Действительно ли счастье — краткий миг И суть его — несовершенство, И правы ль мы, когда лобзаем лик Минутного блаженства? И где оно, мерило наших прав?.. О, жалкое мгновенье, Когда пчела взлетает с вольных трав И падает в варенье! Нам суждено копить тяжелый мед, И воск лепить, и строить соты. Пусть счастья нет. Есть долгие заботы. И в этой жизни милый гнет. " Я вас измучил не разлукой — возвращеньем,"
Я вас измучил не разлукой — возвращеньем, Тяжелой страстью и свинцовым мщеньем. Пленен когда-то легкостью разлук, Я их предпочитал, рубя узлы и сети. Как трудно вновь учить азы наук В забушевавшем университете! Как длинны расстоянья расставаний!.. В тоске деревья… Но твоя рука И капор твой в дожде. И ночью ранней Угрюмый стук дверного молотка… ОНА
Неверие тому, что даже очевидно. Мир полон призраков, как Лысая гора. Ни пенье петуха, ни жаркая молитва Не прогоняют их с утра и до утра. Сгинь, наважденье, сгинь! Замкни страницы, книга, Слепи между собой, чтоб их не перечесть!.. . . . . . . . Она томит, как ярость, злость и месть. Она не чтит причин. Она равновелика, Когда причины нет, когда причина есть. " Устал. Но все равно свербишь, "
Устал. Но все равно свербишь, Настырный яд, наперекор хотеньям. Как будто душу подгрызает мышь. Душа живет под солнечным сплетеньем. Казалось, что она парит везде И незаметно нам ее передвиженье. И почему теперь я знаю, где Ее точнейшее расположенье? И почему она В иные времена Как бы растворена в потоке ровной воли? Как будто нет ее. И лишь в минуты боли Я знаю: есть душа и где она. " Веселой радости общенья "
Веселой радости общенья Я был когда-то весь исполнен. Она подобно освещенью — Включаем и о нем не помним. Мой быт не требовал решений, Он был поверх добра и зла… А огневая лава отношений Сжигает. Душит, как помпейская зола. " Как я завидую тому, "
Как я завидую тому, В ком чувство гордости сильнее Обид. Кто может, каменея, Как древний истукан глядеть во тьму. Но сердце, подступивши к рубежу, Окаменеть уже не может. Его воображенье изничтожит… Уже себе я не принадлежу. ФАНТАЗИЯ
Фантазия — болезнь причин и следствий, Их раж, их беззаконный произвол. И непоследовательность последствий. Фантазия! Она начало зол! Фантазия — свержение с престола, Разъятье мировых кругов и сфер. Ее для нас придумал Люцифер. Фантазия — слепая ярость пола. Ломание рогов и рык самца. Крушение систем и крах теорий. Она — недостоверность всех историй До гибельной нелепости свинца. В ней странно то, что голубых красот Нам не рисует кисть воображенья. А только хаос, только разрушенье. Ее не сыщешь в у строенье сот, В идиллии пчелиных медосборов, В мелодиях аркадских пастушков… Несчастлив тот, кто испытал, каков Ее неукротимый норов. " В меня ты бросишь грешные слова. "
В меня ты бросишь грешные слова. От них ты отречешься вскоре. Но слово — нет! — не сорная трава, Не палый лист на косогоре. Как жалко мне тебя в минуты отреченья, Когда любое слово — не твое. И побеждает ум, а увлеченье Отжато, как белье. Прости меня за то, что я суров, Что повторяюсь и бегу по кругу, За справедливость всех несправедливых слов, Кидаемых друг другу. " Ты скажи, чем тебя я могу одарить? "
Ты скажи, чем тебя я могу одарить? Ни свободой, ни силой, ни славой, Не могу отпустить тебя жить и творить И свой путь по земле невозбранно торить, — Только горстью поэзии шалой. Потому-то у нас перекресток пути, Потому-то нам в разные страны идти, Где мы оба недолго покружим. Ты раздаривать будешь осенний букет, Я разбрасывать старости злой пустоцвет, Что лишь мне самому только нужен. " Ты не добра. Ко мне добра."
Ты не добра. Ко мне добра. Ты не жестока. Ты со мной жестока. Хоть ты из моего ребра, Но требуешь За око Око. Я очи отдал. Новая заря Прольется на меня, Как неживая Тогда найду себе поводыря. И побредем мы, Песни распевая. " Простите, милые, ведь вас я скоро брошу. "
Простите, милые, ведь вас я скоро брошу. Не вынесет спина Ту дьявольскую ношу, Что мне подкинул сатана. Но все равно я буду видеть вас И ощущать отчизну. Я просочусь, как газ, Как облачко повисну. Но Бога не увижу — сатану Среди кривляющихся ратей, Когда, узрев тебя в жару чужих объятий, Услышу вздох твой и, как буря, застону. НА РАССВЕТЕ
Почти светает. После объясненья, Где все разъяснено, Прозрачный воздух льется в помещенье Сквозь тусклое окно. Все фразы завершаем многоточьем… Проснулись воробьи. Залаял сонный пес. И между прочим — Признанье в нелюбви. " Жалость нежная пронзительней любви. "
Жалость нежная пронзительней любви. Состраданье в ней преобладает. В лад другой душе душа страдает. Себялюбье сходит с колеи. Страсти, что недавно бушевали И стремились все снести вокруг, Утихают, возвышаясь вдруг До самоотверженной печали. " Я написал стихи о нелюбви. "
Я написал стихи о нелюбви. И ты меня немедля разлюбила. Неужто есть в стихах такая сила, Что разгоняет в море корабли? Неужто без руля и без ветрил Мы будем врозь блуждать по морю ночью? Не верь тому, что я наговорил, И я тебе иное напророчу. ФИНАЛ
Любить, терзать, впадать в отчаянье. Страдать от признака бесчестья И принимать за окончание Начала тайное предвестье. Утратить волю, падать, каяться, Решаться на самоубийство, Играть ва-банк, как полагается При одаренности артиста. Но, перекраивая наново Все театральные каноны, Вдруг дать перед финалом занавес И пасть в объятья Дездемоны. " Не надо срезанных тюльпанов! "
Не надо срезанных тюльпанов! Пускай цветы растут на клумбах, Не увядая в дымных клубах Среди повапленных чуланов. Пускай слезою драгоценной Роса украсит их в тени. И луковичкою подземной Пусть будут заняты они. А так — что остается, кроме Подобья хлипкого ствола. И лепестки, как сгустки темной крови, Сметают утром со стола. " Когда бы спел я наконец "
Когда бы спел я наконец Нежнейшее четверостишье, Как иногда поет скворец Весною в утреннем затишье! Про что? Да как вам объясню? Все так нелепо в разговоре. Ну, предположим, про весну, Про вас, про облако, про море. ТРИ СТИХОТВОРЕНИЯ
I
С любовью дружеской и братской Я вновь сегодня помяну Всех декабристов без Сенатской, Облагородивших страну. Сыны блистательной России, Горевшие святым огнем, Отечество не поносили — Радели искренно о нем. К их праху, после муки черной, Всех неурядиц и невзгод Народ России просвещенной Благоговейно припадет. II
Откладыватель в долгий ящик, На послезавтра, на потом, Певец каникул предстоящих, Дней, не заполненных трудом. Ленивец, нелюбитель спешки, И постепенности пророк, Я раздавал свои усмешки, Пока всему не вышел срок. Теперь уже не до усмешек, Когда азартно, как юнец, Нагромоздив орлов и решек, Играет время в расшибец. И делает уже попытки Втянуть нас в дикую войну, Чтоб мы рассыпались от битки, Как гривенники на кону. III
В. М. Василенко
Свободы нет. Порыв опасный Отнюдь не приближает к ней. Лишь своевольства дух всевластный Осуществляется вольней. Но все же в звездные минуты Мы обольщаемся мечтой. И кровь кипит. И судьбы вздуты, Как парус, ветром налитой. И в упоенном нетерпенье Рвем узы тягостных тенет. И сокрушаем угнетенье, Чтоб утвердился новый гнет. ИТОГ
Что значит наше поколенье? Война нас ополовинила. Повергло время на колени, Из нас Победу выбило. А все ж дружили, и служили, И жить мечтали наново. И все мечтали. А дожили До Стасика Куняева. Не знали мы, что чернь сильнее И возрастет стократ еще. И тихо мы лежим, синея, На филиале Кладбища. Когда устанут от худого И возжелают лучшего, Взойдет созвездие Глазкова, Кульчицкого и Слуцкого. " Неужели всю жизнь надо маяться! "
Неужели всю жизнь надо маяться! А потом от тебя останется — Не горшок, не гудок, не подкова, — Может, слово, может, полслова — Что-то вроде сухого листочка, Тень взлетевшего с крыши стрижа И каких-нибудь полглоточка Эликсира, который — душа. " Старушечье существованье "
Старушечье существованье Зимы под серым колпаком. И неустанное снованье Махровых нитей шерстяных. И даже наше расставанье Махровым обнято чулком. И теплым было целованье — Последнее из всех земных. " Круг любви распался вдруг, "
Круг любви распался вдруг, День какой-то полупьяный. У рябины окаянной Покраснели кисти рук. Не маши мне, не маши, Окаянная рябина! Мне на свете все едино, Коль распался круг души. " И жалко всех и вся. И жалко "
И жалко всех и вся. И жалко Закушенного полушалка, Когда одна, вдоль дюн, бегом Душа — несчастная гречанка… А перед ней взлетает чайка. И больше никого кругом. ЗРЕЛОСТЬ
Приобретают остроту, Как набирают высоту, Дичают, матереют, И где-то возле сорока Вдруг прорывается строка, И мысль становится легка. А слово не стареет. И поздней славы шепоток Немного льстив, слегка жесток, И, словно птичий коготок, Царапает, не раня. Осенней солнечной строкой Приходит зрелость и покой, Рассудка не туманя. И платят позднею ценой: "Ах, у него и чуб ржаной! Ах, он и сам совсем иной, Чем мы предполагали!" Спасибо тем, кто нам мешал! И счастье тем, кто сам решал, — Кому не помогали! КОЛЫБЕЛЬНАЯ ВПОЛГОЛОСА
Ну вот, сыночек, спать пора, Вокруг деревья потемнели. Черней вороньего пера Ночное оперенье ели. Закрой глаза. Вверху луна, Как рог на свадьбе кахетинца. Кричит, кричит ночная птица До помрачения ума. Усни скорее. Тополя От ветра горько заскрипели. Черней вороньего пера Ночное оперенье ели. Все засыпает. Из-под век Взирают тусклые болотца. Закуривает и смеется Во тьме прохожий человек. Березы, словно купола, Видны в потемках еле-еле. Черней вороньего пера Ночное оперенье ели. " Хочу, чтобы мои сыны "
Хочу, чтобы мои сыны и их друзья несли мой гроб в прекрасный праздник погребенья. Чтобы на их плечах сосновая ладья плыла неспешно, но без промедленья. Я буду горд и счастлив в этот миг переселенья в землю, что слуха мне не ранит скорбный крик, что только небу внемлю. Как жаль, что не услышу тех похвал, и музыки, и пенья! Ну что же Разве я существовал в свой день рожденья! И все ж хочу, чтоб музыка лилась, ведь только дважды дух ликует: когда еще не существует нас, когда уже не существует. И буду я лежать с улыбкой мертвеца и неподвластный всем недугам. И два беспамятства — начала и конца — меня обнимут музыкальным кругом. " " Кто двигал нашею рукой, Когда ложились на бумаге Полузабытые слова? Кто отнимал у нас покой, Когда от мыслей, как от браги, Закруживалась голова? Кто пробудил ручей в овраге, Сначала слышимый едва, И кто внушил ему отваги, Чтобы бежать и стать рекой?.. " " Вдруг странный стих во мне родится, Я не могу его поймать. Какие-то слова и лица. И время тает или длится. Нет! Невозможно научиться Себя и ближних понимать! " Надо себя сжечь "
Надо себя сжечь И превратиться в речь. Сжечь себя дотла, Чтоб только речь жгла. " Кто устоял в сей жизни трудной, "
Д.К.
Кто устоял в сей жизни трудной, Тому трубы не страшен судной Звук безнадежный и нагой. Вся наша жизнь — самосожженье, Но сладко медленное тленье И страшен жертвенный огонь… " Жаль мне тех, кто умирает дома "
Жаль мне тех, кто умирает дома, Счастье тем, кто умирает в поле, Припадая к ветру молодому Головой, закинутой от боли. Подойдет на стон к нему сестрица, Поднесет родимому напиться. Даст водицы, а ему не пьется, А вода из фляжки мимо льется. Он глядит, не говорит ни слова, В рот ему весенний лезет стебель, А вокруг него ни стен, ни крова, Только облака гуляют в небе. И родные про него не знают, Что он в чистом поле умирает, Что смертельна рана пулевая. …Долго ходит почта полевая. ТРЕВОГА
Долго пахнут порохом слова. А у сосен тоже есть стволы. Пни стоят, как чистые столы, А на них медовая смола. Бабы бьют вальками над прудом — Спящим снится орудийный гром. Как фугаска, ухает подвал, Эхом откликаясь на обвал. К нам война вторгается в постель Звуками, очнувшимися вдруг, Ломотой простреленных костей, Немотою обожженных рук. Долго будут в памяти слова Цвета орудийного ствола. Долго будут сосны над травой Окисью синеть пороховой. И уже ничем не излечим Пропитавший нервы непокой. "Кто идет?" — спросонья мы кричим И наганы шарим под щекой. ПОДМОСКОВЬЕ
Если б у меня хватило глины, Я б слепил такие же равнины; Если бы мне туч и солнца дали, Я б такие же устроил дали. Все негромко, мягко, непоспешно, С глазомером суздальского толка — Рассадил бы сосны и орешник И село поставил у проселка. Без пустых затей, без суесловья Все бы создал так, как в Подмосковье. АПРЕЛЬ
Словно красавица, неприбранная, заспанная, Закинув голову, забросив косы за спину, Глядит апрель на птичий перелет Глазами синими, как небо и как лед. Еще земля огромными глотками Пьет талый снег у мельничных запруд, Как ходоки с большими кадыками Холодный квас перед дорогой пьют. И вся земля — ходок перед дорогой — Вдыхает запах далей и полей, Прощаяся с хозяйкой-недотрогой, Следящей за полетом журавлей. МОСТ
Стройный мост из железа ажурного, Застекленный осколками неба лазурного. Попробуй вынь его Из неба синего — Станет голо и пусто. Это и есть искусство. СНЕЖНЫЙ ЛИФТ
Все сегодня легко, свежо… Взять хотя бы вон тот снежок, Тот, что смехом сыпучим жжет Твой полуоткрытый рот. Тот, что падает наискосок На бульвар, на киоск, На лоток, На дома, На забор из досок. Он белее, чем белый конь, Он свежее, чем молоко, Он навален до самых стрех, Он просеян сквозь сотню сит. Вот уже неподвижно висит, Это город летит вверх. Город — вверх, мимо снежных сетей, Город — вверх, на забаву детей. Мимо снега Летят фонари, Окна, Трубы, Часы, Карниз — Прямо в медленную пургу. Эй, держись! Не свались Вниз! Там все тоже в снегу! В снегу! Если ты сегодня счастлив, Я возьму тебя в снежный лифт. НОЧЛЕГ
Однажды летним вечерком Я со знакомым стариком В избе беседовал за водкой. Его жена с улыбкой кроткой Нам щей вчерашних подала, А после кружево плела. Старухи грубая рука Была над кружевом легка. Она рукою узловатой Плела узор замысловатый. Старик был стар — или умен, Он поговорки всех времен Вплетал умело в дым махорки. Или, наоборот, ему Все время чудились в дыму Пословицы и поговорки… Старуха кружево плела. И понял я, что мало стою, Поскольку счастье ремесла Не совместимо с суетою. Потом стелила мне постель. Кричал в тумане коростель. И слышал я на сеновале, Как соловьи забушевали! Забушевали соловьи! Забушевали соловьи! Что за лады, что за рулады! Как будто нет у них беды, Как будто нет у них досады… Забушевали соловьи… Я спал, покуда птицы пели, Воображенье распалив. Потом рассвет струился в щели, А я был молод и счастлив… КРЫЛЬЯ ХОЛОПА
Стоишь, плечами небо тронув, Превыше помыслов людских, Превыше зол, превыше тронов, Превыше башен городских. Раскрыты крылья слюдяные, Стрекозьим трепетом шурша. И ветры дуют ледяные, А люди смотрят, чуть дыша. Ты ощутишь в своем полете Неодолимый вес земли, Бессмысленную тяжесть плоти, Себя, простертого в пыли, И гогот злобного базара, И горожанок робкий страх… И божья, и людская кара О, человек! О, пыль! О, прах! Но будет славить век железный Твои высокие мечты, Тебя, взлетевшего над бездной С бессильным чувством высоты. ЦИРК
Отцы поднимают младенцев, Сажают в моторный вагон, Везут на передних сиденьях Куда-нибудь в цирк иль кино. И дети солидно и важно В трамвайное смотрят окно. А в цирке широкие двери, Арена, огни, галуны, И прыгают люди, как звери, А звери, как люди, умны. Там слон понимает по-русски, Дворняга поет по-людски. И клоун без всякой закуски Глотает чужие платки. Обиженный кем-то коверный Несет остроумную чушь. И вдруг капельмейстер проворный Оркестру командует туш. И тут верховые наяды Слетают с седла на песок. И золотом блещут наряды, И купол, как небо, высок. А детям не кажется странным Явление этих чудес. Они не смеются над пьяным, Который под купол полез. Не могут они оторваться От этой высокой красы. И только отцы веселятся В серьезные эти часы. ЗОЛУШКА
Веселым зимним солнышком Дорога залита. Весь день хлопочет Золушка, Делами занята. Хлопочет дочь приемная У мачехи в дому. Приемная-бездомная, Нужна ль она кому? Белье стирает Золушка, Детей качает Золушка, И напевает Золушка — Серебряное горлышко. В окне — дорога зимняя, Рябина, снегири. За серыми осинами Бледнеет свет зари. А глянешь в заоконные Просторы без конца — Ни пешего, ни конного, Ни друга, ни гонца. Посуду моет Золушка, В окошко смотрит Золушка, И напевает Золушка: "Ох, горе мое, горюшко!" Все сестры замуж выданы За ближних королей. С невзгодами, с обидами Все к ней они да к ней. Блестит в руке иголочка. Стоит в окне зима. Стареющая Золушка Шьет туфельку сама… СОФЬЯ ПАЛЕОЛОГ
Отмерено добро и зло Весами куполов неровных, О византийское чело, Полуулыбка губ бескровных! Не доводом и не мечом Царьград был выкован и слеплен. Наивный варвар был прельщен Его коварным благолепьем. Не раз искусный богомаз, Творя на кипарисных досках, Его от разрушенья спас Изображеньем ликов плоских. И где пределы торжеству, Когда — добытую жар-птицу — Везли заморскую царицу В первопрестольную Москву. Как шлемы были купола. Они раскачивались в звоне. Она на сердце берегла Как белых ласточек ладони. И был уже неоспорим Закон меча в делах условных… Полуулыбкой губ бескровных Она встречала Третий Рим. ЭЛЕГИЯ
Дни становятся все сероватей. Ограды похожи на спинки железных кроватей. Деревья в тумане, и крыши лоснятся, И сны почему-то не снятся. В кувшинах стоят восковые осенние листья, Которые схожи то с сердцем, то с кистью Руки. И огромное галок семейство, Картаво ругаясь, шатается с места на место. Обычный пейзаж! Так хотелось бы неторопливо Писать, избегая наплыва Обычного чувства пустого неверья В себя, что всегда у поэтов под дверью Смеется в кулак и настойчиво трется, И черт его знает — откуда берется! Обычная осень! Писать, избегая неверья В себя. Чтоб скрипели гусиные перья И, словно гусей белоснежных станицы, Летели исписанные страницы… Но в доме, в котором живу я — четырехэтажном, — Есть множество окон. И в каждом Виднеются лица: Старухи и дети, жильцы и жилицы, И смотрят они на мои занавески, И переговариваются по-детски: — О чем он там пишет? И чем он там дышит? Зачем он так часто взирает на крыши, Где мокрые трубы, и мокрые птицы, И частых дождей торопливые спицы? — А что, если вдруг постучат в мои двери и скажут: — Прочтите. Но только учтите, Читайте не то, что давно нам известно, А то, что не скучно и что интересно… — А что вам известно? — Что нивы красивы, что люди счастливы, Любовь завершается браком, И свет торжествует над мраком… — Садитесь, прочту вам роман с эпилогом. — Валяйте! — садятся в молчании строгом. И слушают. Он расстается с невестой. (Соседка довольна. Отрывок прелестный.) Невеста не ждет его. Он погибает. И зло торжествует. (Соседка зевает.) Сосед заявляет, что так не бывает, Нарушены, дескать, моральные нормы И полный разрыв содержанья и формы… — Постойте, постойте! Но вы же просили… — Просили! И просьба останется в силе… Но вы же поэт! К моему удивленью, Вы не понимаете сути явлений, По сути — любовь завершается браком, А свет торжествует над мраком. Сапожник Подметкин из полуподвала, Доложим, пропойца. Но этого мало Для литературы. И в роли героя Должны вы его излечить от запоя И сделать счастливым супругом Глафиры, Лифтерши из сорок четвертой квартиры. . . . . . На улице осень… И окна. И в каждом окошке Жильцы и жилицы, старухи, и дети, и кошки. Сапожник Подметкин играет с утра на гармошке. Глафира выносит очистки картошки. А может, и впрямь лучше было бы в мире, Когда бы сапожник женился на этой Глафире? А может быть, правда — задача поэта Упорно доказывать это: Что любовь завершается браком, А свет торжествует над мраком. КОРОЛЕВА АННА
Как тебе живется, королева Анна, В той земле, во Франции чужой? Неужели от родного стана Отлепилась ты душой? Как живется, Анна Ярославна, В теплых странах?… А у нас — зима. В Киеве у нас настолько славно, Храмы убраны и терема! Там у вас загадочные дуют Ветры с моря-океана вдоль земли. И за что там герцоги воюют? И о чем пекутся короли? Каково тебе в продутых залах, Где хозяин редок, словно гость, Где собаки у младенцев малых Отбирают турью кость? Там мечи, и панцири, и шкуры: Войны и охоты — все одно. Там под вечер хлещут трубадуры Авиньонское вино… Ты полночи мечешься в постели, Просыпаясь со слезой… Хорошо ли быть на самом деле Королевой Франции чужой? Храмы там суровы и стрельчаты, В них святые — каменная рать. Своевольны лысые прелаты. А до бога не достать! Хорошо почувствовать на ощупь, Как тепла медовая свеча!.. Девушки в Днепре белье полощат И кричат по-русски, хохоча. Здесь, за тыщей рек, лесов, распутиц, Хорошо, просторно на дворе… Девушки, как стаи белых утиц, Скатерти полощут во Днепре. " Давай поедем в город "
Давай поедем в город, Где мы с тобой бывали. Года, как чемоданы, Оставим на вокзале. Года пускай хранятся, А нам храниться поздно. Нам будет чуть печально, Но бодро и морозно. Уже дозрела осень До синего налива. Дым, облако и птица Летят неторопливо. Ждут снега, листопады Недавно отшуршали. Огромно и просторно В осеннем полушарье. И все, что было зыбко, Растрепанно и розно, Мороз скрепил слюною, Как ласточкины гнезда. И вот ноябрь на свете, Огромный, просветленный. И кажется, что город Стоит ненаселенный, — Так много сверху неба, Садов и гнезд вороньих, Что и не замечаешь Людей, как посторонних… О, как я поздно понял, Зачем я существую, Зачем гоняет сердце По жилам кровь живую, И что, порой, напрасно Давал страстям улечься, И что нельзя беречься, И что нельзя беречься… 1963
НАЗВАНЬЯ ЗИМ
У зим бывают имена. Одна из них звалась Наталья. И было в ней мерцанье, тайна, И холод, и голубизна. Еленою звалась зима, И Марфою, и Катериной. И я порою зимней, длинной Влюблялся и сходил с ума. И были дни, и падал снег, Как теплый пух зимы туманной. А эту зиму звали Анной, Она была прекрасней всех. КРАСОТА
Она как скрипка на моем плече. И я ее, подобно скрипачу, К себе рукою прижимаю. И волосы струятся по плечу, Как музыка немая. Она как скрипка на моем плече. Что знает скрипка о высоком пенье? Что я о ней? Что пламя о свече? И сам господь — что знает о творенье? Ведь высший дар себя не узнает. А красота превыше дарований — Она себя являет без стараний И одарять собой не устает. Она как скрипка на моем плече. И очень сложен смысл ее гармоний. Но внятен всем. И каждого томит. И для нее никто не посторонний. И, отрешась от распрей и забот, Мы слушаем в минуту просветленья То долгое и медленное пенье И узнаем в нем высшее значенье, Которое себя не узнает. ДВОРИК МИЦКЕВИЧА
