– Вы позволите? – учтиво осведомился он.
– Пожалуйста, присаживайтесь, прошу вас, – чуть покраснев, ответила Варенька. Она стеснялась незнакомых людей.
Правда, как выяснилось, человек этот ее знал, потому что обратился по имени-отчеству, заявив, что очень рад встретить Вареньку здесь.
– Мы разве с вами знакомы? – удивилась она.
– Боюсь, что нет, но это легко исправить. Разрешите представиться. Солодников Петр Васильевич. Я как раз сегодня собирался навестить вас и вашего супруга в доме его дяди.
– Так у вас дела с Владимиром Константиновичем! – поняла Варенька.
– Не совсем, – улыбнулся Солодников. – Дело касается вас.
– Меня? Как же?
– Я осведомлен о вашем недуге и могу вам помочь, – ответил Петр Васильевич.
– Вы доктор? – Варенька почувствовала, что немного разочарована. Докторам она больше не верила.
Однако врачом Солодников не был, о чем и заявил.
– Медицина в вашем случае оказалась бессильна. Но я знаю, что поставит вас на ноги, спасет вам жизнь.
Варенька растерялась. Она была уверена, что скоро наступит ее смертный час. Видела, как бледнеет и тает ее плоть, а сил становится все меньше; чувствовала нарастающую с каждым днем усталость. Боли ее не мучили, и она приготовилась тихо угаснуть, как церковная свеча перед иконой, прогореть и исчезнуть из этого мира, чтобы воскреснуть в ином.
То, о чем говорил этот человек, смутило и испугало Вареньку, поэтому она обрадовалась, увидев подошедшую к скамейке Глашу с лимонадом в высоком стакане.
– Вы, сударь, чего хотели? – грубовато спросила та.
Глаша была женщина простая, за любимую Вареньку, не задумываясь, отдала бы правую руку. Она привыкла защищать ее, направлять, ухаживать за ней и все еще видела в воспитаннице малое дитя, за которым нужен глаз да глаз.
– Мы беседуем с Варварой Андреевной, вам не стоит опасаться меня. Я лишь хотел предложить свою помощь.
– Это в чем же? – Похоже, Солодников Глаше не нравился.
– А вот об этом я переговорю с Владимиром Константиновичем.
Чудаковатый господин откланялся и ушел, оставив после себя флер загадочности и недосказанности. Варенька едва пригубила напиток, а после засобиралась домой. Ей не терпелось узнать, что же за способ лечения хочет предложить ее мужу Солодников.
– Скользкий тип. На червя похож, так и извивается, – ворчала Глаша. – Я таких насквозь вижу. Шарлатан он. Небось, денег хочет!
Однако Вареньке Петр Васильевич, скорее, понравился. Было в нем что-то, что внушало уверенность в его словах. Какая-то сила.
Когда Варенька с Глашей вернулись домой, Солодникова там уже не было. Но разговор с ним произвел на Владимира Константиновича сильнейшее впечатление.
Он расхаживал по комнате, а увидев жену, подошел к ней и схватил за руку.
– Ты уже знакома с господином Солодниковым, он сказал, что представился тебе. Так вот, я полагаю, этот человек послан нам свыше. Он совершенно точно утверждает, что знает, как тебя вылечить. Тебе он не стал всего объяснять, решил поговорить со мной. И правильно сделал. Способ не вполне обычен. Но обычные-то мы уже все перепробовали. – Видно было, как сильно он взволнован. – Присядь, поговорим.
Варенька послушалась, муж уселся подле нее, но немедленно вскочил: не мог усидеть на месте.
– Чего он хочет? – спросила Глаша, которая так и осталась стоять в дверях.
Владимир Константинович, заметив ее, досадливо хмыкнул.
– Ты, Глаша, иди, иди. Варваре Андреевне больше пока ничего не требуется. Позовем, как понадобишься.
Старуха неохотно повиновалась, закрыв за собой дверь, и, скорее всего, отправилась на поиски Ивана Павловича, с которым была в своеобразном сговоре. Она точно так же пеклась о своей Вареньке, как Комынин-старший – о племяннике. Привыкнув заботиться о своих подопечных, оба до сих пор считали супругов несмышлеными детьми.
– Какое лечение предложил этот человек? – спросила Варенька, когда Глаша удалилась.
