Помоги проекту - поделись книгой:
— Я знал, что ты придешь, — сразу же тихо зашипел узник. — Придешь в последний момент, когда вся твоя игра провалится. Ведь все кончено, так? — в интонации обитателя камеры были злорадные нотки. — Теперь тебе нужен я, не так ли? Так ведь ты знал, что без меня тебе не спастись. Иначе зачем ты гноил меня здесь все эти годы, и приговор так и не привели в исполнение...
Сталин молчал и внимательно наблюдал за неестественно резкими жестами некогда-то близкого ему человека.
— Ты захотел стать царем... — продолжил тот. — И стал царем. Помнишь царя, Коба?.. Не забыл, что с ним стало? Вот и ты разбит, как царь-колокол... Будешь валяться на площади, а на тебя будет глазеть народ. А потом тебя выбросят. Х-ха! Как металлолом...
Я понимаю, что теперь у тебя нет выхода, требуются переговоры, следовательно, нужен я... Конечно, нового Ропальского договора не получится. И Брестского мира не выйдет. Но все равно без меня тебе не обойтись. Ведь немцами правят совсем не такие кретины, как вся твоя шайка. Они знают, что им можно, а чего нельзя. А ты нарушил все правила, зашел слишком далеко. Возомнил себя царем. Теперь, Ваше Императорское Величество, пора, очевидно, подумать не о скипетре и державе, а о том, как сделать так, чтобы я тебя простил и, когда Москву возьмут, спас, организовал мирный отъезд и пенсию...
— Пенсию? — удивленно переспросил Сталин, вглядываясь в своего собеседника. — Уж не предлагаешь ли ты мне свой личный счет в Швейцарии? Или счета других "пламенных революционеров", которым уже не понадобятся ни франки ни доллары?
— Ты зашел слишком далеко, Коба. Как ты, умный человек, не понимал, что твоя затея обречена? Сделал ставку на русских. Прожил всю жизнь в России и не понял, что такое русские... Ты попал в сказку с дурным концом. Сегодня они сдадут Москву немцам без сожаления. А с какой радостью они сдадут тебя! Как будут глумиться над тобой! И правильно. Не мни себя царем. Царь, он тоже был против переговоров с Германией...
— Что-то ты часто вспоминаешь царя. Не дает покоя 18-й год?
— Да... — задумчиво произнес арестант. — Тогда мне многое открылось. О том, что Прусская принцесса пыталась защитить себя и своих детей при помощи символа-свастики, рассказал мне мой подчиненный, тот венгр Имре. Но свастика оказалась бессильной. Более того, она закрутилась в обратную сторону. И знаешь, почему, Коба? Потому что история идет по нашему пути, а не так, как ты себе представляешь. И если ты не одумаешься, ты и твои потомки не уйдут от мести! Ты встал на пути сил, по сравнению с которыми вся мощь вермахта — дуновение ветра. У тебя есть шанс в течение часа освободить меня, человека, согласись, избранного. Через два часа я буду в штабе немецкой армии, к утру в Европе, через неделю в Америке...
Сталин все усмехался, доставая и закуривая трубку.
— В Америке? Это маловероятно... Прощай.
— А-а! — закричал истерично обитатель камеры. — Гнусная, гойская черта — самоуверенность! То, что я тебе сказал, — это больше, чем политика, больше, чем война. Скоро ты увидишь, кто будет править миром! Знай, что это предначертано! Как тогда, летом 18-го года, было предначертано всем им в Ипатьевском доме...
Узник перешел на крик, из его уст сыпались проклятия.
— Не трогай мертвых, — не оборачиваясь, сказал Сталин, выходя за дверь. Надзиратель, пропустив его, кинулся в камеру утихомиривать разбушевавшегося арестанта.
А Сталин обратился к коменданту:
— Товарищ комендант, я рекомендую не откладывать более исполнение вынесенного приговора. Это тот случай, когда надо поторопиться...
__ 18.00 – 20.30
Все дальше и ниже они уходят от камеры цареубийцы по коридорам и лестницам, погруженным в полумрак. От лязга дверей Сталин недовольно морщится.
В другой камере почти темно. В углу на топчане полулежит человек. Он высок, худ и давно не брит. На широкоскулом лице поблескивают стекла старомодного пенсне. Заключенный никак не реагирует на вошедших в камеру и только после звонкого окрика чекиста: "Встать, сволочь!" — лениво, замедленным движением спускает с топчана ноги.
"Ну, с чем пожаловали?" — с легкой насмешкой приветствует он визитеров. Чекист и охранники Сталина переминаются с ноги на ногу, поглядывают на вождя. Сталин не спешит с ответом. Стоя на пороге, трогает пальцами жесткую щетку прокуренных усов. Внимательно всматривается в профиль узника, сохранивший медальную четкость линий.
Проходит минута, другая и комендант не выдерживает: "Товарищ Сталин..."
"Ста-а-алин?” — поражен заключенный. "Неужели Сам пожаловал? Какая честь, не ожидал, право…" А сам весь подобрался.
Это, лишенное всякой угрозы движение, вызвало беспокойство у дюжего начальника охраны, поспешно шагнувшего вперед и лапнувшего кобуру своего пистолета.
— Я к вам, Александр Павлович, — медленно и веско произнес Сталин, — посоветоваться пришел. Еще с девятнадцатого года считал, что вы умный человек.
— Но мы, кажется, не встречались, — в голосе его собеседника, кроме прежнего изумления, была еще и насмешка.
— Ну, не лично, — ответил Сталин, — а ваши солдаты и мои красноармейцы.
— И мои-то ваших крепко бивали, помнится, — усмехнулся заключенный.
— Но в конце концов мы вас все же разбили окончательно, — спокойно согласился Сталин
— А теперь вас самих немцы бьют почем зря! — зло блеснув глазами, парировал заключенный.
— Откуда об этом знаете?
— Газет не носят, но слухи доходят: тюремную почту пока еще никто отменить не может. Впрочем, вы должны знать, ведь приходилось, кажется, самому сиживать?
— Но наши тюрьмы — не те, что в царское время…
За спиной Сталина смущенно закашлялся местный чекист.
— Да уж, ваши точно похуже будут, — согласился заключенный. — Однако к делу... Зачем ко мне, белому генералу, захваченному вашими головорезами еще несколько лет назад и с тех пор ожидающему смерти, пожаловал коммунистический вождь, чье так называемое советское государство находится на пороге полного краха?
Сталин, не обращая внимания на протест охраны, шагнул ближе к заключенному и, всматриваясь ему в глаза, сказал:
— Я думаю, вы патриот.
Теперь лицо его собеседника выразило только безграничное изумление. Насмешки не было.
— Это вы — мне?! Про патриотизм?!
Заключенный замотал головой, белки его глаз налились кровью.
— Это ты, мерзавец, мне говоришь? — хрипло выкрикнул он, и голос его пошел гулять эхом по длинным коридорам подземной тюрьмы. — Ты и твои товарищи залили нашу Россию безвинной кровью, разгромили, растащили и разграбили все, что создавалось поколениями отцов наших и дедов. Твоими трудами к власти в стране пришли инородцы, надругавшиеся над православием, над церковью, над священниками, осмеявшие нашу культуру. И ты вместе с ними глумился над всем, что дорого миллионам русских! Даже государства вы не пожалели — отдали огромный кусок его немцам. Впрочем, чего от вас ждать? Вы и были немецкими шпионами…
Мы воевали, Сталин, против вас не за "богатства", про которые врала ваша дешевая пропаганда, их у большинства из нас и в помине не было, и даже не за "политику" — мало тогда было среди нас настоящих монархистов; мы дрались с вами, как с духовным злом, как с нечистью, сатанинским отродьем, полчища которого покрыли нашу землю, как саранча.
Это твои, Сталин, подельники — деморализованные пьяные матросики, пускали под лед боевых офицеров в Кронштадте и насиловали сестер милосердия. Это твои отряды грабили хлеб у тамбовских крестьян и тысячами расстреливали их из пулеметов, это твои товарищи чекисты плющили черепа киевским обывателям, они же топили в Севастополе офицеров и священников.
Я уже и не говорю о государе и его семье... Вы, большевики, всегда спокойно шагали по трупам. Вы погубили Россию, превратив ее в дрова для костра "мировой революции", а теперь ты пришел поговорить со мной о патриотизме!
Заключенный выдохся и замолчал, сверкая глазами.
Сталин поднял на говорившего взгляд:
— Да, многое было. Но вы тоже убивали немало. Помните ведь, как вас самого называли… Но сейчас ситуация изменилась, да и люди в партии тоже не те, что раньше. А тех, кто царскую семью убивал, сейчас нет в живых. Мы их ликвидировали как вредные элементы. И мировая революция сейчас на повестке дня не стоит. Нам сперва надо Родину защитить от фашистов. А мы с вами, хотя и враги, но все же оба — ее сыны.
Сталин помолчал и опять продолжил:
— Признаюсь, я сам сомневался в успехе этой беседы. Да, едва не забыл… Деникин мне письмо прислал с предложением помощи. И в вашем РОВСе, оказывается, много тех, кто готов сражаться с немцами в рядах Красной армии. Правда, есть и другие — Краснов, Шкуро… А вы пока подумайте — может, еще послужите России…
— Под вашим руководством, надо полагать? — заключенный снова стал саркастичным. — Нет уж, увольте — лучше расстреляйте, а то я давно жду этого. Нелепые вещи какие-то предлагаете…
— А вы все же подумайте хорошенько, — сказал Сталин, поворачиваясь к выходу. — При большевиках Россия выжила и даже стала крупнейшей промышленной державой, а вот если Гитлер победит — России не будет совсем, никакой. До свидания, товарищ… Александр Павлович.
На щеках заключенного горели пятна лихорадочного румянца.
Поделиться книгой: