Пароль скрещенных антенн

Итак, молодая пчела побывала уже и чистильщицей ячеек, и воспитательницей старших, и кормилицей, младших личинок. Дальше ей предстоит стать приемщицей корма.

Одни приемщицы принимают нектар от самых старых летных пчел-сборщиц, которых они встречают у летка. Другие перегружают нектар из ближайших от летка участков в дальние и из нижних ячеек в верхние. Третьи, с ног до головы, как мельник в старой мельнице, опудренные мукой пыльцы, заняты тем, что головой утрамбовывают в ячейки доставленную сборщицами обножку.

Приемщицей корма пчела бывает примерно с неделю, а затем постепенно начинает заниматься очисткой улья от всякого сора. Пчела-уборщица, вынося сор, отлетает с ним подальше и сбрасывает метров за десять — двадцать от улья.

Пчел в этом возрасте можно часто видеть за выполнением еще одной обязанности — не то санитара, не то парикмахера.

Такой санитар круглые сутки переходит на сотах от одной пчелы к другой и по очереди чистит и как бы причесывает их своими гребешками, приглаживает щеточками ножек, тщательно перебирая челюстями-жвалами волосок за волоском на голове, на спинке.

Минут по пяти и дольше продолжается иной раз причесывание каждой пчелы. Время от времени пчела-санитар бросает свое занятие и принимается прочищать собственные жвалы, затем снова нетерпеливо отыскивает на сотах пчелу, требующую чистки.

Поиск очередной пчелы тоже занятно выглядит. Санитар быстро бежит по сотам и усиками одну за другой поглаживает на бегу встречных пчел, пока одна из них не ответит на прикосновение дрожью всего тельца. Эту пчелу санитар и принимается чистить.

Нередко можно наблюдать, как два санитара одновременно трудятся над одной пчелой.

Все это особенно уморительно, когда причесываемая пчела покорно поднимает крылья, растопыривая их, вертится на месте, подставляет причесывающей подкрыльные участки, которые обрабатываются особенно тщательно.

Заметим, что одновременно с двенадцатого по девятнадцатый день от роду, то есть в том возрасте, когда лучше всего развиты восковые зеркальца — железы, выделяющие воск, пчелы принимают участие в строительстве сотов. После того как у них созреет жалоносный аппарат, они становятся сторожами и у летка охраняют гнездо.

Конечно, «биографии» отдельных пчел неизбежно разнятся, но определенный порядок развития у всех сохраняется и очередность выполняемых занятий изменяется, в общем, более или менее сходно. Это можно наблюдать в самых неожиданных условиях.

В стеклянную коробку со шмелиным гнездом, помещенным между двумя рамами окна пасечного домика, опытники подставили кусочек сотов с созревающими пчелиными куколками. И вот в гнезде с большими мохнатыми черно-оранжевыми шмелями одна за другой выходят из ячеек маленькие серые пчелки. Коренное население гнезда определенно не замечает того, что в новых членах колонии нет ничего шмелиного; с ними обращаются так же, как и с новорожденными шмелями. А пчелиные подкидыши ведут себя в чужеродной общине совсем как дома. Правда, через некоторое время, покидая гнездо при выходе для облета, пчелки не возвращаются больше к шмелям.

Это нетрудно объяснить: ведь, вылетая, они попадали на пасеку, а здесь, среди ульев, их встречало на летках и в воздухе оживленное снование пчел. Увлеченные этим движением, пчелы и не вернулись в «свое» шмелиное гнездо, разлетелись по ульям.

Пчелы же, появившиеся на свет с поврежденными крылышками и потому не имевшие возможности вылетать из гнезда, оставались со шмелями больше двух месяцев, и опытники не раз видели, как они делали попытку принимать нектар от вернувшихся из полета шмелей, как пробовали кормить шмелиных личинок, как чистили и кормили шмелиную матку…

В пчелином гнезде, в недрах пчелиной семьи обычный порядок чередования ульевых обязанностей рабочих пчел может, однако, и меняться.

Когда для пчел какого-нибудь возраста не находится работы в улье, они замирают, отсиживаясь на сотах. И наоборот, если, к примеру, сухой ветер высушит нектар в цветках и, разогрев ульи, разносит заманчивый для любителей сладкого теплый аромат меда и воска, охрану сокровищ семьи от врага несут не только сторожа, но и пчелы других возрастов. В такие часы у летка и на прилетной доске выстраиваются усиленные наряды стражи.

Здесь каждая пчела, не поворачивая глазастой головы, «видит во все стороны», готовая в любое мгновение подняться в воздух и отразить нападение.

У летка заканчивается ульевой период жизни пчелы. Дальше она становится летной.

Уже до этого пчела постепенно подготовлялась к летной деятельности, к сбору корма.

Первые вылеты ее еще совсем не походят на обычные. Поднявшись невысоко над летком и обязательно головой к улью, в 2–3 метрах от него, молодая пчела держится одну-две минуты в воздухе, а опустившись, возвращается на соты и снова принимается за прерванную работу чистильщицы и приемщицы.

Если день выдался особенно погожий, учебный вылет повторяется. И снова пчела не отрывает глаз от улья и не отлетает от него.

Последующие вылеты, все еще головой к улью, становятся более уверенными. Восьми-девятидневные пчелы большими дружными стайками летают вокруг улья, оглядывая его со всех сторон, чтобы через пять — семь минут вернуться из своего первого большого ориентировочного полета — проигры.

После этого полет затягивается иной раз минут на двадцать — тридцать. Пчела больше не смотрит на улей. Как взрослая, уверенно поднимается она с прилетной доски и летит в луга, в леса, в сады. Здесь, опустившись на облюбованный цветок, она долго отдыхает, пока еще не тратя сил ни на сбор нектара, ни на укладку обножки, затем перелетает на другой, на третий цветок и снова отдыхает, прежде чем отправиться в обратный путь. Дома, в улье, следует короткий отдых, во время которого пчела заправляется новой порцией меда для следующего полета.

Многие делают несколько таких холостых полетов, прежде чем впервые наполнят зобик нектаром и познакомятся с тяжестью пыльцевой обножки.

Изложим для примера подробно описанную в одном исследовании «биографию» пчелы № 107, родившейся 5 июля 1949 года. Эта пчела, сразу же после рождения получившая свой номер, была введена в улей, где находилась под ежедневным наблюдением по семь-восемь часов подряд, почти без перерыва. Каждый из сообщаемых далее показателей получен от сложения минут и секунд, в разное время затраченных пчелой на одинаковые действия: например, на строительство, на кормление личинок, на фуражировочные полеты за кормом.

Эта пчела безвременно погибла, не вернувшись из полета, во время которого ее настигла гроза. Она прожила поэтому всего 24 дня (570 часов). Может быть, самым неожиданным в ее жизненном итоге должно быть признано то, что из 176 часов 45 минут (общая продолжительность наблюдения) она в течение 68 часов 53 минут никакого дела не делала, неподвижно пребывая на сотах как бы в забытьи. Это неподвижное времяпрепровождение, конечно, для чего-то требуется, но какова его физиологическая роль, пока не установлено. Не исключено, что недвижимые на сотах пчелы спят. Кроме 68 часов 53 минут, проведенных в неподвижности на сотах, пчела какое-то время беспорядочно и с неустановленной целью блуждала по сотам, на что в общей сложности было затрачено еще 56 часов 10 минут. Итак, из 176 часов, в течение которых пчела находилась под непосредственным наблюдением, она 125 часов провела в выполнении функций, которые пока не ясны.

Из остальных 50 (округленно) часов пчела № 107 потратила:

11 часов 44 минуты на чистку ячеек;

1 час 50 минут на кормление;

2 часа 08» на воспитание личинок;

6 часов 24 минуты на строительные операции;

12 часов 27 минут на запечатку ячеек;

2 часа 29» на поедание перги;

0 часов 34 минуты на утрамбовку перги в ячейках;

2 часа 18 минут на сопровождение по сотам вернувшихся из полета пчел-фуражиров;

1 час 15» на полеты в проигре;

9 часов 59» на фуражировочные полеты для сбора корма…

Те же рабочие дневники, из которых извлечены приведенные здесь сведения, рассказывают, что пчела № 107 чистила ячейки с первого и до двадцать второго дня от роду, кормила расплод с первого и до двадцатого дня жизни, занималась строительством с третьего и до двадцать первого дня.

Описываемые наблюдения позволили сделать очень содержательное открытие: оказалось, что не все пчелы в равной мере посвящают себя разным занятиям. Одни, например, отделываются от обязанностей сторожа за несколько минут и в один прием, другие по многу дней подряд часами дежурят у летка и при всех условиях первыми срываются в атаку против действительных или мнимых врагов. Другие пчелы чаще и дольше всего заняты воспитанием расплода, третьи — строительными операциями. Похоже, что здесь обнаружены воспитатели, или сторожа, или строители по призванию! Точно так же и среди летных пчел некоторые проявляют явную склонность к этому роду деятельности.

Они проходят всю летную науку ускоренным темпом — в один-два приема. Иногда, впервые выйдя из летка и полетав некоторое время головой к улью, пчела не возвращается домой, а увеличивает радиус полета. Незаметно она отдаляется от улья, превращая учебный полет в ориентировочный, все более уверенный, потом улетает, чтобы минут через тридцать — сорок вернуться уже со своей первой рабочей ношей — с грузом нектара.

Так пчела, которая две-три недели назад вскрыла изнутри крышку ячейки и впервые увидела свет, кончает свою ульевую работу и становится настоящей добытчицей корма, собираемого для родной семьи.

Сборщицей она остается уже до конца жизни.

И вот приходит ее час. Потемневшая от времени, растерявшая волоски, которыми она была покрыта в молодости, на измочаленных, изработавшихся крыльях, налетавших уже многие десятки километров, она дотягивает кое-как до прилетной доски, до родного гнезда. Здесь она сдает принесенный груз нектара или пыльцы и, собрав последние силы, медленно выходит из улья. То и дело останавливаясь, падая на бок, поднимаясь, она добирается до края прилетной доски и срывается вниз, чтобы умереть вне дома. Так, сослужив семье последнюю службу, заканчивает рабочая пчела свой жизненный путь.

Теперь припомним снова весь этот путь — с первого шага и до последнего. Выйдя в один из весенних или летних дней из ячейки сформировавшимся насекомым, пчела прожила в общей сложности немногим больше тысячи часов.

Как же была проведена эта тысяча часов?

Пчелу все знают как существо, которое постоянно летает в безграничном просторе лесов и полей, копошится в венчиках цветков, купается в солнечных лучах, пьет сладкие нектары и, осыпанное золотом плодоносной пыльцы, дышит ароматом теплых дней.

А на самом деле?

А на самом деле пчела почти всю жизнь проводит в тесном и темном улье.

За шесть недель жизни рабочая пчела отлучается из гнезда не больше чем на несколько десятков часов. Почти девятьсот часов из тысячи она проводит летом в гнезде. А пчелы, рождающиеся к осени и живущие в общей сложности до пяти тысяч часов, проводят в улье почти четыре тысячи девятьсот часов.

Считанные часы, проводимые взрослой пчелой в полете, — это только короткие, освещаемые солнцем перемены в постоянной темноте ее ульевого существования.

Как странно совмещены в повадках и нравах рабочей пчелы, столь не похожей вообще на своих родителей, ревностная приверженность к дому затворницы-матки и летные способности трутня.

Конечно, здесь улавливается только самое грубое сходство, только зародыш сходства. Но ведь матка с трутнем и производят только зародыш пчелы. Выращивают же и выкармливают эту пчелу такие же рабочие пчелы, которые с молочком пчел-кормилиц и медо-перговыми кашицами пчел-воспитательниц прививают пчелиной личинке пчелиные свойства и инстинкты.

СКОЛЬКО ЖИВЕТ ПЧЕЛА

ТОЛЬКО ЧТО шла речь о том, что рабочая пчела, рожденная весной или летом, живет всего шесть недель, а такая же рабочая пчела, рожденная в начале осени, живет месяцев шесть, то есть по крайней мере в четыре раза дольше.

Как же это объяснить? Ведь и весенние и осенние пчелы могут быть родными сестрами, могут происходить от одной матки, они развились из одинаковых яиц, формировались в одинаковых ячейках одного гнезда, да и выкармливали их пчелы, казалось, одинаково.

Но вот в той же семье, от той же матки, из такого же яйца пчелы воспитывают молодую матку, и она оказывается способной прожить три года, четыре года, пять лет, причем уже никакого значения не имеет то, когда она вывелась — ранней весной или в конце лета. Получается, что зародыш во всех трех случаях одинаков: это все то же полуторамиллиметровое жемчужно-белое яичко, отложенное на дно пчелиной ячейки. Однако из этого зародыша могут вывестись насекомые, которым суждено прожить одному шесть недель, другому полгода, а третьему пять лет!

Различие в продолжительности жизни этих созданий, развивающихся из одинаковых зародышей, грандиозно: осенняя пчела живет в пять раз дольше, чем весенняя, а матка способна прожить в шестьдесят раз дольше, чем весенняя пчела.

Представим себе такое на примере человека: он живет, скажем, пятьдесят лет; в пять раз больше — это двести пятьдесят, а в шестьдесят раз — это три тысячи лет!

Из чего возникает, чем может определяться такая головокружительная разница в средних сроках жизни?

Вопрос о матке решается проще. Она тоже, как и рабочие пчелы, происходит из оплодотворенного яйца, но ее личинка, начиная с конца третьего дня жизни и до окукливания, выкармливается несколько иной пищей, чем личинки рабочих пчел. Маточные личинки вырастают на одном только молочке. Кроме того, они вырастают в ячейке более объемистой и иначе расположенной, чем пчелиная. Взрослая матка, наконец, и жизнь проводит совсем не так, как рабочие пчелы.

Но рабочие пчелы — и весенние, и летние, и осенние — все выкармливаются, видимо, одинаково. Почему же пчела, появившаяся на свет в сентябре, способна прожить по крайней мере в пять раз дольше, чем ее родная сестра, родившаяся в мае?

Различия в «биографиях» майской и сентябрьской пчел тоже, в конце концов, не так уж трудно обнаружить.

Майские и вообще живущие летом пчелы проводят жизнь в семье, которая разрастается и где, следовательно, с каждым днем становится больше личинок, требующих выкормки, в семье, которая строит соты и расходует силы и на полеты за кормом, и на его переработку и укладку в ячейки.

Рожденные же в сентябре и живущие зимой пчелы почти весь срок жизни проводят в семье, которая не увеличивается в размере. В течение долгих месяцев зимовки эти пчелы безвылетно живут в улье, сгрудившись в плотный клуб. И в стеклянном улье можно видеть, как, будто в сказочном царстве, неподвижно застыли на ячейках, сгрудившись в плоский овальный диск, тысячи дремлющих пчел. Если тихонько стукнуть ногтем по стенке улья, спящие на мгновение очнутся, встревоженно затрепещут крыльями, легкий гул пробежит по гнезду и утихнет. Они ничего не строят и только расходуют корм, собранный предыдущими поколениями. Впрочем, дело не только в этом.

Что получится, если майских, затем июльских и сентябрьских молодых пчел сразу после выхода из ячеек переносить в термостат и здесь дать им возможность проводить всю жизнь в совершенно одинаковых условиях, снабжать их одинаковым кормом и т. д.? Несмотря на одинаковые условия содержания, сентябрьские пчелы, то есть пчелы, которым предстоит зимовать, проживут в термостате заметно дольше, чем майские. Очевидно, они уже на свет появляются с жировым телом и кормовыми железами, более развитыми, чем у майских пчел. Это связано, как выяснилось, с количеством и качеством того белкового корма — молочка, которое производят пчелы-кормилицы.

Изменив условия кормления летних пчел, удалось продлить средний срок их жизни чуть ли не в десять раз.

Пчелы, способные прожить десять пчелиных веков, показали, что и смерть можно оттеснить с тех рубежей, которые считаются неприступными. В таком выводе, собственно говоря, нет ничего особенно нового.

Трутни пчел живут, как известно, около ста дней, а умирают не потому, что не способны жить дольше, а лишь вследствие того, что их обрекают на смерть пчелы, которые изгоняют трутней из гнезда. В семьях же, потерявших матку, трутни не изгоняются и благополучно перезимовывают в гнезде и могут прожить хоть двести пятьдесят, хоть триста дней и даже больше.

Вот явление, в котором естественные законы жизни семьи помогают заглянуть в сокровеннейшие тайны живого.

Расскажем еще об одном таком явлении.

К летку улья приставили прозрачный раструб. В эту ловушку набилось вскоре около трехсот вылетевших из улья для сбора корма фуражиров, то есть пчел старшего, причем более или менее одинакового возраста. Их-то по одной, по две, по пяти и по десяти заключали в обтянутые густой проволочной сеткой одинаковые клеточки, объемом полтора кубических сантиметра каждая. Всех Пчел одинаково кормили здесь: они получали сахарный сироп из кормушек. Казалось, лучше всех должны были чувствовать себя одиночки, которые находились в наиболее привольных условиях. Но получилось другое: в первый же день стало заметно, что в клетках с пчелами-одиночками смертность выше, чем в остальных. К шестому дню пчелы, изолированные по одной, погибли. А дольше всех прожили те пчелы, которые были в клетках вдесятером, то есть в тесноте.

Короче говоря, оказалось, что продолжительность жизни насекомого может зависеть и от того, сколько их содержится вместе. И чем их больше вместе, тем дольше каждая может прожить.

Почему так получается?

Кое-что об этом рассказал опыт, проведенный в семье примерно из тридцати тысяч пчел. Шести пчелам из этой семьи было скормлено немного — самая малость! — меда с подмешанным к нему радиоактивным фосфором. Через два часа приблизительно три четверти старых — летных и около пятой части молодых — нелетных пчел были заряжены фосфором. На следующий день — через сутки — число летных пчел, заряженных мечеными атомами фосфора, увеличилось мало, но число заряженных нелетных пчел выросло в два с половиной раза.

Вот как быстро идет обмен веществ в пчелиной семье, вот с какой быстротой охватываются пчелы одной семьи пищевыми связями, вот как часто должны они входить в соприкосновение. Пчела-одиночка не вентилирует, тогда как в группе она широко пользуется этой своей способностью. Пчела-одиночка, как любое одиночное насекомое, полностью зависит от внешней температуры и не способна изменять ее. Группа же пчел может и охлаждать гнездо при перегреве и согревать при похолодании.

Пчелам присуще собираться, сбиваться в ком, в массу. Это свойство, уже известное нам хотя бы по зимнему клубу, можно проследить и в опыте: если поместить в клетку сотню выведенных в термостате пчел, они соберутся — на потолке ли, в углу ли — кучкой, повиснув друг на друге.

Усыпим несколько сот пчел углекислым газом и рассыплем их по дну картонной коробки, прикрытой сверху стеклом. Вскоре в недвижимые поначалу тела насекомых постепенно возвращается жизнь. Проснувшиеся пчелы начинают двигаться, стягиваются друг к другу, собираясь в группки, которые в конце концов сливаются в общую массу.

Все это можно наблюдать и в опыте с тысячей пчел, и с пятьюстами, и с двумястами, и даже с сотней пчел.

Но если пчел меньше — всего несколько десятков, они, проснувшись, расползаются по дну небольшими группками, по три-четыре пчелы в каждой, а в общую гроздь не собираются.

На пчел, изолированных по одной или совсем небольшими группами, свет действует очень сильно, вызывает бурное движение. Пчелы, собранные по полтора-два десятка, если их осветить, пробуют переместиться в тень. А в группах по сто, пятьсот, тысяче и больше особей пчелы свиваются в клуб и на свет не реагируют.

В одном опыте измеряли раздражимость пчел и для этого в клетки с пчелами спускали на шелковинке труп осы. Там, где были одна, две, пять пчел, они не реагировали на раздражение; пчелы из групп в несколько десятков особей сразу отмечали появление врага, подтверждая, что пчела из массы пчел — это совсем не то, что пчела-одиночка.

В ПОИСКАХ ПЧЕЛИНЫХ ГНЕЗД

ТОТ, КОМУ когда-либо доводилось слышать или читать, как еще недавно охотились на пчел тибетцы, знает, что это поистине отчаянное предприятие бывает здесь опаснее, чем охота на самых ядовитых змей или на таких кровожадных хищников, как пантера или тигр.

Дело в том, что даже те тибетцы, которые давно уже знали, что на свете существует пчеловодство, сами не водили пчел, так как это строго-настрого запрещалось почему-то буддистскими законами. Но те же законы не запрещали употреблять в пищу покупной мед, охотиться на пчел, дарить кому угодно добываемый охотой мед. Поэтому-то тибетцы усердно охотились, уступая собранный мед соседям-непальцам, а затем у них же по недорогой цене этот мед приобретали. Таким образом, они, не беря греха на душу, обходили строгий закон и получали возможность и право лакомиться «самой сладкой пищей на Земле».

Впрочем, нет смысла вдаваться в хитросплетенные лабиринты религиозных законов и наивные уловки буддистов, использующих дозволения и обходящих запреты, касающиеся меда, который особенно дорого ценится тибетцами.

Это неудивительно, если вспомнить, как он им достается. Дикие пчелы гнездятся в Тибете чаще всего в углублении скал, среди горных камней. При этом наиболее богатые медом и воском гнезда находятся, естественно, в таких местах, куда очень трудно добраться. Пчелиные гнезда на пологих склонах и даже в стене отвесных скал, если сюда можно добраться снизу с помощью лестницы, никогда не дают богатой добычи. Тибетцы находят, что пчелы предпочитают селиться в стенах глубоких ущелий, расположенных достаточно высоко над дном пропасти, чтобы им ничто не угрожало снизу, и прикрытых, кроме того, выступом скалы, мешающим добраться к гнезду сверху.

Именно эти самой природой замаскированные и неприступные гнезда и составляют наиболее заманчивую цель.

По хорошо укрепленным длинным и гибким бамбуковым лестницам охотники спускаются в пропасть на глубину 40, 60 и 80 метров. Более длинные лестницы из бамбука уже не надежны.

Дежурящие недалеко от края пропасти подручные охотников, пока они спускаются, потихоньку травят, отпускают концы веревок, подвязанных к поясам скалолазов. Один из подручных лежит головой к краю ущелья: он следит за сигналами, которые подаются снизу. Сигналы подаются веревкой или руками. Голоса здесь не услышишь: на дне ущелья ревет, ворочая камни, бешеная, вся в пене, река…

Вися на гибких лестницах, придерживаемые веревками, охотники снижаются, затем подтягиваются к летку гнезда. Один раздувает поданный сверху дымарь, который должен помочь отгонять пчел, пока другой складывает срезанные ножом соты в деревянную посудину, тоже спущенную сверху на веревке. По сигналу снизу подручные выбирают груз наверх и, если надо, спускают новую пустую бадейку.

На обработку одного выслеженного гнезда уходит иной раз несколько дней. А ведь и выследить гнездо тоже не просто…

Так еще совсем недавно добывался пчелиный мед в Тибете.

Подобная охота, в сущности, очень мало отличается от той, о которой стало известно благодаря одной любопытной находке историков-спелеологов — исследователей пещер.

В горах возле Барселоны, в Испании, они обнаружили сохранившуюся с доисторических времен пещеру, известную теперь под названием Паучьей. Здесь на одной из стен написана красками картина, изображающая охотников, атакующих гнездо пчел. Гнездо расположено высоко, в одной из впадин, скрытых в скале, а охотник изображен уже поднявшимся по какому-то канату или стеблю ползучего растения к самому летку. Он держит в руке подобие посудины. Вокруг него носятся разъяренные пчелы. По мнению специалистов, этот рисунок сделан восемь с лишним тысяч лет назад. Впрочем, известны рисунки, созданные и в более древнюю эпоху. Недавно их обнаружили при раскопках в Чатал-Гююне (Турция). Здесь настенная роспись изображает, между прочим, и соты с развивающимися в ячейках пчелами, и сборщиц на цветках. Ученые полагают, что этим рисункам по меньшей мере девять тысяч лет. Уже тогда люди охотились за медом.

Теперь охота на пчел — это чаще всего только развлечение, забава, спорт. Но и сейчас еще есть народы, для которых пчелы служат главным источником пропитания. Таковы, например, гваяки, живущие в глубине Парагвайских Кордильеров в Южной Америке. Их кочевые орды, каждая из нескольких сот человек, не строят даже временных жилищ, не умеют выращивать растения, не делают никаких запасов пищи. Гваяки не знают одежды.

Джунгли, где они обитают, не слишком богаты съедобными растениями, зато кишат осами и безжальными американскими пчелами, гнезда, которых поставляют племени не только запасы меда, но и массу личинок и куколок. Надо сказать, что личинки ос и пчел используются в пищу и другими народами в Южной Америке, Африке, Азии, Австралии.

Пчелиные гнезда представляют для гваяков особую ценность, так как здесь находится еще и воск, а он идет на отделку луков, стрел, копий и предметов домашней утвари, в первую очередь «котлов», в которых плавится воск. Много воска расходуют гваяки также на сосуды для переноски и хранения меда. Для этой цели посудой служит и пустая скорлупа крупных орехов анодонте. Самодельные котлы, слепленные из глины, смешанной с воском, не обожжены, но хорошо просушены. После этого в них можно на слабом огне плавить соты, вытапливать воск. Деревянный лук, стрелы, копья наващиваются; наващиваются также и сплетенные из растительных волокон канаты длиной в несколько метров. Корзины, изготовленные из волокон древесного луба, заливаются воском — в этих плетенках переносится и хранится мед. Одним из самых важных орудий труда у гваяков считается грубо отесанный каменный топор (с его помощью вскрываются дуплистые стволы с гнездами). Охотники пользуются также щеткой из пальмовых волокон, которой мед перекладывается из сотов.

«Медовая» — так назвали ее ученые — цивилизация гваяков в наш век представляет собой, конечно, редчайший пережиток чуть ли не каменного века. Он свидетельствует, что в далеком прошлом добыча меда и воска занимала в жизни народов Америки важное место. Из многих исторических свидетельств, которые говорят об этом, укажем хотя бы на относящуюся к середине XVI века книгу Диего де Ланда «Сообщение о делах в Юкатане».

«О пчелах, их меде и воске» — так озаглавлен отрывок из книги, который стоит привести полностью:

«Есть две породы пчел (это американские породы — мелипоны и тригоны), и те и другие гораздо меньше, чем наши.