Помоги проекту - поделись книгой:
Здесь я наслушался множество баек, в том числе и о происхождении площади, которое парижане толковали по-своему, имея весьма туманное представление об истинной ее истории. Так, пожилые супруги были уверены, что здесь находилась гильотина, которую по желанию жителей перевезли в другое место. И не они одни путали площадь Республики с площадью Революции, может быть, потому, что та существовала всего три года.
Произошло это так. Возникшая где-то в середине XVIII века площадь была посвящена Людовику XV, конная статуя которого возвышалась в ее центре и была свергнута во время Французской революции. Вот тут-то восставший народ и установил на месте статуи гильотину, дав площади имя Революции. Именно здесь были казнены Людовик XVI (жестокая игра судьбы: погибнуть на площади, названной именем своего предшественника) и Мария-Антуанетта, а затем нож гильотины просвистел и над головами вождей революции. И лишь после этого площадь Революции была переименована в площадь Согласия (возможно, этим названием подчеркивалось, что люди ужаснулись пролитой крови и пришли к примирению); теперь это красивейшая и самая главная площадь Парижа — Place de la Concorde.
А на площади Республики, где я провожу время, особых исторических событий не происходило, и была она создана после всех революций, правда, своей прямоугольной формой напоминает учебный плац для войсковых частей, призванных подавлять народные волнения.
Я рассматриваю статую Республики — дородную женскую фигуру в лавровом венке с оливковой веткой мира в поднятой руке, у ног которой, вокруг пьедестала, расположились, как близкие подруги, женские фигуры с факелами и знаменами в руках, символизирующие Свободу, Равенство и Братство, а внизу — бронзовый, совсем позеленевший от старости лев, в окружении барельефов, отображающих события из истории Франции.
А тем временем сегодняшняя история выходит на площадь в буквальном смысле слова: слышится громкий барабанный бой, звучат клаксоны автомобилей, и со стороны бульвара Вольтера появляется колонна демонстрантов, развеваются знамена, из мегафона летят лозунги о свободе, равенстве и социальных правах...
Идут и белые, и цветные, а в конце колонны — курды, требующие освободить своих собратьев из турецких тюрем. В общем, вот такая смешанная демонстрация протеста, движение которой четко направляют полицейские-регулировщики. Значит, демонстрация разрешена. А вокруг площади стоят запечатанные урны, чтобы террористы не подложили бомбу.
Демонстранты уходят, и площадь начинает жить своей привычной жизнью. Из магазинчика «Тати» (Сеть таких недорогих магазинов разбросана по всему городу, их название как будто бы пошло от первого владельца — русского — из рода Татищевых.) вываливается целая толпа чернокожих покупательниц. Выходцев из африканских и азиатских стран проживает в центре столицы мало, они селятся в «своих» кварталах.
Так есть целые кварталы, где обитают китайцы, — там все отражает их образ жизни: иероглифы на стенах, ресторанчики китайской кухни и прочее; соблюдаются национальные праздники и обычаи. В Бельвиле (Belleville) — бывшем рабочем квартале, где в кабачках когда-то пели Эдит Пиаф и Морис Шевалье, сейчас оседают переселенцы из Центральной и Северной Африки, Азии и даже с Антильских островов. Когда я бродил по таким кварталам, где магазинчики и развалы дешевых, ношеных вещей предназначены для новых жителей, я почти не встречал коренных парижан. Раз мелькнула старушка, вышедшая с беленьким пуделем. Парижане тут не бывают: одни побаиваются появляться в подобных местах, другие даже не слышали о них или не хотят говорить. Натура у французов деликатная, они не всегда склонны открыто высказать правду о своей жизни, хотя для всех очевидно, что увеличивающийся приток переселенцев усложняет и без того непростые проблемы Парижа.
— Впрочем, эти проблемы не только у нас, но и в Берлине, и в Лондоне, растет преступность из-за притока переселенцев, — сказал мне высокий старик, прогуливавший в скверике овчарку. — Ну а дела до этого никому нет, вот и толкают молодежь к Ле Пену.
Он безнадежно махнул рукой и отправился в ближайшее кафе, где пил свой чай, а собака лежала у его ног.
Поздним вечером площадь затихает, закрылись магазинчики, из дешевого кафе «Квик» выходит компания ребят-рокеров, они пересчитывают оставшиеся франки — собираются отправиться на своих мотоциклах в ближайшую дискотеку.
И тут на краешек моей скамейки присаживается Пьер. Он не из тех французов, о которых один давний путешественник написал, что «вы еще не кончили вопроса, а он сказал свой ответ, поклонился и ушел». Мы с ним познакомились вчера, когда на повороте с площади юркий автомобиль сбил женщину, и вокруг сразу же, как на любой московской улице, образовалась «ахающая» и горячо обсуждающая происшествие толпа. Только человек с жиденькой эспаньолкой и темными волосами, ниспадавшими волной из-под шляпы на светлый плащ, стоял в сторонке и ожидающе поглядывал в сторону магазина «Тати». Там находился полицейский с радиотелефоном, и оттуда вынырнула красная машина, похожая на пожарную.
— Кто это? — спросил я человека с эспаньолкой, когда шустрые ребята в синих комбинезонах выскочили из машины.
— «Поппье-сапер», они оказывают первую медицинскую помощь, — ответил он. И представился, приподняв шляпу: — Пьер Лаваль.
Так вот, оказывается, как выглядят «саперы-пожарные», о которых я уже был наслышан. Мы не успели сказать и двух слов, как санитары притащили пластиковый мешок, уложили пострадавшую, внесли в машину и укатили, унося за собой вой сирены.
— Быстро! Да? — произнес Пьер. — Они спасли моего дядюшку Альбера, когда тот не захотел жить на пособие и бросился под машину.
Я никак не мог определить, был ли Пьер настоящим клошаром или просто бродяжничал, но что он при своей беспокойной жизни не оставил гурманских замашек — это точно. Как и вчера, раскладывая аккуратно на скамейке (конечно, подложив сначала целлофановый пакет и бумажные салфетки) ломтики колбасы и сыра, он просвещал меня, что и как подают в парижских ресторанах.
— Вы знаете, что в самом дорогом из них, в «Серебряной башне» около Нотр-Дама подают номерную утку? Нет? — Он обрадовался моей неосведомленности, и продолжил: — Со времени основания этого ресторана, то есть уже несколько веков, ведется нумерация фирменного блюда — фаршированной утки. Вы обгладываете косточки утки, конечно, необыкновенно вкусной и, кроме того, увозите с собой памятный «документик» с номером лично вами съеденной птицы. Ну что же, «закуска» готова, — произнес Пьер понравившееся ему вчера русское слово.
Я достал из сумки фляжку с «Московской» и наполнил пластмассовые стаканчики, прихваченные мною из отеля.
— Будем здоровы! — поднял я свой «бокал».
— Сайте! — ответил Пьер.
Мы выпили, с удовольствием закусили и тут обнаружили, что в скверике расположилась еще одна компания. Двое мужчин угощали женщину. Пили они совсем не по-французски, а «из горла», как у нас выражаются. Пьер с гримасой отвращения смотрел на это «пиршество», не отвечающее его тонкой натуре, потом не выдержал и плюнул.
И мы пошли гулять по Парижу в сторону расцвеченных Елисейских полей, а следом неслась тихая мелодия шарманки и по-прежнему в золотом сверкании кружилась карусель.
Когда я созерцал ажурную башню, стоя у ее подножия, мне и в голову не приходило что-то критиковать, хотя я ощущал какую-то неловкость, подавляя невольно возникавшую мыслишку: «Зачем это железное сооружение воздвигли в центре Парижа?»
Конечно, башня, названная по имени своего создателя Эйфеля, — несомненное чудо инженерной мысли (Ее технические данные поражают: более 15 тысяч металлических деталей, соединенных двумя с лишним миллионами заклепок, — ничего себе железное кружево в 7 тысяч тонн, покоящееся на огромных четырех пилонах, но оказывающее на землю не больше давления, чем человек сидя на стуле — 4 кг на квадратный сантиметр.), достойное украшение Всемирной выставки 1889 года. Однако вокруг этого самого высокого по тем временам сооружения в мире (320 метров) разразился, как известно, настоящий скандал. Не могу удержаться, чтобы не процитировать один документ.
«Мы протестуем против этой колонны, обитой листовым железом на болтах, против этой нелепой и вызывающей головокружение фабричной трубы, устанавливаемой во славу вандализма промышленных предприятий. Сооружение в самом центре Парижа этой бесполезной и чудовищной башни Эйфеля есть не что иное, как профанация...»
Этот протест подписали композитор Шарль Гуно, писатели Александр Дюма, Ги де Мопассан и многие другие выдающиеся люди. Среди них — Шарль Гарнье.
Возможно, если бы я как-то днем, назначив свидание одному человеку, не провел около часа на ступенях, ведущих к центральному входу Гранд-Опера, то, читая письмо-протест, не обратил бы внимания на фамилию Гарнье. Но когда я столько времени вышагивал вдоль пышного фасада оперного театра, не запомнить фамилию его архитектора было просто невозможно. Гарнье построил здание Гранд-Опера при Наполеоне III, полностью соблюдая принятую тогда эстетику. Отсюда и богатый декор, и колонны, и статуи, и барельефы... А Эйфелева башня создавалась в годы промышленной революции, когда инженерная мысль вторгалась в искусство, стараясь преобразовать его в духе времени, когда стекло и сталь открыли новые возможности. Да, новые времена — новые песни...
Не сбылось предсказание поэта Верлена, что «эта скелетообразная каланча долго не простоит», хотя Эйфелева башня сооружалась как временная, и ее не раз собирались сносить. А теперь этот символ Парижа размножен в миллионах значков и открыток, и на ее лифтах ежегодно поднимается более пяти миллионов туристов...
Я стою у подножия башни и наблюдаю, как шныряют вокруг продавцы сувениров, как толпы иностранцев жаждут сняться на ее фоне — сие простительно обычным смертным, если и великие, цари, шахи, императоры и президенты, поднимались на башню и фотографировались там.
Башня превратилась в какое-то подобие гигантского магнита, притягивающего людей. Одни утверждают, что под ее опорами можно «зарядиться» и стать сильным и здоровым; более слабые духом выбирали башню местом самоубийств: с платформ трех уровней (57, 115 и 274 метра) бросались вниз головой; третьи на этих же платформах сидят в барах и ресторанах и наслаждаются вечерними эстрадными праздниками, когда мечутся лучи прожекторов, гремит музыка и взлетают гирлянды фейерверков.
Конечно, моему сердцу более близок Париж старины, запечатленный в романах знаменитых писателей, от Дюма и Бальзака до Хемингуэя, и на полотнах французских импрессионистов; поэтому я очень понимаю Виктора Гюго, певца средневекового Парижа, который бесподобно воспел его облик в своей «поэме в прозе» — «Париж с птичьего полета» (Глава из романа В.Гюго «Собор Парижской Богоматери».), предостерегая современников, что при таком быстром разрушении памятников «наши потомки будут обитать в Париже гипсовом».
Что делать, теперь буквально каждое десятилетие в Париже возникают строения, которые, несомненно, нарушают прежний архитектурный ансамбль города.
Отправляйтесь в новый район, предназначенный для деловой жизни, — Дефанс, этот маленький Нью-Йорк во французской столице, и вы будете поражены скопищем ультрасовременных зданий геометрических форм, торчащих, как грани невиданного кристалла, который возвышается над гигантской эспланадой, ступенями спускающейся к Сене.
Если вы пройдете к большой арке Дефанс, прямоугольник которой сверкает стеклом и каррарским мрамором (под нею запросто уместился бы Нотр-Дам), то окажетесь у своеобразных ворот, замыкающих центральную ось Парижа. От их подножия открывается фантастический вид: величавая Триумфальная арка в конце Елисейских полей, которая на расстоянии кажется игрушкой, и сверкающая на солнце стеклянная пирамида. Эта пристройка к Лувру, спроектированная американским архитектором китайского происхождения, — тоже «вызов» историческому пейзажу Парижа. А когда прозрачный лифт арки Дефанс домчит вас за несколько секунд до смотровой площадки, вы увидите в центре столицы Бобур, опоясанный снаружи разноцветными трубопроводами. Бобур тоже был встречен в штыки общественным мнением, а сейчас стал культурным центром имени Помпиду.
Рядом с этой «городской машиной», у забавного фонтана «Тингелли» скульптора-кинетика резвятся дети, которые, несомненно, увидят Париж еще более изменившимся. Что делать — такова жизнь.
Еще до поездки в Париж я твердо решил побывать в квартире Виктора Гюго, чьими романами зачитывался с детства. Нетерпение мое попасть в его музей-квартиру было столь велико, что я отправился на поиски его в первый же день по приезде в Париж. И вот шагаю по старинным улицам квартала Марэ, нет, конечно, не «шагаю», а осторожно двигаюсь, благоговейно осматривая древние дома, поднявшиеся еще при Генрихе IV в XVII веке. Квартал Марэ знавал, как, впрочем, и весь Париж, и взлеты и падения. Вначале здесь обитали аристократы, чьи дворцы соперничали друг с другом богато украшенными фасадами; позднее, когда время дворцов прошло и в моду вошли дорогие дома на западе Парижа, про Марэ забыли, и здесь стали селиться торговцы и ремесленники. Вот тогда-то, в 1832 году, по брусчатке площади Вогезов процокали копыта лошадей, перевозивших в повозке вещи семьи Гюго.
Многие парижане считают площадь Вогезов, сохраняющей уже который век свой первоначальный облик, — самой красивой в столице. После шума и суеты парижских улиц здесь тебя охватывает тишина и покой, из садика, занимающего всю центральную часть площади, доносится чириканье птиц, за металлической оградой шумит зеленая листва, а жаркий воздух освежают струи фонтанов.
Иду под аркадами (нижние этажи всех тридцати восьми домов на площади — беспрерывная аркада) в правый дальний угол и вижу — дом 6 и табличка: «Музей Виктора Гюго». Не решаюсь вначале войти туда, куда каждый день двенадцать лет входил сам Гюго. Наконец толкаю тяжелую деревянную дверь и сразу сталкиваюсь лицом к лицу с писателем — против входа установлен его бронзовый бюст.
На втором этаже квартиры более всего привлекают внимание многочисленные иллюстрации к произведениям Гюго, в основном к «Собору Парижской Богоматери» и «Отверженным». Мир писателя точно передан в рисунке «Видения поэта», где сам Гюго запечатлен рядом с химерами Нотр-Дама, а в небе кружатся его герои. Мир писателя — что это такое? В отношении Гюго ответ на этот вопрос дают его романы, уже названные здесь, и еще, несомненно, «Девяносто третий год», так как Французская революция во многом повлияла на его мироощушение. У Гюго есть замечательное предисловие, заказанное ему к путеводителю «Париж», а в нем главка, почти стихи в прозе, где он воспевает свой город. Называется она «Главенство Парижа», а начинается следующими строками:
«1789. Вот уже скоро столетие, как эта цифра беспокоит мысль человечества. В ней — все явления современности».
Гюго, конечно, не случайно поселился на площади Вогезов. Каждый день, слегка отодвинув тяжелую портьеру, он мог из окна квартиры любоваться своим Парижем.
Он, конечно, знал, что на месте площади когда-то располагался Отель де Турнель и что здесь погиб на турнире Генрих II. Ровный квадрат площади, обрамленный аркадами, над которыми высятся два этажа с рядами окон и мансарды, увенчанные высокими печными трубами, успокаивал глаз писателя, тем более, что все дома были выкрашены в кирпичный цвет. Действительно, площадь выглядела так, будто и не менялась со времен Генриха IV. Кстати, король допустил единственное разнообразие в четком ранжире домов: с южной стороны, в центре, соорудил для себя самый богатый Павильон Короля, а напротив него — Павильон Королевы. Вот только конная статуя Людовика XIII, садик и лужайки, которыми любовался Гюго из окна своей квартиры, появились гораздо позже.
В рабочем кабинете Гюго хранятся орденская колодка (четыре крошечных ордена, вероятно, для сюртука) — дань славе писателя, пистолет и ружье. Еще я заметил забавную бутылку, на этикетке которой было написано: «Чернила В.Гюго». Наверное, смышленые торговцы стали выпускать такие чернила для рекламы своего товара.
На рабочем столе — часы писателя. Их стрелки показывают 7 часов 15 минут. В этот момент закончилось время, отведенное гениальному сыну Франции для жизни, великому писателю — для творчества.
Я выхожу на площадь Вогезов, которая, как и квартал Марэ, считается сейчас одним из самых дорогих и престижных районов. Прежние резиденции аристократов и дворцы отреставрированы, и в них вселяются очень состоятельные люди и нувориши.
Когда прогуливаешься под аркадами, то глаз невольно привлекают модные салоны с картинами и скульптурами, антикварные лавки, художественные галереи. Здесь любят устраивать выставки, и прямо на площади играют музыканты, собирая франки слушателей в скрипичные футляры. А вот к ресторану «Амброзия» подкатил свадебный кортеж: из черного «ситроена» выпорхнула белоснежная невеста в шуршащих юбках, и жених в смокинге, ловко подставив ей руку, повел к услужливо открытой двери.
По-прежнему мила парижанам старинная площадь Вогезов.
Владимир Лебедев / фото Льва Мелихова.
Париж
Страны и народы: Поезда до Баттамбанга временно не ходят
Архимандрит Августин — в миру Дмитрий Никитин — знаком нашему читателю по публикациям о Святой Земле, Андаманских островах и дорогах Индии. Дела духовные и человеческая любознательность приводят его в места не только всемирно известные, но и туда, где не слишком часто ступает нога туриста. Об одном из своих — весьма необычном — последнем странствии рассказывает он в предлагаемом очерке, ни на йоту не отступая от жизненной правды.
Мое многодневное путешествие по Индокитаю завершалось. Деньги кончались, но я не очень волновался: осталось немногое — сесть на поезд в Пномпене, добраться до города Баттамбанга, потом пересечь границу с Таиландом и рейсом Аэрофлота из Бангкока вылететь в Москву. Утром беру в гостинице велосипед напрокат и кручу педали в сторону железнодорожного вокзала. Мой план камбоджийской столицы несколько устарел: бульвар, примыкающий к вокзальной площади, там назван в честь Советского Союза. Нынче он именуется бульваром Российской Конфедерации. (Мы все спорим о будущем государственном устройстве, а в Пномпене уже все за нас решили!) Местные власти стараются поддерживать геополитический баланс: бульвары, идущие перпендикулярно «Российскому», названы, видимо, не без умысла — именами Джавахарлала Неру и Мао Цзедуна. Вокруг вокзала непривычная тишина; ворота закрыты; в тени под навесом дремлют нищие. Сквозь решетку видны платформы, но пассажирских поездов нет — в тупиках грузовые вагоны и цистерны. Между платформами пасутся свиньи. Вдалеке, у депо — покореженные остовы вагонов, словно вокзал только что покинули полпотовцы. Сонный привратник нехотя открывает дверь, ведущую в зал ожидания. Спрашиваю у вокзального стража: где расписание поездов на Бангкок? Когда откроют кассу? Он смотрит на меня с недоумением. Какие поезда? Они не ходят уже почти год! — Причина? — Красные кхмеры! Из дальнейшего разговора выясняется, что борцы за социальную справедливость нападали на поезда, брали заложников и убивали иностранцев, если не было выкупа. Баттамбанг — ворота в Таиланд, город, лежащий на северо-западе от Пномпеня, контролируют королевские войска, но полпотовцы взорвали мосты в его окрестностях. В 50 километрах от города то и дело идут бои с красными боевиками, так что камбоджийско-таиландская граница закрыта. Из Пномпеня до Баттамбанга местные жители добираются по шоссе на свой страх и риск, мимо многочисленных блок-постов. На доске объявлений — изысканная надпись по-французски: «Королевская железная дорога имеет честь известить дорогих клиентов...» Ниже — расписание поездов на Сиануквиль — главный портовый город страны. Так что жизнь на королевской железной дороге еще теплится: через день гоняют вагоны на юго-запад, к заливу, туда, где относительно безопасно и набегов «рыцарей революции» почти не бывает. Но этот город лежит в стороне от границы с Таиландом, и вряд ли оттуда ходят пароходы до Бангкока.
Снова сажусь на велосипед. Близ пересечения бульваров Российской Конфедерации и Мао Цзедуна высится пагода буддийского монастыря. У ворот — молодые монахи в желтых одеяниях. Пожилых насельников не видно: при красных головорезах «буддийский вопрос» был решен окончательно. Монахов убивали ударами мотыги по затылку, экономя силы и патроны. Проехав квартал, поворачиваю на Камбоджийскую улицу, оттуда на улицу Монивонг, где расположен офис Аэрофлота. Молодой камбоджиец, работник Аэрофлота, сообщает, что рейсы Пномпень — Москва выполняются всего два раза в месяц, и до ближайшего — больше недели. Делать нечего; пересчитываю оставшуюся у меня наличность и, обгоняя велорикш, еду в офис камбоджийской авиакомпании. Миловидная сотрудница приветствует европейца и называет стоимость авиабилета до Бангкока. Это превышает мой бюджет. А девушка с улыбкой добавляет, что перед отлетом необходимо заплатить еще 15 долларов — налог за пользование аэропортом. На всякий случай, интересуюсь: быть может, таиландским самолетом долететь до Бангкока дешевле? — Наоборот, дороже, — следует ответ. Обещаю подумать и выхожу на шумную Монивонгскую улицу. Итак, ловушка захлопнулась... Что делать? Идти в российское посольство и просить о помощи? Да там все сами нынче нищие, а я — случайный путник...
К юго-западу от Пномпеня, на мысу, врезающемся в залив Кампонгсаом, лежит город Сиануквиль (бывший Кампонгсаом), названный так в честь нынешнего короля Камбоджи. У кружочка, обозначающего этот город, нарисован якорь — значит, там есть морской порт. Выход один: надо ехать в Сиануквиль. А с пограничными властями можно договориться — в худшем случае, отправят обратно в Пномпень. Автобус на Сиануквиль отходит от центрального базара, где, несмотря на все усилия полпотовских наркомов, ежеминутно рождаются капиталистические отношения.
