Святители и власти

Опричнина обрушила свои главные удары на голову княжеской знати и выдвинула на авансцену нетитулованное старомосковское боярство. По случаю татарского набега осенью 1565 года Грозный не включил в московскую семибоярщину ни удельных князей, ни Шуйских, ни Патрикеевых. В семибоярщину вошли конюший И. П. Федоров, боярин В. Д. Данилов и др. По свидетельству очевидцев, царь признавал Ивана Петровича Федорова «более благоразумным среди других (бояр. — Р.С.) и высшим правителем всех» и «обычно даже оставлял вместо себя в городе Москве». Конюший один имел «обыкновение судить праведно», «охотно помогал бедному люду добиваться скорого и правого суда», что объясняло его исключительную популярность в столице.

Федоровы и Колычевы происходили из одного рода, и поддержка конюшего, по-видимому, имела при избрании Филиппа на митрополию не меньшее значение, чем санкция опричной думы. Колычев не присутствовал на Земском соборе, закрывшемся 2 июля 1566 года. Вызов в Москву он получил, вероятно, сразу после отставки Афанасия и Германа и к середине июля прибыл в столицу, где к тому времени назревали важные события. Участники Земского собора уже после его официального роспуска составили и подписали челобитную грамоту на имя царя с требованием покончить со злоупотреблениями и упразднить опричнину. Явившись во дворец между 17 и 20 июля, земские челобитчики заявили: «Все мы верно тебе служим, проливаем кровь нашу за тебя. Ты же… приставил к шеям нашим своих телохранителей (опричников. — Р.С.), которые из среды нашей вырывают братьев и кровных наших, чинят обиды, бьют, режут, давят, под конец убивают».

Несмотря на то что ходатайство земских бояр и членов собора носило верноподданнический характер, царь искал выход из кризиса в новых репрессиях. Все челобитчики, составлявшие цвет земского дворянства, были взяты под стражу.

В документальных источниках отсутствуют сведения об участии священного собора в выступлениях земских людей. Высшее духовенство оказалось разобщенным из-за отсутствия митрополита. Второй после митрополита иерарх архиепископ Пимен Новгородский был ревностным помощником опричной думы. Герман Казанский едва ли бы посмел взять на себя почин открытого выступления против опричнины после позорного изгнания с митрополичьего двора.

Попав в Москву в самый неподходящий момент, Филипп столкнулся с множеством затруднений. Он помышлял о том, чтобы избежать раздора с Пименом и другими царскими «ласкателями» и одновременно четко выразить свое отношение к выступлению земского руководства против опричнины. Филипп Колычев обладал суровым и непреклонным характером и проявил выдержку в ситуации, в которой растерялся бы любой человек. Не считаясь с мнением Пимена и его друзей, Колычев твердо осудил царскую опричнину. Вместе с тем он выступил от лица всего священного собора, добиваясь помилования для арестованных земских бояр и прочих челобитчиков.

Царь сменил гнев на милость после того, как Колычев согласился с его главным условием, чтобы после избрания в митрополиты Филипп «в опришнину и в царский домовный обиход не вступался», «а митропольи бы не оставлял». 20 июля 1566 года игумен подписал запись, подтверждающую указанные ограничения, через четыре дня переехал на митрополичий двор, а затем был посвящен в сан митрополита.

Благодаря вмешательству Колычева инициаторов антиопричного выступления освободили из-под стражи и они избежали пыточного двора и плахи. И. П. Федорова постигло сравнительно мягкое наказание. Его отослали из столицы на воеводство в Полоцк, на литовскую границу. Вскоре литовские власти тайно предложили конюшему убежище в Литве, указывая на то, что царь желал над ним «кровопролитство вчинити». Федоров отверг их предложение и арестовал королевского гонца.

Гонения не затронули таких членов Земской думы, как боярин И. И. Пронский и окольничий М. И. Колычев. Зато лишились голов некоторые второстепенные участники земского челобитья — князь В. Рыбин-Пронский, дворяне И. Карамышев и К. Буднов. Характерно, что Буднов служил под начальством Федорова в Конюшенном приказе. Пятьдесят рядовых дворян, подписавших челобитную грамоту, Подверглись торговой казни. Опричники водили их по улицам и били палками по икрам. Прочие челобитчики, не менее двухсот пятидесяти человек, после пятидневного тюремного заключения были отпущены из тюрьмы без наказания. Вмешательство нового митрополита достигло цели.

Правительство было поражено как масштабами земской оппозиции, так и тем, что протест исходил со стороны старомосковской знати, которой Грозный передал управление земщиной после разрыва с князьями и провозглашения опричнины.

Пока во главе церкви стоял митрополит Афанасий — человек слабый и зависевший во всех своих поступках от царя, — высшее духовенство выступало фактически в роли пособника опричных репрессий. Положение переменилось после того, как на митрополию были приглашены сначала Герман Полев, а затем Филипп Колычев. Обладая достаточным авторитетом и независимостью суждений, Филипп не желал мириться с царскими репрессиями. Посредничество церкви, позволившее Грозному ввести в государстве чрезвычайное положение, на этот раз связывало опричному правительству руки. Оно ограничило масштабы репрессий, предотвратив массовые казни.

Напуганный выступлением Земского боярского правительства, Иван стал лихорадочно укреплять опричнину. В ее владения были включены Кострома и удельная столица Старица, отобранная у князя Владимира Андреевича. Опасаясь мятежа своих вассалов, царь приказал поспешить с сооружением мощной крепости в Вологде, затерянной среди лесов и озер на наибольшем удалении от границ. Трепеща за свое будущее, Грозный тайно сообщил монахам Кирилло-Белозерского монастыря о своем желании покинуть мир и постричься в монахи. «Помните, отцы святии, — писал Иван в послании кирилловским старцам, — егда некогда прилучился некоим нашим приходом к вам в пречестную обитель… от темныя ми мрачности малу зарю света Божия в помысле моем восприях, и повелех тогда сущему преподобному вашему игумену Кириллу с некоими от вас братии негде в келии сокровене быти… и аз грешный вам известих желание свое о пострижении… ту абие возрадовася скверное мое сердце со окаянною моею душою, яко обретох… пристанище спасения».

Установить время обращения Грозного в Кириллов помогают следующие факты. Известно, что в игуменство Кирилла царь трижды был на Белоозере: первый раз в 1565-м, затем в 1567 и 1569 годах. Во время второго посещения Иван пожертвовал монастырю двести рублей, с тем чтобы монастырские власти устроили для него отдельную келью в стенах обители. Позже Иван прислал в Кириллов драгоценную утварь, иконы и кресты для украшения своей кельи. Пожертвование на келью было, по-видимому, прямым результатом «сокровенной беседы» царя со старцами.

Несмотря на все старания сохранить в тайне содержание кирилловской беседы, слухи о возможном пострижении царя проникли в земщину и произвели там сильное впечатление. Пострижение Грозного и замена его на престоле кем-нибудь из его родственников казались недовольному земскому боярству лучшим выходом из создавшегося положения. В качестве преемника Грозного все чаще и чаще называли брата царя князя Владимира.

В 1567 году Сигизмунд II Август обратился к главным земским боярам с предложением возглавить мятеж против царя. Финансировать заговор должна была компания английских купцов в Москве. Король обещал помочь войсками. Королевский лазутчик тайно пробрался в Полоцк и вручил письмо воеводе И. П. Федорову, но опальный боярин не пожелал нарушить присягу и арестовал гонца. Грозный был глубоко уязвлен королевскими грамотами и укрепился в своем недоверии к боярам. Вскоре же он вызвал к себе английского посланника и через него передал королеве Елизавете просьбу о предоставлении ему и его семье убежища в Англии. Посланника, переодетого в русское платье, провели во дворец глухой ночью. В переговорах участвовал кроме толмача один лишь царский любимец опричник Вяземский. Послу запрещено было делать какие бы то ни было записи. Иван старался сохранить в тайне свое обращение к англичанам. Но это ему не удалось. Новый опрометчивый шаг Грозного ободрил недовольных земских бояр, предсказывавших близкий конец опричнины. Желая покарать польского короля за его тайные интриги, царь и земские бояре возглавили поход в Ливонию и Литву. В дни похода Иван получил донос насчет заговора в земщине и спешно покинул армию.

Обращение Ивана в Кирилло-Белозерский монастырь, а затем к английскому двору породило широкие надежды в земщине. В случае пострижения или бегства Грозного законными претендентами на трон оставались его двоюродный брат и малолетние сыновья. Родня и советники князя Владимира негласно обсуждали с ним близкие, как им казалось, перемены. Будучи человеком недалеким и желая выгородить себя в глазах брата, Владимир сам донес ему на своих благожелателей. Царь выслушал удельного князя и дал ему деликатное поручение. Князь Владимир, следуя воле Грозного, попросил Федорова составить списки: лиц, на поддержку которых он может рассчитывать. Розыск и заговор в земщине начались, таким образом, с чудовищной провокации.

Поход короля к русским границам расстроил царский план наступления на Ливонию. Вину за просчет опричники немедленно возложили на крамольных бояр. Сигизмунд II выступил с армией якобы по тайному сговору с заговорщиками, выполняя обещание помочь им.

Соглашение митрополита с царем 20 июля 1566 года связало руки и одному и другому. По возвращении из похода Грозный не решился арестовать Федорова и казнить за государственную измену. Дело ограничилось тем, что конюшего сослали в Коломну и заставили заплатить громадный штраф. В этот самый момент митрополит Филипп открыто выступил с обличением опричного произвола. Оценивая упорное противоборство церковных иерархов опричнине, историк А. А. Зимин писал: «Главным мотивом было сопротивление высших церковных иерархов централизаторской политике правительства Ивана IV»; сама «русская церковь в XVI веке представляла собой один из наиболее могущественных рудиментов феодальной раздробленности, без трансформации которого не могло оыть и речи о полном государственном единстве».

С такой оценкой трудно согласиться. Церковь помогла светской власти объединить страну и преодолеть раздробленность. Церковные писатели участвовали в разработке идеологии самодержавия. Именно они обосновали тезис о божественном происхождении царской власти. Достижение полного государственного единства не требовало разгрома церкви. Нельзя считать высших церковных иерархов носителями идей раздробленности, а опричников — поборниками централизации.

Союз с осифлянским руководством церкви помог зарождению самодержавной идеологии и самодержавных порядков в России, но события получили неожиданный поворот с того момента, как Иван Грозный ввел опричнину, чтобы утвердить свою неограниченную власть. Началось сползание государства к террору. В таких условиях митрополит Филипп проявил величайшее мужество, пытаясь остановить кровавый кошмар.

Протест митрополита Филиппа находился в самой тесной связи с судом над главой земщины Федоровым. О выступлении Филиппа рассказывают новгородский летописец, опричники Таубе и Крузе, а также авторы «Жития Филиппа». Летописец сообщает краткие фактические сведения о протесте митрополита и суде над ним. Очевидцы событий опричники Таубе и Крузе составили через четыре года после суда пространный, но весьма тенденциозный отчет о событиях. «Житие митрополита Филиппа» было написано много позже, в 90-х годах XVI века в Соловецком монастыре. Авторы его не были очевидцами описываемых событий, но использовали воспоминания живых свидетелей: старца Симеона (Семена Кобылина), бывшего пристава у Ф. Колычева и соловецких монахов, ездивших в Москву во время суда над Филиппом. Все эти свидетели были хорошо осведомлены о судебном преследовании митрополита в 1568 году и гораздо хуже — о предыдущих событиях.

По свидетельству опричных авторов, Колычев на первых порах пытался избегать публичных выступлений и предпочитал вести душеспасительные беседы наедине с царем, убеждал его прекратить кровопролитие, «претил страшным судом». Не достигнув цели, митрополит попытался воздействовать на царя, опираясь на авторитет священного собора. По словам составителей «Жития», Филиппу удалось убедить епископов выступить против опричнины всем собором: «Филиппу, согласившемуся со епископы и укрепльшевси вси межи себя, еже против такового начинания (опричнины. — Р.С.) стояти крепце». Отнеся описанный эпизод ко времени учреждения опричнины, авторы «Жития» исказили истину. При посвящении в сан Филипп клятвенно обязался не вмешиваться в опричные дела. Выступив против опричнины, он нарушил клятву. Чтобы избежать упоминания об этом неприятном факте в биографии мученика, авторы «Жития» стали утверждать, будто Филипп стал митрополитом до учреждения опричнины. Однако тогда церковь возглавлял не Филипп, а Афанасий и в то время в состав собора не входили епископы Корнилий, Варсунофий и Пафнутий, упомянутые с этим чином в «Житии».

Колычев мог рассчитывать на поддержку осифлянского большинства собора. Негодование земского духовенства по поводу безобразий опричнины было неподдельным и искренним. Но единодушие собора оказалось непрочным. Против митрополита выступили иерархи, близкие ко двору и опричному правительству. К их числу принадлежали Пимен, архиепископ опричного Суздаля Пафнутий, царский духовник Евстафий и др. Особенно усердствовал духовник, доносивший на Колычева «яве и втаи». Чтобы урезонить Евстафия, митрополит наложил на него епитимию, действовавшую на протяжении всего собора. В конце концов один из епископов окончательно предал Колычева и его приверженцев и «общий совет их изнесе» государю. Авторы «Жития» не называют имени епископа, но можно полагать, что им был новгородский архиепископ Пимен, наиболее энергичный противник митрополита на соборе. Донос поставил членов собора в трудное и щекотливое положение, многие из них «своего начинания отпадоша».

Как только члены собора удостоверились, что их замыслы раскрыты и самодержец гневается, их обуял страх и они «страха ради и глаголати не смеяху и никто не смеяше противу что рещи, что [бы] царя о том умолити и кто его возмущает, тем бы запретите». Священный собор проявил бы больше твердости, если бы мог опереться на поддержку Боярской думы. Однако Земская дума сама понесла большие потери. Неугодные царю бояре либо подверглись казни, либо были удалены из Москвы. Титулованная знать была запугана ссылкой и земельными конфискациями. Старомосковские фамилии (Челяднины, Морозовы, Шеины, Колычевы и Головины) испытали на себе действие террора.

Во время решающих прений на священном соборе Филипп обратился к епископам с вопросом: для того ли они собрались, чтобы молчать? «На се ли взираете, — сказал он, — еже молчит царский сеньклит: они бо суть обязалися куплями житейскими». В своем выступлении против опричного произвола Филипп не смог опереться ни на Земскую думу, ни на священный собор, ни на старцев обители, которой он посвятил всю свою жизнь.

В первых посланиях к соловецким старцам митрополит обращался к «старцу Ионе и старцу Паисеи, келарю и казначею, священником и всей братии». В уставщике Ионе Шамине Филипп, возможно, видел наиболее достойного инока и подвижника. Старцы избрали игуменом Паисия. Местный летописец описал все, что произошло на Соловках после отъезда Колычева, кратко и, по-видимому, точно: «В лето 7075-го. На Соловках на игуменство Паисею поставили… В лето 7076-го Паисея игуменом в монастыре зимовал. Того же. году на весну в монастырь в Соловки приехал суздальской владыка Павнутей, да архимандрит Феодосий, да князь Василей Темкин, да с ним 10 сынов боярских дворян, про Филиппа обыскивали».

Путь из столицы на Белое море был далек, и если комиссия прибыла в монастырь к весне, значит, из Москвы отправилась, скорее всего, на исходе зимы. Записки соловецкого летописца наводят на мысль, что инициатива окончательного разрыва принадлежала не Филиппу, как думали до сих пор, а самому монарху. Не желая терпеть поучений митрополита и получив донос насчет готовившегося выступления церковного собора, Грозный решил избавиться от неугодного пастыря.

Даже в глазах членов опричной думы суд над первосвященником был делом сомнительным. Главные руководители опричнины предпочли остаться в тени, поручив подготовку суда над Филиппом человеку, случайно оказавшемуся в опричнине. Розыск возглавил князь В. И. Темкин-Ростовский, имевший весьма запятнанное (в глазах опричников) прошлое. Много лет Темкин служил боярином в удельном княжестве Старицких. В начале Ливонской войны Темкин попал в плен к литовцам и только благодаря этому обстоятельству избежал царской опалы. Сын Темкина и все его братья были сосланы на поселение в Казанский край, откуда вернулись благодаря амнистии. 5 июля 1567 года В. И. Темкин вернулся из плена на родину. За ним на границу были высланы два опричника, а это значило, что Иван IV уже тогда решил взять его в «государеву светлость». Зачисление в опричнину литовских пленников объяснялось довольно просто. Все они не поддались на уговоры русских эмигрантов в Литве и вернулись на родину, невзирая на преследование их родни.

Темкин явился на Соловки в сопровождении десятка опричных дворян. Главным судьей вместе с Темкиным назначили епископа опричного Суздаля Пафнутия. Формально розыскная комиссия была опрично-земская, поскольку в нее помимо названных лиц входил еще и Феодосий Вятка, занявший в 1567 году пост архимандрита Андроньевского монастыря, стоявшего в земской половине Москвы.

Считается, что комиссии Темкина удалось путем угроз добиться от Паисия и других соловецких монахов показаний, компрометировавших Колычева. Однако свидетельство соловецкого летописца опровергает такое представление. «И игумена Паисею, — записал очевидец, — к Москве взяли да десять старцов… В лето 7077-го. Игумена Паисею и иных старцов разослали по манастырем». Итак, ученик Филиппа Паисий был лишен сана, а позже сослан в чужой монастырь. По преданию, перед отъездом с Соловков комиссия Темкина опечатала монастырскую казну и ризницу вплоть до особого решения.

Тем временем конфликт между царем и Филиппом разгорался. Грозный использовал любые средства, чтобы запугать строптивого святителя. Опричный боярин Ф. И. Умной-Колычев ездил в Литву с посольским поручением, которое не сумел выполнить. В конце 1567 года он был вызван в слободу для отчета. Иван IV сделал вид, будто доволен боярином, одарил его и отпустил в Москву. Одновременно он выслал вперед опричников, которые отняли у Умного все царские подарки и даже одежду. Ограбленный боярин приходился двоюродным братом митрополиту Филиппу.

Попытки урезонить царя в беседах с глазу на глаз митрополиту не удались. Полной неудачей завершился священный собор, созванный Колычевым для осуждения опричнины. Короткий период примирения и амнистий ушел в прошлое. Опричные суды возобновили свою деятельность, репрессии нарастали как снежный ком. Следствие о «заговоре» конюшего Федорова вступило в решающую фазу. Как раз в этот момент к митрополиту, как сказано в «Житии Филиппа», явились «неции… благоразумнии истиннии правителие и искусные мужие и от первых велмож и весь народ» и с «великим рыданием» просили его о заступничестве, «смерть пред очима имуще и глаголати не могуще». Памятуя о продажности тогдашних правителей-бояр, можно смело утверждать, что авторы «Жития» имели в виду истинного правителя и первого вельможу конюшего Федорова, благоразумие которого признавал сам Иван. Подозрения насчет измены грозили конюшему плахой, — таким образом, он оказался среди «смерть пред очами имущих». Выслушав «истинных правителей», митрополит обещал им свое покровительство, сказав, что «бог не допустит до конца пребыти прелести сей».

Обращение опального конюшего подтолкнуло святителя к отчаянному шагу. 22 марта 1568 года, записал летописец, «учал митрополит Филипп с государем на Москве враждовати о опришнины». В тот день царь прибыл в Москву со своей опричной охраной. Одетые в черное всадники ехали по улицам, «наго оружие нося». Царь отправился на богослужение в Успенский собор и подошел к владыке за благословением, но Филипп отказался его благословить и стал обличать беззакония опричнины. Опричники Таубе и Крузе передают содержание речи митрополита теми же словами, что и составители «Жития». Филипп говорил о том, что в стране льется невинная кровь, царь творит неправедные дела, чего и «во иных языцех не бывает», но бог взыщет с него за невинную кровь, а он, митрополит, готов за правое дело принять смерть.

Царь Иван не оставил речь Филиппа без ответа и, оправдывая казни, указал на измену подданных. «Что тебе, чернцу, до наших царьских советов дело? — сказал он. — Того ли не веси, что мене мои же хотят поглотити?» В присутствии придворных и духовенства Грозный жаловался на то, что на него восстали ближние: «И ближние мои отдалече мене сташа и нуждахуся ищущеи душу мою и ищущей злая мне».

Диспут закончился не в пользу царя. Митрополит трижды отказывал Ивану в благословении и заявил, что впредь не будет молчать, ибо его молчание «всеродную наносит смерть». В ярости Иван хватил посохом оземь и заявил: «Я был слишком мягок к тебе, митрополит, твоим сообщникам и моей стране, но теперь вы у меня взвоете!»

Уже в переписке с Курбским Иван Грозный четко изложил свои политические идеи и цели. Столкновение с Филиппом продолжало давнюю полемику. Иван сознавал себя главой православного царства и, как таковой, претендовал на всю полноту власти светской и духовной. Единый судья царю — бог; на земле же никто — ни священник, ни мирянин — не может судить его. В сочинениях Грозного можно встретить идею служения христианского монарха миру. Но он имел в виду, по замечанию Г. П. Федотова, не столько нравственную, сколько воспитательно-полицейскую цель такого служения: покровительство добрых и обуздание злых; отрицательная задача — воспитание страхом всецело заслоняет для него положительную.

Предшественники Филиппа Колычева, в особенности митрополит Макарий, сделали много, чтобы укоренить в русском обществе идею богоизбранности царя, божественного происхождения его власти. Колычеву и в голову не приходило возражать против представлений о царе как хранителе и вместилище веры и благодати, носителе вероучительной власти. Но в глазах Филиппа монарх не может стать выше правды: он сам подчинен «правилу доброго закона», то есть правде нравственной и религиозной. Кроме права и справедливости эта правда включает также прощение, и церковь стоит на страже этой правды. Выступление митрополита Филиппа против тирании Грозного наиболее полно раскрывало эту сторону его воззрений.

Синодик опальных царя Ивана Грозного, составленный на основании опричных донесений, не оставляет сомнения в том, что митрополит пытался предотвратить расправу с Федоровым, ложно обвиненным в государственной измене.

После выступления Филиппа опричники ворвались на митрополичий двор и схватили его советников. Несколько дней спустя, рассказывают Таубе и Крузе, старцев забили насмерть железными палицами, водя по улицам столицы. Синодик подтверждает слова Таубе и Крузе: погибли старцы Леонтий Русинов, Никита Опухтин, «митрополичий меховщик» (сборщик пошлин) Федор Рясин и Семен Мануйлов. Мануйловы издавна служили в боярах у митрополитов.

Как следует из синодика, за избиениями в Москве последовали казни в Коломне, куда был сослан Федоров. В коломенском списке значатся имена убиенных: «Владыки коломенского боярина Александра Кожина, кравчего Тимофея Собакина конюшего Федорова, да владыки коломенского дьяк Владыкин. Ивановы люди Петрова Федорова — Смирнова Кирьянова, дьяка Семена Антонов, татарин Янтуган Бахмета, Ивана Лукин… Ортемя седельник. В коломенских селах Григорий Ловчиков отделал: Ивановых людей 20 человек».

Как видно, не только митрополит, но и коломенский епископ Иосиф пытался помешать расправе с главой земщины, однако Иосифа постигла неудача. Опричники казнили его боярина Кожина и дьяка. Под Коломной располагались родовые вотчины Челядниных-Федоровых — Кишкино и Мартыновское. То ли на коломенском подворье, то ли в сельской усадьбе опричники убили ближних слуг боярина — его кравчего Т. Собакина, дьяка Антонова, а также дворовых людей и сельскую челядь. Опричник Григорий Ловчиков донес царю об избиении в федоровских селах двадцати «христиан» из боярской дворни.

Федоров был одним из самых богатых людей своего времени. Кроме сел под Коломной он владел обширными землями в Губином Углу. Карательный поход туда возглавил Малюта Скуратов. Как значится в синодике, «во Губине Углу Малюта Скуратов отделал 30 и 9 человек». Кровавые подвиги в федоровских вотчинах положили начало стремительному возвышению Скуратова в опричнине. Разгромом главных вотчин Федорова на границах с Новгородом руководил сам царь. 6 июля 1568 года опричники подвели своеобразный итог своей деятельности со времени раскрытия «заговора» Федорова. На основании их отчета в синодик была включена любопытная запись: «Отделано 369 человек и всего отделано июля по 6 число». Репрессии носили беспорядочный характер. Опричники убивали дворян и приказных людей на улицах, в приказах, на гарнизонной службе и в полках. В синодике названы имена многих казанских ссыльных, незадолго до того заслуживших «прощение». Жертвами опричников стали Шеины, Сабуровы, Колычевы, Карповы, князья Курлятев, Сицкий, Сисеев и другие. Непрекращавшиеся казни побудили митрополита Филиппа прибегнуть к крайнему средству давления на царя. Глава церкви демонстративно оставил митрополичий двор.

Раздор, порожденный опричниной, вынудил сначала монарха, а потом первосвященника покинуть Кремль. Поводом к окончательному разрыву между Филиппом и Грозным послужил инцидент, происшедший 28 июля 1568 года. В этот день царь с опричной свитой неожиданно явился в Новодевичий монастырь, чтобы участвовать в крестном ходе. Когда Грозный со свитой вошел в храм, один из опричных бояр не снял с головы черной тафьи. Стоглавый собор особым постановлением осудил обычай бояр и князей стоять на богослужениях в тафьях, «занеже чуже есть православным таковая носити, то предание проклятого и безбожного Махмета». Опричные бояре из окружения царя не могли не знать этого постановления Стоглава, но они упивались властью над земщиной и считали, что закон им не писан. Выходка опричника рассердила Филиппа, и он сделал резкий выговор ему. Иван воспринял слова митрополита как личное оскорбление и в гневе удалился с богослужения. После этого инцидента Колычев окончательно переселился в монастырь Николы Старого за Торгом в Китай-городе. Формально Филипп совершил то же, что двумя годами раньше его предшественник Афанасий. Но, в отличие от Афанасия, Колычев отказался сложить с себя сан митрополита и, перейдя жить в монастырь, сохранил все атрибуты власти. Отказ сложить сан он оправдывал, по-видимому, ссылкой на данное им при избрании обязательство «по поставленьи за опришнину и за царской домовой обиход митропольи не оставливати».

Царь Иван отличался набожностью и имел самые возвышенные представления о своей миссии верного сына и защитника православной церкви. Ни один из московских государей не заботился столько о своей репутации «благочестивейшего государя», сколько Грозный. Полный и окончательный разрыв с главой церкви поставил его в двусмысленное и трудное положение.

Находясь в Александровской слободе в августе 1568 года, Грозный отдал приказ о суде над главой церкви. Тогда же архиепископ Пимен был вызван из Новгорода в Москву. Будучи вторым после митрополита иерархом, Пимен должен был возглавить соборный суд над Филиппом.

Опричная дума не посмела обвинить Ф. Колычева в государственной измене и намеревалась низложить его за «порочную жизнь». По преданию, опричники заручились лжесвидетельством подставного лица — певчего одного из кремлевских соборов. Но попытка оклеветать митрополита не удалась. Тем временем с Соловков вернулась судная комиссия, расследовавшая «порочную» жизнь Колычева на Соловках.

Комиссия завершила работу на Соловках далеко не так быстро, как того хотело опричное правительство. Опричный боярин князь В. Темкин и дьяк Пивов усердствовали изо всех сил. Но собранные ими улики оказались столь шаткими, а обвинения столь неправдоподобными, что самый авторитетный из членов комиссии суздальский епископ Пафнутий отказался подписать «обыск».

Опричники опасались судить Колычева, пока у того оставались влиятельные покровители в Земской думе. Поэтому перед самым судом Грозный решил нанести думе давно подготовлявшийся удар.

11 сентября 1568 года Иван приказал собрать во дворце думных людей, опричных и земских дворян. Сюда же привели осужденного Федорова. Судебное разбирательство было заменено коротким фарсом. Иван велел несчастному боярину облечься в царские одежды и взойти на трон, а затем обнажил голову, преклонил колени и обратился к нему с речью. «Ты имеешь то, что искал, к чему стремился, чтобы быть великим князем Московии и занять мое место, — будто бы сказал он, — вот ныне ты великий князь, радуйся теперь и наслаждайся владычеством, которого жаждал». Затем по знаку царя Федоров был убит. Опричники выволокли труп боярина из дворца и бросили в навозную кучу возле Неглинной, на границе между опричниной и земщиной. Опричники казнили Федорова как главу заговора в пользу Старицкого, но имя последнего на суде не называлось. Показания князя Владимира могли быть использованы для обличения конюшего. Однако Грозный был невысокого мнения о брате и даже писал, что его дурость всем ведома. По этой причине он на год отослал князя Владимира в Нижний Новгород.

Одновременно с Федоровым казни подверглись другие члены Боярской думы. В синодике находим следующую документальную запись относительно этих расправ: «Отделано: Ивана Петрович Федоров, на Москве отделаны Михайла Колычев да три сыны его: Боулата, Симеона, Миноу. По городам: князь Андрей Катырев, князя Федора Троекуров, Михаила Лыкова с племянником». Согласно свидетельству очевидцев, окольничий М. И. Колычев погиб в Москве в один день с Федоровым, прочие же лица были казнены «по городам»: боярин князь А. И. Катырев — в Свияжске, князь Ф. И. Троекуров — в Казани, окольничий М. М. Лыков — в Нарве.

Убитый окольничий Колычев был ближайшим сподвижником Федорова и к тому же троюродным братом опального митрополита.

Голову Михаила Колычева царь велел зашить в кожаный мешок и отвезти к Филиппу в монастырь Николы Старого. Таким путем он думал запугать святителя, «преломить его душу» накануне суда.

Запугав казнями земскую Боярскую думу, Иван IV устранил последние препятствия к низложению главы церкви. Какими бы ни были взаимоотношения монарха с первосвященником, в истории России не было случая низложения митрополита по решению светских судей. Самодержец допустил вопиющее нарушение традиций. Князь Курбский отозвался на суд в Москве гневной филиппикой: «Кто слыхал зде епископа от мирских судима и испытуема?» Авторы «Жития» также отметили законопреступный характер действий монарха: «не убоялся суда Божия, еже царем не подобает святительския вины испытывати, но епископи по правилом судят».

Опричники Темкин и Пивов представили думе составленный ими обыск о скаредных делах Филиппа, после чего запуганная дума вынесла решение о суде над ним. Сам суд, по свидетельству очевидцев, был поручен представителям «всех духовных и светских чинов», иначе говоря, священному собору и думе.

Сохранилось предание, будто главным свидетелем обвинения на процессе Филиппа выступил его ученик игумен Паисий, которому за услугу был обещан епископский сан. Составители «Жития Филиппа» подтверждают, что Паисий и другие соловецкие монахи «изнесли» перед собором свои «многословные речи». И все же соловецкие монахи, как видно, говорили на суде совсем не то, что от них ожидали. Деяния Колычева на Соловках были достойны удивления и похвал, о чем знали все присутствовавшие на соборе иерархи. Речи Паисия не удовлетворили царя — после суда он не только не получил епископства, но и игуменства лишился. Ему и прочим соловецким монахам не разрешили вернуться в свою обитель и отправили в разные монастыри.

С тех пор как Грозному пришлось признать крушение опричной политики и простить казанских ссыльных, он стал щедро жаловать своих богомольцев — монахов Чудова, Симоновского, Троице-Сергиева, Кирилло-Белозерского монастырей, предоставляя им всякого рода льготы. Богомольцы оправдали надежды государя. Симоновский монастырь оказал ему на суде еще большие услуги, чем Чудов при учреждении опричнины. За это царь через некоторое время после низложения Филиппа принял Симоновскую обитель на опричную службу. Среди монастырей, пользовавшихся особыми милостями самодержца, не было Иосифо-Волоколамского монастыря. Его игумен, как и осифлянин Герман Полев, умерший до собора, был, по-видимому, противником опричнины. Непримиримым врагом Филиппа выступил Пимен — давний пособник опричников. Однако судебное разбирательство протекало совсем не так гладко, как рассчитывал самодержец. Митрополит Филипп держался с достоинством и твердостью. Он решительно отверг предъявленные ему обвинения, чем вызвал на соборе «многое смятение». Он хорошо знал истинные настроения земской половины собора и точно рассчитал свои действия, громогласно потребовав от царя отменить опричнину. «Престани, благочестивый царю, — сказал он, — от такого неугодного начинания, вспомяни прежде бывших царей».

Члены Боярской думы и земщины, подобно большинству иерархов церкви, втайне сочувствовали словам Колычева. Но, запуганные кровавыми казнями, они остались безмолвными свидетелями беззаконной расправы. Увидев, что дело проиграно, Филипп объявил о своем отречении. Однако царь воспротивился отставке Филиппа и приказал продолжать суд. Следуя его воле, собор признал все обвинения опричной комиссии насчет «порочной жизни» святителя истинными и утвердил приговор о его низложении. По свидетельству новгородской летописи, «на Москве, месяца ноября в 4 день, Филиппа митрополита из святительского сану свергоша на Москве в четверток, и жил в монастыре у Николы у Старого». Вопрос о том, когда Колычева лишили атрибутов власти, получил неодинаковое освещение в источниках. Согласно «Житию», опричный боярин А. Д. Басманов еще до суда совлек с митрополита святительский «сан» и в «разодранной» монашеской одежде увез его в Богоявленский монастырь. По словам А. Курбского, Филипп явился на суд в «святительской одежде», причем суд якобы происходил в кремлевском Успенском соборе, где заседало «проклятое сонмище согласников», «скверное соборище». Сан же был «ободран» с митрополита уже после суда.

Историю низложения Филиппа Курбский описал по слухам, не избежав неточностей. Собор, рассматривавший дело Филиппа, конечно же, проходил в палатах, где обычно заседали Боярская дума и духовенство. И тем не менее главу церкви низложили не в дворцовых залах, а в главном соборе Кремля. Как это произошло? Ответ на этот вопрос находим в записках Таубе и Крузе. Во время разбирательства в думе Колычев, сохранявший полное самообладание, пытаясь прервать недостойный фарс, заявил об отречении и сложил атрибуты власти. Иван Грозный не желал уступить инициативу главе церкви и велел ему вновь надеть святительское облачение. При этом благочестивый государь заявил, что желает «послушать в великий праздник, в день святого Михаила, его богослужение». Очевидцы подчеркивали, что Колычев не сразу уступил, но в конце концов «склонился на сильные убеждения духовных чинов и решил служить последнюю службу и потом сложить с себя сан».

Судьба митрополита решилась на соборном суде 4 ноября, но окончание дела было отложено на великий праздник святого Михаила, приходившийся на 8 ноября. Едва народ заполнил собор и митрополит начал службу, как в храм ворвались опричники. Руководили процедурой низложения двое из них — боярин А. Д. Басманов и голова М. Скуратов.

Прервав богослужение в соборе, опричный боярин объявил царский указ о низложении Филиппа и «повеле пред ним (святителем. — P.C.) и пред всем народом чести ложно составленные книги». Как только чтение соборного приговора было завершено, Малюта набросился на митрополита и сорвал с него святительские одежды. Вслед за тем Колычева бросили в простые сани и увезли из Кремля.

Процедура низложения была продумана Грозным до мельчайших подробностей. Очевидно, он стремился придать ей такую форму, которая бы поразила земщину и получила бы такой же отклик в столице, как и выступления самого митрополита против опричнины. Монарху надо было во что бы то ни стало скомпрометировать главу церкви в глазах всего народа, а не только узкого правящего круга, участвовавшего в соборном суде.

Если верить Курбскому, стражники посадили осужденного на вола и принялись бичевать его тело, «водяще по позорищам града и места». Согласно «Житию», Филиппа выволокли из церкви, посадили «на возило и вне града (из Кремля. — Р.С.) повезоша, ругающеся, метлами биюще». Вспомним, что метла служила знаком отличия опричника. Низложенного митрополита отвезли в Богоявленский монастырь за Ветошный торг и бросили там в «злосмрадную хлевину». Власти позаботились о том, чтобы не допустить побега владыки. Ноги ему «забиша» в колодки, руки «стягнуша» оковами железными, «на выю возложиша» вериги тяжкие. Однако у Филиппа было много приверженцев и доброжелателей. Прошел день-другой, и царю донесли, что заключенный освободился от оков и вериг — не иначе «чары створил». Это чудо было одинаково описано Курбским и авторами «Жития».

Узнав о происшествии с Филиппом, Грозный якобы велел пустить к нему в темницу на ночь «лютого медведя». Поутру царь явился в темницу, но «обретоша» святителя «цела, а нимало чим повреждена». Дикий зверь не тронул его. Поздние и легендарные источники сообщают дополнительные подробности о бесстрашии Колычева. «А ты, любезный мой… — советовал другу протопоп Аввакум, — яко мученик Филипп, медведю в глаза, зашедши, плюнь!» Курбский клялся, что историю с медведем он слышал «от достовернаго самовидца». Однако ни в «Житии», написанном со слов тюремного пристава, ни в других ранних источниках нет и намека на этот эпизод. В дни заточения узнику отпускали на пропитание мизерную сумму — четыре алтына в день. Признанный виновным в «скаредных делах», Филипп по церковным законам подлежал сожжению. Однако по ходатайству духовенства казнь была заменена вечным заточением. Местом заточения был избран Отроч — монастырь в Твери. Не доверяя монахам, царь велел поселить в обители дворянина Семена Кобылина в качестве пристава и тюремщика при низложенном митрополите.

11 ноября 1568 года митрополичью кафедру занял игумен Троице-Сергиева монастыря Кирилл, выделявшийся среди прочих иерархов разве что своим послушанием царю. Земские чины и иерархи предали Филиппа, и их малодушие обернулось для земщины неслыханной трагедией, далеко превосходившей все, что случилось раньше. Террор привел к власти отъявленных палачей и авантюристов, отодвинувших в сторону учредителей опричнины. На смену Басманову и Вяземскому пришли Малюта Скуратов и Васька Грязной. Донос не спас головы князю Владимиру. Его сообщниками были объявлены архиепископ Пимен и все жители Новгорода. Им были предъявлены обвинения, взаимно исключавшие друг друга. Свергнув Ивана, новгородцы якобы хотели посадить на трон Владимира Андреевича и тут же всем городом перейти под власть короля. Главной уликой против архиепископа служили тайные грамоты («польская память»), присланные в Новгород Сигизмундом II Августом.

В декабре 1569 года опричная армия выступила из слободы в поход на новгородцев. 23 декабря царь разбил лагерь в Твери. Памятуя о суде, на котором Пимен погубил митрополита Филиппа, подхватив клевету на него, Грозный задумал использовать распри иерархов ради своих целей. Малюта явился в келью опального митрополита и от имени царя испросил его благословения на разгром Новгорода, якобы затеявшего неслыханную измену.

Жестокие удары судьбы не сломили Филиппа. Он не пожелал стать игрушкой в руках самодержца и своим авторитетом освятить его преступления. Узник не только не использовал случай, чтобы отомстить Пимену, но пытался образумить Малюту, напомнив ему о долге христианина и страшном суде. Прения в келье закончились трагически. Палач набросился на шестидесятидвухлетнего старца, повалил его на постель и задушил «подглавием» (подушкой). Произошло это 23 декабря 1569 года.

«ИЗМЕННОЕ» АРХИЕПИСКОПСТВО

После разгрома заговора Федорова призрак смуты в земщине продолжал пугать царя Ивана. Глава сыскного ведомства Малюта Скуратов использовал его подозрения, мало-помалу забирая бразды правления опричниной в свои руки. Удельный князь Владимир Андреевич помог опричникам разгромить боярский «заговор» в земщине, подав царю донос на Федорова. Но это не помешало Малюте затеять розыск об измене самого князя Владимира, сосланного в Нижний Новгород. Один из царских поваров, ездивший в Нижний за рыбой для царского стола, был взят на пыточный двор и показал, будто получил от Старицкого пятьдесят рублей денег и яд, с помощью которого собирался извести всю царскую семью. К суду были привлечены «ближайшие льстецы, прихлебатели и палачи в качестве свидетелей».

В начале октября 1569 года Иван вызвал брата в Александровскую слободу. Когда князь Владимир прибыл на Ямскую станцию Богану в окрестностях слободы, его лагерь был окружен опричными войсками. В шатер к Старицкому явились судьи Малюта Скуратов и Василий Грязной, предъявившие ему обвинение в покушении на жизнь самодержца. Оклеветанного князя взяли под стражу. По приказу царя он выпил чашу с отравленным вином. Вместе с ним были умерщвлены его жена Авдотья — урожденная княжна Одоевская — и их девятилетняя дочь Евдокия.

Удельный князь Владимир унаследовал от отца обширный двор в Новгороде, служивший одной из его резиденций. По традиции некоторые из новгородских помещиков служили в удельном княжестве Старицких. Брат царя пользовался известностью среди новгородцев. Местный летописец, осведомленный насчет настроений в городе, записал, что после смерти князя Владимира «мнози по нем людие восплакашася».

В день суда над Старицким опричники казнили дворцового повара Моляву с сыновьями, нескольких нижегородских рыболовов и Антона Свиязева — подьячего из Великого Новгорода. Под пытками Свиязев показал, что соучастниками «заговора» Старицкого были архиепископ Пимен и новгородские власти. Пимен оказал исключительные услуги царю при учреждении опричнины, помог ему расправиться с главой церкви. Басманов и Вяземский не имели причин преследовать Пимена. Более того, Вяземский предпринял попытку предупредить архиепископа о грозившей ему опасности. Скуратов использовал его промах, чтобы покончить с учредителями опричнины.

В декабре 1569 года Иван Грозный по пути к Новгороду остановился в Твери. Опричники обложили город со всех сторон. Царь остановился в Отроче монастыре, где томился опальный Филипп Колычев. Попытка примирения между монархом и пастырем не удалась, и Филипп был умерщвлен по приказу царя.

Как отметил участник похода Г. Штаден, «в Твери царь приказал грабить все — и церкви и монастыри». Таубе и Крузе подтверждают его свидетельство. В своем памфлете двое названных мемуаристов утверждали, будто царь творил «кровавые дела» в Твери пять дней. Однако из дальнейших описаний следует, что в первые дни (включая день убийства Филиппа — 23 декабря) опричники грабили архиепископский дом и монастыри. Еще два дня (24–26 декабря) они отдыхали. Затем разгромили посад и никак не позднее 26–27 декабря двинулись в Новгород.

Передовые опричные отряды во главе с В. Г. Зюзиным подошли к Новгороду 2 января 1570 года и сразу же оцепили город крепкими заставами, «кабы ни един человек из града не убежал». Первым делом опричники опечатали казну в монастырях и церковных приходах. Одновременно арестовали многих игуменов, соборных старцев и попов и раздали их приставам из местных дворян со строжайшим приказом держать их «крепко во узах железных».

Спустя четыре дня в окрестности Новгорода прибыл Иван Грозный, остановившийся лагерем в монастыре на Городище. Его сопровождала личная охрана — полторы тысячи стрельцов и многочисленные опричные дворяне. В воскресенье, 8 января, царь отправился в Софийский собор к обедне. На волховском мосту его торжественно встретили с крестами и иконами архиепископ Пимен и прочие духовные чины. Встреча кончилась неслыханным позором. Грозный отказался принять благословение и перед всем народом громогласно обвинил новгородцев в измене. Архиепископ, заявил он, «зломыслием своим и со своими старцы и единомысленники» хотят его «отчину» Великий Новгород «предати иноплеменником, королю польскому Жигимонту Августу».

Несмотря на общее замешательство, царь велел Пимену служить последнюю обедню. Он был слишком благочестив, чтобы пропустить богослужение в день крещения. После обедни Пимен пригласил царя в архиепископские палаты «хлеба ясти». На обеде присутствовали настоятели крупнейших новгородских монастырей. Посреди веселого пира Иван, возопив «гласом великим с яростию», велел страже схватить Пимена и его бояр.

Новгородское архиепископство было самой древней и едва ли не самой богатой епархией России. Когда-то, сокрушив Новгород, Иван III вывез в Москву богатейшую сокровищницу Софийского дома — «множество злата и сребра и сосудов его». Однако по совету духовенства Василий III, поставив на архиепископство в Новгороде Макария, вернул Софийскому дому «всю казну старых архиепископов».

Грозный следовал примеру своего знаменитого деда — великого государя Ивана III, но действия опричников в отношении церкви отличались еще большим варварством и жестокостью. По приказу Грозного опричники ограбили архиепископский двор и храм Софии, забрали драгоценную утварь и иконы, выломали из алтаря древние Корсунские ворота. Царский духовник Евстафий и дворецкий Л. А. Салтыков лично руководили изъятием богатейшей сокровищницы Софийского дома.

На другой день начался суд в царском лагере на Городище. Дознание велось с применением самых жестоких пыток. Опальных жгли на огне «некою составною мукою огненною». Затем их привязывали к саням длинной веревкой, волокли две версты до Новгорода и сбрасывали с волховского моста в реку. Избивали не только изменников, но и всех членов их семей. По словам новгородского летописца, на волховском мосту был устроен высокий помост, с которого бросали в реку связанных по рукам и ногам женщин и детей. Опричники разъезжали по реке на лодках и с помощью рогатин и топоров топили тех, кому удавалось всплыть.

В свое время Иван III, назначив Макария архиепископом в Новгород, «бояр ему своих дал». В услужение Софийскому дому были определены лица из московской служилой знати — князья Тулуповы-Стародубские, Шаховские-Ярославские, дворяне из числа новгородских помещиков.

По приказу Грозного на Городище были доставлены архиепископские бояре князь А. Тулупов и князь В. Шаховской, владычный дворецкий Н. Цыплятев, Т. Пешков, конюший И. Милославский и сотни других дворян, служивших в архиепископском полку. Самые видные из архиепископских вассалов были увезены в Москву. Царь не желал казнить их до соборного суда над Пименом. Некоторые архиепископские слуги были казнены в Новгороде. В новгородских списках синодика записаны имена Т. Пешкова, И. Милославского с братьями, многих Цыплятевых и их родственников Мусоргских.

Глава новгородской церкви — недавний любимец царя и пособник опричного правительства — подвергся неслыханным унижениям и издевательствам. Опричники начали с того, что сорвали с Пимена белый клобук, после чего Иван IV обратился к нему с шутовской речью. «Тебе не подобает быть епископов а скорее скоморохом, — объявил царь, — поэтому я хочу дать тебе в супружество жену». Присутствующим настоятелям он тут же велел внести большие суммы на шутовскую свадьбу. Главные унижения для новгородского владыки были еще впереди. Вместо невесты монарх велел привести епископу кобылу. «Получи вот эту жену, — произнес самодержец, — влезай на нее сейчас, оседлай, отправляйся в Московию и запиши свое имя в списке скоморохов». Издевательствам не было предела. Престарелый пастырь, почти тридцать лет возглавлявший новгородскую церковь, покинул город, крепко привязанный к лошади, держа в руках то ли волынку, то ли гусли. Опричники старались не только покончить с авторитетом князя церкви, занимавшего второе после митрополита место в церковной иерархии, но и выставить его на всеобщее посмешище.

Архиепископа Пимена обвинили в заговоре со знатным земским боярином Василием Даниловым. Вместе с конюшим Федоровым Данилов возглавил московскую боярскую комиссию, которой Грозный поручил управлять столицей после учреждения опричнины. В то время преданность Федорова и Данилова не вызывала у монарха сомнений.

Под пытками Малюта Скуратов добился от боярина Данилова признания, будто в заговоре с ним состояли новгородские власти и все жители Новгородско-Псковской земли. И новгородцам и Данилову предъявлялось одно и то же обвинение — намерение «предаться» польскому королю. Важные сведения об обстоятельствах раскрытия «заговора» сообщает венецианский дипломат Джерио, побывавший в Москве после новгородского разгрома. Царь, писал он, «разорил Новгород вследствие поимки гонца с изменническим письмом».

Позднее новгородские предания, старавшиеся отвести от Новгорода всякие подозрения в измене, утверждали, будто изменную грамоту составил некий бродяга-волынец Петр, желавший отомстить Новгороду. Он якобы подделал челобитную от всего Новгорода «о предании польскому королю», запрятал ее в Софийском соборе, а затем послал донос царю. Может быть, бродяга Петр Волынец и был тем гонцом, который подбросил в Новгород «изменническое письмо», но инициатива сочинения письма, или «памяти», принадлежала, конечно, не ему.

Расшифровать сообщение Джерио помогает документальная опись царского архива. Вместе с «новгородским делом» Свиязева и отпиской о «деле» Данилова в архиве хранилась «отписка из Новгорода от дьяков Ондрея Безносова да от Кузьмы Румянцева о польской памяти». Дьяки А. Безносов и К. Румянцев возглавляли новгородскую приказную администрацию в 1568–1569 годах. Когда в городе был пойман лазутчик с «памятью» (письмом), они тотчас уведомили об этом царя.

За два года до новгородского разгрома литовцы обратились с тайными грамотами к конюшему Федорову и другим руководителям земщины, предлагая им перейти на королевскую службу. В то время литовская тайная дипломатия добилась бесспорного успеха, скомпрометировав конюшего тайным обращением к нему. Теперь литовская интрига получила свое продолжение в «новгородском деле». «Польская память», найденная у лазутчика в Новгороде, стала в глазах опричников главной уликой против новгородских властей.

После новгородского разгрома царские послы объявили, что «царь и великий князь для земских расправ был в своей вотчине в Великом Новгороде и Пскове». На вопрос: «То ли управа государь ваш в Новгороде и во Пскове и на Москве многих казнил?» — послы должны были отвечать: «Али вам то ведомо? Коли вам то ведомо, а нам вам что и сказывати? О котором есте лихом деле з государьскими изменники лазучьством ссылались и бог тое измену государю нашему объявил; и потому над теми изменники так и сталось… а безлеп было то, пане и затевати: коли князь Семен Лугвень и князь Михайло Олелкович в Новегороде был, ино и тогда Литва Новагорода не умели удержати, и чего удержати не умели, и на то что посягати? А государь наш… свое царство держит от божии десницы, и чего кому бог не даст, и тому того собою как взяти?»

Официальные разъяснения в Литве показывают всю степень ослепления опричного руководства, ставшего жертвой мистификации королевской секретной службы. Для мнительного царя найденная в Новгороде «польская память» послужила бесспорным доказательством сговора между литовцами и новгородскими «изменниками», свидетельством «безлепной затеи литовских панов», их посягательства на новгородскую отчину царя. Грозный не сомневался, что нити новой интриги тянутся к его давнему врагу боярину Курбскому. Русские послы должны были объявить в Литве о последних преступлениях Курбского: «А ныне его многая измена тайно лазучьством со государьскими изменники ссылаетца на государьское лихо и на крестьянское кровопролитие».

Суд на Городище завершился казнями боярина Данилова, многих новгородских дворян, дьяков и подьячих. После изобличения главных «заговорщиков» опричники взялись за монастыри. Местный летописец, рассказав о расправе на Городище, замечает: «И по скончании того государь с своими воинскими людми начат ездити около Великого Новагорода по монастырям». По словам опричника Штадена, царь Иван самолично руководил изъятием сокровищ у монастырей: «Каждый день он поднимался и переезжал в другой монастырь, где давал простор своему озорству». Опричники забирай из монастырской казны деньги, грабили кельи, снимали колокола, громили монастырское хозяйство. В Вишерском монастыре они в поисках сокровищ разломали раку местного святого Саввы.

Опричное правительство наложило на новгородское черное духовенство громадную денежную контрибуцию. Архимандриты должны были внести в опричную казну по 2 тысячи золотых, настоятели по тысяче, соборные старцы — по 300–500 золотых. Менее состоятельное белое духовенство, городские попы платили по 40 рублей с человека. С начала января опричники держали настоятелей и соборных старцев под стражей. Затем царь распорядился передать старцев приставам и «бити их… из утра и до вечера на правежи до искупа безщадно». Во время экзекуций погиб игумен крупнейшего Антониева монастыря Гелвасий, а также записанные я синодик старец Нередицкого монастыря и старица Гобуша. «Государев» разгром явился подлинной катастрофой Для крупнейших новгородских монастырей. Черное духовенство было ограблено до нитки. В опричную казну перешли колоссальные денежные богатства, накопленные монастырями и Софийским домом в течение столетий.

Когда-то Иван III отобрал у новгородских монастырей большую часть их земельных богатств, но не тронул сокровищ и денежной казны. Царь Иван IV помнил, какое негодование Духовенства вызвали проекты секуляризации на Стоглавом соборе, и даже в дни новгородского разгрома не пытался вернуться к отставленным проектам. Помимо всего прочего, Грозный был озабочен тем, чтобы пополнить казну. Розыск об измене руководителей земщины вкупе с одним из высших иерархов церкви внушил Грозному чувство ужаса. Готовясь к войне с подданными, царь пытался ускорить строительство грандиозной крепости в Вологде, которую он предполагал превратить в свою опричную столицу. Строительство требовало значительных средств. Иван не отказался от планов бегства в Англию и рассчитывал покинуть царство не с пустыми руками.

Все эти обстоятельства и объясняют неслыханное поведение главы государства в дни новгородского похода. Ограбив архиепископа и монастыри, Иван приказал разграбить город и склады с купеческими товарами. Разгром посада продолжался несколько дней, а опричные санкции против духовенства длились не менее двух лет. «Прощение», объявленное горожанам, не распространялось на новгородское духовенство. После отъезда царя руководить репрессиями против духовенства стал опричник К. Д. Поливанов. Он поселился во дворе архиепископского дворецкого на Софийской стороне. Его подручные заняли 27 крупнейших монастырей — «у всякого монастыря по сыну боярском». Что касается архиепископа Пимена и его многочисленных вассалов, то все они были отосланы под стражей в Александровскую слободу и там заключены в тюрьму. По новгородской дороге в Москву потянулись длинные обозы с награбленным добром.

Из Новгорода опричная армия двинулась на Псков. Не позднее 19–20 февраля царь прибыл в Никольский монастырь на Любятине. Жители Пскова поспешили выразить царю полную покорность. Вдоль всех улиц, по которым должны были проехать Грозный и его свита, были расставлены столы с хлебом и солью. Глава псковского духовенства печорский игумен Корнилий, попы и монахи вышли навстречу опричнине с крестами и иконами.

Печорский монастырь в Пскове был одним из самых знаменитых на западных границах России. Летопись, составленная в стенах обители при Корнилии, была проникнута резко выраженными антимосковскими настроениями. Боярин князь Андрей Курбский в бытность свою наместником Ливонии установил тесные связи с Корнилием ввиду назначения его епископом Юрьевским и Вельянским. Служебные связи переросли в дружеские. Курбский поддерживал оживленную переписку со старцем монастыря Вассианом Муромцевым, брал у монахов деньги в долг. После бегства в Литву опальный боярин обратился в Печоры за новым займом, но получил отказ. Переписка Курбского с властями Печорского монастыря попала в руки Грозного.

Крайне антимосковские настроения и дружба с Курбским — инициатором литовских интриг в России — явились главной причиной подозрений Грозного против печорских старцев. По словам одного псковского летописца, игумен Корнилий был отправлен земным царем к небесному 20 февраля 1570 года. Вместе с Корнилием опричники казнили старца Вассиана Муромцева, бывшего келаря Троице-Сергиева монастыря Дорофея Курцева, сосланного в Псков, и других лиц.

Опричная казна наложила руку на сокровища псковских монастырей. Местные монахи были ограблены до нитки. У них отняли не только деньги, но также иконы и кресты, драгоценную церковную утварь и книги. Опричники сняли с соборов и увезли в слободу колокола. По словам Шлихтинга, царь пощадил население Пскова, всю же ярость и жестокость обратил против черного духовенства. Антицерковная направленность опричной политики получила здесь наиболее четкое выражение.

Царь пробыл в Пскове очень недолго. Опричники, начавшие было грабить город, не успели довершить своего дела. Во времена Грозного ходило немало легенд относительно внезапного прекращения псковского погрома. Участники погрома Штаден, Таубе и Крузе сообщают, что царь повстречал псковского юродивого Николу и тот посоветовал ему немедленно покинуть Псков, чтобы избежать большого несчастья.

Резня и кровопролитие опричнины привели к тому, что никто не смел протестовать против царского произвола. Один юродивый Никола не побоялся выразить общие чувства. Блаженный будто бы поучал царя «много ужасными словесы еже престати от велия кровопролития и не дерзнути еже грабити святыя божия церкви». Иван не послушался юродивого и велел снять колокола с Троицкого собора. В тот же час, гласит легенда, пал лучший царский конь. Пророчества Николы стали сбываться, и царь в ужасе бежал из города. Весьма возможно, что пророчества Николы ускорили отъезд опричников из Пскова: царь Иван был подвержен всем суевериям своего времени. Но, так или иначе, вмешательство юродивого нисколько не помешало антицерковным мероприятиям опричнины. Царь покинул Псков не раньше, чем ограбил до нитки псковское духовенство.

Псковский посад избежал погрома не вследствие вмешательства юродивого, а по причинам совсем другого свойства. Незадолго до опричного похода власти выселили из Пскова и отправили в ссылку в разные города несколько сотен семей, заподозренных в измене. Как только сыскное ведомство в Александровской слободе приступило к расследованию «заговора» Владимира Андреевича, Грозный велел доставить псковских заговорщиков. В черновиках описи архива 1626 года упоминались «наказы черные дворяном, как посыланы с Москвы в слободу и по городом за псковичи… и извет про пскович, про всяких людей, что они ссылались с литовским королем Жигмонтом». Новгородцы были обвинены в измене на основании подложных грамот. Псковичи стали жертвой «извета» — доноса. В дни похода на Новгород опричники застали многих опальных псковичей под Тверью и в Торжке. По приказу царя опричники устроили кровавую баню, перебив 220 переселенцев с женами и детьми. Царя вполне удовлетворила эта резня, и только потому он пощадил остальных жителей. Из Пскова царь уехал в Старицу, где произвел смотр опричной армии, а оттуда отправился в слободу. Карательный поход на Новгород и Псков был закончен.

Некоторые историки считают, что в дни новгородско-псковского похода было перебито до сорока тысяч человек. Однако опричные донесения, попавшие в синодик государевых опальных, дают иные цифры. Во время суда на Городище было казнено несколько сотен человек, поименно названных в синодике. Суд продолжался не менее четырех недель В Новгороде опричники действовали совершенно так же, как и в Твери. Сначала они творили суд и расправу, а перед тем, как покинуть город, разгромили посад. Руководил этим Малюта Скуратов. Согласно его донесению, опричники перебили более полутора тысяч человек, не потрудившись узнать их имена. Безымянные жертвы царя по большей части принадлежали к низшим слоям населения. На современников резня произвела ужасающее впечатление. Они писали о гибели десятков и даже сотен тысяч человек. Причину ошибки можно установить. По времени опричный поход на Новгород совпал с периодом крупнейших стихийных бедствий. Двухлетний неурожай привел к голоду. Когда Грозный явился в Тверь, а затем в Новгород, жителей этих городов косила голодная смерть. Опричники донесли Ивану, что голодающие по ночам крадут тела казненных, чтобы утолить голод. Благочестивый государь пришел в ярость и приказал выгнать из города всех бродяг и нищих. Стояли сильные морозы, и лишившиеся крова люди почти все замерзли в поле.