Помоги проекту - поделись книгой:
— Куда же вы гоните ее?
— А в Махровский уезд; тут в двух верстах граница, — к вечеру, поди, выгоним всю…
— И тоже в рожь?
— Тоже; что делать-то?..
— Так ведь она и там есть рожь начнет.
— Что же-с… Пущай…
Чиновник был озадачен: спасать себя верной гибелью других — было не слишком добросовестным делом, тем более, что уезд Махровский был одной и той же губернии; дело неладное.
— Как же там-то?
— А там как знают… Мы донесем, что ушла… Бывают такие случаи — уходит.
Чиновник думал-думал и со вздохом пришел к тому заключению, что донести со слов писаря можно и что в этом случае от начальства за быстроту действий перепадет что-нибудь вроде признательности…
— Ну, как знаете… — проговорил он и тронулся назад в село.
К вечеру лемешовцы начали подвигаться к границе Махровского уезда. От ходьбы и усталости некоторые останавливались и пили воду из круглых кувшинов с узеньким отверстием, другие затягивали песни, говор слышался веселее и шумнее, и когда вся саранча действительно перебежала за границу, — песни загуляли на селе целую ночь; народ был счастлив, к начальству неслось донесение с известиями о разных усиленных мерах и проч. Отслужен был еще один молебен, и настал покой.
Но покой этот продолжался недолго: в одно утро лемешовцы увидали опять саранчу, увеличившуюся в страшных размерах; черным покровом покрывала она всю рожь, всю дорогу и даже соломенные крыши домов. Ее было такое множество, что когда пробовали пугать ее шумом, убегавшая шеренга принуждена была шествовать по головам своих братии, — такая была теснота. Произошло это самым простым образом. Жители Акуловой, небольшой деревеньки Махровского уезда, наделенные саранчой из соседней губернии, приняли те же меры, что и лемешовцы, то есть точно так же озаботились только перегонкою в другое место, и в то время, когда лемешовцы заливались горючими слезами, махровские власти слали в палату бумагу об усиленных мерах и служили молебен.
Через несколько времени не было видно ни одного колоса: саранча съела все, положила яйца и черной непроглядной тучей поднялась с своей опустошенной квартиры. Густота поднявшейся тучи была так велика, что солнечные лучи не проникали через нее. На народ напал ужас и панический страх — ждали последнего дня.
После лютой и голодной зимы настало голодное лето. Саранча отроилась во множестве и размножалась на целые уезды. Из палаты отнеслись в гимназию за советами у ученого мира насчет избавления от беды. Учитель естественной истории написал записку и решил, что крестьяне должны принимать меры к разведению каких-то еще других насекомых, которые должны были есть не рожь, а саранчу. Успех был бы несомненным не ранее как по истечении трехсот лет. Но помощь нужна была теперь, в эту минуту. Ее не было, и понятно, что настал голод — весь запас хлебных магазинов был истощен в прошлую зиму.
-
И пошли по миру толпы побирушек. Город за городом, деревня за деревней, дальше да больше, как говорят мужички, — и добрались до Питера…
В другой раз я расскажу судьбу этих деревенских побирушек в столице — историю, основанную на положительных фактах, а в настоящее время только прибавлю, что простой крестьянский ум в последнее время изобрел оборону против саранчи, выкапывая на границах своей и чужой ржи — канавы, шумом и шорохом сгонял туда врага своего и засыпал землею, придавливая ее потом ногами.
I
КОРРЕСПОНДЕНТ
Скромный обыватель Овчинной улицы, чиновник Чернилов, начинал разочаровываться в жизни, которую встречал грудами собственноручных стихотворений, любовью и проч. Стихи писались реже и реже, потому что любовь все чаще и чаще приносила свои плоды в форме ежегодно возраставшей семьи и усиливавшихся хозяйских хлопот: Чернилов начинал делаться скучным, вследствие чего на окнах его квартиры появились две довольно объемистых бутыли с наливкою. Какой результат имело бы осушение этих двух бутылей и не повлекло ли бы оно за собою постоянного подливания — сказать не решаюсь, но полагаю, что это было бы так, если бы, к счастию Чернилова, бог не послал ему утешения, дозволившего снова открыть свою лирическую душу, снова тронуть пером, и притом тронуть уже на пользу отечеству, а не для того, чтобы самому наслаждаться плодами своих рук и головы. Дело в том, что Чернилов получил от приятеля из Петербурга письмо, в котором, между прочим, говорились такие вещи: "Об изложении не заботься: мы это здесь всё пересоорудим; главное дело, подхватывай на лету факты, события в провинциальной жизни, скандальчики (N. В. Слово
Дня через два Чернилов уже работал, запускал руку в волоса и ерошил их, отчего вид физиономии был ужасен и заставлял домашних скрываться по углам соседних комнат и там сидеть не шевелясь. При этом, несмотря на постоянную серьезность, по лицу Чернилова иногда пробегала улыбка; в эти минуты он мысленно трунил над своим приятелем, написавшим между прочим: "Об изложении не заботься, мы это здесь всё пересоорудим…"
"Гм… — думал Чернилов: — изложение. Погляди-ко ты, какое у меня изложение". Размышляя таким образом, Чернилов писал и писал. И так как он был лирик и, кроме того, так как радость, что есть возможность писать о провинции, вытекала исключительно из желания тронуть свои лирические струны, — то поимка, например, вора с узлом изображалась пером Чернилова в такой форме: привожу один образчик.
"…Мрак заметно бежал на землю, и на небе догорали последние, позабытые закатившимся солнцем лучи, окрашивая тонкими пурпурными штрихами края облаков, когда будочник Иван Федосеев встретил на заборе хищника.
"— Стой, подлец! — энергически произнес будочник, неколеблющейся рукой хватая вора за полу, и вдали, в соседнем саду тысячами переливов зазвучало эхо: "Подлец!" — говорили деревья, обнимая друг друга… "Подлец!" — прозвучала даль… "Подлец!" — замерло далеко, среди чистого поля, среди трав и благоуханий… У забора завязалась драка, и скоро прозвучала пощечина… Этот новый звук, словно ракета, невидимо взвивающаяся ввысь и ниспадающая каскадом бриллиантовых огней, рассыпался по каждому лепестку соседнего сада, выпорхнул в беспредельное пространство, где подхватили его крылатые духи и унесли к синему морю. Все это как нельзя лучше гармонировало с картиною вечера чудного, очаровательного, когда небо как бы просилось на землю, а земля как бы хотела на небо. Не потому ли и вора тянуло на забор!.."
Написав это, автор позвал жену и детей, желая насладиться их изумлением.
— Идите папашу слушать! — говорила мать, сзывая ребят. — Читать будет…
Разыгравшиеся на дворе ребята с изумлением стояли около стола во время чтения папенькиного сочинения… Кто-то из них нерешительно сапнул носом и был награжден ужаснейшим взглядом матери, которая искривленными и сжатыми губами словно говорила: "задеру". Другой, перепугавшись и не зная, что тут такое, потянулся к матери и тоскливо произнес: "мама-а, боюсь…", вследствие того был значительно заушен. Таким образом, чтение кончилось при совершенном внимании.
— Каково? — спросил автор…
— Хорошо, — сказала жена, не понимая в чем дело. Потом, спустя минуту, она прибавила: — Ты, смотри, чего дурного не напиши…
— Не!..
— То-то… Тогда тебе самому в шею-то накладут…
Муж улыбался только и запихивал письмо в конверт.
Приятеля он на первый раз просил, вместо высылки денег, выхлопотать ему, Чернилову, награду за отличие…
-
Через две с половиной недели приятель писал между прочим:
"Совсем не то; нужны факты. Для того, чтобы были они в твоих письмах, нужно искать их, самому натыкаться на них… Вор — это самое микроскопическое явление будничной жизни тем более, что правосудие, схватив его за полу, тотчас же прекратило существование злостного поступка, и благосостояние общества не нарушено… Вследствие всего этого советую выбирать явления крупнее, с участием лиц осанистых; подсматривай, подслушивай, подглядывай за фактом в щель, наблюдай на улице, в трактире, в салоне, — ежели это возможно… Излагай по возможности сухо и кратко; в прошлый раз, упоминая о синем море, — ты увлекся и не подумал, что подобного моря нет во всей вселенной… Избегай этого и в конце, как говорил я уже, — не забудь о пароходах и железных дорогах…"
Чернилов приуныл. Работа отрицала всякую возможность подхватывать говор ветра, подсматривать, как луна целовала землю, и проч. и проч. Нужно было натыкаться на факты…
"Как я на них буду натыкаться?" — недовольно думал Чернилов…
Положение неприятное.
"Бросить разве?" — размышлял он опять, — но практическая сторона работы тянула к себе, и Чернилов продолжал тосковать, как взяться за нее…
Делать нечего, как-нибудь надо…
В один день он собрался наблюдать…
"В салоне"! — соображал он. — Это что такое… А чорт его знает, что такое… про это не нужно… "Наблюдай в трактире"… Это, пожалуй, ничего… можно… Все-таки, чай, надо выпить, закусить… С женой воевать придется… Избави, господи, лихова лиходея! Не нужно и этого… Стало быть, только "на улице" да "в щель"… Гм…"
Напившись вечером чаю, Чернилов напялил шинелишку, — вышел на улицу наблюдать…
Слякоть, тьма, с крыш каплет, — дождь только что шел; ни души… Смерть царит кругом.
Чернилов послушал эту тишину и произнес вслух:
— Хоть бы что-нибудь, хоть бы караул закричал кто… А ни-ни…
Еще послушал…
— Тьфу!.. чтоб вам…
Кому? Неизвестно… и зашагал по грязи…
— Пойду… авось наткнусь на что-нибудь.
Чернилов прошел маленький переулок и очутился в другой улице.
Та же тьма… Только издали, с самого конца улицы доносится чей-то голос:
— Я те, шкурья порода, бока те поправлю… Жила! Чортова кукла!..
— Сам съешь, — едва внятно доносилось с другого конца улицы. — Сам съешь!..
И опять смерть…
— Тут хоть что-нибудь… Но все-таки — что же это… Это не годится… Впрочем, подожду…
Опять постоял, послушал: мертвая тишина, — даже страшно.
— Ничего… Пойду дальше…
Третья улица, и третье царство смерти. Где-то вдали чуть ухнули сани, донеслись едва внятно два-три аккорда гармоники.
— Ну что же? будет ли что-нибудь? — спрашивал Чернилов себя и мертвое царство…
— Ничего не будет, — отвечал кто-то: будто и сам Чернилов, будто и само мертвое царство…
— Господи! — вздохнув, произнес Чернилов, подобрал полы шинели и зашагал дальше.
Недолго странствовал он… Через полчаса Чернилов сердито скидывал калоши в своей маленькой передней и ворчал:
— Натыкайся! Вот и наткнулся!
Жена, сидевшая в соседней комнате, сочла нужным испугаться и подумала: "Господи? что там такое? не пьян ли?.."
— И наткнулся! — сердито произносит муж, швыряя шапку через всю комнату… — Черти!
Жена взглянула на него и обмерла…
— Где это тебя угораздило? Царица небесная!
Муж стоял к жене спиной и молча срывал с себя сюртук, жилет и проч.
— Думал, на факт, ан на пьяного наткнулся… Чтоб вам всем издохнуть, — говорил Чернилов, сердитыми руками надевая халат, схватил свечку и торопливо вышел в сени…
"Ну! втюрился!.. — размышляла жена: — истинно, как это говорится: сухо, по самое ухо…" Из сеней муж воротился спокойнее…
— Ну, в другой раз будешь умней, — сказала жена.
— Теперь ты меня хоть озолоти, — так я ни-ни-ни, боже мой, на это дело не пойду…
Чернилов говорил это без особенного сердца и развешивал около печки свое грязное платье.
Дня через два успокоившийся Чернилов решился в последний раз попробовать удачи посредством последнего источника для наблюдений — щели… И задумал совершить это тихонько от жены… Случай представлялся отличный: в гостинице остановился уездный чиновник, и множество канцелярской мелкоты хлынуло к нему за поживой… Это уж факт — настоящий… Чернилов рад был, что подкараулил, наконец, врага; вот он у двери… Глаза его прищуриваются в щель и видят множество беззаконий…
— Вы, Егор Кузьмич, нам уж поровну, — а то ему два целковых, а мне всего шесть гривен… — говорит мелкота приезжей поживе.
— Тебе-то за что?
— А как же-с?..
— Вот тебе еще двугривенный…
— Да как же это можно? — говорит мелкота обиженным тоном.
— Не пикни!
— Нет, пикну! Всем по целковому да по два, а мне — восемь гривен. Хуже я кого?.. Не пикни.
— Замолчи, — вон выгоню…
— Их, батюшка мой! какие приужасные ужасти, — издевается канцелярская мелкота, чувствуя обиду: — кто бы попробовал…
Пожива грозно вскакивает со стула, мелкота стремится к двери…
"Это факт, можно сказать…" — думает Чернилов и вслед за тем кубарем стремится с длинной лестницы трактира, страдая под напором собственной тяжести…
"…можно сказать, положительнейший факт!.." — додумывала голова, очутившись на улице, и более думать на эту и вообще на какую бы то ни было тему не продолжала, потому что это была уже вовсе не та голова, которая размышляла на плечах Чернилова за минуту перед тем: от верхнего края до нижнего — на физиономии воздвиглись рубцы, по числу ступеней лестницы, и всю эту ужасную сцену разрушения освещали несколько фонарей, разместившихся в изобилии на лбу, висках и проч. и проч.
На улице ходил народ, и поэтому Чернилов тотчас же вскочил на ноги и устремился куда потемнее…
"…И разрази меня гром… ежели я… хоть единожды… — слышалось жалобно из тьмы. — И с детьми и с женой лучше по миру буду, нежели… Провались я сквозь землю… Ах ты, владычица!.."
Чернилов бормотал это, обтираясь наскоро и по возможности приводя себя хоть сколько-нибудь в порядок.
Придя домой, он прямо стал против жены и сказал:
— Каково?
Жена взглянула и ахнула…
Муж стоял, опустив руки в карманы…
Потрясенная жена испуганными глазами смотрела на его физиономию, перевязанную крест-накрест двумя грязными платками, узлы которых выдвигались с боков головы и напоминали рога…
Поделиться книгой: