Эльф из Преисподней. Том 2

Lt Colonel

Эльф из Преисподней

Том II

Глава 1

Смертные часто полагают, что темнота приносит избавление. Что она прячет от хищников, дарует отдых. Что темнота, в конце концов — это обещание рассвета.

В моём случае темнота была лишь болью. И не болью тела — его я перестал чувствовать едва ли не раньше, чем закрылись глаза. Враждебные потоки божественной природы расщепляли меня на куски.

Яд и сладость Эллеферии, поглощённые ради силы, вступили в борьбу, и яд побеждал. Его поддерживала рана, нанесённая Ольгой. Из огненного осколка по моей сущности медленно, но верно расползалась яркая золотая нить, выжигавшая причудливую паутину.

Я ощущал её распространение, как, должно быть, заражённый личинкой овода ощущает копошение в своих внутренностях. Демоническая суть истаивала, её обрывки уносились в пустоту и пожирались в ней временем. Крошечное послесловие ангела — сколько боли оно принесло!

Едва удавалось взять под контроль кусочек своей сущности в одном месте, в другом его тотчас начинало уничтожать влияние Эллеферии. Она, глупышка, была не виновата; просто так вышло, что не все эмоции, составлявшие её, были со мной совместимы. Я метался из одного угла в другой, как загнанный зверь, стараясь предотвратить развоплощение, и не понимал, за что хвататься.

Всё расползалось, расходилось, растворялось. Туман Эфирия, составлявший мою природу, испарялся под действием враждебных сил. Места для неопределённости не оставалось — её уничтожала окончательность божественного.

При этом сдаваться я, разумеется, отказывался. И пусть каждый миг борьбы приносил с собой болью, которой я не испытывал ни разу за многие тысячи лет жизни, я продолжал борьбу.

И нащупал выход.

Я бы засмеялся, если бы у меня было горло. Само побуждение, впрочем, показывало, насколько я свыкся с материальным телом. Тревожный звоночек: оно ведь стало моей клеткой.

Но клетка лучше небытия.

Меня спасло клеймо Ткачей. Иронично, не правда ли?

Оставленный ими отпечаток успешно сопротивлялся развеиванию, напротив — уплотнился, чтобы противостоять слиянию божественных сил, бурливших во мне. Он с лёгкостью вставал на пути этих бушующих волн, и они разбивались об него, как штормовой океан разбивается о скалы.

Моё сознание влилось в него, преодолело отвращение, которое всегда проявляется при работе с тем, чего коснулась Изнанка. Сразу стало легче. Если бы я был наивным дураком, то решил бы, что Ткачи предвидели будущее и подготовили почву для моего спасения.

Дураком я не был, однако, может, у Ткачей действительно имелись на меня определённые планы.

Это всё могло подождать.

Прежде всего я собрал волю для контратаки. В яростном порыве, едва не стоившем окончательного развоплощения, изгнал последние капли Эллеферии, что оставались во мне.

Если продолжать смертные аналогии: после того как телу отсекли руки и ноги, одну руку ему пришили обратно. И тело даже смогло ею управлять.

Всё ещё бесконечно далеко от победы, но это маленькое достижение отодвигало меня от последней грани на достаточное расстояние, чтобы порадоваться.

За первым рубежом последовал второй, и так по мысленному списку. Стабилизировать свою сущность было невероятно тяжело. Близкое соседство с драной тряпкой, которую пятнала кровь Иешуа, на пользу моей сущности определённо не пошло.

Распятый бог Земли был чудовищно силён, куда сильнее любого бога, что попадались до этого. Ничего хорошего планете его воскрешение бы не принесло; скорее всего, она раскололась бы под его пятой. Хотя Ольга и не собиралась его возвращать — она планировала перезапуск. Но вряд ли она продумала, во что он выльется.

Я не жалел о том, что помешал ангелу, овладевшему ей. Да что там, злорадство — это единственное, что позволяло двигаться дальше!

Злорадство и опыт. Не надо думать, что за тысячелетия жизни меня никто ни разу не пробовал прикончить. Порой я восстанавливался из сущего клочка былого себя — и никогда не забывал, кому был обязан этому состоянию.

Проблема заключалась в наложении божественных волн. Позаимствованная суть Эллеферии, ожог от повязки Иешуа и проклятый осколок ангела убивали по-разному, но в одном они сходились с ужасающей точностью. Поле их встречи, демон по имени Малдерит, должен прекратить существование.

После того как я избавился от подарка мёртвой богини, пришёл черёд Иешуа. Тех кратких мгновений, что я провёл в сокровищнице, облучаясь его аурой, менее могучему демону хватило бы, чтобы навсегда исчезнуть. А я не просто не исчез — я обратил поток силы обратно в повязку, пропустив некоторую его часть сквозь себя.

Невероятный подвиг, если вдуматься. Я даже готов был бы назвать себя героем, если бы не одна мелочь. Нельзя стать героем, если ты не погиб героической смертью. Вот в чём беда: геройские поступки всегда ведут к гибели. А я хотел жить.

И потому вместо дальнейшего бахвальства вгрызся в свою эфирную плоть, вырывая поражённые столпом божественного проявления участки. Легко догадаться, что боль оказалась чудовищной, но я справился.

Я вообще целеустремлённый разумный во всём, что касается личного выживания.

И настал чудесный момент, когда я понял… нет, не что я был чист. Прощальный подарок ангела по-прежнему светился в моих условных потрохах, как опухоль, простирая во все стороны тончайшие светлые нити.

Я понял, что достиг предела. Всё, дальнейшие изменения приведут лишь к развоплощению. Два из трёх топоров, занесённых над моей головой (вновь эта материалистичность сравнений!), исчезли. Оставшийся же, хоть и угрожал неминуемой смертью, пока что притих. Он перестал прорастать внутрь и теперь тихо пульсировал в том, что осталось от моей сущности.

По крайней мере, этот комочек неприятностей был достаточно галантен, чтобы не охватывать тело целиком. Он облюбовал в нём отдельный угол и угнездился в нём, периодически опаляя огненным присутствием.

И я ничего не мог с ним поделать. Вырвать его означало умереть. Я и без того находился на пределе возможностей, от меня сохранилась едва ли пятая часть. Восстановление займёт прорву времени, а до тех пор придётся свыкнуться со странным соседом.

Тем более что он потерял настроение уничтожать меня прямо здесь и сейчас. Рождённые им щупальца мучили меня, пульсируя в фиолетовой дымке таинственно и угрожающе, однако этой болью можно было пренебречь.

Как только мы пришли к молчаливому согласию, я позволил себе расслабиться. Безбрежный мрак, в котором я всегда плавал, пока спало эльфийское тело, рассеиваться не спешил.

Забавно выйдет, если все мои усилия пропадут втуне из-за того, что эльфу вздумается подохнуть. Или его казнят за проникновение в сокровищницу. Или растерзает разъярённая толпа.

Что за толпа? Понятия не имею. Смертные обожают сбиваться в толпы и громить что-нибудь или кого-нибудь. Это заложено в их стадном инстинкте.

Интереса ради я попытался проснуться, но ничего не вышло. Похоже, смертной тушке пришлось ничуть не лучше, чем мне. Что ж, пусть о ней позаботится Лютиэна.

Я искренне надеялся на то, что сестре хватит умения вытащить меня с того света. И желательно, чтобы чудесное воскрешение состоялось не только для того, чтобы меня повели на плаху — за нарушение всех мыслимых и немыслимых запретов.

А пока оставалось только отходить от шока, связанного с потерей почти всей сущности. Соседи подобрались отвратительные: загадочный отпечаток Ткачей, их неприступная крепость, в которой я нашёл временное пристанище; сотканный из света и мысли паразит; и каким-то чудом переживший последние события Нани.

Выжать из его разума удалось немногое. Он попривык к нынешнему состоянию, и выдавливать из него эмоции становилось труднее. Тем не менее он всё же подарил мне каплю ненависти вдобавок к морю страха. Так себе угощение, но я не отказался и от него.

Восстановление — нелёгкий процесс.

Для смертного разума это ожидание, подстёгнутое неопределённостью, показалось бы мучительным. Я же погружался во тьму всякий раз, когда тело засыпало, и, конечно, за многие эпизоды одержимости привык развлекать себя. Что касается неопределённости… по сути, любой сон для смертных мог закончиться гибелью по тысяче причин, но они всё равно ложились спать.

Иногда нужно принимать риски.

Эта простая мудрость досталась мне с боем — первую тысячу лет я суетился куда больше, ограждал себя от любой мелочи, способной навредить.

Постепенно я осознал. Принял элементарную истину, которую трудно постигнуть всем обречённым на умирание; всем, кто трясётся над отмеренной им сотней-другой лет.

Скука может быть хуже смерти.

А жизнь, распланированная до последней мелочи, быстро навевала скуку.

Оттого я, убедившись, что не развоплощусь, вновь обрёл присутствие духа. Что бы ни случилось в дальнейшем, я встречу это без страха и колебаний, как пристало высшему демону Эфирия.

* * *

Хорошо, Лютиэна могла бы и поторопиться. Всё-таки положение, в котором мы очутились, было весьма щекотливым. Без моего надзора вещь и инструменты наверняка наделают глупостей. Даже если не желают этого.

У них просто отсутствует необходимый багаж прожитых миллениумов.

М?.. Это по моей вине всё сложилось так, как сложилось?

Вообще-то, я спас мир. Если бы не я, Ольга бы притащила к алтарю Ладу и, залив камень кровью, обратила бы Землю в выжженную пустыню или что похлеще. И никакого Иешуа бы при этом не воскресила.

Игры с прошлым никогда не заканчиваются хорошо.

Так что я с полным на то правом мог гордиться тем, что остановил цепную реакцию, случившуюся, когда кровь бога и его мысль соприкоснулись.

Возможно, если бы я знал побольше об ангелах…

К счастью, увлечение сослагательным наклонением и самоедство не входило в число моих пороков. Последнее, правда, не совсем верно — я же откусил куски своей сущности, поражённые божественным влиянием. Так что здесь самоедство — это метафора, заменяющая рефлексию. Сравнение? Эвфемизм?

Темнота вдруг побледнела, предвещая пробуждение.

Как вовремя! Не хватало ещё заблудиться в языковых дебрях.

К прогулкам в литературных лесах я приобрёл стойкое неприятие, когда вляпался в одну хитрую ловушку, которой маг защищал содержимое своего фолианта. Я был молод и глуп, но это меня ни капли не оправдывает.

Из той западни я выбирался целых шесть лет.

А впрочем, пора прекратить пустые рассуждения и вернуться в реальный мир.

Встретил он меня душной, пыльной тяжестью на груди. Я немедленно закашлялся и с наслаждением убедился, что ещё остались горло, чтобы кашлять, грудь, где болели лёгкие, и трахея, которую словно наждачкой поскребли.

Простая и понятная радость — тело, которое не развалилось на куски.

Жаль, что на этом приятные новости заканчивались. Я был слаб, так слаб, что с трудом сумел откинуть придавившее меня одеяло. Частично это объяснялось тем, что одеяло было монструозным. Пушистое, слепленное из кучи слоёв, кровавое-красное с золотой вышивкой, оно мешало нормально дышать.

На попытку сбросить его волей отозвался светлый паразит, поселившийся в боку. Наградил вспышкой чудовищной боли, от которой позвоночник выгнулся дугой, а на губах запузырилась слюна вперемешку с кровью.

Эта тварь била не только по демонической сущности! Она наказывала и тело. Честно говоря, с таким я столкнулся впервые.

От слабости и мучительной боли закружилась голова. Я откинулся на обвитое бахромой стадо подушек, прибившееся к изголовью. Вязаные кисточки немедленно полезли в нос, отчего я принялся отчаянно чихать. Чихание же пробудило новую волну мучений в теле, и ком этот нарастал с ужасающей скоростью.

Запоздало проснулся желудок, который свело от голода.

Наверное, я бы так и умер от болевого шока, если бы не скинул все телесные страсти на Нани. Стало куда легче.

А вот то, что на ближайшее время об использовании воли можно было смело забыть, явилось неприятным сюрпризом. Лишь сейчас я в полной мере оценил масштаб того, как сильно пережитое изувечило мою сущность.

Оценил и то, как близко приблизился к возможностям обычного смертного. Непривычный холодок коснулся внутренностей.

Страх? Или предвкушение новых переживаний?

Помещение, где я проснулся, явно обустраивал какой-то извращенец. Вся мебель в нём была кричащих алых и жёлтых расцветок. На ножках неуклюжих столов вспухали бесчисленные золотые нашлёпки, спинки стульев были резные, вычурные, невероятно безвкусные. Вот правильное слово — безвкусица, аляповатая и жгучая.

Стены покрывала багровая парча, а картины на них непременно обрамляли уродливые золотые рамы. С картинами за место соперничали гобелены, массивные, тяжеловесные, давящие. Даже хрустальная люстра подхватила кровавый оттенок.

Вдоль стен выстроились пунцовые комоды с золотыми ручками.

Отчего-то слабо пахло дымом.

С третьей попытки я спихнул одеяло и откинул балдахин, мешавший увидеть комнату целиком.

В лучшую сторону она не изменилась. Окна тоже не принесли ожидаемого облегчения. Вечерело, и в них рвался закат, лил на паркет лужи красного и рыжего света.

По крайней мере, я приметил двери. Громадные, сделанные из тёмного дерева — в нынешнем состоянии трудновато будет сдвинуть их створки.

Но упорства мне не занимать.

Если бы я вечно полагался на смертных в вопросах выживания, то не протянул бы так долго. Они не могли спастись от старости, куда им защищать меня!

С невероятным усилием я поднялся, встал голыми пятками на прохладный пол. Оглядел руки и с удовлетворением заключил, что кончики пальцев мне восстановили. Не хотелось бы сверкать голой костью.

Одежды на тушке не обнаружилось, даже исподнего. Это воодушевило. Я так и не смог до конца смириться с прикосновением ткани к коже, в лучшем случае загонял недовольство вглубь сознания.

Пошатываясь, сделал пару шагов к дверям. Кусок ангела в боку отозвался на движение тошнотворной пульсацией. От слабости подкашивались колени.

Признаться, я не мог вот так определить, кому было хуже: эльфийскому телу или демонической сущности. Досталось нам обоим. По предварительной прикидке выходило, что некто восстановил как минимум десятую часть эльфа буквально с нуля. Хорошо бы не для того, чтобы устроить показательную казнь.

А ещё лучше было бы, если бы кто-нибудь наловчился лечить демонов. Бытие в виде кучи наспех склеенных клочков чуть-чуть напрягало.

Ладно, надо быть реалистом. К истинной сути своей я бы не подпустил никого. Слишком велика опасность, что доверие обернётся развоплощением.

Потихоньку я приближался к заветной цели и уже начинал прикидывать, что именно буду использовать в качестве рычага для открытия…

И двери, протяжно скрипнув, распахнулись. На пороге замер не кто иной, как Аркарис — ректор Петроградской академии и по совместительству крайне могущественный маг.

Которому на данный момент я мало что мог противопоставить.

А ещё эти покои, по всей видимости, принадлежали ему. Болезненная тяга к красному (а одет Аркарис был в алый костюм и ядовито-красные брюки) достигла логического завершения в убранстве жилища ректора. Удивительно, что я ещё не обжёгся.

Мгновение мы молча разглядывали друг друга. Затем Аркарис тряхнул копной рыжих волос и страдальчески произнёс:

— Почему от тебя столько неприятностей?

Я пожал плечами. Стоять оказалось куда приятнее, чем идти. От дверей тянуло сквозняком, и он приятно остужал разгорячённое после убийственно-толстого одеяла тело.

— По крайней мере, ты мог бы одеться, — продолжил Аркарис и мотнул подбородком в сторону разлапистого кресла. На его сидении аккуратной стопкой лежал комплект студенческой униформы.

— Да мне и так удобно, — хрипло сказал я. Связки в горле царапнуло болью.

Было ли во мне хоть что-то, что не болело?