Помоги проекту - поделись книгой:
А в общем, борьбу с «гидрой», о которой в свое время писал фон Фок, Николай проиграл оттого, что попал в собственную ловушку. Чтобы максимально, как ему казалось, улучшить управление страной, ввести всюду порядок и дисциплину, он создал огромную сеть чиновников, пресловутую Систему – а такая Система с некоторых пор начинает жить своей собственной жизнью, по своим собственным законам и порядкам, с круговой порукой и своими способами самозащиты. Иногда ей можно нанести ущерб, порой серьезный, но очень быстро все приходит в прежнее состояние, самые важные шестеренки сплошь и рядом оказываются вовсе не задеты, и механизм продолжает работать…
Говорят, Николай как-то сказал: «Россией правлю не я. Россией правят сто тысяч столоначальников» (столоначальник – нечто вроде современного начальника отдела. –
А если вернуться к словам, сказанным Николаем наследнику: «Мне кажется, в России только ты да я не воруем», – то и здесь император проявил не вполне уместный оптимизм… О чем позже.
Но давайте по порядку. Как многие должны помнить, Александр II взошел на престол в 1855 году.
Многие тогда надеялись на некую «оттепель», и кое-какие ее признаки вскоре обозначились: освобождение крестьян, смягчение цензуры, разрешение курить на улицах, что раньше строжайше возбранялось… Сгоряча, должно быть, решили лихим кавалерийским наскоком справиться и с той самой «гидрой», о которой писал фон Фок. Уже осенью 1862 года новый император издает указ «об изыскании причин и представлении средств к искоренению сей язвы» (казнокрадства, коррупции, взяточничества. –
Каков вопрос, таков ответ… Невозможно отделаться от впечатления, что господа сенаторы, дабы не заморачиваться, попросту достали из дальнего угла бумаги «Комитета для соображения законов о лихоимстве», учрежденного Николаем почти 40 лет назад. Почти дословно повторялось то же самое: несовершенство законов, несоразмерность преступления и наказания, низкое жалованье государственных служащих. Правда, на сей раз группа сенаторов дополнила наработки сорокалетней давности своими собственными идеями: причины, мол, еще и в том, что «почти все должности замещаются людьми из низшего сословия, не получившими образования и не имеющими понятия ни о чести, ни об обязанностях званий, ими носимых». Вот так просто все получалось: расселось повсюду необразованное быдло самого простого происхождения, не имеющее понятия о чести…
То ли эти господа, все поголовно знатные, титулованные, вельможные (а другие в Сенат и не попадали), и в самом деле были романтиками-идеалистами (во что мне нисколечко не верится), то ли талантливо валяли ванечку, переводя стрелки на «простолюдинов». Уж им-то следовало бы знать, сколько лет до того (да и после) хапали не «люди низшего сословия», а вполне себе сиятельные господа, с княжескими, графскими титулами, генеральскими и придворными званиями…
А вскоре, как назло, бабахнуло дело о казнокрадстве в духовно-учебном заведении при Святейшем синоде. Там, сразу после вступления в должность главы этого богоугодного заведения, стал брать деньги из казны И. Гаевский – что характерно, не «лицо низшего сословия», а тайный советник, то есть штатский генерал. За семь лет успел прикарманить сорок шесть тысяч рублей. Глядя на него, тридцать тысяч хапнул и казначей Яковлев, правда, как он уверял, с целями более благородными: не личной корысти ради, а отдал некоему купцу Борову, чтобы тот пустил деньги в оборот и можно было покрыть сделанную Гаевским недостачу. Обоих сослали на поселение в Сибирь. Купец Боров как-то выкрутился.
А в 1866 году приняли и вовсе великолепный закон, за который взяточники в чиновничьих вицмундирах наверняка осушили не одну бочку шампанского. Была введена ответственность только за дачу взятки «при отягчающих обстоятельствах». Что это означало теперь на практике? Если один давал, а другой получал взятку за то, что нарушал свои служебные обязанности (судил неправедно, как выражались в старину), оба шли под суд. Если поймают, конечно. Но вот ежели взятка давалась, например, за то, чтобы ускорить правильное дело, не волокитить, – обе стороны в глазах закона выглядели ангелочками, и претензий к ним не имелось никаких. Под эту формулу, как легко догадаться, многое можно было подогнать. А потому с 1873 по 1884 год более 65 % привлеченных за дачу и взятие взятки были оправданы подчистую.
Судебная реформа… Но вернемся чуточку назад. Как обстояло с преступностью в первые годы царствования Александра II? Да точно так, как и раньше. Разве что теперь порой карманники опять-таки использовали последние достижения технического прогресса. В то время уже вошли в моду яркие, разноцветные шары, надутые легким светильным газом, взлетавшие довольно высоко. В первую очередь их покупали детям – но порой несколько вполне великовозрастных персонажей покупали связку побольше и поярче – и пускали ее летать. Многие задирали голову, стремясь полюбоваться бесплатным зрелищем, – а помянутые персонажи тем временем искусно облегчали их от кошельков и часов…
Всевозможные мелкие дела полиция решала скоро и быстро. Субъекта, учинившего на улице какое-нибудь буйство, бесчинство, пьяную драку, попросту хватал за шкирку городовой (как он тогда именовался – будочник) и тащил в квартал (нечто вроде нынешнего РОВД, только территорией поменьше). Тут им занимались либо дежуривший там квартальный, либо его помощник (официально именовавшийся комиссаром). Обязательно приглашали и квартального «добросовестного», чем-то похожего по функциям на не существовавших еще присяжных. Его избирали жители квартала на определенный срок, в его обязанности входило присутствовать при каждом разбирательстве как мелкого, так и крупного дела, и без его подписи все полицейские протоколы были недействительны (ростки демократии, а!).
Суд, когда все собирались, был недолгим. Будочник докладывал, «за что взял», свидетели, если имелись, подтверждали или отвергали его показания, обвиняемый предлагал свою версию.
Если проступок был очень уж ничтожный (ну там, матернулся пару раз или подрался без членовредительства), судья давал обвиняемому две-три плюхи, советовал впредь вести себя поприличнее и отпускал на все четыре стороны.
Окажись вина не уголовного плана, но все же чуточку посерьезнее простого матерка или оплеухи, судья, опять-таки долго не раздумывая, приговаривал виновного к наказанию розгами – от 10 до 20 штук. Тот же городовой, что задержал буяна, вел его в часть (четыре квартала составляли часть), где ежедневно с 12 до 16 дня служившие при части пожарные браво орудовали розгами. После чего высеченный расписывался и опять-таки отпускался на все четыре стороны.
Чуть иначе для нас сегодня довольно экстравагантно обстояло дело с мелкими кражами: пойманного на месте преступления в квартал уже не тащили. Будочник попросту рисовал у него на спине мелом круг, в кругу чертил крест, брал у ближайшего дворника метлу, давал воришке и заставлял мести мостовую у места совершения преступления. Таких «метельщиков» под присмотром будочника особенно много скапливалось в праздничные дни у дорогих магазинов – когда карманники, мужчины и женщины, работавшие среди «чистой публики», одевались соответственно.
Обычно вокруг «метельщиков» собиралась целая толпа – поглазеть и позубоскалить. В самом деле зрелище было не лишено юмора: шикарные дамы и господа с меловыми кругами на спине старательно метут улицу. В сумерках эту компанию привязывали за руки к одной веревке, вели в часть и держали там в «кутузке» до утра. Утром вновь заставляли подмести улицу, теперь уже перед частью, записывали в «книгу воров» (тогдашнюю картотеку) и отпускали.
Не столь уж ужасное полицейское государство, верно? Учитывая, что «метельщиков», в отличие от пьяниц и буянов, не секли. Делайте со мной, что хотите, но в этом что-то есть. Иным подобные методы и сегодня бы не помешали. Задержали на улице куда-то бредущего на четырех конечностях персонажа или двух дерущихся пьяных – отвели в ближайший опорный пункт, влепили по голому десяток розог (когда протрезвеет, иначе не проймет) – и катись на все четыре стороны. В конце концов вреда для здоровья никакого, а кое-какое воспитательное воздействие имеет место быть: субъект таковой точно знает, что с ним будет, если попадется еще раз после таких же художеств…
Небольшое отступление о либеральной интеллигенции, которая как раз тогда стала нарождаться. Е. И. Козлинина, старейшая русская журналистка, прослужившая в разных газетах с 1862 по 1912 год, писала как-то о «метельщиках» прямо-таки со слезами скорби на глазах: «Вокруг этого метельщика обычно собиралась толпа, вышучивавшая его до слез, и никому в голову тогда не приходило, что это – позорнейшее из издевательств над человеческой личностью, а наоборот, каждый полагал, что человек, покусившийся на чужое добро, должен пережить публичный срам за свое деяние».
Вот так и зарождалась идеология интеллигенции, в первую очередь отчего-то сочувствующей не жертве, а преступнику. А почему, собственно, человек, покусившийся на чужое добро, не должен «пережить публичный срам за свое деяние»? Может, как раз наоборот, должен? Кто-нибудь, попавшийся впервые, возьмет да и завяжет…
Самое интересное, что, когда в 1866 году для всех вышеописанных дел стал вводиться мировой суд, гораздо более затяжной и запутанный, очень многим из той публики, что покидала квартал после пары оплеух, получала десяток розог или старательно мела тротуары, нововведение казалось не в пример более «канительным»…
Но все это, по большому счету, мелочь. Криминальный элемент посерьезнее, еще со времен Анны Иоанновны разработавший (а позже и усовершенствовавший) «музыку воровскую» и придерживавшийся строгой специализации, был гораздо опаснее и доставлял тогдашним сыскарям не в пример больше хлопот…
Очень большое развитие получили квартирные кражи. Менее искусные шли, как говорится, «на хапок»: целыми днями шлялись по многоэтажным доходным домам, высматривая, не попадется ли открытая дверь квартиры, где можно, например, стянуть шубу с вешалки, или незапертая чердачная дверь – на чердаках обычно сушилось белье, и набрать можно было не одну охапку.
Другие, более расчетливые, высматривали квартиры, чьи хозяева вместе с прислугой уехали за город, на дачу. Вот уж там можно было похозяйничать, не торопясь и не озираясь при каждом шорохе. Благо охранной сигнализации тогда не существовало. Ну, а замки и запоры… Специалисты по дачникам мастерски владели ломиками, долотами и разнообразными отмычками. Был случай, когда один такой умелец взломал девять квартирных замков на двери (хозяева, должно быть, были люди предусмотрительные, но это их не спасло). Во время другого ограбления из роскошной квартиры одной только мебели вывезли на 4000 рублей, не считая прочего добра.
Народ с более мелкими амбициями довольствовался меньшим: срывали обивку с дверей и почтовые ящики (нет такой вещи, которую нельзя было бы продать скупщику краденого), отвинчивали замки. Известен случай, когда один такой «слесарь» за один проход по дому ухитрился снять тридцать замков. Другой, кроме слесарного мастерства, обладал еще и изумительной наглостью: в Петербурге, средь бела дня, он заявился со «струментом» в одно из зданий… Министерства юстиции и без всякого уважения к Фемиде принялся свинчивать с дверей замки.
Сторожа, видя такое дело, все же поинтересовались:
– Ты что это тут делаешь?
На что «слесарь» преспокойно пожал плечами:
– Сами не видите? Замки отвинчиваю.
– Да кто ж тебя прислал?
– Кто, кто… Хозяин и прислал. А наше дело маленькое – что приказали, то и исполняй…
Сторожа пожали плечами и разошлись: действительно, черт его знает, это начальство, оно нам не докладывается… Нахал преспокойно продолжал работу и успел отвинтить еще семь замков. Но тут на его несчастье появился экзекутор (чиновник, в те времена примерно совмещавший функции завхоза и коменданта здания), и уж он-то прекрасно знал, что о подобных работах должны в первую очередь поставить в известность именно его. Кликнул сторожей, нахала повязали и сдали по принадлежности…
Квартирные воры тоже бывали самого разного полета. Некий отставной чиновник действовал без особой фантазии: являлся к сановникам, известным своей благотворительностью, вручал лакею письмо, якобы с просьбой о вспомоществовании, и, пока тот относил его хозяину, надевал шубу подороже и улетучивался. Другой (кстати, полицией так и не отысканный) промышлял вовсе уж мелочовкой: выискивал по газетным объявлениям предлагавших свои услуги домашних учительниц и гувернанток, являлся к ним в форме отставного офицера, якобы договориться о найме, а «обговорив условия» и уходя, ухитрялся прихватить из прихожей вовсе уж сущую безделицу: дамский зонтик, шаль и тому подобное.
Мелко работал человек. Никакого сравнения с мошенником высшего класса, отставным юнкером Ясинским. Этот «работал» не в пример виртуознее. Этакий чертовски элегантный молодой человек приятной наружности, с изящными манерами и всем светским обхождением. Именно он в одно прекрасное утро явился в Стрельнинский дворец великого князя Константина Николаевича, в квартиру, занимаемую княгиней Голицыной, и, должно быть, конфузясь и смущаясь, с честнейшим лицом преподнес печальную историю: молодой человек из приличной, но небогатой и невлиятельной семьи в результате рокового стечения обстоятельств угодил в безработные. Не будет ли так любезна госпожа графиня помочь ему в поисках подходящего места? Юноша в стесненных обстоятельствах произвел на графиню и ее прислугу самое благоприятное впечатление – и лишь после его ухода обнаружилось, что из прихожей исчез дорогой дамский несессер…
Точно так же с юнкерской дерзостью Ясинский средь бела дня заявился к графу Платеру с пустяковым и не вызывавшим подозрений вопросом: не получал ли господин граф письма из Варшавы от некоего Неймана? Узнав, что не получал, извинился, раскланялся и удалился. В прихожей вместо своего пальтишка, в котором пришел, надел богатую графскую шубу, причем с помощью лакея (что, этот остолоп не смог узнать хозяйской одежды?!) – и был таков.
Это еще цветочки. Как-то, проходя летом по улице, Ясинский увидел, что хозяева распивают чай на балконе. Не мешкая, вошел в дом, тоном истинного барина объяснил прислуге, что он старый знакомый хозяев, вообще свой человек в доме, и вскоре по своему обыкновению тихонько исчез, а вместе с ним исчезли из будуара хозяйки ее драгоценности. Нужно уточнить, что в конце концов он все же угодил на скамью подсудимых, невзирая на всю свою дерзость и ловкость.
Иногда случалось и, так сказать, наоборот – за мнимо искусным преступлением крылась вульгарная бытовуха. В январе 1872 года из Артиллерийского музея в Петергофе была совершена, прямо скажем, не рядовая кража: пропало около 20 российских и иностранных орденов высших степеней: орденские цепи, кресты, звезды, сплошь и рядом украшенные рубинами, бриллиантами и другими драгоценными камнями. Принадлежавшие Александру I ордена Андрея Первозванного, Александра Невского, Святой Анны, Белого орла, прусский орден Черного орла, английский орден Подвязки и еще десятка полтора столь же авантажных наград…
Поднятая на ноги питерская сыскная полиция тут же стала строить сложные версии, перебирать всех известных им наиболее искусных воров и мошенников – кто же еще способен провернуть такое дело?
А действительность оказалась, если можно так выразиться, насквозь российской. Смотритель при музее, отставной солдат Зелянов (30 лет) сто раз видел в витринах эти сверкающие «цацки», и однажды его посетила греховная мысль… К делу подключились два его постоянных собутыльника, по нынешней терминологии бомжи, перебивавшиеся случайными заработками, крестьянин Артемьев (23 лет) и мещанин Андреев (этому вообще едва стукнуло 18). Темной ночью без особого труда выбили стекла в двери музея (хорошо же там наблюдали за сохранностью столь ценных экспонатов!), покидали добычу в мешок и смылись, никем не замеченные. Люди поопытнее либо выковыряли бы драгоценные камни и продали отдельно, либо постарались взять более-менее приемлемую цену (скупщики краденого к особой щедрости не склонны, но товар был очень уж дорогой). Наши герои продали свою добычу… за 130 рублей. Каковые моментально и пропили. Очень быстро их взяли, а ордена отыскали в лавке некоего купца Кручинина в Апраксином дворе…
Два года спустя большой шум в Петербурге наделала еще одна дерзкая кража: прямо из квартиры военного министра Милютина увели золотую с бриллиантами цепь ордена Андрея Первозванного. На сей раз явно действовал кто-то, ничуть не похожий на гопников типа Зелянова со товарищи – никаких следов, ни единого подозреваемого…
Через три года, к позору полиции, случилась еще более дерзкая кража. В Мраморном дворце из кабинета великого князя Константина Николаевича пропали золотое кольцо и пять карманных часов (надо полагать, тоже золотые, вряд ли его императорское высочество носил серебро, словно какой-нибудь прапорщик). Официальный отчет заканчивался меланхоличной фразой: «Приступив к дознанию, сыскная полиция встретила полное отсутствие данных, могущих навести на след виновного…»
Будь это кто-то другой, не великий князь, и это дело могло попасть в «висяки». Но на сей раз полиция рыла землю на три аршина вглубь, перетряхивая всех состоявших на примете скупщиков краденого и ростовщиков (сплошь и рядом совмещавших эти две профессии). Часы и кольцо не сразу, но нашлись – но до вора еще долго пришлось добираться искусными сыскными комбинациями. Вернее, до воровки. Воровкой оказалась Ольга Разамасцева, дочь придворного служителя, очаровательная девица лет двадцати двух, при нужде легко выдававшая себя за юную даму «из общества». Вскоре выяснилось, что и милютинская цепь – работа ее ручек, и серия похожих краж в богатых домах – тоже на ней.
Девица оказалась не без юмора. Когда на суде великий князь спросил, как ей хватило смелости совершить такой поступок, очаровательная Ольга процитировала суворовские слова: «Смелым бог владеет». И безмятежно добавила: «Кабы вы изволили войти до этих самых часов, так я бы сказала, что заблудилась по лестницам, и попросила извинения, а если бы после часов, так то же самое сказала бы, да и ушла с часами. Может быть, даже лакея меня проводить послали бы…»
(А впрочем, история чуточку темная. На следствии Ольга показала, что уже не раз была в Мраморном дворце под предлогом «отыскания одного из сослуживцев ее умершего отца» – и во время кражи в кабинете никого не было. Великий князь, наоборот, утверждал, что в кабинете находился безотлучно. Да и дворец великого князя – в конце концов, не проходной двор, пусть даже речь идет об очаровательной юной даме. Одним словом, некоторые считают, что определенный налет пикантности в этой истории все же присутствует…)
В 1869 году в Петербурге была зафиксирована и кража, так сказать, чисто интеллигентского плана. С какого-то времени из хранилища Публичной библиотеки стали исчезать книги, причем как на подбор – редкие, старинные, дорогие. Примерно через год кто-то из сотрудников обратил внимание: имевший разрешение работать в фондах баварский подданный, доктор богословия Алоизий Пихлер отчего-то всегда, даже летом, в ясную и теплую погоду, является туда в широком непромокаемом плаще. После долгих колебаний все же решили тихонечко проследить… В первый же день, спрятавшись за стеллажами, увидели, как Пихлер прячет под плащ толстенный том латинских сочинений, изданный едва ли не на заре книгопечатания. На выходе богослова задержали, вызвали полицию, устроили дома обыск… Результаты поражали: прыткий баварец успел захомячить… 4372 книги! Со многих были уже вытравлены или срезаны библиотечные штампы, а немало уже упакованы в ящики, судя по надписям, предназначенные для отправки за границу. На суде доктор оправдывался крайне неубедительно – а вот судьи, люди профессионально циничные, сразу заподозрили свое, учитывая немалую стоимость книг. И поехал баварский подданный по бесплатному билету в сибирскую ссылку…
И коли уж зашла речь о питерском криминале, нельзя не упомянуть известнейшее когда-то дело «червонных валетов». Это был рекорд не только для того времени – 48 обвиняемых. Следствие по делу велось семь лет. Обвинительное заключение содержит десятки эпизодов, случившихся на протяжении девяти лет.
Это уже были не музейный смотритель с сопляками-дружками – и уж никак не обитатели городского «дна». Значительную часть шайки составляли «люди из общества»: дворяне, офицеры, многие приняты в свете, где об их «двойном дне» никто не подозревал. Один из них, Николай Дмитриев-Мамонов, принадлежал к старинному роду с графской ветвью, из которого произошли многие выдающиеся военные и гражданские деятели Российской империи (и, кстати, один из фаворитов Екатерины II). Между прочим Рюрикович. Как и его сообщник из не менее знаменитой фамилии Долгоруковых, князь Всеволод (князь, правда, бывший – он уже судился за разные веселые дела и был лишен всех прав состояния, то есть и дворянства, и княжеского титула).
Мошенничали они главным образом с деньгами. В те времена сплошь и рядом было принято брать у принимаемых на работу (особенно связанную с материальной ответственностью) денежный залог. Наши персонажи создавали фиктивные предприятия типа «Рогов и копыт», давали объявления, собирали деньги с принимаемых на работу служащих, после чего, как легко догадаться, от очередной «фирмы» оставалась только вывеска и почесывающий в затылке дворник, совершенно искренне клявшийся-божившийся, что понятия не имеет, «куды господа съехали».
Все перечислять было бы слишком долго: мошенничество с подложными кредитными документами, доверчивые жертвы, у которых, обещая нешуточную прибыль под обещание войти в дело, выманивали деньги и векселя…
Но самый, пожалуй, сногсшибательный номер отколол с помощью «московского филиала» «червонных валетов» их глава Шпейер. Тут наши мазурики, пожалуй что, перещеголяли и французов…
Наверняка некоторые слышали краем уха, что в свое время французские аферисты как минимум дважды ухитрялись продать денежным простакам (и успешно) …Эйфелеву башню! Технология была отработана: наметив подходящую жертву (из тех, кто имел отношение к торговле металлом), аферисты с ней сближались, а потом, уже став своими в доску, выдавали государственный секрет: правительство в самом скором времени намерено продать частным подрядчикам Эйфелеву башню. Старушка, мол, обветшала, дорогонько стало поддерживать ее в прежнем состоянии, так что проще и выгоднее продать на металлолом, пока, боже упаси, не рухнула…
Жертва мгновенно настораживала ушки, живо представляя, какую выгоду могут принести десятки тысяч тонн стали. И наконец сама заикалась: а нельзя ли как-нибудь… за нами не пропадет…
– Ну конечно! – с энтузиазмом восклицали мошенники. Для своего-то в доску парня! Можно и устроить подряд по самой низкой цене, есть нужный человечек в одном министерстве. Придется, правда…
Попавшийся на удочку прекрасно понимал, что придется: чиновники во Франции хапали взятки так, что невозможно и определить, кто тут идет впереди: Франция или Россия. А потому намеченный к ощипыванию петушок ничуть не удивлялся, когда оказывалось, что с «господином из министерства» придется встретиться в номере хорошего отеля. Что тут непонятного: конкуренты, полиция, пронырливые газетчики…
Встреча, сдобренная шампанским, происходила очень быстро. «Господин из министерства» был сама любезность. Иногда он даже украдкой показывал «петушку» совершенно секретный циркуляр касаемо продажи и подрядов – ну что стоит умелым людям смастерить такую бумажку? Раз плюнуть… Получив пухленький конверт, и «чиновник», и его подельники улетучивались, оставляя облапошенного простака ждать соответствующего письма из министерства. Почему-то так никто и не дождался…
Так вот, наши «червонные валеты» ухитрились переплюнуть лягушатников. Они продали заезжему денежному иностранцу… резиденцию всесильного московского генерал-губернатора Долгорукова (нынешнее здание Московской городской думы, только два этажа надстроены позже). Можно сказать, вместе с князем – ну, по крайней мере как бы с его согласия…
Помянутый Шпейер был вхож на приемы к Долгорукову. И однажды по-дружески попросил у него разрешения показать дворец своему знакомому, английскому лорду. Гость из туманного Альбиона никогда не бывал во дворцах русских вельмож, ему страшно интересно, а князю, в общем, ничего не стоит…
Князь по доброте душевной разрешил. О последующем лучше всего расскажет дореволюционный «король репортеров» В. А. Гиляровский.
«На другой день Шпейер привез лорда, показал, в сопровождении дежурного чиновника, весь дом, двор и даже конюшни и лошадей. Чиновник молчаливо присутствовал, так как ничего не понимал по-английски. Через два дня, когда Долгоруков отсутствовал, у дома остановилась подвода с сундуками и чемоданами, следом за ней в карете приехал лорд со своим секретарем-англичанином и приказал вносить вещи в кабинет князя…»
Естественно, подчиненные Долгорукова возмутились: это вы что тут творите, мистер из Англии? Тут вам не Индия какая! В случае чего и за полицией послать недолго…
Мистер из Англии скандалил и грозил, что сам пошлет за полицией, ругал варварские российские порядки, когда законного владельца не пускают в его собственный дом!
– Как-кой такой дом? – малость ошалели подчиненные.
– Мой собственный! – гордо объявил англичанин, предъявляя купчую, по всем правилам заверенную нотариусом. Из купчей следовало, что лорд и в самом деле самым честным образом купил этот самый дом у дворянина Шпейера за сто тысяч рублей вместе со всем движимым и недвижимым имуществом – и вот, приехал жить!
Подчиненные ошалели вторично. Примчались сыскари. Гиляровский: «Это мошенничество не разбиралось в суде, о нем умолчали, и как разделались с англичанином, осталось неизвестным. Выяснилось, что на 2-й Ямской улице была устроена на один день фальшивая контора нотариуса, где и произошла продажа дома. После этого только началась ловля “червонных валетов”, но Шпейера так и не нашли».
Интересно, поделился Шпейер со своими сообщниками или в одиночестве сдернул куда-нибудь за границу, где со ста тысячами рублей мог прожить долго и небедно? Учитывая, что в те времена русский рубль был конвертируемой валютой?
Читатель, возможно, удивится, но в описываемые времена в Петербурге существовали и… речные пираты. Правда, это было не более чем бледное подобие как импортных Джонов Сильверов, так и наших «воровских» казаков. Нынешние всего-навсего, выбрав ночку потемнее, разъезжали на лодках возле стоявших на Неве груженых судов, сдергивая с них баграми мешки, ящики с товарами, всевозможную кладь, а некоторые специализировались исключительно на дровах.
Еще один интересный факт – к вопросу о пресловутой честности наших соседей-финнов – уж такой честности, что слеза прошибает…
В 1876 году один из членов петербургской санитарной комиссии, остановив по пути в столицу обоз из пятидесяти возов с телятиной, подверг груз тщательному осмотру. Оказалось, две трети телят не были зарезаны, а сдохли своей смертью. Недавно созданная санитарная полиция начала расследование – и выяснилось немало интересного. Оказалось, это не единичный эпизод, а часть давно сложившейся системы, и сообразительные финские парни (судя по всему, совсем не похожие на тугодумов из анекдотов) давно наладили поставку в Петербург дохлой телятины. В основном поступавшей на отдельные сосисочные фабрики. Сведущие люди дали показания: как только у финна околеет теленок, он хранит его в снегу или на леднике до приезда скупщика, который и организует целый обоз (точности ради стоит уточнить, что этими скупщиками были в основном русские, да и сосисочными заведениями владели не румыны…).
Это еще цветочки. Жил-был в Петербурге оборотистый немец, некий Геймерле, занимавшийся вроде бы благим делом – истреблением бродячих собак. Однажды ему в голову пришла гениальная, с его точки зрения, идея, и он, устроив натуральную бойню, стал сбывать собачье мясо иным производителям колбас и сосисок. Промысел был организован на широкую ногу, пока не появилась санитарная полиция…
А мы пока что вернемся в Москву, потому что о тамошней дореформенной жизни (первой половины 60-х годов XIX века) можно рассказать немало интересного сегодняшнему читателю.
Как и пару столетий назад, правительство смотрело сквозь пальцы на взяточничество, преследуя его только в тех случаях, когда оно переходило в открытый грабеж или вымогательство. Причины были те же самые, что и двести лет назад: жалованье всех, сверху донизу, было едва ли не нищенским. Будочник, то есть тогдашний городовой (будки были разбросаны по всему городу) получал жалованья три рубля в месяц. Прокормить семью на эти деньги было решительно невозможно. У нас частенько любят писать о фантастической, с нынешней точки зрения, дешевизне продуктов в то время, но при этом забывают крайне существенную деталь: мало того, что нужна еще и одежда (отнюдь не копеечная по ценам), необходимы еще жилье и дрова для отопления. У городового по крайней мере была будка – собственно, маленький домик, где с ним обитала и его семья, но опять-таки необходимы и одежда, и дрова. Бесплатно их никто не выдавал (бесплатные дрова – привилегия чиновников, достигших определенного, достаточно высокого положения). А вот коллегам городового, пусть и получавшим больше его (ненамного), жилье уже приходилось снимать, а это опять-таки стоило недешево. Даже высший в квартале полицейский чин – надзиратель – получал 50 рублей (но из них, во-первых, делались еще разнообразные вычеты, а во-вторых, сплошь и рядом часть жалованья приходилось пускать на служебные нужды – казенных денег, отпускавшихся на содержание квартальной канцелярии, катастрофически не хватало). Так что наверху сидели тоже живые люди, все они знали и понимали и следили лишь, чтобы побочные доходы не переходили в нечто, смыкавшееся с уголовщиной…
Так что должность, например, квартального надзирателя оценивалась не по окладу жалованья, а по количеству тех как бы «легальных» доходов, которые он на ней мог извлечь. Полицейских кварталов в Москве насчитывалось около семидесяти, и о каждом было прекрасно известно, на какой доход там можно рассчитывать – от 2 до 40 тысяч в год (доходность зависела главным образом от количества находившихся там торговых и промышленных предприятий, от владельцев которых всегда можно было разжиться в том или ином случае). Наше нынешнее обращение к инспектору ГИБДД «Начальник, может, решим на месте?» как раз, кстати, из той же оперы. Та же самая ситуация, где участвуют две стороны, равным образом заинтересованные именно в таком исходе дела.
Одним словом, и поощрение по службе, и кара носили один-единственный характер – перемещение надзирателя из одного квартала в другой. За провинность – в «худший» квартал, за заслуги по службе – в «лучший».
Будочники, надо сказать, выглядели, на наш взгляд (да и уж на взгляд современников), достаточно комично: на голове высокий кивер наподобие солдатского, вместо оружия – самая натуральная алебарда времен этак петровских, от которой не было никакого толку (ну, разве что, пожалуй, ею очень удачно можно было отмахаться от шайки ночных пьяных хулиганов).
С будочниками связана одна прямо-таки анекдотическая история. При том самом генерал-губернаторе Долгорукове, чей дом ухитрились продать едва ли не в его присутствии, долго служил полицмейстером Николай Ильич Огарев. Однажды он издал следующий приказ: в каждой будке на столе должна лежать особая книга, в которой обязаны расписываться квартальные надзиратели во время ночных обходов.
На московских улицах, как вспоминают старожилы, в те времена было, в общем, спокойно, и квартальные, не видя смысла себя особенно утруждать, вместо еженощных обходов мирно почивали у себя в околотке. А будочники каждое утро приносили книги в околоток, и надзиратель в них со спокойной совестью расписывался.
Узнав об этом, Огарев распорядился припечатать книги к столам – намертво. Недооценил он сообразительность русского человека… Теперь на улицах каждое утро можно было видеть будочников, которые несли в околоток на головах столы с намертво припечатанными к ним книгами.
Уж не знаю, как Огарев из этого положения выпутался…
Мы до сих пор как-то не касались весьма существенного вопроса: а как в те времена, когда еще не прошли реформы и не была создана особая Сыскная полиция, та, что имелась, боролась с серьезной уголовщиной? Не с теми, кого пороли за пьяную драку, не с «метельщиками», а с народом посерьезнее?
В общем, примерно так, как во времена Сыскного приказа Анны Иоанновны. Специальных судебных следователей в те времена в Российской империи существовало ровнешенько четыре человека – двое в Москве, двое в Петербурге, да и те без юридического образования. Занимались они, как мы бы сегодня выразились, «особо важными делами». А на местах следствие вели главным образом квартальные, числившиеся еще и «исполняющими должность судебных следователей». Каждый из них держал в квартале свою агентуру – не из преступников, а из людей, болтавшихся по всяким шалманам и подозрительным местечкам, где хватало настоящих профессиональных уголовников. Приблатненных, как сказали бы мы сегодня. Благодаря такому времяпровождению знали они много, многих и многое о многих.
Дальнейшее понятно. Такому агенту делали мелкие поблажки в случае каких-то неприятностей с полицией либо платили небольшое вознаграждение, а он делился своими знаниями из того специфического мира, где обычно обитал.
Когда возникала срочная необходимость найти какие-то похищенные вещи или виновника какого-то преступления, агента под благовидным предлогом доставляли в околоток и ставили вопрос ребром. Если агент (а такое редко, но случалось) не был заинтересован в раскрытии того или иного преступления, то разводил руками и печально говорил, что помочь ничем не может, знать ничего не знает. Если дело обстояло наоборот, он либо намеками, либо открытым текстом наводил полицию на след.
По какой-то давней, уж не знаю, когда и как сложившейся традиции такому агенту полагалось верить безоговорочно. Если он говорил «не знаю», ему, как говорится, душу не выворачивали (а уж бить агента тем более было категорически не принято). Но уж если он указывал, где находятся вещи или нужный человек, полиция туда спешила без лишних вопросов.
Иногда происходили самые любопытные и неожиданные случаи.
Однажды на Кузнецком Мосту ночью ограбили меховой магазин купца Миничера. Купец был богатый, меха дорогие – и на каждом, что в случае чего было безусловной уликой, стояло клеймо хозяина. Общая сумма украденного достигала ста тысяч – естественно, сверху, как оно бывает всегда и везде, грозно рыкнули: расшибиться в лепешку, но найти, а еще лучше – найти, не расшибаясь…
Один из квартальных надзирателей, которому поручили следствие, вызвал одного из своих агентов (имевшего в качестве агента самую хорошую репутацию) и спросил напрямую:
– Карпушка, знаешь, где меха Миничера?
Давний, не раз проверенный на деле агент на сей раз повел себя предельно странно, совершенно вразрез с той самой сложившейся традицией: не сказал ни «да», ни «нет», просто-напросто стал откровенно смеяться, прикрывая рот ладошкой. Не на шутку заинтригованный квартальный, видя такое дело, решил тоже отступить от традиций и принялся налегать:
– Что хохочешь? Если знаешь, говори!
– Знаю, ваше благородие, да сказать не смею, – уже смеясь в голос, ответствовал Карпушка.
Квартальный настаивал. И в конце концов услышал вещь поразительную: все меха – в доме пристава такой-то части X. (полной фамилии этого субъекта доступные мне источники не приводили. –
Квартальный тяжко задумался. Ситуация создалась щекотливейшая. С одной стороны, пристав X., как говорится, свой брат, старый служака, да и выше по положению квартального. С другой же… В петербургской полиции уже давно ползают нехорошие слухи о грязных делишках X., далеко выходящих за рамки тех самых неписаных правил. Никто ничего не знает толком, но слухи ходят долго и упорно. Наконец, Карпушка всегда давал точную информацию. Кража на сто тысяч… Начальство наседает.
К чести квартального, он в конце концов отправился к уже известному нам полицмейстеру Огареву (считавшемуся среди своих, по полицейским меркам, человеком честным) и все ему выложил. Неизвестно, как рассуждал Огарев, – вероятнее всего, так же, как недавно квартальный. Но к обер-полицмейстеру он пошел очень быстро.
Обер-полицмейстер велел ехать на обыск. И действительно, все миничеровские меха, до единой шкурки, оказались в доме пристава. Мало того, среди прочего обнаружилась крайне любопытная вещичка: массивный, немало весивший, литой из золота бычок с глазами-бриллиантами (чуть позже ювелиры оценили его в несколько сотен тысяч рублей). Сначала на эту диковинку просто таращились со вполне понятным любопытством, потом кто-то смекалистый вспомнил не такую уж давнюю, говоря современным языком, ориентировку…
Вот уже несколько месяцев с подачи французского посольства московская полиция разыскивала мелкого африканского владетельного князька из африканской Дагомеи, именовавшейся тогда Королевство Дагоме. Полностью колонией Франции оно стало лишь лет двадцать спустя, но французы уже успели подсунуть тамошнему королю парочку кабальных договоров, оттяпать все морское побережье страны и, уже считая Дагоме своей вотчиной, взяли на себя и ее иностранные дела.
Известно было, что князек (или принц) любопытства ради решил проехаться по Европе со своим секретарем, но год назад самым загадочным образом оба пропали без вести в Москве, словно растворились в воздухе. Дагоме, конечно, не бог весть какая великая держава, но все же случившееся вполне подпадало под понятие «международного скандала», и официальный Петербург рвал и метал. Полиция с ног сбилась, но дагомейцев отыскать не могла, хоть тресни…
Так вот, от тех же французов было достоверно известно, что принц всегда носит при себе золотого бычка с глазами-бриллиантами. То ли это его талисман, то ли даже божество, которому он языческим образом поклоняется.
А бычок-то – вот он! «Подарили, – угрюмо бурчал пристав X. – А кто, и не припомню, купец какой-то…»
Полиция взялась за работу со всем рвением – коли уж имелся верный след. Вскоре выяснилось: действительно, год назад в одной из московских гостиниц остановились два иностранца. Когда на другой день один ушел прогуляться по городу, второй забрал с собой весь их багаж и скрылся в неизвестном направлении. Вернувшийся стал, как говорится, «качать права», как любой на его месте, да вот беда – никто не понимал языка, на котором он изъясняется, а он – ни одного, на котором с ним пытались общаться.
Послали за полицией. Приехал не кто иной, как пристав X., произвел в номере обыск и, не обнаружив у иностранца никаких документов, приказал отправить его в тюрьму – как бродягу, до выяснения личности (а бычка, как теперь было совершенно ясно, без церемоний опустил себе в карман).
Дальше было совсем просто. Кинулись по тюрьмам, и в одной из камер обнаружили дагомейского принца, все еще сидевшего, как беспаспортный бродяга, впредь до выяснения личности – а не попадись пристав на краже, принц мог там и просидеть, пока рак на горе свистнет…
Поделиться книгой: