Помоги проекту - поделись книгой:
Для надежности он спросил, надеясь, что в деревне в ходу те же самые словечки:
— Ты с кем-нибудь ходишь?
— Выдумаешь тоже! — фыркнула ему в ухо Перенила. — С кем здесь ходить, одна босота...
Значения слова «босота» он не знал, в городе оно не употреблялось, но ее тон придавал уверенности. Тем временем Перенила, продолжая шалости, сказала дразнящим голосом:
— А у меня труссля батистовые, вот. Хочешь убедиться? Милости просим...
Так оно и оказалось — Тарик уже знал на ощупь и батист, после Мелиты. А после поощряющего шепота Перенилы его рука впервые в жизни легла на девичью тайну как она есть, а не поверх батиста, что только и позволяла Мелита. Душа у Тарика возликовала: наконец! И тут же Перенила тихонько сказала с явственным недовольством:
— Ну что ты как неживой? Давай...
— Что давать? — искренне не понял Тарик.
— Ах, во-от оно что... — засмеялась Перенила. — Не пробовал еще, иначе знал бы, что делать. Ничего, так даже интереснее — неумелого учить...
И жарким шепотом, вполне себе политесными словечками, растолковала, что ему надлежит делать (и непременно большим пальцем!). Очень быстро у Тарика стало получаться — судя по тому, как жарко задышала Перенила. Восторг у Тарика мешался в душе с легоньким страхом оттого, что это происходит белым днем в горнице деревенского богатого дома, а за окном светит солнце, погавкивает собака и работник топает башмачищами по двору. Ватажка очумеет от зависти, когда он расскажет с напускным безразличием! Никто еще этого не испытал, он первый...
В самый приятный момент послышалось знакомое чапанье копыт Бегунка и стук колес — габара папани въезжала во двор. Перенила моментально оттолкнула его, убрала руку из его штанов и, не глядя в окно, схватила с подоконника костяной гребешок, стала проворно причесываться. Одернула юбку и быстрым шепотом велела:
— Застегни штаны живенько и садись к столу! Что-то рано они вернулись... Что стоишь, как торчок? Живо!
Тарик принялся застегивать штаны, не сразу и попадая пуговицами в обметанные дырочки — слишком быстро все изменилось. Однако успел привести себя в порядок, даже торчок угомонился от столь неожиданной перемены. Когда вошли папаня и хозяин — оба мрачные, хмурые, — все обстояло как нельзя более благолепно: Тарик с Перенилой чинно сидели за столом, попивая плавунец. Перенила выглядела так невинно, будто ничего и не было, — Тарик уже знал об этом искусстве девчонок казаться невиннейшими созданиями после самых разнузданных вольностей вроде тех, что только что закончились. Он боялся, что сам выглядит далеко не так хладнокровно, но, к счастью, взрослые к ним и не приглядывались, будучи, сразу видно, чем-то нешуточно удручены.
— Уезжаем, Тарик, — сумрачно сказал папаня. — Еще не потемнеет, как до постоялого двора в Овечьем Броде доберемся...
— Тут уж я ни с какого боку не виноват, — развел руками хозяин. — Кто ж знал, что все так обернется.
— Да никто вас не виноватит, земан46 Каленок, — все так же сумрачно отозвался папаня. — Невезение такое обоим выпало... Тарик, поехали.
И вышел в сопровождении хозяина, говорившего что-то утешительное. Тарик поднялся. Пожитков у него не было, так что собирать ничего не пришлось. Перенила быстролетно прижалась к нему, чмокнула в щеку и шепнула:
— Приезжай еще, на старую мельницу обязательно сходим. Мне твой торчок страсть как понравился...
С тем Тарик и уехал. Папаня долго сидел на козлах мрачный как туча, сердито фыркал и без нужды подхлестывал Бегунка. Только когда отъехали довольно далеко от деревни, чуток отошел и разговорился, объяснив, что за незадача приключилась.
Дюжину телят, которых уже купил земан Каленок и собирался не без выгоды для себя продать папане, сегодня первый раз, отлучив от мамкиного вымени, выгнали пастись. И пастушонок то ли отвлекся на постороннюю забаву, то ли просто разгильдяйствовал — телята забрели с хорошего выпаса на заросший ядовитым змееголовом лужок, налопались листьев, и трое там же и окочурились, а остальные сдохли, едва опомнившийся пастушонок их оттуда согнал. Он, когда нарядили спрос, попытался было отпираться, но пришел скотский врачеватель, разрезал брюхо парочке телят и нашел там немало листвы змееголова. Как ни истребляют деревенские по весне это поганое растение, извести начисто не удается, так что пастушатам приходится неустанно бдить в оба глаза, а уж опознавать змееголов они должны издали и ни за что не допускать туда стадо.
Папаня долго ругался — получалось, впустую съездил. И со злорадством говорил: ничего, этого пентюха выдерут так, что месяц будет на пузе спать. Тарик это злорадство вполне разделял: не случись такого разгильдяйства, наверняка остались бы с папаней ночевать в деревне, и Перенила свела бы его на старую мельницу, откуда он, к зависти годовичков из ватажки, вышел бы натуральным мужчиной...
На том все и закончилось месяц назад. Три раза Тарик пытался якобы невзначай вызнать у папани, не собирается ли тот опять в Кудрявую Межу, и три раза слышал, что не собирается...
Печально было вспоминать о неудаче (хоть его собственной вины не было и капли), и Тарик, чтобы отвлечься, стал внимательнее слушать рыбаря.
— Вот так мы, значится, и живем с Литой, — говорил рыбарь. — И вот так уж мне свезло, что Лита моя, хоть и двух наследников родила, не расплылася, как некоторые, только, понятно, малость обабилась, так это ж только красы прибавляет. И потому, хоть и
десять лет живем, ночами мне ее охота, как в юные времена! Бывало, как заляжем, долго не угомонимся — ну вы ж понимаете, господин городской, как оно бывает, когда обоим в охотку...
Тарик снова состроил многозначительно-горделивое лицо, будто и в самом деле все знал и мог посоветовать рыбарю не одну городскую придумку, способную ублаготворить женушку.
— А вот ежели взять... — продолжал рыбарь. — В деревне и Шогар, и другие возчики, что в город часто ездят, рассказывали про городские веселые дома, где, значит, такие девки, этакие... Которые с любым валяются, кто придет с оговоренной денежкой. У вас и впрямь таких домов полно?
— Ну, не так чтобы полно, — сказал Тарик. — Однако ж есть.
— И вы вот, простите на глупом слове, там бывали?
— Не хожу я туда, — сказал Тарик.
Даже возымей он такое желание, взашей вытолкали бы по малолетству — но не стоит это говорить человеку, искренне полагающему его таким же взрослым...
— И правильно, — убежденно сказал рыбарь. — А то что ж получается? Не успела из-под одного вылезти — под другого мостится... Это ж даже и не девка, а сральня придорожная. У нас Тунга-возчик всякий раз, как в город случится выбраться, в веселый дом ходит, денежку поднакопивши. И потом рассказывает взахлеб, как там оно обстоит. Как полагаете, господин городской, брешет или нет? Пускают деревенских в этакие дома?
— Пускают, — кивнул Тарик.
Не стал уточнять: пускать-то пускают, но только в веселые дома низкого пошиба, где и девки потасканные, и народец там дешевый, могут и ножом пырнуть в тамошней корчме, а девки запросто сонной дури подольют — и очнется невезучий далеко оттуда с вывернутыми карманами, а то и без телеги с лошадью. Вряд ли у этого их Тунги есть денежка на заведения почище и уютнее...
— Не брешет, стало быть, — покрутил головой рыбарь. — Нет уж, не по мне такое. И в деревне, что уж там, есть шалопутные бабы, которые украдкою принимают мужика за мужиком: вдовушки нестарых годов, солдатки... Так не за деньги ж, с разбором, а не так, чтобы юбку задирал всякий, кому охота пришла. Хоть вы меня режьте, я так скажу: что плохого в городе, так это веселые дома. И еще кое-что, в сравнении с чем веселые дома, можно сказать, вещь и вовсе безобидная...
Он замолчал и оглянулся по сторонам словно бы с некоторым испугом, хотя вокруг не было ничего, что могло бы встревожить даже человека, впервые в жизни попавшего в город, — ну натуральным образом ничего, самые обычные дома и прохожие, и навстречу едет самая обыкновенная дворянская карета парой. Не могла же она напугать дремучего обитателя Озерного Края? Он на карету и не смотрит даже, должен был таких навидаться, кружа по городу и побывав у Королевского моста, где дворянских карет хватает...
— Вы это о чем, любезный рыбарь? — спросил Тарик с любопытством. — Что еще такое вам в городе нс нравится, кроме веселых домов?
Казалось, рыбарь колеблется, озаботившись лицом. Без тени прежнего балагурства сказал тихонько:
— А вот позвольте вас спросить, господин городской... У вас с церквой как? Ходите в церкву?
— Хожу, как все, — сказал Тарик. — Пастырское поучение слушаю, молюсь, кружечную денежку опустить не забываю...
Нерадиво он ходил в церковь, как многие, — но не стоило сейчас об этом распространяться: неизвестно, как будет принято...
— Не соображаю я чуточку, — признался рыбарь. — Пока добирался до того места, где мы с вами встретились, четыре церкви видел, одна другой краше — одно слово, городские, — и люди туда ходили, а вот поди ж ты, маякает...
— Что? — спросил Тарик.
Еще раз оглянувшись по сторонам, рыбарь произнес чуть ли не шепотом:
— Нечистая сила, самая что ни на есть натуральная...
— Да неужто? — спросил Тарик с недоверием. — А вам не померещилось, любезный рыбарь? Сколько живу, не слышал, чтобы в городе объявлялась нечистая сила, да еще, надо полагать, средь бела дня: вы ведь сами говорили, что утречком приехали, не по темноте... Ходят по городу разные байки, я их с детства наслушался — и привиды, и чаровные звери, и ведьмочки, что порчу наводят и маленьких детей крадут... Только не слышал я, чтобы хоть что-то из этих пугалочек видел кто-то, кому верить можно. А тем, кто говорит, будто видел, — веры нет никакой: или записные вруны, или помрачение ума и зрения от неумеренного пития.
— Святое слово, своими глазами видел, пока по городу блукал! — сказал рыбарь, став очень серьезным, и в подтверждение сделал Знак Создателя, приложив большой палец правой руки ко лбу, к губам, к сердцу. — А вино я пил последний раз две недели назад, в честь особливо удачной ловли, и уж никак не до помрачения ума. И мозговыми хворями отроду не страдал, хоть кого в деревне спросите. Видел над одной крышей, как вон над той, зеленой, большущий такой цветок баралейника — не натуральный, а будто бы из черного дыма сплетенный, только ветром его не колышет и не развеивает. Стоит как все равно лодка на якоре, не покачнется, не колышется... А уж ежели цветок баралейника — дело ясное...
Тарик поневоле вздрогнул и наверняка чуточку изменился в лице, но рыбарь, к счастью, этого не заметил. Теперь Тарика никакие силы не могли бы стащить с облучка — любопытнейший оборот принимал разговор...
— Вот что, любезный рыбарь, — сказал Тарик решительно, — у нас в городе, да будет вам известно, с давних пор знают и про цветок баралейника, и про его связь с теми, кто не к ночи будь помянут... Давайте сделаем так: сравним, что говорят у нас и у вас. Может, и лучше поймем тогда друг друга. Согласны?
— А то ж! Хорошее дело — поговорить со знающим человеком...
— Давайте так, — сказал Тарик. — Сначала я расскажу про городское, а потом вы — про деревенское. Идет?
— С полным нашим удовольствием. Мы ж в городе сейчас, вам, городскому, и начинать, весла вам в руки...
— Цветок баралейника... — предложил Тарик и продолжал так, словно отвечал на экзамене лекцион, который хорошо знал. — Жил в незапамятные времена черный колдун Барадей — иные говорят, еще и жрец какого-то неправедного языческого бога. Когда святой Бенульф пришел на Бадарейские Пустоши и стал рушить языческих кумиров, Барадей, собрав немалую орду, напал, желая святого убить. Только к святому примкнуло немало людей, принявших Создателя. Долго они бились, но в конце концов орда Баралея была разбита, а его самого пронзил мечом Таверингом святой Бенульф. Сраженный Барадей был брошен без погребения, как с погаными язычниками и поступали. Вот только капли крови Баралея Враг Человеческий злыми ветрами разнес во все концы мира, и там, где они упали, расцвел баралейник. Единственный цветок, единственное растение, сотворенное не Создателем. А потому видом баралейник отличается от всех прочих цветов: не из мягких лепестков он, а из твердых, наподобие ногтя, почему еще его и зовут «коготь Врага Человеческого». И не зацветает он весной, и не вянет осенью: как распустится летом бутон, так и остается цветок на долгие года, пока не умрет, оставив уносимые ветром семена. Люди его не любят и в городах истребляют начисто...
Он перевел дух и подумал: хоть отец Михалик и пеняет мягко за то, что Тарик редко ходит в церковный школариум, — без сомнения, он был бы доволен, услышав, как Тарик отбарабанил без единой запинки абзац из церковной книги «О добрых и злых свойствах цветов, деревьев и злаков» (правда, когда брал книгу у отца Михалика, умолчал, отчего вдруг возник к ней интерес, но отец Михалик и не расспрашивал, удоволенный и тем, что
нерадивый в буднях церковных сорванец Тарик вдруг начал читать такие книги).
Тарик уверенно продолжал по писаному:
— Так же поступают и деревенские жители, изничтожая проросший баралейник в деревнях, на полях, лугах и пастбищах, берегах рек и озер, вдоль дорог, троп и стежек. Но в тех местах, где люди бывают редко, баралейник растет во множестве, да и в места обитания людей его заносят злые ветра... Вот так написано в церковной книге, я сам недавно читал.
— Истинно так! — сказал воодушевленно рыбарь. — Вот и я, еще мальчишкой будучи, тоже услышал в пастырских поучениях отца Оринтия...
— А вот дальше — уже не по церковным книгам, а по бытующим в народе поверьям, — продолжал Тарик, — их слишком много, начни я все пересказывать, всю ночь и до рассвета здесь просидим. Главное вот: баралейник считается символом нечистой силы и черного ведовства — и с этим опять-таки связано множество поверий, легенд и жутких сказок... Вот так. Вы хотите что-то добавить?
— Да мне надобно, — подумав, заключил рыбарь. — Отцы-священники, я уж понял, и у вас, и у нас гласят то же самое, а поверья перебирать, сходства выяснять и различия усматривать — до рассвета не управимся...
— Кто? — не понял Тарик.
— Может, в городах они иначе называются? Со многим так оно и обстоит... Такие люди, которые усматривают простым глазом, без чародейных стеклушек, потаенно укрывшуюся меж людей нечистую силу и отметины ее, для прочих незримые. Как ни таится нечистая сила, а не может в своих черных трудах обойтись без отметин, помимо ее желания возникающих. Говорят, так Создателем заповедано, чтобы, значит, нечистая сила себя являла. И чародейные стеклушки отсюда, белое чародейство — оно ведь от Создателя, это колдовство от другого...
— Ага, понял, о ком вы, — сказал Тарик. — У нас такие люди зовутся Видящими... только о них есть исключительно сказки, а что они бывают и в жизни, никогда не слышал. И про чародейные стеклушки — одни сказки...
— Надо ж как! — покрутил головой рыбарь. — Как же сказки, ежели в деревне сызмальства знают про Зорких, а там и узнают, кто из односельчан Зоркий. И чародейные стеклушки есть, я в одно такое сам глазом смотрел... Ладно, не о том разговор, опять получается, что в деревне и в городе многое разнится... Так вот, надобно вам знать, что я не настоящий Зоркий, да вот так получилось, что Зорким был дед по матери, и от него мне кое-что передалось. Так оно завсегда бывает: передается не от отца к сыну, а от деда к внуку, и непременно от деда по матери. Вы уж явите такую милость, не смейтесь, я ведь сам видел...
Он замолчал и опасливо оглянулся, хоть поблизости и не было никого, кто мог бы подслушать.
