Нефертити и фараон. Красавица и чудовище

Сам Эхнатон совсем забыл о намерении посетить гарем. Он занимался делами, выслушивая советников, потом долго стоял на коленях в храме Атона, прося у своего отца сына. Нефертити скоро рожать, неужели опять будет дочь? Пяти царевен вполне достаточно, нужен хотя бы один царевич. Не отдавать же трон мужьям дочерей, братцу Семнехкаре или тому же Тутанхатону, сыну Бакетамон? Нет, у него должен быть собственный наследник!

К с трудом поднявшемуся с колен фараону подошел чади:

– Ваше величество, вы собирались посетить гарем… Женщины ждут.

Эхнатон чуть поморщился, настроение именно сегодня делить с кем-либо ложе пропало, но он вдруг подумал, что, возможно, эта ночь подарит ему наследника, и кивнул:

– Хорошо, пойдем.

Ночь не подарила наследника, но дала ему новую наложницу, совсем не похожую на Нефертити и тем ценную.

Когда пер-аа наконец появился в гареме, большинство женщин уже либо клевали носами, либо откровенно спали после тайком выпитого и съеденного. Одна Кийе оказалась бодрой и собранной. Мало того, она не стала ни падать ниц перед пер-аа, ни вообще как-то кланяться ему. Кийе смело направилась к бредущему шаркающей походкой (тоже сильно устал) фараону, а приблизившись, смело глянула ему в глаза со словами: «Как я тебя ждала!» – и… обняла Эхнатона за талию, что полагалось делать только жене.

В первое мгновение тот обомлел от такой вольности, но грудь женщины, прижатая к его руке, коснувшееся ноги бедро, ее откровенный взгляд подействовали возбуждающе, фараон откликнулся на женский зов. Он тоже обнял наложницу и кивнул чади:

– Пусть остальные отправляются спать, уже поздно.

Таким неожиданным поступком Кийе заполучила фараона к себе на ночь, дальше следовало сделать, чтобы эта ночь не стала последней. Она все продумала до мелочей. Подкупленные служанки разведали, какова Нефертити, и Кийе решила быть совершенно иной. Царица тонкая и хрупкая? Значит, надо обратить внимание пер-аа на свои стати – полную грудь и широкие бедра, не может быть, чтобы за столько лет ему не надоели кости, обтянутые кожей! Царица послушна воле мужа на ложе? Значит, Кийе должна быть тигрицей, которой послушен мужчина, даже если этот мужчина фараон!

Ей все удалось, уставший за день Эхнатон даже слегка опешил от такого напора и поддался воле наложницы. В ее комнате фараон прилег на ложе, все еще не особо желая близости ни с кем, но Кийе все взяла в свои руки. Она не стала ложиться, повинуясь его жесту, наоборот, подошла и остановилась у края. Глаза женщины впились в его глаза. Привыкший, что обычно все опускают свои под его взглядом, Эхнатон был изумлен и загипнотизирован чуть раскосыми очами Кийе. А та спокойно сбросила тончайшее покрывало, которым укуталась, и осталась перед ним нагой.

Нагота ни для кого не удивительна, но прямо перед глазами фараона оказалась крупная грудь с выпирающими сосками. Проследив за направлением взгляда пер-аа, Кийе наклонилась и, слегка качая грудью, поводила соском по его губам. Одновременно наложница оседлала фараона. От неожиданности Эхнатон не воспротивился, да и чему противиться, если приятно? А наложница не теряла времени, она положила его левую руку на вторую грудь, а правую себе на не менее пышные ягодицы. У фараона взыграло ретивое, дальше помогать уже не было нужды.

За ночь Эхнатон успел совершить не один мужской подвиг, такого с ним не бывало давно, с самых первых ночей с Нефертити. Но на сей раз женщина под его руками не была ни послушной, ни робкой, она сама управляла, сама понуждала его к соитию, сама ласкала так, как никто и никогда!

С рассветом Кийе сделала вид, что спит, но из-под руки сквозь полусомкнутые ресницы наблюдала за фараоном. Она схитрила, поняв, что пер-аа собирается вставать, словно во сне забормотала и повернулась так, чтобы крупный зад выпятился в его сторону, и даже приглашающее чуть раздвинула ноги. Все было рассчитано верно, вид сонной и такой аппетитной наложницы снова возбудил фараона, и тот задержался, приникнув к ее телу сзади. Кийе стонала так, словно это было самое большое блаженство в ее жизни!

Сделав свое дело и основательно потискав женщину, Эхнатон все же поднялся с ложа, а Кийе осталась лежать, вольно раскинувшись. Пусть видит, что есть прелести и получше его тощей Нефертити! Тот некоторое время постоял, разглядывая наложницу. Видно, пышные стати красотки понравились и при свете дня тоже, довольно хмыкнул и вышел из комнаты.

Кийе с трудом сдержалась, чтобы не крикнуть от радости! Она ничуть не сомневалась, что если не этой же ночью, то в ближайшие снова увидит фараона у себя.

Так и произошло, Эхнатону понравилась пышнотелая красавица, не дававшая ему покоя ни минуты. Пер-аа зачастил в гарем. Он заставал красотку в постели, горячую и готовую к страстным объятиям на всю ночь. Никто не знал, что Кийе применяет возбуждающие запахи, чему ее научила Гаилуппа, а в пиво, которое всегда у постели для освежения, тоже добавлен порошок, способствующий возбуждению. По утрам фараон с трудом поднимался с постели, весь день он хотел спать и мечтал снова оказаться в объятиях наложницы. Кийе прочно заняла место на его ложе, вернее, заполучила на свое. Теперь нужно было сделать следующий шаг – самой попасть на ложе фараона, чтобы потом стать женой, а не наложницей.

Конечно, о походах пер-аа в гарем к наложнице по имени Кийе доложили Нефертити, но что та могла поделать, большой живот мешал не только заниматься с мужем любовью, но и вообще двигаться!

Эхнатон не просто отрицает других богов, он запрещает даже думать о молении богине Хатхор, помогающей роженицам. А у Неф все мрачнее на душе. Каждые следующие роды проходят тяжелее предыдущих, все сильнее обвисает живот… Царица перестала носить прозрачные платья, старается укутать свой живот в складки тонкой ткани. Женщину, родившую пятерых детей, почитают, но если все пять – дочери, то даже царице смотрят вслед с сочувствием.

Нефертити плачет ночами, она устала носить детей в животе, устала рожать год за годом, устала ходить после этого с перетянутой грудью, чтобы та не наполнялась молоком, от всего устала. Царица радуется каждому мигу, проведенному с девочками, но с болью замечает, что Эхнатон радуется вместе с ней все реже. Нет, пер-аа очень любит девочек, но старших куда больше, чем самых маленьких, это заметно.

Может, потому, что их мать уже не способна блистать своей точеной фигуркой, как было раньше? Пер-аа все реже берет девочек с собой на разные праздники, оставляя дома с матерью. И все чаще ходит в гарем…

Нефертити не может на это жаловаться, у нее то и дело живот. Но как же обидно! Наверное, она виновата перед Атоном, потому Всемогущий не дает ей сына. У царицы болит сердце, она плачет ночами на ложе в одиночестве, но днем старается не подавать вида, как ей плохо и тоскливо. Нефертити все еще очень красива, хотя все прекрасно видят, как она похудела, и понимают, что через несколько лет от былой красоты останется одно воспоминание. Больше всего ее беспокоят постоянные болезни царевны Макетатон, отсутствие сыновей и то, что пер-аа постепенно охладевает к своей постоянно беременной Прекрасной…

И все же когда пер-аа появляется, Неф по-прежнему встречает его улыбкой, лаской, никогда не упрекает за невнимание. Но фараон появляется в ее спальне все реже…

Может, на сей раз будет сын? Для себя Нефертити решила, что если снова дочь, то это будут последние роды, иначе можно и самой погибнуть, оставив девочек сиротами.

Она не стала узнавать, кого предрекает лекарь Пенту, но по тому, как тот старательно прятал взгляд, поняла, что снова девочка. Что ж, значит, ей не судьба быть царицей-матерью, как Тийе. И вообще правительницей не судьба. Ее место – Храм проводов Атона и детские спальни. Но девочки совсем скоро вырастут и выйдут замуж, что тогда? Тогда останется только Храм. Не способную родить сына супругу пер-аа вряд ли оставит рядом.

Но Нефертити настолько устала от всего, что ей уже было все равно. Скорее бы родить и заняться своими девочками. Не всем быть царицами вроде Тийе, тем более как Хатшепсут.

Шестую дочь Нефертити рожала тяжело, и надежды на то, что еще будут дети, лекари не давали… Кажется, на сей раз Эхнатон не слишком переживал, что не родился наследник, у него была новая забава – Кийе.

Конечно, наложница хороша только в постели, днем и трех слов не свяжет, но сейчас фараону была нужна именно такая – горячая, ненасытная, которая сможет родить сына! Однако пока Кийе не удавалось главное – она все еще жила в гареме, а не в своем дворце, и фараон приходил к ней, а не она в покои фараона. Эхнатон все же оберегал их с Нефертити ложе от вторжения чужой.

Нефертити мучилась ревностью, она прекрасно видела, каким взглядом окидывает ее муж, и понимала почему. Но что она могла поделать? Срочно растолстеть, чтобы иметь пышные бедра и мощную грудь? Или поглупеть, чтобы не вести с фараоном умных разговоров? Мало того, после родов царица не скоро стала готова к любви, это тоже сказалось.

Эхнатон словно поделился надвое – днем общался с умной Нефертити, а ночью спешил в объятия глупенькой, но очень хитрой и такой страстной Кийе. Вот когда он оценил слова начальника Дома войны Хоремхеба, который однажды, смеясь, сказал, что для ложа женщине нужен не ум, а только крепкое междуножие. Пер-аа мучило чувство вины, казалось, он предает Нефертити, ведь раньше ходил в гарем, только если она была на сносях, это чувство как гниль разъедало их с женой отношения. Пока разлад не бросался в глаза окружающим, но его чувствовали оба. И оба ничего не могли поделать…

Нефертити ждала каждый вечер, прислушиваясь к звукам и шорохам, и все чаще засыпала поздно ночью в слезах. Ее девичья фигурка больше не интересовала пер-аа, у него была другая. И не помогли ни годы счастья, ни шесть царевен, ни взаимное уважение, ни былая любовь. Именно потому что любовь теперь оказалась былой…

Нефертити надеялась, что мимолетное увлечение скоро пройдет, мужчина не может быть всю жизнь только с одной женщиной, вон царица-мать Тийе столько лет терпела у пер-аа целый гарем и других жен, а потом даже собственную дочь. И она, Нефертити, сумеет вытерпеть, дождаться, когда муж вернется в ее спальню. Ничего, тем крепче будут его объятия!

Днем она старалась не подавать вида, как тяжело, была приветлива и ласкова с фараоном. Это добавляло Эхнатону чувство вины, он начинал злиться, мысленно непонятно в чем обвиняя жену, выискивая у нее несовершенства. Находить не удавалось, Нефертити по-прежнему была очень красива, стройна (лишь слегка обвис живот, что неудивительно после шести родов), умна и все понимала. Пожалуй, именно последнее бесило фараона сильнее всего. Лучше бы кричала, попыталась сжить со света соперницу, корила его, но только не молчала и не смотрела с надеждой. Впервые за много лет ему хотелось не мирной ласки и нежности, а бурной страсти, пусть с болью и даже ненавистью! Эхнатон не узнавал сам себя.

Кийе ежедневно прислушивалась к себе, изводила лекаря в надежде забеременеть, но пока ничего не происходило. Мало того, после ее запретных дней пер-аа словно забыл о наложнице. Та бесилась, избивая служанок, казалось, все вокруг сговорились, чтобы отвадить от нее Эхнатона!

А Эхнатон действительно настолько привык к еженощным посещениям гарема, что, в очередной раз обнаружив Кийе неспособной разделить с ним ложе, быстро нашел ей замену. Среди его женщин не одна Кийе оказалась пышнотелой и ловкой, следующие несколько ночей фараон проводил совсем в другой комнате! Кийе была в ужасе, она разбудила у пер-аа желание брать женщин, нарочно подсыпала ему возбуждающие средства, научила его многим приемам, и все ради того, чтобы он применял все это даже не с женой, а с другой наложницей?!

Все же ей с трудом удалось попасть на глаза пер-аа и снова заинтересовать его своими статями. Кийе понимала, что должна поторопиться, иначе рискует навсегда остаться просто игрушкой в гареме. Правда, теперь фараон уже слегка остыл и каждую ночь к наложнице не рвался, но к жене он не рвался совсем.

Нефертити была в отчаянии. Столько лет она купалась в любви и обожании, щедро платя мужу тем же. Много лет каждую минуту слышала ласковые слова и произносила их сама – мужу, дочкам, всем вокруг. Вся атмосфера царского дворца располагала к обожанию и заботе друг о друге. Им с Эхнатоном удалось создать остров любви в безбрежном океане жизни, и так хотелось, чтобы таким же стал весь мир!

И вдруг в этот мир взаимоуважения и любви грубо вторглась Кийе со своей страстью, в одночасье все разрушив! Нефертити захлестывала обида и жалость к себе. Красивый и понятный мир рушился. При этом она даже не столько ненавидела соперницу, сколько ужасалась разрушению, казалось, из-под ног уходила опора, пропадала вера в самое лучшее…

Царица поспешила в свой храм, теперь надежда оставалась только на молитву и помощь Атона. Скользнув внутрь, Нефертити сняла сандалии, чуть задержалась у кадильницы, добавив в нее щепотку благовоний из чашки рядом, вдохнула ароматный дымок, очищая нос и рот, и подошла к жертвеннику. На камень легли дары из фруктов и сплетенный самой царицей венок из цветков лотоса. Жрец храма, притаившись, следил за Нефертити, которая долго стояла на коленях, мысленно беседуя с небесным отцом своего супруга и прося у него помощи.

О чем молила Нефертити? Она не просила покарать соперницу или уничтожить ее, царица хотела лишь вернуть прежние отношения с мужем, чтобы взгляд Эхнатона снова был устремлен на нее и дочерей, а семью освещала любовь, как землю солнечные лучи.

Услышала ли женщина ответ на свои мольбы? Об этом знала только она сама, но из храма вышла с просветленным лицом. Верилось, что счастье вернется, нужно лишь немного потерпеть, подождать…

То-Мери с удовольствием заметила, что на лице царицы разгладилась складка меж бровей и вернулось прежнее умиротворенное выражение.

Нефертити зря радовалась, ее соперница тоже ходила в храм и тоже молилась. Но не о любви и спокойствии, а о возможности заполучить себе фараона окончательно. Кийе было наплевать на душевные качества и устремления Эхнатона, он пер-аа, и этим все сказано! Человек, который способен сделать ее царицей богатейшей страны, мог быть каким угодно уродом, хоть физическим, хоть нравственным, главное, чтобы он выполнял ее прихоти. Это тощей, безгрудой египтянке важны идеалы супруга, Кийе нужна синяя корона царицы. И чтобы заполучить ее, наложница готова стонать, изображая страсть под кем угодно, хоть под старым сановником Эйе. От попытки отравить соперницу Кийе удерживало только опасение и самой лишиться жизни.

Кто знает, как было бы, но случилась беда.

– Ваше величество…

Нефертити вскинулась, с трудом просыпаясь.

– Ваше величество, царевна Макетатон…

– Что?! – Весь сон словно смахнуло с ресниц.

– Она вся горит.

Царица метнулась в комнату дочери. Макетатон действительно горела огнем, словно это не девочка, а раскаленная печь с углями. Рядом хлопотал вызванный ее кормилицей царский лекарь Пенту.

– Что с ней? – не дожидаясь ответа, Нефертити присела на край ложа царевны, взяла дочь за руку.

Та бредила, слипшиеся от пота волосы прилипли ко лбу, к подголовнику, дыхание хриплое и тяжелое.

Кормилица, обливаясь слезами, объяснила:

– Еще вечером царевна пожаловалась на небольшое недомогание, она рано легла спать, а потом вдруг стала вот так гореть и метаться.

– Давно?

– Нет, совсем недавно, но уж очень сильно. Я сразу позвала лекаря и отправила служанку за вами…

– Что с ней, Пенту?

– Пока не понимаю, Ваше величество.

Лекарь действительно был растерян, применять обычные способы лечения с призывом помощи других богов нельзя, а как лечить только с помощью Атона, он попросту не знал.

– Почему ты ничего не делаешь?

– Ваше величество, я дал средство, снимающее жар, но…

– Да говори же ты, наконец! – Нефертити поняла, что лекарь что-то скрывает.

– Любые другие средства должны сопровождаться чтением молитв другим богам, иначе на помощь рассчитывать трудно.

Нефертити поняла, но ответить не успела, в комнату вошел сам Эхнатон. Все пали ниц перед фараоном.

– Что с ней?

– Эхнатон, она больна, и лечить ее без помощи других богов невозможно. – Фараон в ответ поморщился, как делал всегда, когда слышал неугодное. Но сейчас Нефертити было наплевать на его недовольство, ее бедная девочка металась в бреду. – Пер-аа, позволь принести жертвы другим богам, просить их о помощи.

Эхнатон вскинул голову, насколько позволяли окостеневшие позвонки, фыркнул:

– Мою дочь защитит Атон!

– Но Атон выйдет на небосклон нескоро!

– Мою дочь защитит мой отец!

– Так попроси его появиться пораньше, пока не стало поздно!

Все замерли, такого богохульства ожидать трудно даже от обезумевшей от горя и страха за жизнь дитяти матери. Фараон, не ответив, вышел вон.

Нефертити обернулась к Пенту:

– Дай царевне еще что-нибудь, приложите ко лбу прохладную повязку, оботрите тело холодной водой! Она должна дожить до утра, чтобы Атон смог помочь моей девочке утром.

Царевне с каждым часом становилось все хуже, она уже не металась в бреду, а только тихо хрипела, задыхаясь. Но рассвет все не наступал, Атон не желал торопить свою колесницу ради сохранения жизни дочери фараона.

Нефертити подозвала к себе То-Мери:

– Отправь кого-нибудь в храм Изиды, чтобы прислали жреца или хотя бы священную повязку, я сама прочитаю нужные молитвы.

Служанка с опаской смотрела на госпожу: что будет, если об этом узнает пер-аа? Но для несчастной матери такого сомнения не существовало.

– Делай, что я сказала!

К несчастью, жрецов храма Изиды удалось разыскать только к рассвету, а днем проводить обряд было уже рискованно.

Когда первые лучи солнца сверкнули над горами, начиная новый день, царевна даже не хрипела, ее дыхание можно было разобрать с трудом. Вчера еще живая и красивая девочка за ночь превратилась в свое слабое подобие. Поднявшийся над горами Атон уже не смог спасти дочь Эхнатона и Нефертити, ее можно было разве возродить… Девочка умерла.

Не успели рассветные лучи оживить окрестности Ахетатона, а тело умершей царевны уже забрали в храм, чтобы подвергнуть бальзамированию. Ждать некогда, слишком жарко, и если этого не сделать срочно, то потом останки могут разрушиться.

Для семьи пер-аа и придворных наступило время плача – семьдесят дней траура по умершей царевне. Траурную процессию возглавлял сам Эхнатон, он шел безо всяких украшений, в простой домашней одежде, даже не оглядываясь на свою несчастную супругу. Но Нефертити было все равно, она не могла прийти в себя после случайно услышанной фразы, что Макетатон попросту погубили заклинаниями, открыв доступ злым силам на время тьмы. Ее могли бы защитить молитвы и дары богам, но в Ахетатоне признается только Атон и его сын пер-аа…

Получалось, что Макетатон можно было спасти?! Чем больше Нефертити думала над этим, тем хуже ей становилось. Такое может повториться с любой из ее девочек? О самой себе не думалось, но у Макетатон нет даже гробницы…

У царевны действительно была вырублена только часть малой пещерки, пока совсем не украшенная и не облагороженная. Семьдесят дней траура не столь большой срок, чтобы сделать достойную гробницу умершей царевне. Фараон не раздумывал:

– Положите дочь в моей, пусть отделают боковую комнату.

Совсем недавно назначенный главным царским скульптором Тутмес отправился осматривать место, где предстояло быстро оформить стены. Это было разумное решение, иначе лежать царевне, как простой египтянке.

Ахетатон пребывал в ужасе. Всем казалось, что это не простая смерть, а страшное знамение богов. Почему внезапная гибель поразила юную царевну? Неужели это предупреждение самому пер-аа?! За что? За какие неправедные поступки или мысли, и кто именно из богов покарал фараона? Если честно, то размышлять об этом было страшно.

Царевна умерла ночью, когда сильны духи зла, зато на небосклоне нет Атона. Невольно жители столицы приходили к мысли, что, отвергнув остальных богов, кроме солнечного Атона, ночью они оставались беззащитны. Не об этом ли предупрежден пер-аа?

К тайным жертвенникам Изиды, Осириса, Анубиса, Хатхор и многих других богов были принесены дары. Делали это ночью, чтобы не обидеть ненароком Атона и самого пер-аа. Конечно, слух об этом все же дошел до Эхнатона, тот страшно разгневался, и подношения на время прекратились, но нехороший осадок остался. Смерть дочери пер-аа всколыхнула все страхи, связанные со сменой богов. Спасало только то, что многие царедворцы, взятые Эхнатоном из самых бедных, не долго раздумывали над крепостью защиты своей собственной жизни, оберегая себя от гнева других богов, можно было попросту потерять жизнь по воле сына Атона – фараона. И такая угроза была куда более реальной, чем возможная смерть в ночи.

Для всего Ахетатона смерть царевны Макетатон означала прежде всего страх перед гневом богов и пер-аа, а для матери это была гибель ее маленькой любимой дочери.

Нефертити откровенно горевала, это вызвало сильную ревность у двух старших дочерей. Меритатон даже не удержалась и попеняла матери:

– У тебя есть еще и мы! А ты думаешь только о своей Макетатон.

– Вы рядом, я еще много лет смогу ласкать и целовать вас, а Макетатон ушла навсегда…

– Ты и при жизни ласкала ее чаще! – фыркнула Анхесенпаатон.

Если честно, то так и было, как бы ни любили родители всех своих детей, среди них всегда найдется тот, кому ласки и любви достается хоть чуть-чуть, но больше. Такой для Нефертити и впрямь была Макетатон. Просто царевна оказалась очень похожей на саму Нефертити в детстве: те же любопытные глазенки и готовность совать нос всюду, даже туда, где его могли прищемить, та же готовность самой попробовать все. Девочка помогала всем, кого только видела, хваталась за вожжи колесницы, за метелку служанки, подметавшей пол, за кисточку писца, за кувшин с водой… И вот теперь ее не стало…