Владимир Константинович задумчиво посмотрел на жену, словно гадая, как она отнесется к его словам, а потом проговорил:
– Врачи нам не помогли, это ясно. Я знаю, ты, в отличие от меня, набожна. Варенька, ты ведь молилась Господу?
Она непонимающе глядела на него: к чему спрашивать об очевидном?
– Однако Господь оказался глух к твоим молитвам, не так ли?
– Пути Господни неисповедимы, – заученно отозвалась Варенька. – Значит, такова Его воля. Только Он решает, когда приходит наш черед.
– Это слова, Варя. Только слова. Мне кажется, нет у Бога никакого замысла. Бог – это злой мальчишка, который играет нами, как ребенок играет в солдатики. Нет никакой логики, никакой божественной цели!
– Тебе Солодников такое сказал?
– При чем тут он! – вскинулся Комынин-младший. – Я сам об этом постоянно думаю, особенно теперь! Скажи мне, какой смысл в том, что в мире болеют, страдают и умирают невинные дети? Кому от этого лучше, какой урок мы из этого извлекаем? Почему мой отец, который страстно мечтал о сыне, ушел из жизни, когда мне не исполнилось и года? Какой высший смысл в том, что твоя мать умерла от горя, выяснив, что твой отец проиграл все, что у вас было, и скончался, оставив дочь и жену нищими, на улице? Пойми, Варя, Богу уже давно нет до нас никакого дела! Он не слышит наших молитв, Он глух и жесток, только хохочет, наблюдая за тем, как мы корчимся в муках. Неужели ты сама не замечала, не спрашивала себя об этом?
Вареньке было страшно слушать, но она не привыкла перечить мужу, а потому не перебивала.
– Теперь Бог вздумал отнять тебя у меня! Мы молоды, счастливы, любим друг друга, у нас могли родиться дети, много детей, как мы мечтали, но Он вдруг насылает на тебя болезнь, от которой нет лечения! Дряхлые старцы, только и мечтающие о покое, живут, а ты должна отправиться во тьму, потому что Ему так захотелось! Вздумалось поглядеть, как я буду страдать один, без тебя! – Владимир Константинович уже кричал. – Этому не бывать! Я не позволю посмеяться над нами так жестоко!
– И что же ты намерен делать? – спросил его дядя, появившись на пороге гостиной.
Глаша отправила сюда Ивана Павловича, поняла Варенька, и ей это не понравилось, потому что было ясно: старик примется отговаривать Володю. Муж говорил невероятное, но Варваре Андреевне чудилась правда в его горьких словах, а еще очень хотелось верить в то, что она все-таки не обречена.
– Принять предложение Солодникова, – внезапно успокоившись, ответил Владимир Константинович, с вызовом глядя на Ивана Павловича.
– В чем же оно состоит? – спросил тот.
– Он просит меня построить церковь на земле, которая принадлежит мне. Говорит, когда строительство начнется, Варя станет поправляться, а когда храм будет готов, исцелится окончательно.
Варенька и Иван Павлович изумленно переглянулись.
– Не ты ли только что говорил, что Бог глух к молитвам страждущих? А теперь утверждаешь, что собираешься возводить в честь Господа храм?
– Собираюсь, только не в Его честь, дядя. Есть и другие божества – те, что слышат и готовы помочь. Древние могущественные боги, которым молились наши предки, и о которых мы незаслуженно забыли. Они сильны и могущественны.
Слова прозвучали как удар грома. Варенька замерла, а Иван Павлович, оправившись от шока, проговорил:
– Но ведь это кощунство какое-то. Варварство.
«Варварство во имя Варвары», – подумала Варенька, и у нее появилась внезапная уверенность, что так и должно быть. Лишь бы только Иван Павлович не отговорил ее мужа.
– Каждому воздается по вере его. Так, кажется? – ядовито проговорил Владимир Константинович. – Я верю, что моей жене поможет древний бог, о котором говорит Солодников. Ему нужен храм – он его получит!
Было в тоне молодого человека нечто такое, что заставило дядю пойти на попятный, перестать спорить.
– Но ведь этот бог может оказаться столь же лжив, как и тот, от которого ты сейчас готов отречься. Ты построишь ему храм, а он не излечит твою жену. – Иван Павлович поглядел на Вареньку и, устыдившись жестокости своих слова, прибавил: – Прости, милая.
– Хуже не будет, – сказал Владимир Константинович. – Терять нам нечего. Так что я рискну.
– Благодарю! – вырвалось у Вареньки.
Она почему-то верила, что древний бог не обманет.
Глава семнадцатая
Итак, отговорить племянника от безумной затеи Иван Павлович не сумел, как ни старался. Глашу, которая тоже была против, никто и вовсе не слушал.
– Если я могу попробовать хоть что-то предпринять, чтобы спасти Вареньку, то все сделаю, и хватит об этом, – с непривычной для себя решимостью отрезал Владимир Константинович, и Ивану Павловичу пришлось отступить.
Но, услышав, где именно должен стоять новый храм, он снова встал на дыбы.
– Отчего же именно на Пропащем? Гиблое место!
– Не хуже прочих. И почему гиблое-то? Что за суеверия?
Хотя, с другой стороны, чем уединённее место, тем меньше будет свидетелей этого сумасшествия. Когда Володя поймет, что затея провалилась (Иван Павлович не сомневался, что так и будет), некому будет тыкать в него пальцем, перешептываться, посмеиваться над его легковерием и упрекать в безбожии.
Про то, почему остров Пропащий пользовался дурной славой, Иван Павлович в точности не знал. Где-то что-то слышал, не более того. Насколько ему было известно, на Пропащем никто постоянно не жил, однако в тех местах хорошо ловилась рыба, поэтому в сезон там бывали рыбаки.
Приняв решение строить храм на Пропащем, Владимир Константинович отправился туда, уладив все формальности. Вместе с ним поехали Варенька и Солодников, к которому Иван Павлович чувствовал стойкую неприязнь, доходящую порой до отвращения. Отношения своего он часто не мог скрыть, оно невольно прорывалось в его тоне и манерах, Солодников же делал вид, что ничего не замечает.
Про то, что Вареньке стоит жить на острове во время строительства, сказал Солодников, но, собственно, других вариантов и не было: молодые супруги не желали расставаться (обоих против воли преследовала мысль о том, что им, возможно, осталось не так много времени вместе).
Когда Иван Павлович объявил племяннику, что тоже намеревается ехать на остров, тот воспринял это неоднозначно: вроде и не желал вмешательства дяди, опасаясь излишней опеки и давления, но вместе с тем был рад, потому что привык полагаться на него, как на отца.
Для троих Комыниных и Солодникова построили временные домики, и господа разместились там вполне комфортно, насколько позволяли условия. Уже в мае строительство шло полным ходом. Денег потребовалось немало, но Комынины были богаты. Владимиру Константиновичу должно было хватить и собственных средств, он надеялся справиться, не одалживаясь у дяди. В крайнем случае, можно продать дальнее имение, именуемое в семье «Малым», часть ценных бумаг или заложить большое родовое поместье.
Леса хватало на острове, прочие строительные материалы доставляли на остров баржами, рабочих наняли в Быстрорецке и в окрестных деревнях. Как раз во время найма строителей снова возникла тема некоего проклятия острова.
– Людям очень нужна работа, но на остров они ехать не спешат, – сказал как-то за ужином Матвей Савельевич Комов, который руководил стройкой. – Говорят, нехорошее место.
Иван Павлович посмотрел на племянника, но тот пожал плечами: дескать, люди есть люди, болтают всякое, кто ж им запретит?
– А почему именно оно дурное, не говорят? – осведомился Комынин-старший.
– Говорят, много рыбаков потонуло. Рыбы-то полно, но не всем везло возвращаться с уловом обратно. Остров потому и называется Пропащим. – Матвей Савельевич усмехнулся в усы. – Еще слыхал, будто птицы над островом никогда не пролетают. Избегают, стало быть. И живность в здешнем лесу никакая не водится, потому тут так тихо.
Иван Павлович попытался вспомнить, видел ли пролетающих птиц, слышал ли какие-то звуки в лесу, но не смог.
– Что за ерунда, – поморщился Владимир Константинович.
– Отчего же, такое возможно. – Матвей Савельевич отложил вилку и нож. – Есть территории, где испокон веку никто не желает селиться: не строят домов, не основывают селений и городов. Без видимых причин люди избегают их. Объяснение, скорее всего, самое простое, и ученые будущего отыщут его. Возможно, это связано с течением подводных источников или с процессами в земной коре. Никаких чудес нет.
Но одно чудо все же было – и Владимир Константинович боялся в него поверить. Вареньке становилось лучше. По мере того, как продвигалось строительство, она буквально оживала: на щеки вернулся румянец, появился аппетит, вернулся сон. А главное, она была спокойна и весела: исчезли апатия и уныние, Варенька охотно прогуливалась по лесу, смотрела, как идут работы, вернулась к любимым занятиям живописью, к которым во время болезни совершенно утратила интерес.
Никаких ужасов ни с кем не случалось: рабочие не пропадали и не травмировались, а сам темп строительства был на удивление бодрым, и природа будто бы способствовала начинанию.
– Вы не поверите, – рассказал как-то Матвей Савельевич, вернувшись с большой земли. – Там все дождем заливает, дороги раскисли, а над островом будто кто зонт раскрыл: ни капли не упало.
Позже такое случалось не раз и не два. Лето выдалось средненькое, небо то и дело хмурило лоб, заливаясь слезами дождей, и только на Пропащем было ясно и сухо.
«Но ведь это странно, – размышлял порой Иван Павлович, – странно и тревожно».
Не так давно по Быстрорецку ходили разговоры про Николая Федоровича Петровского, богатого коммерсанта, промышленника, которому вздумалось выкупить старую больницу для малоимущих, превратить ее в особняк и поселиться там с молодой красавицей-женой. Замысел Петровского многим казался непонятной блажью: с какой стати кому-то понадобилось жить в таком скорбном месте? Горожане знали, что на высоком холме, откуда был виден весь город, располагалась не только клиника, но и мертвецкая, куда во время мора свозили тела умерших со всего Быстрорецка.
Поначалу все казалось досужей болтовней, но со временем, когда в особняке стали пропадать люди, по городу поползли зловещие слухи о том, что дом Петровских проклят, поскольку стоит в месте, где обитает потустороннее зло. Кончилось все печально и для самого Петровского, и для его семьи, и история эта постоянно приходила на ум Комынину-старшему. Почему-то казалось, что и с ними всеми на Пропащем острове может случиться плохое.
Вдобавок Солодников как не пришелся Ивану Павловичу по душе в первый миг, так и не сумел завоевать его расположения. Скрытный тип, который упорно не объяснял, каким образом строительство храма может помочь Варе справиться с недугом.
Никто, кроме Ивана Павловича, ни о чем не тревожился, наоборот, люди радовались, что работы по возведению храма движутся с невиданной скоростью.
– Не иначе Господь помогает, – говаривали рабочие, – видать, благое дело делаем!
Разумеется, никому из трудившихся на стройке не говорили правды о том, что храм посвящен вовсе не христианскому богу.
– Зачем им знать? Пусть считают, что это обычная церковь, – сказал еще до начала стройки Солодников, и все с ним согласились.
Однако некоторое недоумение проскальзывало.
Во-первых, расположение церкви.
Солодников указал место почти в самой середине острова, в центре глубокой выемки (или, правильнее сказать, в овраге). Проще и логичнее было бы возвести храм на возвышенности, например, на высоком берегу реки – и красиво, и видно будет издалека.
– Зачем материалы в такую даль тащить? Еще и низину придется укреплять, чтобы края не осыпались, чтобы не заливало водой; ступени надо делать, – попытался высказать свое мнение Комов, но его не стали слушать.
Вторым моментом, который не прошел незамеченным, была необычная форма храма. Солодников точно указал, как он должен выглядеть, и облик здания отличался от вида всех прочих церквей.
Солодников предоставил чертеж, требуя, чтобы храм построили в точном соответствии с ним, и Матвей Савельевич, взглянув на схему, нахмурил кустистые седые брови:
– Простите, но тут, вероятно, какая-то ошибка. На чертеже вовсе не христианский храм. Я знаю, о чем говорю. Существует лишь несколько их типов: храмы строят в виде креста, в форме круга, в форме восьмиконечной звезды (означающей Вифлеемскую звезду, что привела волхвов к месту рождения Христа). Самые древние храмы возводились в форме корабля. Есть еще здания четырехугольной формы, а также встречаются строения смешанного типа: по внешнему виду одни, а внутри – другие. Но тут – круг, внутри которого находится треугольник, и это…
– Я признателен вам за то, что поделились своим мнением, – перебил Комова Владимир Константинович, – однако плачу не за то, чтобы вы читали нам лекции.
Матвей Савельевич открыл рот, собираясь что-то сказать, но передумал.
– Если наша договоренность в силе, надеюсь, вы приступите к работе и сделаете все так, как я прошу, – прибавил Комынин-младший.