В полдень автобус прибывает в Сиануквиль. Местные жители расходятся по домам, а на чужестранца, как голодные комары, набрасываются гостиничные маклеры, соблазняя преимуществами своего отеля. Каждый сует в руки свою визитку. На одной из них читаю: «Низкая цена. Вид на море и главный порт». Вид на порт — решающий аргумент, возможно, там повезет с шаландой. Но сначала нужно обменять немного денег и осмотреть город. Моторикши кружат вокруг одинокого иностранца. Их заработок невелик, и путника — а тем более белого, — идущего пешком, они воспринимают, как личного врага. Городок невелик и напоминает райцентр где-нибудь на Кавказе. Здесь все еще видны последствия полпотовского правления. Пламенные революционеры когда-то предали огню этот буржуазный центр. Вот трехэтажное здание из бетона со следами копоти от пожара. Часть стен разрушена, и зияющие проломы закрыты частично бамбуковыми щитами. Здесь поселились сельские жители, на балконе держат квохчущую и хрюкающую живность. Обменяв небольшую сумму, выхожу на пыльную площадь. И тут же среди моторикш начинается борьба за право везти пассажира. Самый проворный выхватывает у меня из рук гостиничную визитку с красивым названием отеля — «Меличенда». И вот мы уже несемся по пригородному тракту к берегу залива Кампонгсаом. Через четверть часа из-за поворота открывается вид на морскую гавань, и водитель подкатывает к отелю. Отель — это громкое слово. Хлипкое деревянное сооружение стоит на сваях; в номере — топчан, стул, сетка от москитов и большие щели в полу — так что ронять мелкие предметы не рекомендуется. Вентилятора, а тем более кондиционера, нет: считается, что с моря постоянно дует освежающий бриз. Работники отеля — одна семья — дремлют в тени тут же, на веранде, у алтаря со статуей Будды, перед которой курятся ароматные палочки. Однако рассиживаться некогда: надо идти в порт и выяснить насчет фелюги. Порт Сиануквиля — единственный в стране, и весь грузопоток идет через него.
Потолкавшись среди портового люда, узнаю, что из близлежащего рыбацкого поселка ежедневно ходит «хайдрофойл» (водометное судно) до Ко Конга — острова, близ которого проходит камбоджийско-таиландская граница. Значит, мне — туда, хотя дальше — полная неизвестность... Рано утром постояльцев «Меличенды» будят голосистые петухи. Оказывается, при постоялом дворе большое птичье хозяйство, и куры обосновались как раз пол полом гостиничных номеров. Периодически их выхватывают из подполья — и в кастрюлю или на сковородку. В гостиничном «ресторане» почти все блюда в меню начинаются со слова «чикен». Хотя стоимость номеров низкая, цены в ресторане высокие. Отель стоит в стороне от поселка с его дешевыми харчевнями, и постояльцы вынуждены переплачивать. Мой сосед по гостинице — англичанин из Австралии. Он немногословен, но чувствуется, что отдых на море в его планы не входит. Услышав о моих намерениях, он проявляет живейший интерес к деталям предстоящего путешествия. Выясняется, что он тоже хотел бы попасть в Таиланд наземным или водным путем. Наши цели совпадают, и мы решаем держаться вместе. При переходе границы может случиться всякое, а его паспорт с британским «двуспальным Левою» внушит местным властям доверие и уважение. Так что у меня, кажется, будет хорошая «крыша».
Утром деревенские мотоциклисты везут нас в рыбацкую деревушку Томнопроло, к причалу. По дороге встречаем засаду: легковушка с надписью «Таможенная служба» стоит в кустах, а два таможенника внимательно наблюдают за транспортом, идущим в город. Мой водитель рассказывает, что здесь процветает контрабанда сигаретами и прочим. Камбоджийские и таиландские рыбаки пашут в заливе бок о бок, и невозможно уследить — что они там перегружают с одного баркаса на другой. Приходится проверять конечное звено цепочки, выборочно, кустовым методом. Минут через двадцать въезжаем на территорию пристани. Здесь множество харчевен, меняльных лавок и ночлежек. Это транзитка для пассажиров, отправляющихся на острова Самит, Ко Конг и в прибрежные селения, стоящие в устьях рек Тяйаренг и Каеп. По суше передвигаться опасно из-за красных полевых командиров, по воздуху — накладно. Идем к деревянному бараку, где продают билеты на водомет. Цена проезда указана почему-то не в местных дензнаках, а в таиландских батах и американских долларах.
Похоже, что «хайд-рофойл» перемешает пассажиров в некую буферную зону со своими законами. Покупаем билеты, а затем идем на посадку мимо нищих калек, которые протягивают пассажирам металлические плошки для сбора милостыни. Один из них тянет моего спутника за рукав, тот отмахивается, но тут же обнаруживает свою оплошность не. Это вовсе не нищий, а работник пограничного контроля, приглашающий нас показать документы. Заходим под навес, где в бамбуковом кресле угнездился пограничный страж.
Изучив наши паспорта, он подзывает помощника, говорящего по-английски. Первый вопрос — о цели поездки. С пограничными властями темнить не рекомендуется, и мы честно признаемся, что хотим попасть в Таиланд. Переводчик, уточняя сказанное, говорит нам, как бы между прочим: «Кип смайлинг!» («улыбайтесь!»). И мы понимаем, что сейчас все зависит от настроения руководства. Офицер, подышав на печать, заявляет: «Я закрываю ваши камбоджийские визы. На Ко Конге нет КПП, дальше действуйте на свой страх и риск». Что делать? Ведь если не удастся пересечь таиландскую границу, то обратно нас не впустят, и мы окажемся в патовой ситуации. Отказаться от задуманного? Нет, отступать поздно; как, говорят, кажется, в Париже, «назвался шампиньоном, полезай в ридикюль».
Ступаем на борт водомета. Салон забит до предела, на Ко Конг едет больше ста человек. Места в салоне нумерованные, и мы садимся в разных рядах. У меня колоритные соседи: справа — буддийский монах с желтой переметной сумой, слева — солдат с автоматом и подсумком. Кресла стоят тесно, и подсумок упирается мне в ребра. Впереди — два цветных видика — значит, будут развлекать пассажиров. Проводник идет по салону, прислушиваясь к визгу из-под сиденья. Приблизившись к бабульке, обложенной сетками и коробками, он извлекает из-под ее кресла бамбуковую клетку с поросенком. Поросенок переселяется на крышу водомета, туда, где уложен основной багаж. Между рядов идет стюардесса с подносом: она продает американскую жвачку. Отваливаем от причала, разогнав множество рыбацких ботов, стоящих в гавани.
Вспыхивают экраны телевизоров; по каждому идет показ таиландского фильма с мордобоем и перестрелками. За иллюминаторами потянулись островки с пальмами. Побережье Сиамского залива похоже здесь на черноморское, и такое впечатление, что следуешь на «Метеоре» из Сухуми в Сочи. И стреляют теперь там так же, и свои охотники за черепами завелись в ущельях... Через два часа пути вдоль берега — небольшой островок, краткая стоянка, досмотр и проверка документов.
Молодой камбоджийский пограничник вертит мой паспорт с надписью «СССР» и спрашивает: «Где такая страна — «Си-Си-Си-Пи?» Отвечаю: «Нет такой страны». Его палец упирается в графу «место выдачи паспорта», и он читает: «Ле-нин-град». «Нет такого города», — говорю я снова. Страж с изумлением смотрит на меня, не зная, как быть. Чтобы дожать его окончательно, назидательно произношу: «Надо лучше учить географию». Махнув рукой, он идет дальше, вдоль рядов, с озадаченным видом. Что докладывать начальству? С англичанином проблем нет, а все остальные пассажиры — местные. Наконец выход найден. Пограничник снова подходит ко мне, протягивает свою ладонь и просит написать на ней название страны. Это можно. Заполняя эту мозолистую анкету, я вывожу по-английски: «Из России — с любовью».
Об иностранцах, прибывших на Ко Конг, уже сообщили куда надо, и у причала нас встречает полицейский. Мы идем с ним в дежурку, где он записывает наши паспортные данные в амбарную книгу. При этом происходит невольное знакомство с немногословным англичанином. Джон Малколм Тэйлор — так зовут моего спутника, выясняет, что мы — «с одного года» и даже родились в одном месяце. Это как-то сближает нас, и Джон становится раскованнее.
Близится вечер, но еще довольно светло, и Джон предлагает перебраться в Таиланд до захода солнца. Я отговариваю его от этой авантюры, но он стоит на своем. Его даже не смущает красная опасность, таящаяся где-то рядом. Наши визы аннулированы, и по бумагам — нас нет. Мы — нелегалы и посему подчиняемся только закону джунглей. Случись что, полиция не поднимется на ноги, и лишь полпотовскис комиссары в пыльных (тропических) шлемах склонятся над нашими телами в поисках скудной наличности.
Кроме того, если мы утром вместе наймем лодку, это обойдется каждому вдвое дешевле. Последний довод оказывается решающим, и мы отправляемся на поиски гостиницы. Джон отказывается от услуг велорикш; он весьма бережлив и повторяет английскую пословицу: «Сэкономленный пенни — заработанный пенни». Находим дешевые номера в ночлежном доме барачного типа.
Солнце садится. Из соседнего буддийского монастыря через динамики льются молитвенные песнопения. Из бара напротив — звуки караоке. Здесь свободная идеологическая зона. За ужином Джон немного рассказывает о себе. Жил в австралийском Перте, двадцать лет занимался торговлей лекарствами. Объездил полмира, снимал престижные номера в отелях, заказывал деловые обеды с партнерами по бизнесу. Во время хитрых завтраков подписывал, бывало, миллионные контракты. Четыре года назад супруга Джона, немка по происхождению, заявила, что уходит от него. В Канаде у нее завелся приятель, и она, оставив Джону двух малолетних сыновей на попечение, укатила в Ванкувер. Через своего адвоката она начала бракоразводный процесс и выставила супругу счет в миллион долларов. Истратив 50 тысяч на услуги юристов, Джон смог снизить сумму отступного до 200 тысяч, но, несмотря на это, стал бедным холостяком. Спрашиваю его о детях. Джон мрачнеет и уходит от ответа: «Как-нибудь в другой раз».
Буддийские песнопения стихают через час-полтора, а мелодии караоке не дают заснуть до двух ночи. Потом небольшой перерыв, а с пяти утра — снова на всю округу несутся буддийские молитвы. С утра начинается самое главное — поиск лодки для прорыва через границу. Идем по набережной, приглядываясь к лодочникам. Они, в свою очередь, смотрят на нас, чувствуя поживу. Отойдя в сторону, договариваемся с одним из них: он перевезет нас через пролив, отделяющий Ко Конг от Большой земли. Наша посудина то вздымается на гребень волны, то проваливается вниз. Через 10 минут оказываемся на противоположном берегу. Это последние километры камбоджийской земли. До границы нас берется довезти местный шофер такси. Водитель хочет заработать, и ему все равно: пропустят нас через границу или нет. Если от ворот поворот, то он же доставит незадачливых беглецов обратно, за отдельную плату.
Но Джон — тертый калач, и он ставит условие: мы заплатим, если на КПП не будет проблем. И тогда шофер раскалывается: для иностранцев КПП закрыт. Туристы должны покидать Камбоджу только на самолете. Кто же установил такие правила? Оказывается, они введены с подачи камбоджийской авиакомпании, которая таким способом увеличивает число своих клиентов. Но у нас уже нет визы, и нам остается только одно — вперед! Водила дает дельный совет: снова нанять лодку и прорываться в Таиланд вдоль побережья Сиамского залива. Он же знакомит нас с лодочником, который соглашается доставить нас через границу. Лодка идет протокой, и минут через пять мы видим на берегу блок-пост с камбоджийским флагом. Наш кормчий ведет лодку прямо к солдату, дежурящему с автоматом в руках. Неужели это ловушка, и нас сдадут как нарушителей госграницы? Однако солдат лежит в своем гамаке и даже не смотрит в нашу сторону. Таковы здешние правила игры: лодки должны замедлять ход у поста, чтобы автоматчик мог бросить ленивый взгляд на шаланду из своей люльки: нет ли подозрительного груза, оружия? Не прячутся ли на дне шаланды полпотовскис красноармейцы? Бледнолицые иностранцы его не интересуют. Миновав стража, наш лодочник сворачивает в протоку с мангровыми зарослями, и мы крадемся к границе вдоль берега. Мангровые заросли кончились, ревет мотор, и вот мы уже несемся в открытую вдоль побережья. Кормчий показывает на небольшой мыс, к которому мы приближаемся. Это таиландская земля. Из-за деревьев видны развевающиеся на шестах камбоджийский и таиландский государственные флаги. Значит, здесь действительно начинается сухопутная граница. Наш узкоглазый корсар лихо огибает мысок и чалится у таиландского берега. Плата за страх тут же перекочевывает в его руки, и пока мы карабкаемся наверх по мокрому от прибоя склону, лодка уже несется обратно — к нейтральной полосе.
Готовые к самому худшему, делаем первые шаги по Сиаму. Узкая тропинка выводит нас на дорогу; она упирается в ворота, опутанные колючей проволокой. У КПП — таиландские автоматчики. Как они воспримут наше появление из зарослей? Однако долго совещаться не пришлось: слышится шум мотора, и недалеко от нашей засады останавливается пикап. Это маршрутное такси, доставившее местных жителей к границе. Надо использовать неожиданный шанс. Пристраиваемся к группе крестьян и не спеша подходим к КПП. Солдат вопросительно смотрит на нас, и мы киваем в сторону Камбоджи: можно ли нам туда? — Нет, — отвечает автоматчик, — здесь проход только для местных. — Жаль, — вздыхаем мы и направляемся в сторону такси, словно только что приехали на нем.
Забившись внутрь салона, ждем, когда наберется комплект. Шофер собирает плату. Ему все равно, откуда появились нежданные клиенты. Трогаемся в путь. Здесь многое необычно: движение левостороннее, асфальтовое шоссе идеально ровное. Глаз привычно ищет танки, бэтээры, пулеметы, но их нет. Из тяжелой техники — только буйволы, мирно пасущиеся по брюхо в воде рисовых полей.
И все же близость границы чувствуется. По дороге до близлежащего городка — две проверки на дорогах. Но полицейских интересуют в основном полпотовские нелегалы, а не белые туристы. А Джон действительно выглядит, как курортник: в пляжных тапках на босу ногу, в руке — небольшая сумка. Паспорта перелистывают больше для вида, тем более, что в них все пестрит визами, штампами о въезд-выезде. Теперь мы с Джоном не просто попутчики, а подельники, и нам надо срочно легализоваться. А для этого требуется добраться до ближайшего города, отыскать полицейскую службу иммиграции и поставить въездную печать.
Джон достает из баула калькулятор и начинает подсчитывать наши расходы. Оказывается, мы истратили на все про все столько, сколько пришлось бы заплатить в аэропорту Пномпеня только в виде налога. Так что мы вышли из окружения с минимальными потерями. «Маршрутка» доставляет пассажиров в Трат — первый таиландский городок, лежащий на нашем пути. Отправляемся на поиски «иммигрэйшн оффис», чтобы сдаться местным властям. Однако выясняется, что такого заведения здесь нет, а обычная полиция нас принимать отказывается. Ближайшее заведение, где нами будут заниматься, — в 20 километрах от Трата, в местечке Лаем Нгоп, откуда уходят паромы на остров Ко Чанг.
Близ городского базара садимся в новую «маршрутку» и едем в Лаем Нгоп. Это курортный городок, здесь тишина, покой, шелест пальм. В местной иммиграционной конторе наше появление особого интереса не вызывает. Жара в разгаре, полицейские дремлют в своих креслах. Сонный офицер в полуха выслушивает сбивчивый рассказ Джона о нелегальном переходе госграницы. А я в это время мысленно прикидываю, что было бы в такой ситуации у нас в стране. Ведь это все равно, что Руст, приземлившись на Красной площади, отправился бы на Лубянку отметить командировочное удостоверение. Наверное, по коридорам власти начали бы бегать с папками чины не ниже полковника. Выслушав нашу историю, офицер говорит что-то своему помощнику, и тот по ВЧ звонит в центр, чтобы сообщить о нас «вышесидящим товарищам». Нам же сообщают, что наша дальнейшая участь будет решаться в Бангкоке, а здесь только запишут в протокол показания.
Пока идут согласования, шеф угощает нас кофе, предлагает Джону сигареты. С наших слов помощник составляет протокол, а шеф как бы невзначай уточняет, как мы добирались от границы, сколько стоил проезд и прочее. Нам дают на подпись бумагу с таиландскими литерами. Что в ней сказано? Быть может, мы подписываем свой приговор? Но выхода нет, и мы прикладываем руку к таинственной бумаге. Затем ее запечатывают в конверт и отдают... нам же: мы должны доставить пакет в центр, так сказать, фельдъегерской связью. Теперь наши судьбы неразлучны; скованные одной цепью, мы повезем материал на самих себя в столицу Таиландского королевства.
В столицу добираемся на попутке и автобусом-экспрессом «Трат — Бангкок». Переночевав в привокзальной гостинице, идем в иммиграционную полицию. Наш путь лежит вдоль Сатонроуд, мимо российского и австралийского посольств. Ситуация, как в шпионском романе: мы нелегалы, и нам к своим нельзя. По бумагам в Таиланде нас нет, и ни одно посольство нас не примет. А вот и здание полиции. Отыскав нужное окошечко, вручаем сотруднице в форме наши паспорта и пакет с «делом». Вежливая девушка выдает нам бланки въезда-выезда (как на границе) и просит их заполнить. По пути в полицию мы уже выработали линию защиты. Поэтому в графе «цель визита в Таиланд» пишем
— «транзит». Джону — в Малайзию, а мне — в Россию. С проезжих меньше спроса; нет человека, нет проблем. Нас просят подождать в коридоре, где для сотрудников устроена курилка.
Кажется, дело идет к концу, и никто не собирается бросать нас в темницу. Джон закуривает очередную сигарету. Он исхудал, искусан москитами, глаза воспалены. Но напряжение, в которое он себя загнал, уже заметно спало. Ему теперь нужно излить душу перед собеседником, который ему сопереживает. А те двое суток, что мы вместе, нас сблизили. Еще через несколько часов мы разъедемся — каждый в свою сторону. Опасность миновала, и Джон открывается. Он тихо говорит: «Вообще-то меня разыскивает Интерпол...» То, о чем Джон рассказал в полицейской курилке, выглядело почище, чем в детективе. ...Бракоразводный процесс привел Джона на грань разорения. Продав свою фирму и рассчитавшись с долгами, он стал работать агентом по продаже легковых машин. Однако год назад бывшая жена Джона и ее приятель разбежались. Из Канады она вернулась в тихий Перт и, отыскав бывшего супруга, решила высудить у него сыновей. Суд по делам семьи (есть и такой в Австралии), не вникая в детали, принял сторону матери и предписал Джону отдать ей сыновей. Но мальчики не захотели расстаться с отцом, и он отказался исполнить решение суда. Вскоре его банковский счет в Перте был заблокирован, но Джон, взяв с собой детей, скрылся в Индонезии, где стал работать в филиале той же фирмы. Разъяренная мать наняла частных детективов и специалистов по киднэппингу — похищению детей. Те разыскали Джона в Джакарте и приступили к операции. В сопровождении подкупленных солдат они ворвались в особняк, который снимал Джон, и, применив слезоточивый газ, нейтрализовали отца. У него на глазах они схватили сыновей и, запихнув их в машину, повезли в аэропорт. Придя в себя, Джон тут же обратился за помощью в полицию. Теплая компания была арестована прямо в аэропорту. Налетчиков препроводили в тюрьму; самое пикантное в этой истории было то, что в числе задержанных оказалась и бывшая супруга Джона. Она прилетела в Джакарту, чтобы принять сыновей из рук в руки. Детей Джону тут же вернули. Как потерпевшему, ему пришлось участвовать в расследовании — в тюрьме он имел встречу со своей змеей-женой, к его удовольствию, сидевшей за решеткой. Но Джон почувствовал, что в Индонезии ему становится горячо, и с помощью друзей перебрался в Сайгон вместе с детьми, чтобы обрубить концы.
Частные детективы разыскали его и там. На Джона было совершено нападение под видом грабежа. Однако грабители не тронули вьетнамские донги: донги — не деньги. Они отобрали у Джона метрики его сыновей. Правда, до детей им добраться не удалось. Предусмотрительный отец прятал их в доме своих друзей. Агенты подкупили прессу, и в местных газетах появились статьи, в которых Джона пытались скомпрометировать как замешанного в торговле наркотиками. Решив бежать в соседнюю Камбоджу, Джон избрал наземный вид транспорта; в аэропорту он был бы наверняка схвачен, тем более, что на детей бумаг у него уже не было. Сев в автобус, несчастный отец с детьми добрался до вьетнамского КПП в селении Мок Бай, где и пересек границу. Обосновавшись в Пномпене, он немного успокоился и занялся прежним делом — продажей машин. Особенно выгодный контракт намечался с полицейским управлением. Велись переговоры о закупке двух десятков патрульных машин с «мигалками». Через день его офис был разгромлен неизвестными лицами... Значит, снова надо бежать из страны. Аэропорт Пномпеня, конечно, блокирован; дорога по суше опасна из-за полпотовцев: сколько лет они уже путаются у всех под ногами! Значит, остается только водный путь. Но где-то произошла утечка информации, и после того как Джон с детьми сел в такси, чтобы ехать в Сиануквиль, водитель, проехав метров сто, остановил машину. Около нее тотчас появился тот самый детектив, что участвовал в джакартской операции. Сзади встала машина с «мигалками», и кортеж направился в полицию. Пять часов продолжалась беседа в участке, куда привезли Джона. Любезные разговоры, кофе, сигареты. А в это время дети Джона, в сопровождении матери, улетали из Камбоджи в неизвестном направлении...
Рассказ о злоключениях подошел к концу, когда в коридоре появился полицейский с нашими паспортами. В вежливом полупоклоне он вручил каждому его корочки, где стоял штамп с отметкой о въезде в Таиланд. Нам, транзитникам, разрешалось находиться в стране в течение месяца. Однако ноги сами понесли нас на железнодорожный вокзал. Джон намеревался податься в Малайзию; он рассчитывал на помощь друга, живущего в Куала-Лумпуре. Он должен встать на ноги, привести в порядок свои финансовые дела. И приняться за поиск детей: в Австралии, а может быть, и в Германии...
Поделиться книгой: