалина, Шахназарова. Что, мол, такое? Зачем мы себя в дураки опять записываем. Гласность, так гласность.
Звоню Квицинскому: ерничаю, мол, вы, наверно, там в ФРГ не привыкли к гласности на родине, зачем вы так? Он: Громыко заставил в приказном порядке.
Приезжает на работу М.С. Звоню ему: так и так, считаю, что глупость делаем. То, что работает на нас, оборачиваем сами против себя. И потом, пусть наши читатели знают, что даже такой высоколобый и благородный представитель ФРГ не оставил реваншистских мыслей.
М.С. разговаривал зло: Ну, и пусть так. С немцами так и надо. Они любят порядок - орднунг (причем тут?). И что-то хохмачески стал говорить, как наши ебли немок, когда на Париж шли свергать Напалеона.
Я говорю: Ладно. Почувствовал, что он чем-то заведен, а может собой недоволен. Это было накануне его собственной встречи с Вайцеккером.
Потом узнаю от Яковлева следующее: после обеда, где речи были произнесены, Громыко решил посоветоваться со своими коллегами - с Рыжковым, Шеварнадзе, Яковлевым - надо ли цензурировать Вайцеккера. Все решительно выступили против, особенно резко Рыжков. Громыко обиделся, повернулся и пошел.И я «вычислил»: он пошел звонить Горбачеву. Тот речи не читал и согласился с Громыко. Поэтому так зло и реагировал, когда я встрял и начал ему напоминать о гласности.
После же беседы М.С. с Вайцеккером (тот ничего не сказал об этом эпизоде) - зашли в комнату президиума Кремлевского дворца: М.С., Шеварнадзе, Квицинский, я. Я опять - о публикации. Шеварнадзе бурно поддержал, Квицинский отмалчивался. А М.С. перевел разговор на другую тему. Я понял, что он, дав согласие Громыке, не хочет «не соглашаться» с самим собой.
Вернувшись к себе, я позвонил Яковлеву и мы договорились опубликовать полный текст Вайцеккера в «Новом времени» или в «Неделе» (приложение к «Известиям»). Получилось в «Неделе», так как «Новое время» выходило через неделю.
Реакции ни М.С., ни Громыко на эту акцию я не знаю. Но западная печать обратила внимание на «цензуру».
9-го было Политбюро.
Очень остро обсуждался вопрос о продаже населению строительных материалов и вообще хозяйственных товаров, о строительстве жилья. Опять Воронов (зам. предсовмина) и министры пытались было докладывать, что в 1985 году столько-то, теперь столько-то, хотя планы и задания ни по одной позиции не выполнены. И письма идут и идут. Гневные и ядовитые с намеком: что же, мол, перестройка-то? Что мы, простые, от нее имеем.
М.С. разгневался до ярости: это - народная нужда. А у нас, в советском государстве, сидят большие начальники, пользуются всеми благами и свои квартиры ремонтируют за счет спецведомств, а на народ им чихать. И это - члены ЦК, министры, члены Советского правительства. До каких пор мы будем это терпеть?!
И кончил тем, что это - последний такой разговор. и по этому, и по другим подобным вопросам. Если не сделаете - разговаривать будем с другими.
Обсуждалась записка Шеварнадзе о 70-летии дипломатической службы.. Предлагаются там всякие юбилейные вещи, в том числе отметить мемориальными досками на соответствующих домах Чичерина, Литвинова и Коллонтай. Взял слово Г ромыко. Он был очень раздражен.
«Чичерин? А что он такое особенное сделал. Ну, с Лениным работал. Но, впрочем, с Чичериным еще можно согласиться. Но вот - Литвинов!! Как вообще можно предлагать. Его ЦК освободил от наркоминдела. Все вы знаете об этом? И за что? За несогласие с линией партии! Он был против того, чтобы переориентироваться с Англии и Франции на Германию. И его сняли. Ну, временно. Это было ясно сразу. Послали послом в Вашингтон, но он и там гнул свою линию. Можете его шифровки почитать. И его убрали и оттуда. Заменили другим товарищем» (т.е. Громыкой).
Смотрю на членов ПБ, на их лицах едва скрываемая ирония. Все понимают смысл: мол, Литвинова какого-то и еще Коллонтай отметить, а его, Громыко, даже не упомянули.
А тот продолжал: Коллонтай? Кто такая Коллонтай. Да, знал ее Ленин. Но ведь она всегда была против него. Вспомните Брест, вспомните рабочую оппозицию. Ну, была послом в Мексике, а после нее Мексика разорвала с нами дипотношения (это- в связи с советско-германским договором 39 года!!), была потом в Швеции. Ну, что такое, какие-то там подпольные дела. Конечно, статьи о ней недавно появились «со стороны определенных авторов». И т.д.
Как поведет себя М.С.? Он поддел Громыко еще в ходе его разглагольствований насчет того, что Литвинова ЦК снял с должности наркома («Но ведь, Андрей Андреевич, - с улыбкой, - Чичерин-то, кажется, тоже не совсем по своей воле ушел о своего поста!»).
Далее М.С. произнес так: Чичерин - да. Никто не возражает, даже, кажется, Андрей Андреевич. И Литвинова оставим. Вы говорите, не согласен был. Но антигитлеровская коалиция-то состоялась. Значит, не совсем неправильно он предусмотрел ход событий.
Что касается Коллонтай, то, действительно, послов много было значительных. Андрей Андреевич некоторых назвал (назвал он Пушкина, Виноградова, Зорина, Гусева. к себе подбирался). И потом не этим она знаменита. А что против Ленина выступала, так сам Владимир Ильич говорил: кто не без ошибок! И очень ее уважал.
Что же насчет того, как Вы, Андрей Андреевич, говорите она - дочь царского генерала, а Литвинов - сын крупного лавочника, то это, пожалуй, к делу не относится.
Вот так он его смазал при всеобщем одобрении. Тот сидит насупился. Но. дальше-то что. Сколько можно терпеть этого прохвоста, который убежден, что все, что было при нем, хорошо и правильно.
Кстати, когда 4-го у М.С. обсуждалась «Книга», возник опять разговор о мемуарах Громыко (они лежат в Политиздате, главный редактор которого по моему наущению вошел с запиской в ЦК - что, мол, ему делать). М.С. поручил «решать» Яковлеву. Тот смеется. Я высказался: «Это абсолютно вредная вещь».
М.С.: А как же с гласностью (уязвил)?
Фролов: Но он же член ПБ. Если б не это - пожалуйста.
М.С. (Яковлеву): Ты все-таки посмотри тут «связь времен», надо как-то это., но объективно, по-честному.
Яковлев (смеется): Если по-честному, то тогда так вот, как Анатолий Сергеевич
считает.
Разговор так ничем и не кончился. А помощник Громыко Пархитько обрывает все телефоны и грозится главному редактору Политиздата карой - и в особенности тем, что «в конце концов, сам Андрей Андреевич» ему позвонит!
А еще на ПБ обсуждалось дело Руста. Докладывал Чебриков. Процитировал заявление на следствии: хотел, мол, увидеться с Горбачевым, потому что с Рейганом - пустое дело. А экстравагантный способ выбрал потому, что иначе не привлечешь должного внимания.