Корона и плаха

Распустил парламент и созвал новый. По всей Англии королевские чиновники допустили на выборах в Палату общин массу злоупотреблений, всеми правдами и неправдами проталкивая в парламент представителей «партии власти», каковыми король высочайше повелел считать диссинтеров. Подробно рассказывать об этом не стоит – сие нам прекрасно знакомо по собственному опыту…

Иаков в очередной раз крупно просчитался. Оказалось, что диссинтеры распространяют веротерпимость лишь на себя, любимых, а против католиков настроены еще больше, чем англиканцы. В свою очередь, английские католики, составлявшие примерно восьмую часть населения, узрев парламент, в котором большинство теперь составляли диссинтеры, крепенько на короля обиделись.

В такой вот невеселой обстановке у короля наконец-то родился сын, окрещенный тремя именами: Иаков Френсис Эдуард. Это только подлило масла в огонь: наследником престола мог стать именно этот малыш, сын католика и католички, крещенный по католическому обряду. Принцессы-англиканки могли быть лишены права наследования – право на это король по-прежнему имел и в любую минуту мог им воспользоваться.

По стране с быстротой лесного пожара стали распространяться слухи, что принц – ненастоящий. Что королева лишь имитировала беременность, подкладывая под платье подушку, а новорожденного раздобыли где-то на стороне и принесли в королевскую опочивальню то ли в кастрюле, то ли в большой железной грелке для постели.

На эти слухи работали кое-какие обстоятельства. Во-первых, второй брак Иакова оставался бездетным на протяжении пятнадцати лет. Во-вторых, не оказалось надежных свидетелей родов. В те времена еще держался старый обычай (и в Англии, и во Франции): при родах королевы должно присутствовать немалое число сановников и знати.

Это была не архаическая причуда, а предусмотрительность: свидетели должны были как следует рассмотреть новорожденного, чтобы узнать подменыша, если младенца кто-то попытается подменить.

Свидетелей, конечно, хватало, но вот англиканцев среди них оказался ничтожный процент. Подавляющее большинство составляли католики английские и иностранные и их жены. Отсутствовали и архиепископ Кентерберийский, сидевший в Тауэре, и обе дочери короля. Так что все заинтересованные лица могли объявить рождение у короля сына «папистским подлогом», что они и сделали.

Занятно, что одним из главных распространителей этих слухов была принцесса Анна – точнее, ее закадычная подруга Сара, герцогиня Мальборо. Родственные чувства, как частенько в таких случаях бывает, отступили на второй план: и Анна, и Мария опасались, что отец лишит их прав на престол, назначив наследником младенца с тройным именем. Все хорошо помнили, как лихо развлекался подобными штучками Генрих Восьмой.

Только через много лет, когда на английском троне уже не было Стюартов и прежние политические баталии стали историей, признали, что сказка о «младенце из грелки» сказка и есть…

Было бы просто удивительно, если бы против Иакова в такой ситуации не составился заговор. Он и составился, весьма обширный. Заправляла элита – благородные лорды, армейские генералы, епископы. Иакова решено было свергнуть и возвести на трон более приемлемого кандидата.

Долго искать не пришлось, подходящий во всех отношениях человек обитал буквально под боком, за Ла-Маншем – правитель Голландии Вильгельм Третий Оранский. То, что он был благонамеренным протестантом, не играло главной роли. Были более веские причины. В жилах Вильгельма текло немало крови Стюартов – он был внуком Карла Первого по матери, племянником Иакова Второго. Его супруга (и его двоюродная сестра) – старшая дочь Иакова Мария, тоже внучка Карла Первого, только по другой линии. К тому же, что немаловажно, Вильгельм был в прекрасных отношениях с папой римским Иннокентием Одиннадцатым, одним из наиболее выдающихся деятелей католической церкви XVII в. Человек волевой, но в то же время мягкий по характеру и гуманный, Иннокентий не одобрял насильственное обращение французских гугенотов в католицизм, напоминая, что Христос своих апостолов не вооружал и проповедовал мирно. Известно высказывание папы: «Людей должно вести в храм, а не тащить туда насильно». По его указанию отец Петр несколько раз пытался уговорить Иакова действовать умнее и тоньше и не наломать дров, что Иаков всякий раз пропускал мимо ушей. В общем, добрые отношения Вильгельма и Иннокентия, по замыслу заговорщиков, должны были расположить к Вильгельму английских католиков или по крайней мере обеспечить их нейтралитет.

Заговор быстро охватил всю Англию. В нем участвовала и большая группа «штатских» знатных лордов, и лорды-военные – командир гвардии герцог Графтон, сэр Джон Черчилль (один из предков сэра Уинстона), герцог Ормонд и тот самый полковник Керк, что кроваво подавлял по приказу Иакова мятеж Монмута. Епископы не отставали.

Диккенс подобрал очень удачное выражение: Иаков и в самом деле «скувырнулся» с престола. Посланцы заговорщиков приплыли в Голландию, обрисовали Вильгельму ситуацию и без дипломатии поинтересовались: хотите стать английским королем, мин херц?

Вильгельм был не против – гораздо интереснее быть королем Англии, чем править крохотной Голландией, к тому времени подрастерявшей былое могущество первой половины столетия. Беспокоило его только одно: что править будет супруга, а ему отведут чисто декоративную роль и он станет чем-то вроде Дарнлея при Марии Стюарт. Посланцы дали ему честное благородное слово, что он будет полноправным королем – конечно, в рамках английских законов. Мария тоже не имела ничего против того, что муж свергнет ее родного папу. Правда, она все же хотела соблюсти светские приличия и взяла с Вильгельма клятву, что он не станет посягать на жизнь ее папы, приходившегося Вильгельму одновременно тестем и дядей. Вильгельм пообещал.

Дальнейшее заняло совсем немного времени. Вильгельм собрал войско числом около четырнадцати тысяч человек – голландцев, шведов, датчан, пруссаков, англичан, шотландцев, французских гугенотов. Кто-то пошел по идейным соображениям, кто-то за хорошее жалованье. С этим воинством Вильгельм и высадился в Англии, на побережье графства Девоншир. В датах царит прямо-таки средневековый разнобой – 19 октября 1688 г., 1 ноября, 5-го, 15-го. Большинство историков придерживаются 15-го, но другие считают достоверными три других даты, каждый свою. Самые романтически настроенные стоят за 5 ноября, видя в ней нечто символическое: это годовщина Порохового заговора, когда, по официальной версии, протестантизм восторжествовал над злобными католическими происками, а сейчас история повторилась. Сам Вильгельм именно этой даты придерживался, именно что в память о провале Порохового заговора (как впоследствии и сэр Уинстон Черчилль).

Прежде всего Вильгельм направился в графство Дорсет – как мы помним, самое недоброжелательное к католикам, рассчитывая, что уж там-то наберет немало добровольцев. Однако дорсетцы к нему не спешили и отношения к католикам не изменили, но слишком хорошо помнили мятеж Монмута и кровавую баню, устроенную Джефрисом и Керком, а потому и на сей раз опасались поставить не на ту лошадь. Вильгельм, встретив такое к себе отношение, едва не уплыл назад в Голландию, но потом все же двинулся в глубь Англии – то ли сам решился, то ли кто-то уговорил.

И не прогадал – к нему стали в превеликом множестве приходить добровольцы, а города открывали перед ним ворота. Знатные лорды, «державшие» окрестные графства, поднимали их против Иакова. Комендант Плимута лорд Бат сдал Вильгельму город (бывший и важным военным портом). Комендант другого военного порта, Портсмута, приехал к Вильгельму и заверил, что Портсмут, как и почти весь военно-морской флот – на стороне претендента (за что впоследствии комендант Бинг стал адмиралом). И в завершение всего принцесса Анна вместе с неразлучной Сарой Черчилль уехала из Лондона подальше от папеньки…

В распоряжении Иакова вроде бы имелась внушительная военная сила, превосходившая числом воинство Вильгельма, – сорок тысяч солдат регулярных частей. Иаков приказал им выступить двумя армиями, а потом, соединившись, напасть на Вильгельма.

Армии выступили. Вот только командовали ими заговорщики лорд Черчилль и герцог Графтон, а большинство офицеров и солдат были настроены против Иакова. Так что нет ничего удивительного в том, что обе армии практически в полном составе перешли на сторону Вильгельма.

Иаков Второй обнаружил, что рассчитывать ему совершенно не на кого. Даже Оксфордский университет отправил Вильгельму послание, в котором предлагал: если у того будет нужда в деньгах, ученые мужи перельют в звонкую монету всю свою золотую и серебряную церковную утварь. Верными оставались разве что собачки породы кинг-чарльз, но толку от них не было никакого.

Отправив на континент жену и сына, Иаков собрался бежать сам. Перед этим он устроил, по сути, мелкую пакость не вполне в королевском стиле: чтобы расстроить управление государством, сжег целую охапку важных государственных бумаг, издал приказ о демобилизации армии, а немногим оставшимся ему верными военным кораблям велел уплыть в Ирландию, где позиции местных католиков были довольно сильны. И сам ночной порой уплыл в лодке по Темзе, по дороге, опять-таки из вредности, выбросив в реку большую государственную печать, за что его до сих пор проклинают иные историки и антиквары. Печать, историческая реликвия, так до сих пор и лежит на дне в густом иле, найти ее в Темзе нереально.

Сбежать во Францию не удалось – на острове Шеппи бот, на котором плыл король, окружили местные рыбаки и контрабандисты. Короля они не опознали, но по каким-то своим соображениям заподозрили в Иакове «иезуитское рыло». Отобрали все деньги, хотели то ли крепенько поколотить, то ли вообще утопить, как котенка. Тут уж Иаков назвался. Морячки, почесав в затылках, сдали Иакова местным властям, а те под конвоем отправили его в Лондон.

В Лондоне было шумно и буйно. Духовной власти там не имелось никакой – епископ Лондонский, в молодости служивший в солдатах, решил тряхнуть стариной и уехал с принцессой Анной и ее мужем, принцем Георгом Датским, вооружившись мечом и пистолетами. Лорд-мэр Лондона и его олдермены смирнехонько сидели по домам, выжидая, чем все кончится. Так поступили и парламентарии. Лондонский гарнизон остался без командования.

Добрые горожане, предоставленные самим себе, принялись веселиться всяк на свой лад. Наиболее мирно настроенные поступили как истинные либертанцы: развели на улицах большие костры, плясали вокруг них, пили и пели. Другие, любители побуянить, по старой традиции устроили очередной погром, сожгли католические церкви и монастыри, потом зачем-то напали на иностранные посольства. Основной удар пришелся даже не на местных и иностранных католиков – на ирландцев. Кто-то пустил слух, что королевский ирландский полк, все еще стоявший под городом, ни от кого не получая приказов, замышляет нагрянуть в Лондон и перерезать протестантов. Сколько было убито живших в Лондоне ирландцев, точно неизвестно, но эта резня получила название «Ирландская ночь».

Отец Петр, переодевшись лакеем, бежал во Францию. Его примеру последовали многие иностранные монахи. С чувством глубокого удовлетворения хочу доложить, что кровавый судья Джефрис попался лондонцам. Он переоделся простым моряком и собирался сбежать, но неосторожно высунулся в окне домишки, где прятался. Его узнал горожанин, когда-то оказавшийся перед Джефрисом в качестве свидетеля, но тем не менее натерпелся изрядного страху: у Джефриса, бывало, свидетели в два счета превращались в обвиняемых. Диккенс: «Люди, надо отдать им должное, не разорвали Джефриса на куски. Намяв ему бока, они отволокли его, верещащего от ужаса, к лорду-мэру. Лорд-мэр внял истерическим мольбам мерзавца и спрятал его за надежные стены Тауэра. Там судья и помер».

В конце концов остававшиеся в Лондоне члены Тайного совета вместе с лорд-мэром и олдерменами взяли-таки власть в свои руки, с помощью лондонского гарнизона и городской стражи расшалившихся лондонцев утихомирили.

Вскоре в Лондон въехал Вильгельм и, решив противопоставить прежней тирании неприкрытую демократию, созвал этакое вече не только из лордов, но и всех, кто был членом парламентов при Карле Втором и Иакове. Народу набралось немало. Это высокое собрание демократическим образом приняло решение, «…что король Иаков Второй своим поведением лишил себя права занимать престол; что правление государя-паписта несовместимо с благополучием и безопасностью протестантского королевства; что принц и принцесса Оранские должны быть королем и королевой до скончания своего века; что корона того из них, кто проживет дольше, должна перейти к их детям, если таковые у них будут; что, ежели Бог не благословит их детьми, трон перейдет к принцессе Анне и ее детям; что, ежели Бог и ее не благословит детьми, корона достанется наследникам принца Оранского».

Стоявшие за кулисами этого майдана знатные господа Вильгельма не обманули – провозгласили его и Марию соправителями (Мария, к слову, стала первой и последней «соправительницей» в английской истории). Однако кукловоды, постаравшись максимально расширить свою власть, а королевскую, наоборот, ограничить до предела, представили королевской чете на одобрение так называемую «Декларацию прав». Вначале, как водится, было пышное вступление: Палата лордов и Палата общин обязуются охранять старинные права и вольности всех англичан (что в дальнейшем неоднократно нарушалось). Дальше шла конкретика: монархам запрещалось созывать армию без согласия парламента, останавливать действие каких бы то ни было законов или освобождать подданных от их исполнения, взимать налоги и вводить новые без согласия парламента. Англичанам предоставлялось право представлять прошения и ходатайства во все инстанции, выбирать своих представителей в парламент свободным голосованием без всякого вмешательства властей (вот только избирательные права имел не такой уж и большой процент англичан) и, наконец, «пользоваться справедливым и милостивым судом» (правда, института платных адвокатов никто не отменил, так что возможность добиться справедливости и милости частенько зависела от толщины кошелька). Обе палаты парламента получали право на свободу прений (за каковые парламентарии иной раз огребали прежде от короля). Все протестанты, какого бы толка ни были, получали возможность свободно исповедовать свою веру (на католиков веротерпимость не распространялась), новый государь, точнее, соправители обязывались поддерживать протестантскую веру, законы и вольности королевства.

Вильгельм и Мария «Декларацию» одобрили, прекрасно понимая, что в противном случае на трон их не пустят. С абсолютизмом в Англии было покончено навсегда, с тех пор главную роль в управлении королевством играл парламент. Бескровное воцарение Вильгельма и Марии впоследствии назвали «Славной революцией» – каковой термин присутствует и в исторических трудах. Хотя скорее уж подошло бы и название «Торжественное шествие», каким и было путешествие Вильгельма от побережья до Лондона. Не произошло ни единой стычки между сторонниками претендента и короля, никому даже зубы не выбили.

Некоторую головную боль представлял Иаков Второй, сидевший в одном из королевских замков в Рочестере в довольно комфортабельных условиях (при нем даже оставили священника-иезуита). Что с ним делать, никто толком не представлял. Душить свергнутых королей за решеткой было уже как-то не гламурно. Вильгельм не собирался пачкать руки кровью дядюшки-тестя, помня о европейском общественном мнении, представленном коронованными особами. Победители из английской элиты отнюдь не горели желанием судить Иакова, как судили Карла Первого, – во-первых, оглядывались на то самое европейское общественное мнение, во-вторых, что гораздо более существенно, на открытом процессе могли всплыть собственные неприглядные дела многих знатных господ, совершенные ими как раз на верной службе Иакову…

Решение подобрали простое – несомненно, это была инициатива не самого Вильгельма, а результат его закулисных совещаний с теми, кто возвел его на трон. Английскую охрану Карла заменили голландцами, вечером к Иакову пришли люди Вильгельма и открытым текстом заявили: одна из задних дверей не охраняется, выходит она в сад Рочестерского замка, где тоже нет часовых, а за садом течет Темза, и у причала стоит крепкая лодочка. Если Иакова на месте не окажется, никто не станет поднимать тревогу и устраивать погоню…

Тут и дурак бы понял. Иаков тут же воспользовался добрым советом и благополучно добрался до Франции. Король Людовик Четырнадцатый признал его законным королем Англии, назначил неплохое содержание, и Иакову все отдавали королевские почести. В изгнании он прожил тринадцать лет (все-таки несчастливое число!) и благополучно умер своей смертью. Вернуть себя трон не удалось ни ему, ни его потомкам, хотя попытки были – о них в свое время. На английском троне остались Стюарты, но никто не знал, что до пресечения династии осталось всего-то двадцать шесть лет…

* * *

Я в откровенной тоске. Для работы над циклом я использовал более сотни исторических и биографических книг – в основном английских и отечественных, хотя вклинилось еще и несколько польских авторов, парочка американских и один француз (историк не из последних). Однако главной опорой все это время были пятеро: Уинстон Черчилль, Чарлз Диккенс, Дж. Р. Грин, Дж. М. Тревельян и Чарльз Поулсен. На них главным образом держалась книга до этого момента – как в древнеиндийской мифологии плоская земля держится на спинах трех слонов, стоящих на исполинской черепахе. Черепаха была мне решительно без надобности, некого было назначить на эту роль, но вот упомянутая пятерка авторов до последнего момента играла роль слонов. Увы, я одновременно лишился сразу двух из пяти. И Черчилль, и Диккенс свои исторические работы закончили описанием «Славной революции» (правда, Диккенс книгу продолжил, но самую чуточку: истории 1688–1840 гг. отвел всего две неполные странички).

Причины на поверхности: свою историю Англии для юных Диккенс первоначально для печати не предназначал, написал ее исключительно для собственных детей. А в дальнейшем был слишком поглощен своей беллетристикой. Нельзя исключать также, что он проявил вполне понятную осторожность: он прожил 33 года при королеве Виктории, а в ее правление хватало неприглядных и даже кровавых эпизодов, упоминание о которых, безусловно, не понравилось бы власть имущим (во всяком случае, в своих художественных книгах Диккенс старательно обошел эти эпизоды молчанием, как будто их и не было – о чем подробнее в следующей книге).

Гораздо труднее понять, почему свою «Историю англоязычных народов» не стал продолжать сэр Уинстон, после выхода первого издания книги проживший еще десять лет. Тем более что был отличный повод упомянуть о своем знаменитом предке, выдающемся английском полководце XVIII в. герцоге Мальборо… Ну что же, со мной остались Грин, автор прямо-таки монументального труда «История Англии и английского народа» (порой написанного в откровенно «романтическом» ключе, в стиле Карамзина, но все равно чертовски информативного), Тревельян (порой откровенный «лакировщик» действительности в стиле советских пропагандистов, но тем не менее…) и Поулсен, написавший интереснейшую книгу о крупных английских мятежах и протестных общественных движениях, от восстания Уота Тайлера до борьбы женщин за равные права перед Первой мировой войной.

К тому же добавилась еще одна опора. Я только что наткнулся на упоминание, что знаменитый английский писатель Уильям Мейкпис Теккерей, кроме блестящих романов, был автором еще и исторического эссе о четырех Георгах, первых королях новой Ганноверской династии. Двенадцатитомник Теккерея лет десять стоял у меня на полке, руки не доходили по самым разным причинам. Теперь я тут же достал нужный том. Действительно, историческое эссе, которое так и называется «Четыре Георга», довольно обширное и набито интереснейшей информацией, какая мне не попадалась и у профессиональных историков. В будущем обязательно использую по полной программе.

Сумрачный король

Белой акации, цветы эмиграции…

По каким-то своим причинам Вильгельм после вступления на английский престол не стал менять свой порядковый номер, как это в свое время сделал Иаков, так и остался Вильгельмом Третьим – хотя никаких Первого и Второго в британской истории не было.

Первые годы правления ему изрядно опаскудил неугомонный политэмигрант Иаков Второй. Уже в 1689 г. он высадился в Ирландии с военным отрядом. Экспедицию финансировал французский король Людовик Четырнадцатый – и из монаршей классовой солидарности, и оттого, что увидел прекрасную возможность насолить историческому сопернику, Англии.

Практически все, что до того задумывал Иаков, с треском проваливалось. Однако на сей раз он угодил в десятку. Ирландцы английских королей всегда ненавидели – в более поздние времена по причине религиозной вражды, а со Средневековья еще и за откровенно колонизаторскую политику и военные набеги вроде кромвелевского, когда «круглоголовые» буквально залили кровью Зеленый Остров. На стороне Иакова оказалась буквально вся Ирландия (понятно, кроме английских поселенцев-протестантов), тут же объявившая, что Лондону она больше подчиняться не намерена. Это было очень серьезно – Вильгельму понадобилось больше года, чтобы не только разбить главные силы Иакова, но и покончить с крупными «партизанскими отрядами».

(Шотландия, замечу в скобках, подобных хлопот Вильгельму не доставила – там были только рады свержению короля-католика, нацедившего в Шотландии немало кровушки. Всего через четверть века шотландцы займут прямо противоположную позицию, но Вильгельм этого уже не увидит…)

Вернувшийся (точнее, бежавший во Францию) Иаков Второй, оправдывая свою репутацию у поздних историков, вновь проявил себя законченным идиотом. В конце века вакантным оказался польский престол, и Людовик предложил Иакову его занять, уверяя, что поспособствует. И нисколечко не преувеличивал: Франция тогда пользовалась в Польше большим влиянием, а паны-магнаты, от которых и зависело избрание нового короля, за иностранное золото продали бы не только польский трон, но и собственных бабушек. Вакансия была вполне реальная, но Иаков, гордо подбоченившись, отказался, заявив: если он станет польским королем, и сам потеряет право на английский трон, и его сыновья такового права лишатся. Что было совершеннейшей глупостью – всего сто с лишним лет назад французский принц, герцог Анжуйский, был избран польским королем, но, узнав о смерти старшего брата Карла Девятого, тайком от подданных сбежал во Францию и без малейших хлопот стал королем под именем Генриха Третьего (кстати, это первый и единственный случай, когда король форменным образом украдкой сорвался в побег с трона. Отречения случались – в том числе и совершенно добровольные, а вот побег такой – вещь уникальная…).

Второй раз наш коронованный дебилушко совершил даже большую глупость. Наследников у Вильгельма не было. Мария умерла от оспы в двадцать девять лет. Вильгельму тогда было всего сорок пять – не такая уж дряхлость, чтобы оказаться не в состоянии произвести на свет ребенка. Однако во второй брак Вильгельм так никогда и не вступил, хотя английские законы это распрекрасным образом разрешали. Вот он и предложил Иакову: готов официальным образом провозгласить наследником престола его сына Иакова Эдуарда, того самого «младенца из грелки». Казалось бы, чего еще желать? Однако венценосный блажень (что по-польски означает «шут») встал в амбицию, гордо заявив: если его сын и станет английским королем, то исключительно по наследственному праву, а не по воле презренного голландского узурпатора. «Узурпатор» пожал плечами (согласно русской пословице, была бы честь предложена, а от убытков Бог избавил) и совершил довольно нестандартный поступок – назначил Иакову солидную ежегодную пенсию: все-таки родной дядюшка, да вдобавок тесть. На сей раз Иаков в амбиции не ударялся и денежки от «узурпатора» получал исправно до самой смерти, последовавшей в 1701 г. от естественных причин. О том, как шалили его сын и внук, домогаясь английского престола, – в следующей книге.

Сумрачный король

Вильгельм по жизни был мрачным и угрюмым. Мода давать королям прозвища еще не прошла, от нее откажутся только в XIX в., и англичане прозвали Вильгельма Сумрачный король. Узнав об этом, Вильгельм прозвище форменным образом принял и часто сам себя так именовал, правда, вкладывал в него совершенно другой смысл – считал себя «сумрачным облаком», грозовой тучей нависшим над Францией.

Основания для именно такой трактовки у него были. Во внутреннюю политику Вильгельм практически не вмешивался, оставив это парламенту (полное впечатление, с большим облегчением, чтобы не нырять с головой в английские сложности). А вот внешнюю политику вел очень активную. И крайне однобокую, посвященную исключительно заботе о благосостоянии Голландии. (За что его вряд ли стоит упрекать – все-таки родина…) В Англии его даже за глаза именовали «голландский король и английский правитель».

Главную опасность представляла Франция, стремившаяся прибрать к рукам Голландию, которую неизмеримо превосходила военной мощью. Без поддержки Вильгельма, не исключено, Голландия стала бы еще одной французской провинцией.

В 1686–1697 гг. в Европе вспыхнула большая война, так называемая «война Аугсбургской лиги». Аугсбургская лига – это союз между императором Священной Римской империи, Испанией и Швецией (обе страны владели землями, входившими в состав империи), Баварией и еще несколькими крупными германскими княжествами. Лига воевала и против Франции – и к лиге примкнула Англия, послав на континент свои войска по инициативе Вильгельма. Английская элита Вильгельма поддержала уже по собственным соображениям – Франция стремилась захватить заморские испанские колонии, а британцы их облюбовали для себя (забегая вперед – ни французам, ни англичанам это так и не удалось).

Франция потерпела поражение (единственным ее союзником обязалась Турция, что особой выгоды Парижу не принесло) и подписала довольно выгодный для Англии Ресвикский мир, по одной из статей которого обязалась больше не оказывать никакой поддержки Иакову Второму в его попытках вернуть английский трон.

В правление Вильгельма возрос поток переселенцев в американские колонии, как уже говорилось, сплошной полосой протянувшиеся вдоль Атлантического побережья. Англия не только отжала голландские колонии, но прихватила и шведские. Вот именно, и шведские. Швеция тоже пыталась одно время выбиться в колониальные державы, но ничего у нее не получилось, лишилась и тех клочков, что захватила за морями. О Новой Голландии еще с грехом пополам помнят, но прочно забыли, что колония Делавер когда-то именовалась Новой Швецией, которую англичане отжали без особого труда… Да и Новую Голландию голландцы отняли у шведов.

Москва – Лондон – бхай-бхай!

Необходимое пояснение для людей более молодого поколения, которым уже непонятен юмор, заложенный в названии главы. В свое время Никита Хрущев с патологическим прямо-таки азартом (свойственным многому, что он наворотил) кинулся дружить с Индией. Объективности ради нужно отметить, что симпатии были взаимными. И в Индии, и в СССР большой популярностью пользовался лозунг «хинди-руси – бхай-бхай!», что в переводе примерно означает «Да здравствует индийско-русская дружба!». Ну наподобие тоже модного одно время «Русский с китайцем – братья навек!». Сколько было той вечности…

Народный фольклор, для которого нет ничего святого, быстренько и этот лозунг всячески переиначил и спародировал, к тому же применяя его к разным ситуациям, к индийско-советской дружбе отношения уже не имевшим никакого. Прекрасно помню, как мы во втором классе, на перемене, пользуясь отсутствием учительницы, писали мелом на доске: «Двоечник и троечник – бхай-бхай!» Никиту к тому времени уже пинком под зад вышибли за кремлевские ворота заклятые друзья по Политбюро, но лозунг еще долго был популярен.

При Вильгельме случилось историческое событие, по поводу которого тянет воскликнуть именно это: «Москва – Лондон – бхай-бхай!»

По приглашению Вильгельма в Англию приехал с дружественным визитом молодой царь Петр Первый, долго болтавшийся по Европе во главе немалой оравы приближенных, потом эту турпоездку пышно поименовали «Великим посольством». Об этой поездке один из современных историков писал со всем решпектом: «Русский царь интересовался строительством кораблей, но и искал политических и торговых партнеров в Западной Европе. Он понимал, какую важную роль играет Англия в международной политике, а также видел в ней «мастерскую мира», куда Россия могла бы с выгодой для себя поставлять сырье в обмен на готовую продукцию».

Может, и понимал, может, и видел. Может, интересовался и искал, но исключительно в свободное от основных занятий время. А основным занятием Петра с компанией было самое залихватское либертанство – хотя вряд ли молодой царь по своей лютой необразованности такое слово знал.

Сколько я ни копался в доступных исторических трудах, не нашел упоминаний о каких-нибудь серьезных переговорах Петра с англичанами о кораблестроении, политике и торговле (хотя не исключаю, что что-то такое было). Зато о его основных занятиях как раз остались подробные английские мемуары…

Первое время Петр болтался по лондонским кабакам и крутил походно-полевой роман с одной из известных английских актрис. Потом уже развлекался в богатом и ухоженном поместье известного писателя Джона Эвлина. Эвлин поместье на три месяца отжал в распоряжение «янг рашен кинг» по просьбе Вильгельма, о чем потом горько пожалел. Вернувшись после отъезда гостей, хозяева обнаружили, «что полы и ковры в доме до того перемазаны чернилами и засалены, что их надо менять. Из голландских печей вынуты изразцы, из дверей выломаны медные замки, краска на дверях попорчена или загажена. Окна перебиты, а более пятидесяти стульев – то есть все, сколько было в доме, – просто исчезли, возможно, в печах. Перины, простыни и пологи над кроватями изодраны так, будто их терзали дикие звери. Двадцать картин и портретов продырявлены, они, судя по всему, служили мишенями для стрельбы. От сада ничего не осталось. Лужайку так вытоптали и разворотили, будто по ней маршировал целый полк в железных сапогах. Восхитительную живую изгородь длиной в четыреста футов, высотой в девять и шириной в пять сровняли с землей. Лужайка, посыпанные гравием дорожки, кусты, деревья – все погибло. Соседи рассказали, что русские нашли три тачки (приспособление, тогда еще в России неизвестное) и придумали игру: одного человека, иногда самого царя, сажали в тачку, а другой, разогнавшись, катил его прямо на изгородь».

Епископ Солсберийский Джилберт Бернет, много общавшийся с Петром во время его пребывания в Англии, писал потом, что Петр «в больших дозах пил бренди, который собственноручно и с усердием очищал». Очищать бренди Петр мог исключительно посредством перегонного куба, то есть самогонного аппарата. Вряд ли он привез его с собой, наверняка купил в Англии, где это нехитрое устройство было известно со времен Вильгельма Завоевателя. Вполне возможно, что Петр, однажды преспокойно принявший причастие в англиканской церкви (жуткая ересь с точки зрения церкви православной), отколол этот номер как раз спьяну. Читателю предоставляется самому судить: много ли при таком образе жизни проведешь серьезных переговоров о судостроении, политике и торговле? Что до торговли, не сомневаюсь, что Петр в совершенстве изучил английские цены на спиртное…

Нужно отметить, что английские авторы воспоминаний о незабвенном визите Петра в Англию ни словечком не упомянули об «исконном русском варварстве». Время для подобной пропаганды настанет позже. У англичан у самих было рыльце в пушку – совсем недавно Карл Второй гулеванил столь же затейливо.

Кстати, этот развеселый визит не принес ни малейшей пользы ни русскому судостроению, ни политике, ни торговле. Потом положение чуточку улучшилось, но лишь через долгие годы.

Наши за границей – это всегда песня…

Впрочем, одна-единственная крупная торговая сделка все же состоялась – крайне выгодная для англичан, совершенно не принесшая пользы России, разве что лично Петру. Одним из главных английских собутыльников Петра стал маркиз Кармартен, тоже большой любитель заложить за воротник. Приятели так часто пьянствовали в кабаке на улице Грейт-Тауэр, что лондонские власти официально ее переименовали в Царскую улицу (сохранилось ли сейчас это название и эта улица, мне неизвестно). Именно Кармартен и свел Петра с той самой звездой английской сцены, Летицией Красс. И приохотил Петра к неизвестному до того на Руси напитку – перцовке. Да, вот именно, любезный читатель. Перцовка к нам попала не с Украины, как можно подумать, а именно из Англии, где ее очень любили.

Как и многие тогдашние знатные английские господа, Кармартен занимался еще и бизнесом. Он и выступил в роли торгового посредника между Петром и группой крупных лондонских оптовых торговцев табаком, который привозили с плантаций Вирджинии, Мериленда и Северной Каролины. Сделка была незатейливой: англичане платят Петру 28 000 фунтов стерлингов (аванс – прямо сейчас), а он позволяет беспошлинно ввезти в Россию полтора миллиона фунтов табака и торговать им по всей стране без малейших ограничений. Петр согласился охотно – ему не хватало денег, чтобы оплачивать расходы Великого посольства, состоявшего из двухсот пятидесяти человек.

(Чисто по-человечески лично я, отдающий должное и табаку, и перцовке, ни в малейшей степени не намерен порицать Петра за их распространение в России. Другое дело, что табачная сделка была выгодной лишь англичанам.)

Во избежание каких-либо недоразумений должен предупредить сразу: все сведения о пребывании Петра в Англии я почерпнул исключительно из монументального, как его назвали в одной из отечественной аннотации, трехтомного труда видного американского историка Роберта Мэсси, давным-давно у нас изданного. Мэсси в Петра прямо-таки влюблен, как юная гимназистка в гусарского поручика, – но как историк добросовестный он приводит и много фактов, отнюдь не работающих на светлый образ его любимого героя…

Безусловно, Великое посольство сделало много полезного. Русские наняли за границей, в первую очередь в Голландии, немало корабельных мастеров и других специалистов, опытных моряков – офицеров и матросов. Закупили множество товаров, разнообразных инструментов, механизмов, моделей – столько, что для перевозки грузов и нанятых «спецов» понадобилось десять кораблей. Однако личного участия самого Петра в этом не было ни малейшего. В Англии он держался в основном как турист, усердно осматривавший главные лондонские достопримечательности, в первую очередь Тауэр с его арсеналом, музеем, зверинцем и Монетным двором (правда, англичане помнили о том, как отец Петра, разгневанный казнью Карла Первого, прервал с Англией все торговые отношения, и перед визитом Петра спрятали подальше один из главных экспонатов музея – топор, которым Карлу отрубили голову).

Нужно упомянуть объективности ради, что посещение Петром Монетного двора имело для России положительные последствия. Чтобы предотвратить обрезание золотых и серебряных монет, несколько лет практиковавшееся преступным элементом, англичане первыми в мире придумали гурт – насечки или надписи на ребре монеты. Авторы изобретения – Исаак Ньютон и его ближайший помощник Джон Локк. Через два года, проводя свою монетную реформу, Петр по английскому образцу ввел гурт. И лично (через посредство Кармартена) нанял на русскую службу человек шестьдесят англичан и шотландцев, среди которых были и опытные судостроители, и инженеры, и морские офицеры, и профессор математики.

Но развлечениям Петр все же уделял гораздо больше времени. И не только турне по лондонским кабакам в сопровождении Кармартена, постели Летиции Красс и трехмесячной гулянке в поместье Эвлина. Посетил Вулиджский арсенал, главный завод Англии по литью пушек, но с одним из тамошних начальников, магистром Ромни, долго беседовал не об артиллерийском деле, а о стрельбе по мишеням и фейерверках – оба, как оказалось, были большими любителями этих забав. Ходил на фабрики и в мастерские, но опять-таки из чистого любопытства, как турист. Позаимствовал лишь один полезный прибор – флюгер, связанный с указателем в комнате, так что, не выходя из дома, можно было узнать направление ветра. Да еще ему понравились английские гробы, он велел один купить и отправил в Россию, чтобы русские гробовщики теперь делали «домовины» «как на Западе». Среди английских специалистов наняли двух цирюльников, которые потом обрезали в России бороды боярам.

«Для души» не раз посещал собрания квакеров, которые чем-то особенно ему приглянулись. Остается только удивляться, почему Петр не сделал попыток распространить учение квакеров у себя – ведь хорошо известно, что он одно время носился с идеей ввести в России вместо православия католицизм. И отказался от этого по соображениям чисто практическим: в католицизме папа римский стоял выше светских властителей, а Петр не хотел над собой никакого начальства…

Да, еще он купил чучела крокодила и меч-рыбы. Подобно будущим расейским интеллигентам, всю оставшуюся жизнь восхищался «цивилизованным Западом». Как писал иностранный очевидец, «Его Величество часто заявлял своим боярам, когда бывал слегка навеселе, что, по его мнению, куда лучше быть адмиралом в Англии, чем царем в России». И говаривал, что Англия – самый лучший и прекрасный остров в мире. Впрочем, чего другого ждать от коронованного туриста, для которого Англия была лишь местом долгих и приятных развлечений?

Пятнадцать человек на сундук мертвеца…

Речь снова пойдет о пиратах – мы к ним будем возвращаться еще не раз.

В пираты попадали люди по самым разным жизненным обстоятельствам, порой весьма причудливым и нестандартным. Генри Эвери, сын плимутского торговца, поначалу занимался вполне мирным делом, а под черный флаг угодил исключительно из-за жены. Супружница оказалась легкомысленной и ветреной особой, изменяла мужу направо и налево, и конца-края этому не предвиделось. Плимут – город портовый, и ничего удивительного в том, что Эвери подался от жизненных сложностей в море. Если точнее – в каперы. Тогда как раз шла очередная войнушка на суше и на море, на сей раз в довольно нестандартной комбинации – Англия и Испания, несмотря на разницу религий и прежнюю вековую вражду, по чисто политическим причинам вместе воевали против Франции. Испанцы для войны против французских владений в Вест-Индии наняли немало английских каперов, в том числе и капитана Джипсона с тридцатипушечным парусником «Герцог», на котором старшим помощником служил Эвери.

Случилось так, что «Герцог» отчего-то застрял на восемь месяцев в порту Ла-Корунья на севере Испании. Джипсон, горький пьяница, дни напролет сидел в портовых кабаках и жалованья команде не платил. Команда, как легко догадаться, ворчала и готова была взбунтоваться. Не хватало только вожака. Эвери взял эту роль на себя, легко разжег мятеж, захватил корабль, высадил на берег капитана с несколькими его любимчиками и ушел в море, заявив: «Я человек Фортуны и пойду ее ловить». Теперь он собирался стать индивидуальным предпринимателем, то бишь вольным пиратом. Команда его поддержала и выбрала капитаном.

После парочки удачных абордажей у Мадагаскара Эвери отправился в Индийский океан. Там и поймал Фортуну за подол, вытащил счастливый билет. Встретил плывущий в Индию корабль «Великое сокровище», принадлежавший властителю самого крупного индийского государства – империи Великих Моголов, созданной когда-то завоевателями-тюрками. Свое название корабль оправдывал полностью – он вез на родину годовую выручку индийских купцов, торговавших в Восточной Африке. Изрядное число пассажиров как раз и составляли эти самые купцы с богатым багажом из нажитых непосильным трудом золота, бриллиантов и других ценностей.

Корабль был настоящей плавучей крепостью – если взять наиболее достоверные источники, на нем имелось примерно около двухсот пушек, на нем плыли четыреста опытных индийских солдат. Из-за этого корабль и шел без военного эскорта.

И людей, и пушек у Эвери было гораздо меньше, но победителем оказался именно он. После продолжавшейся несколько часов артиллерийской дуэли Эвери удалось сойтись на абордаж, ожесточенная схватка продолжалась долго. Индийцы оказались слабее духом и в конце концов сдались. Когда подсчитали добычу, оказалось, что на каждого из ста восьмидесяти пиратов Эвери приходится по тысяче фунтов – стоимость приличного английского поместья, позволившего бы его владельцу до самой смерти жить безбедно. Мало того, среди пассажиров оказалась молодая красавица, внучка императора Великих Моголов.

Неизвестно в точности, что там у них произошло, но Эвери на принцессе женился. Шум поднялся превеликий. Великий Могол пригрозил англичанам, что закроет все их фактории на подвластной ему территории. Боясь за свои прибыли, английская Ост-Индская компания надавила на правительство. Английские военные корабли пустились на поиски пиратов. Некоторых схватили и быстренько вели туда, где стояли два столба с перекладиной. Самому Эвери удалось скрыться вместе с принцессой, и они долго и счастливо жили то ли на Мадагаскаре, то ли на Багамских островах. История крайне романтическая.

Вот только… Существование «Великого сокровища», богатства в его трюмах и захват корабля пиратами Эвери – достоверные исторические факты. А вот касательно принцессы таковых нет, и многие считают, что история романтической любви пирата и принцессы, их долгая жизнь в счастливом браке – не более чем красивая легенда. Тем более что сведения о реальной судьбе Эвери противоречивы. По одной из версий, скупщики краденого его жестоко кинули при попытке продать в Англии захваченные на «Великом сокровище» бриллианты – попросту отказались платить, сообразив, что имеют дело с пиратом, а Эвери, понятно, не мог подать на них в суд. И закончил дни спившимся, опустившимся бродягой, завсегдатаем самых дешевых кабаков. По другой – Эвери все же где-то в далеких землях долго еще прожил не в роскоши, но в достатке (без принцессы). Истину уже не установить. Известно одно – тогдашние драматурги написали об Эвери комедию «Счастливый пират», и она долго шла на сцене.

И все же… Некоторые романтической истории о пирате и принцессе верят. Автор себя к их числу не относит – слишком часто приходилось сталкиваться с красивыми историческими легендами без всякой реальной подоплеки. Однако иногда хочется верить, что была и принцесса, и все остальное…

История другого пирата, тоже не лишенная некоторой романтики, как раз достоверна. Дело было на Мадагаскаре. Пираты там базировались во множестве, часто и охотно: возле Мадагаскара проходила одна из морских «больших дорог», по которым плавали корабли разных стран, везшие богатые грузы из Индии и Китая, и корабли, на которых отправлялись из Европы купцы с туго набитыми кошельками. Там же, на Мадагаскаре, часто оседали вышедшие «на пенсию» пираты – климат прекрасный, земли плодородные, а для работы на плантациях темнокожих мальгашей можно было раздобыть без труда. Никакой крепкой «центральной власти» на Мадагаскаре не было, государства там вообще не имелось – только многочисленные разобщенные племена со своими «царьками», не располагавшие огнестрельным оружием.

Именно так «вышел на пенсию» английский морской разбойник Джеймс Плантен. Сначала он купил у местного вождя участок земли на побережье, но по буйству натуры мирно жил недолго. Собрал сильный отряд из английских и голландских головорезов, построил на берегу форт – деревянный, но неплохо вооруженный пушками – и принялся методически захватывать земли соседних племен. Нахапав достаточно, провозгласил себя королем – правда, не всего Мадагаскара, настолько высоко он не замахивался. Кроме белых наемников, создал и гвардию из мальгашей, сделав своими вассалами окрестных «царьков». Многие мальгаши подчинялись ему охотно: гораздо выгоднее оказалось быть подданными сильного белого «короля», чем гораздо более убогих туземных вождей.

Самопровозглашенный король, захвативший немало богатств, жил красиво: создал гарем из нескольких десятков красоток, разодел их в шелка и увешал бриллиантами (благо местные обычаи как раз позволяли многоженство). Что интересно, всех своих красавиц он звал английскими именами, но почему-то всего четырьмя: Молли, Кейт, Сьюла и Пег (сокращенные от английских Мэри, Екатерина, Урсула и Маргарет).

Огорчало его одно: среди его гарема не нашлось ни единой белой европейской девушки – их на Мадагаскаре был жуткий дефицит. Однако в один прекрасный день таковая вдруг обнаружилась: до «короля» дошли слухи, что у живущего не так уж и далеко «царька» по кличке Длинный Дик есть несколько белых подданных, и в том числе – очаровательная девушка.

Поначалу Плантен культурно послал сватов. Длинный Дик по каким-то своим причинам отказал. Собрав гвардию, Плантен пошел на Дика войной, разгромил, захватил все его владения, в числе пленных – и девушку. Она оказалась дочкой английского пирата Брауна, служившего у Длинного Дика и погибшего в схватке с гвардией Плантена. Особа в самом деле молодая и очаровательная, но не такая уж девушка, точнее, вовсе не девушка – у нее был умерший во младенчестве ребенок от кого-то из европейцев. Эта Элеонора оказалась довольно культурной: говорила по-английски (правда, плохо), умела держать нож и вилку, знала несколько протестантских молитв. Чего еще от красавицы хотеть? Тем более когда дело происходит не в Европе, а на далеком экзотическом Мадагаскаре?

Далее – как в фильме «Белое солнце пустыни»: «Господин назначил меня любимой женой!» Плантен привез Элеонору в свою столицу, тот самый форт Рантер-бей, устроил пышную свадьбу и назначил ее первой женой (в Персии Элеонора звалась бы «бану́ гарема»). Осыпал драгоценностями, подарил двадцать рабынь-мальгашек и передал в ее руки все домашнее хозяйство. Брак, в общем, удался. Одно его чуточку омрачало. Элеонора оказалась набожной и ужасалась мужниному образу жизни – с постоянными попойками и пьяным богохульством. Семейных сцен не устраивала – попросту запиралась на своей половине и долго молилась, чтобы Бог спас душу грешного супруга. Плантен к этому относился, в общем, спокойно, лишь прозвал жену «моя монахиня» и частенько над ее долгими молебнами добродушно посмеивался. Они жили долго и счастливо, но умерли не в один день…

Самым известным английским пиратом XVII в. считается Генри Морган. Его биография, как частенько с пиратами случалось, запутанная, и обстоятельства, при которых он оказался в Вест-Индии, крайне туманны и противоречивы. Сын зажиточного валлийского фермера (сам Морган уверял, что – дворянина). То ли был похищен в Бристоле охотниками за белыми рабами (о которых подробнее в следующей главе) и продан на плантацию, откуда бежал. То ли нанялся юнгой на плывущий в Америку корабль и, чтобы заплатить за проезд, завербовался на сахарную плантацию добровольно. Как именно обстояло дело в действительности, так и останется неизвестным. Достоверно известно другое: через несколько лет молодой Морган объявился на Ямайке и какое-то время был «неорганизованным» пиратом: сначала рядовым, а потом капитаном – на добычу, присовокупив к ней выигранные в кости деньги, купил собственный корабль и разбойничал уже на нем.

Потом поднялся на ступенечку выше – стал капером. В чем ему оказал протекцию родной дядя, губернатор Ямайки полковник Эдуард Морган (не исключено, что Генри не присочинял насчет своего дворянского происхождения – в те времена, при Иакове Втором (1644 г.), люди, не имевшие дворянского звания, в губернаторы заморских территорий не попадали). Сначала он совершил несколько удачных рейдов против испанцев. Затем отправился в экспедицию со знаменитым флибустьером Эдуардом Мансфельдом. Мансфельд был личностью интересной: голландец по происхождению, он с английским каперским патентом пошел в поход на голландский же остров Кюрасао, там изрядно пограбил и даже захватил другой голландский остров, поменьше, Санта-Каталину (ныне – остров Провидения). И решил там создать не просто базу вроде Тортуги или Порт-Ройяла на Ямайке, а вольную пиратскую республику. И отправил Моргана на Ямайку вербовать добровольцев в «армию республики».

Вербовка затянулась, что, вполне возможно, спасло Моргану жизнь. Испанцы, прослышав, что у них под самым носом создается, изволите ли видеть, целая пиратская республика, послали на Санта-Каталину большую эскадру, снесли все, что «республиканцы» успели там построить, и перебили множество пиратов. Погиб и сам Мансфельд, идея о создании пиратской республики более не поднималась.

Морган нашел себе нового покровителя в лице губернатора Ямайки сэра Томаса Модифорда, назначенного на этот пост после смерти полковника Моргана. И несколько лет выступал в качестве «идейного» пирата – как некогда елизаветинские «морские собаки», нападал исключительно на испанцев. С эскадрой в десять кораблей и пятью сотнями флибустьеров отправился в поход на Кубу (звавшуюся тогда Эспаньолой). К тому времени на общем совете «берегового братства» Моргана выбрали «адмиралом».

Экспедиция оказалась неудачной. Напасть на хорошо укрепленную Гавану Морган не решился и направился в порт Пуэрто-дель-Принсипе (ныне – кубинский Камагуэи). После недолгого боя с испанцами на суше город Морган захватил. Вот только никаких ценностей и денег там не оказалось – бедный был городок. Горожане от пиратов откупились… тысячей быков. Чего-чего, а крупного рогатого скота у них хватало. Среди пиратов возникла серьезная ссора и раскол – участвовавшие в рейде французские флибустьеры, вместо ожидавшейся богатой добычи заполучившие какую-то говядину, уплыли от Моргана и его англичан. Репутация Моргана у «берегового братства» получила нешуточный удар.

Однако вскоре Морган ее восстановил и укрепил. Собрав нескольких флибустьерских капитанов, летом 1688 г. захватил один из самых богатых городов испанской Новой Кастилии – Портобелло. «Ключом к городу» была хорошо укрепленная крепость, где засели испанцы во главе со старым воякой, губернатором доном де Кастельоном. Штурмом ее взять при первом приступе не удалось – испанцы стреляли из пушек ядрами и раскаленными камнями, лили на головы осаждающим кипяток и горячую смолу. Морган пустил в ход довольно зверский способ – велел сколотить широкие лестницы, по которым могли подниматься четыре человека в ряд. А лестницы заставил нести к стенам попавших в плен испанских монахов и монахинь, священников и горожанок. Полагал, что испанцы стрелять по своим не станут.

Дон Кастельяно приказал открыть огонь… Сколько погибло мирных жителей, в точности неизвестно, но с уверенностью можно сказать – немало. Однако оставшиеся в живых все же смогли приставить к стенам лестницы, и по ним волной хлынули пираты, забросавшие защитников крепости тогдашними ручными гранатами – набитыми порохом горшками с горящими фитилями. Крепость Морган взял.

Добыча ему досталась богатейшая – много золота, серебра и драгоценностей из церковных сокровищниц. Вдобавок Морган, никогда не выступавший в роли «благородного разбойника», стал пытками выбивать все ценное у горожан. «Всех, кто упорствовал и не желал по доброй воле признаваться, тащили на дыбу и резали, пока он не отдавал Богу душу или не показывал все, что от него требовалось. Пираты не щадили никого». Это писал современник событий и отнюдь не сторонний зритель пиратских подвигов – автор знаменитой книги о пиратах Карибского моря Александр Эсквемелин. Историками точно установлено, что это псевдоним, под которым укрылся кто-то из довольно крупных пиратов Флибустьерского моря, но кто именно, так и останется неизвестным.

В январе 1669 г. Морган по поручению Модифорда подготовил новую экспедицию против Эспаньолы – война с Испанией продолжалась. Морган собрал изрядные силы – пятнадцать кораблей флибустьеров разных национальностей и флагманский корабль «адмирала», 22-пушечный фрегат, названный в честь цитадели ученых знаний – «Оксфорд». Еще не выйдя в море, Морган чуть не погиб – в результате исключительно редкостного раздолбайства собственного экипажа. Команда «Оксфорда» решила отпраздновать как следует предстоящий поход и устроила на борту корабля грандиозную гулянку. Нужно сказать, что сам Морган в ней участия не принимал – собрал у себя в каюте капитанов и обсуждал детали предстоящего рейда. Но и не препятствовал своим ребятам повеселиться. Меру знала душа, а душа у пиратов была широкая… Набравшись как следует, джентльмены удачи решили устроить салют в честь королей Англии и Франции (в экспедиции Моргана участвовало немало французских каперов, а Франция тоже тогда воевала с Испанией). Принялись палить из пушек и мушкетов…

Что именно произошло, так и останется неизвестным – то ли в крюйт-камеру (пороховой погреб) угодила шальная пуля, то ли кто-то спьяну сунулся туда с огнем. «Оксфорд» взлетел на воздух и форменным образом разлетелся на куски. Моргану повезло – его, оглушенного взрывом, выловили подошедшие на шлюпке пираты со стоявших рядом кораблей (и всех капитанов тоже), но в экипаже «Оксфорда» недосчитались нескольких десятков человек – разорванных взрывом на куски или утонувших. Несколько недель убирали обломки фрегата и свозили на берег выловленные трупы (старательно обшарив их карманы).

После этого Морган все же отплыл к Эспаньоле, но экспедиция, судя по всему, закончилась неудачно. Я употребляю этот оборот «судя по всему» оттого, что современники не оставили о нем ровным счетом никаких свидетельств. Значит, дело провалилось.