— Мне и в голову не придет смеяться, — сказал Тарик.— Чего на свете не бывает... А что вы видели и где?
— Где — никак не скажу: не возьму в толк, как место и описать, — сокрушенно признался рыбарь. — Улица как улица, дома как дома, и не было там ничего приметного, вроде той девки с козой или громаднющей чаши, из которой вода дюжиной струй непрестанно бьет, а посередине всякие зеленые чудилы... («Ага, и к Морскому Фонтану его заносило», — отметил Тарик.) А вот видеть видел. Выезжаю это я на ту улицу и вижу: висит прям над крышами здоровенный, чуть не с телегу, цветок баралейника — уж его ни с чем не спутаешь! (Тарик снова вздрогнул от неожиданности, обратился в слух.) Только он был как бы из черного дыма, нетающего, и ветерком его нисколечко не колыхало. И дым такой... подтаявший, что ли, потускневший. В точности как отец рассказывал и дед Китифор, Зоркий наш и знахарь. Когда, говорили, учинит какую пакость нечистая сила — не менее суток такой цветок из дыма повиснет, помаленьку тускнеет, а там и вовсе пропадает, как не было его. Придержал я конька и долго таращился, аж некоторые проходящие насмешки строить начали: вот, мол, деревня, крыш не видел! Крыша там и в самом деле обычная, без красивостей, но над крышей-то цветок из дыма! Что никто его не видит — понятно: Зоркие нынче редки, и все равно... В деревне, если такая погань объявится, Зоркий быстренько сполох поднимет, за священником сбегают, кой у кого и чародейное стеклушко отыщется, а то и белый чародей придет. В нашей деревне чародея давно нету, с тех пор как дед Патан помер нежданно, не успевши никому умение передать, а вот в соседних есть парочка, кузнеца
Яласа взять — ох силен... Ну, таковы уж кузнецы, не то что обычный люд — сплошь и рядом ох какие непростые: кто с нечистой силой знается, кто с чародейством, кто просто умеет всякое, помимо ковальского ремесла... И начинают искать — по какой такой причине цветок из дыма повис. И ведь случая не было, чтобы не нашли у куманька или там кумы нечистой силы. Погань эта не может так, чтобы их колдовство без баралейника обходилось: так, говорят, святым Нульфом заповедано, чтобы, знаете-понимаете, нечистая сила свои пакости не творила вовсе уж потаенно, а непременно оказывала себя. Ну, а уж как найдут... Деревня в таких делах по властям не бегает, своим приговором решает. И священник, если долго в деревне прожил, и поперек не встает, понимает, что так оно даже и лучше: все равно в городе куманька нечистой силы так и так спалят, чего ж ему по земле разгуливать лишних пару дней? А у вас, я смотрю, никто сполох не поднимает... Неправильно это, хошь вы меня режьте. Неужели нету таких, что на колдунов охотятся? Они ж, видя, что сходит с рук, наглости наберутся, пуще пакостить будут...
Тарик жадно слушал, но рыбарь замолчал, очевидно исчерпавшись, — жаль... Вроде бы и ясность какая-то появилась, убедительный ответ на долго мучившую загадку... но что же теперь с этим знанием делать? С ходу и не придумаешь...
Он встрепенулся: улица впереди упиралась в желтую кирпичную стену с чугунными завитушками поверху, над которой виднелись верхушки сосен и берез — Нескучный сад с разнообразными увеселениями и музыкальными павильонами, куда допускались только дворяне и члены Собраний; слева начиналась Дубовая, справа как раз Сахарная. Признаться по совести, Тарик немного слукавил, вовсе даже безобидно: сюда можно было добраться и другим путем, на добрую майлу короче, — но невредящая хитрость помогла ему миновать район Темных в длину, что прибавляет законной гордости.
— Поворачивайте вправо, — сказал Тарик. — Вот она и Сахарная. Укица длинная, ваш граф, судя по нумеру, живет где-то посередине, по правую сторону. Нет смысла с вами до его дома ехать, мне потом долго возвращаться придется к этому месту, мне путь вон туда...
— А как же ж я дом-то найду? — поскучнел рыбарь. — Столько их тута, и спросить не у кого...
— Может, цифры знаете? — спросил Тарик. — Бывал я в деревнях. Циферному счету там не обучают, на это деревенский грамотей есть, а самим цифрам учат — мало ли где понадобится.
— И у нас учат, как же! — оживился рыбарь. — Рыбарям тоже без цифр никуда — и улову счет вести, и для других надобностей...
— Ну, тогда совсем просто, — сказал Тарик и показал на нумер с первой делимой47 цифрой, бронзовый кружок с финтифлюшками вокруг, на высоте человеческого роста прикрепленный к стене богатого каменного дома в три этажа, судя по ограде и гербу над входом — дворянского. — Какая там цифра?
— Двоечка! — радостно воскликнул рыбарь.
— Вот и отлично, — сказал Тарик. — Держитесь этой стороны, и под нумером двадцать четвертым будет дом вашего графа. Теперь найдете?
— Да безо всяких! Верно говорили, что в городе хитро придумано — всякий дом под циферкой, не то что в деревне... Подождите минуточку, господин городской, погодите с козел соскакивать! Позвольте вам за то, что любезно сопроводили, ответную любезность оказать от чистого сердца, стало быть...
Тарик остался на козлах, а рыбарь, проворно соскочив с габары, открыл ближайшую корзину и подал Тарику словно бы толстую доску в форме рыбы, тщательно обернутую в вощеную бумагу. Вот только доска не пахнет так ядрено копченой рыбой, очень уж дразняще для голодного брюха.
Очень похоже, там не просто рыба, а... Ну да, Озерный Край же ж! Вот это свезло!
Как и полагалось согласно политесу, он сказал:
— Не стоит вам так беспокоиться...
Судя по всему, в деревне были другие политесные правила: вместо обычного «Помилуйте, какое беспокойство, честь окажете» рыбарь сказал:
— Вовсе это не беспокойство, а уважение, уж не побрезгуйте...
Вполне возможно, это как раз был деревенский политес на такой именно случай — и Тарик принял тяжелый, заманчиво пахнущий
сверток длиной в добрый полмайл. Спросил только, уже не из политеса, а из участия:
— А неприятностей у вас не будет, любезный рыбарь? Ежели рыбка по счету...
Рыбарь подмигнул ему хитровастенько:
— Так ведь счет «шестым хвостам», надобно вам знать, ведется не по хвостам, а по корзинам. Сколько корзин обозначено на бирке, столько я и привез, какие там неприятности? Не обеднеет барин, у него в наших краях три озера из самых больших... Очень вы меня разодолжили, господин городской, со всем сердцем отнеслись, хороший вы человек, сразу видно. Ежели доведется бывать в наших краях, милости прошу в гости, примем как полагается. Озеро Гусиное, деревня Тихая Пристань, а я зовусь Барталаш Фог, еще на околице спросите, всякий покажет. А ваше имечко как будет?
— Тарикер Кунар, — сказал Тарик солидности ради, впервые в жизни величая себя по-взрослому.
— Запомню, память у рыбарей хорошая. Будете в наших краях, заходите без церемоний. Места у нас красивые, городские ездят, даже дворяне — свежим воздухом подышать, на красоты полюбоваться, на лодках поплавать: Гусиное у нас большое! Братила мой по мамке48 в гостевой деревне49 служит (их у нас две), махом вас устроит... а то и у меня можно, всегда рады будем, у меня гостевая комната имеется...
Распрощались политесно — рыбарь приподнял колпак, Тарик приподнял шляпу, оба пожелали друг другу удачного пути, и рыбарь уехал, а Тарик остался один на пустой улице с тяжеленной рыбиной в руках. Никакой загвоздки в том, как справиться с нежданной ношей, не было: Тарик достал из кармана туго свернутый рулончик, встряхнул — и получилась поместительная матерчатая сумка с двумя длинными ручками-лямками. Отправляясь в город, все брали с собой сумки на случай, если родители поручат что-нибудь купить. А ежели удастся стибрить что-нибудь с воза, следует побыстрее упрятать от посторонних глаз, помня правило: если не было оче- зрителей, Стражники ничего не докажут. Школяру и в форме идти с сумкой вполне политесно.
Лещ — а это, конечно же, был лещ — уместился в сумке целиком, и хвост не торчал. Вот это свезло! Озерный Край (дюжина больших и поменьше озер, невысокие, поросшие лесом горушки, густые чащи) располагался всего-то майлах в тридцати от столицы к северу. И лещи водились только там, не так давно в королевстве Арелат их вообще не было, пока с полсотни лет назад кто-то из владельцев не завез мальков, они прижились и размножились. Только так просто на рыбалку туда не попасть даже тем благородным и богатым, кто имеет такую страстишку: все земли Озерного Края издавна принадлежат старым дворянским родам, они, кроме «шестого хвоста», с самого начала скупают у рыбарей весь улов лещей, а потом их управители с немалой выгодой перепродают его столичным рыбникам, у которых такие цены, что даже иные небогатые дворяне, глотая слюнки, проходят мимо. В отличие от осетрины, пищи людей невысокого достатка, лещ — и сырой, и копченый — почитается большим деликатесом. Есть даже байса про бедного провинциального дворянчика, который в ответ на вопрос, что бы он делал, если бы стал королем, ответил не задумываясь: «Каждый день бы леща трескал!» По причине
редкости копченый лещ такой величины, что лежал сейчас в сумке у Тарика, стоит в лавке не меньше шести серебряных денаров, а на такие траты не всякий дворянин пойдет, не говоря уж о нижестоящих, разве что Ювелиры могут себе позволить.
Леща — и не копченого, а жареного — Тарик пробовал два раза в жизни: два года назад, когда папаня праздновал священные цифры, и год назад, когда старший брат вернулся с войны с наградой и легкой раной — и папаня раскошелился на праздничный деликатес. Откровенно говоря, ничего такого особенного, рыба как рыба, но тешило горделивость то, что она на столе...
Повесив сумку на левое плечо, — ах, этот дразнящий запах! — Тарик быстрым шагом пошел по Дубовой (неведомо почему так названной — там не было ни единого дуба, вообще ни одного дерева). Он крепко сомневался, что когда-нибудь попадет в Озерный Край, но название деревни у Гусиного озера и имя рыбаря прочно засели в голове — память у него цепкая, что здорово помогало на испытаниях.
И по-прежнему думал об Озерном Крае — теперь уже о гостевой деревне, с точки зрения многих дворян совершенно неправильной. Такие деревни, приносящие немалый доход их владельцам, есть в разных уголках Арелата, но все они до недавних пор принадлежали либо городским магистратам, либо земанам из деревень вольных землеробов. А вот два года назад этим же занялся не простой дворянин, а титулованный: граф Замбек, один из четырех владельцев Озерного Края, причем самый захудалый из них — ему принадлежало одно-единственное озеро (правда, большое), кусок леса и четыре деревни землеробов с повинностями. Как бывает со многими, главное его достояние заключалось в древности славного рода, а доходы с продажи лещей никак не позволяли поддерживать «достойный образ жизни», коего требует неписаный дворянский кодекс чести. И вот однажды неведомо на какие денежки (злые языки судачили, взял в долю кого-то из «золотых мешков», столичных Денежных) он огородил внушительной изгородью чуть ли не равнолеглук?3 майлу на берегу озера, построил гостевую деревню из симпатичных кирпичных домиков, а главное — завел дюжины две лодок, с которых за отдельную плату гости могли половить рыбу удочкой (тут была своя хитрость: лодочники зорко следили, чтобы ловец вытащил лишь оговоренную дюжину рыб, а сколько окажется в улове лещей или не окажется вообще — это уж везение или невезение рыболова).
И денежка потекла к графу Замбеку звенящим ручьем, к нему потянулись любители рыбалки со всего королевства. Среди них хватало и титулованных дворян, и даже придворных: рыбалка — та страсть, что одинаково сжигает и герцога, и простолюдина (правда, в гостевую деревню графа мог попасть лишь самый богатый простолюдин вроде Ювелира, а что до герцогов, то не у каждого из
53 Равнолеглая — квадратная. них хватило бы денежек на эту роскошную — и единственную! — рыбалку в королевстве).
Поделиться книгой: