16-гооктября 1813-го года французские кирасиры и драгуны, поддерживаемые пехотой, смяли русско-прусскую линию, опрокинули гвардейскую кавалерийскую дивизию русских и прорвали центр союзников. Натиск был неожиданным и сильным.
Преследуя бегущих, французские драгуны едва не захватили в плен российского и прусского императоров — они оказались всего в 800 шагах от ставки союзников.
Наполеон уже торжествовал победу и приказал городским властям Лейпцига звонить в колокола. Но император Франции на сей раз слегка поторопился — битва еще не закончилась.
То, что он едва не оказался в плену, произвело на Александра I сильное впечатление. Он приказал ввести в бой батарею Ивана Сухоханета, русскую дивизию Николая Раевского и прусскую бригаду Клейста. До подхода подкрепления неприятеля сдерживали рота русской артиллерии и лейб-казаки из конвоя Александра I.
Наполеон уже приказал бросить вперед императорскую гвардию, пешую и конную, но потом ему пришлось откорректировать свое решение. Часть своей гвардии он бросил на помощь князю Ю.Понятовскому, которого теснили австрийцы. Гвардейцы пошли в атаку, и австрийцы дрогнули. Генерал Мервельд попал в плен к французам. Так обстояли дела в центре.
Пока рота артиллерии и лейб-казаки прикрывали российского императора, генерал Блюхер упорно атаковал маршала Мармона. Деревни Микери и Видерич переходили из рук в руки в этот день неоднократно.
Генерал Ланжерон со своим корпусом был весьма активен и напорист. Он несколько раз в этот день брал деревню Видерич и, наконец, взял ее окончательно. Пленных поселили в магистрате — большом двухэтажном каменном доме, решив, что по отдельным избам селить их не так надежно и потребовалось бы слишком много охраны, ведь тогда пришлось бы ставить солдат около каждой избы с пленными, а их ведь, слава богу, набралось 1200 человек. В общем, Ланжерон распорядился отдать пленным магистрат.
Сам граф вместе со своими адъютантами заночевал в музейчике истории сельца Видерич, который был расположен в старой деревенской церкви. После плотного ужина, который на огромной квадратной повозке привезла экономка бургомистра (на козлах сидел сам герр бургомистр), адъютанты тут же отправились спать.
Граф же Ланжерон пошел в маленький кабинетик директора музея, весь заваленный географическими атласами и старыми альманахами. Сел за ветхий и какой-то кособокий письменный стол, достал стопку листков, аккуратно очиненный карандаш и принялся за писание дневника, подробнейшим образом фиксируя все схватки за деревню Видерич. А потом еще набросал несколько сцен для своей новой трагедии.
В ночь с 16-го на 17-е октября к Лейпцигу подошли свежие силы — армии Бернадота и Бенигсена, но теперь войска союзников сильно превосходили наполеоновские. Шанс на победу императором Фоанции явно был упущен. Теперь уже центр русско-прусских позиций было не прорвать.
Ранним утром 17-го октября Наполеон вызвал к себе пленного генерала Мервельда. Император выглядел спокойным, даже самоуверенным, но как-то слишком уж был тороплив. Но, не зная о перевесе сил союзников, австриец ничего не понял в неподвижном, закрытом лице корсиканца, в его непроницаемом взгляде.
— Генерал, — с ходу обратился к нему император, — я отпускаю вас, но только как вестника мира. Прошу вас передать императорам России и Пруссии, что я готов прекратить военные действия и того же ожидаю от них.
Генерал Мервельд честно выполнил возложенное на него поручение. Однако никакого ответа Наполеон так и не получил. Российский и прусский императоры хранили молчание. К ночи 17-го октября Наполеон приказал стянуть все свои войска как можно ближе е Лейпцигу.
17-го октября боевых действий не было, в основном, в этот день убирали раненных и хоронили убитых. Граф же Ланжерон с утра допросил нескольких пленных (в их числе и генерала Жубера), а затем засел на весь день в кабинетике директора музея, целиком отдавшись сочинению трагедии. Назвать ее он решил «Мизаниелло», выведя в ней реальное историческое лицо — рыбака Томазо Аниелло (Мазаниелло — это его кличка), вождя народного бунта; место действия — Неаполь, 1647 год. Графу удалось написать несколько сцен. Он насилу совладал с александрийским стихом, но все-таки совладал, и был собой очень доволен.
Но как ни приятно было творить, надо было возврашаться к войне с Наполеоном.
18-го октября в 8 часов утра русско-прусские войска пошли в наступление. На левом фланге французов корпус графа Ланжерона неоднократно штурмовал деревню Шенфельд, дома и кладбище которой, обнесенные каменной стеной, были замечательнейшим образом приспособлены к обороне. Дважды Ланжерона отбрасывали — он в третий раз повел своих солдат в штыки. После страшной рукопашной схватки селение было захвачено, наконец, русскими. Однако посланные маршалом Мармоном дополнительные отряды выбили русских с занятой позиции. И Ланжерон опять повел в атаку своих солдат — теперь уже против свежих сил неприятеля. И деревня Шнефельд была окончательно взята.
Бой продолжался до позднего вечера. Французы смогли удержать все ключевые позиции линии обороны. Но армия была измучена, переломить ход сражения не было никакой возможности, и в течение ночи Наполеон снял свои войска и увел их с поля битвы — он двинул их на Лейпциг.
На рассвете ошеломленные союзники обнаружили, что противник исчез. Тут же императоры отдали приказ идти на Лейпциг. Русско-прусско-австрийские войска, готовившиеся к продолжению битвы на поле, вдруг были поставлены перед необходимостью кровавого штурма.
Защиту города император Франции поручил армиям маршалов Понятовского и Макдональда. Из трудового люда Лейпцига было набрано несколько строительных отрядов, во главе каждого из которых был поставлен капрал Старой гвардии. В течение ночи эти отряды проделали в стенах бойницы. На проспектах, перекрестках, скверах, парках к утру были рассыпаны стрелки и расставлены орудия.
Численный перевес, который имеет решающее в сражении на поле, тут уже не имел столь определяющего значения. И легкая, красивая победа делалась невозможной — теперь, она могла быть только кровавой.
— Дело — дерьмо, — зло и раздраженно крикнул граф Ланжерон своему любимому адъютанту подполковнику Андрею Римскому-Корсакову, когда они шли на рысях во главе колонны, двигаясь в направлении Лейпцига. — Это надо было предвидеть. Это мы обязаны были предвидеть. О! Что за страшное сочетание: он предельно жесток и хитер, а мы — опять же предельно — тупы и ленивы, когда приходится шевелить головой. На нашу неповоротливость он и рассчитывает, и не прогадывает, дьявол. Наша лень и тупость — это главный козырь Бонапарта. Господи, сколько народу сейчас там поляжет, сколько крови русской прольется, но до этого, кажется, никому нет дела. Вперед, граф. Имейте в виду, что ведем наших ребят на верную гибель.
День выдался солнечный, теплый, ласковый, но настроение у Ланжерона было мрачнее некуда. Ему было до боли жалко своих солдат.
Штурм Лейпцига, как и предполагал Ланжерон, был жесток и дик. Из предместий города французов удалось выбить лишь после каскада штыковых атак. Корпус Ланжерона прорвался к Галлесскому предместью, но захватить его сразу не смог. Только на утро ланжероновцы овладели находившимся там редутом и взяли под контроль предместье. И тут произошло событие, фактически предопределившее разгром армии Наполеона.
Ланжерон во главе маленького передового отряда к Эльстерскому мосту. Французы решили, что это основные силы русских и в панике подожгли запальные фитили. В небо резко взметнулись языки пламени. Все заволокло дымом. Раздался взрыв, и в воду рухнули изуродованные останки моста.
К этому времени по ту сторону реки оказалась лишь половина наполеоновской армии. 28 тысяч человек еще не успели переправиться. После взрыва моста все они оказались отрезанными от своих. В ужасе солдаты стали бросаться в воду, но они либо тонули, либо погибали от русских пуль. Маршал Понятовский, готовя отступление, бросился на коне в воду и утонул.
Царили ужас и паника, почти как у озера Сачан при Аустерлице, когда выдвинутая по приказанию Наполеона батарея безжалостно била по кидающимся в воду русским солдатам и офицерам. Ланжерон отличнейшим образом помнил бегство остатков своей разбитой колонны, обстреливаемой французскими ядрами, к плотинам Аугеста и далее. Он помнил доносившиеся с озера дикие, нечеловеческие стоны.
А это был Аустерлиц Наполеона. Это было законное возмездие, настигшее наконец сего авантюриста.
В общем-то, половина наполеоновской армии была отдана на истребление союзникам. Было уничтожено до тринадцати тысяч французских солдат и офицеров. Одиннадцать тысяч попало в плен. Было захвачено также двадцать дивизионных и бригадных генералов.
Благодаря дерзкому поступку Ланжерона армия Наполеона была рассечена надвое и разбита.
Граф явился героем «битвы народов», как назвали Лейпцигское сражение. А Александр I дал орден Андрея Первозванного генералам Платову и Милорадовичу.
Это было несправедливо. Ланжерон, столь сильно способствовавший поражению непобедимого дотоле Наполеона, чувствовал себя оскорбленным.
Ланжерон считал, что Лейпцигом он вполне отыграл Аустерлиц, ответственность за который на самом деле должны нести император и его любимчики. Важным он считал и то, что первому серьезному поражению Наполеона способствовал именно француз. Однако Александр I не пожелал всего этого заметить.
Но в корпусе графа поздравляли и чествовали. Командиры дивизий поднесли ему по ящику шампанского от каждой дивизии.
В здании ратуши офицеры корпуса в честь графа устроили пирушку. А глубокой ночью он засел за продолжение своей трагедии. Дело шло на лад — первый акт был завершен.
За Лейпцигскую битву Ланжерон получил от шведского короля орден Меча 1-й степени, а от русского императора бриллиантовые знаки к ордену св. Александра Невского.
Картинка. В НОЧНОМ ЛЕЙПЦИГЕ
Накрапывал дождь. Все вокруг казалось грязно-серым, расползающимся, мутным.
Ланжерон вернулся с вечерней прогулки по разгромленному и разграбленному Лейпцигу. Город лежал в руинах. Между тем, был шанс сберечь его великолепие. Этот холодный, безжалостный авантюрист пожертвовал Лейпцигом и жизнью ни в чем не повинных обывателей. Он уже не мог одержать победу на поле сражения и тогда он совершенно по-варварски перенес боевые действия в город. В общем, граф был доволен победой и одновременно сердит.
Еще он размышлял о справедливости и несправедливости, о том, что император, будучи умным, тонким, широко образованным человеком, почитая себя в высшей степени благородным, почему-то раздает тем, кто этого совершенно не заслуживает и обходит повышением тех, кто по-настоящему верен ему и России. Что же заставляет его так поступать? Неужели личные симпатии и привязанности настолько перевешивают соображения государственные? Неужели император настолько антигосударственный человек?
Граф был в полном недоумении, хоть он и знал Александра Павловича не один год.
Быстро скинув шинель и стянув мокрые сапоги, он прошел в кабинет. Из соседней комнатки раздавался храп адъютанта. Ланжерон прикрыл дверь и сел к столу. Он уже думал о продолжении своей трагедии «Мазаниелло».
Ему закоренелому роялисту было очевидно теперь, что монархи порой невольно создают такие ситуации, которые делают бунт совершенно оправданным и даже неизбежным.
Открытое благоволение к любимчикам, щедрое награждение лиц — и не только чинами, но и поместьями, дворцами, золотом — выглядит так невинно, но последствия тут могут быть самые непредсказуемые. Подданные могут потерять веру в своего монарха, который в их глазах олицетворяет закон и справедливость.
Граф встал и прошелся по кабинету. Он выглядел озабоченным, смущенным и расстроенным.
Да, Александр Павлович играет в очень опасные игры. Он должен был бы соблюсти хотя бы видимость законности. Армия может и не простить тех слабостей, которые он смеет обнаруживать публично и не стесняясь.
Постепенно Ланжерон успокоился и сел к столу. И скоро из-под его пера полился плавный александрийский стих.
Неаполитанский бунтарь рыбак Мазаниелло начинал выглядеть все более симпатичным и привлекательным, в чем, кажется, была несомненная заслуга российского императора Александра, бессовестно потакавшего своим обнаглевшим любимцам.
Начинало светать. Трагедия подвинулась за ночь вперед на целых пять сцен.
Граф отправился пару часиков соснуть безмерно усталый, но весьма довольный тем, что уже близится к завершению третий акт. Он мечтал разделаться со своей трагедией до взятия Парижа, которое представлялось ему и неизбежным и скорым.
Ланжерон страстно рвался во Францию, дабы ее поскорее можно было освободить от этого авантюриста, который принес его родине столько несчастий.
Граф собирался встретить победу над своим заклятым врагом, над этим узурпатором своей тираноборческой трагедией.
Собственно, так потом и получилось. Только геройство Ланжерона на высотах Монмартра намного превышает все достоинства поэтические достоинства трагедии «Мазаниелло». Да и гениальный ланжероновский натшск у Аркольского моста, который привел фактически к уничтожению основной части наполеновской армии, — это стоит немалого. Император Александр Павлович хотел сломить Наполеона, отомстить ему за Аустерлиц, но сделал это граф Ланжерон.
По окончании преследования французов у Рейна Ланжерон со своим корпусом участвовал в блокаде Касселя. Немедленно по взятии Лейпцига силезская армия была направлена преследовать Наполеона, но осенняя распутица приостановила на девять недель дальнейшее движение армий.
20 декабря 1813 года (1 января 1814 г.) Ланжерон перешел Рейн у Бингена, занял этот город и 23 декабря начал осаду Майнца (закончена она была 31 января). После этого он двинулся по направлению к Франции на присоединение к армии Блюхера, с которой принял участие в сражениях под Краоном и Лаоном.
11-го февраля 1814-го года прибыл в Витри, а затем через Вертю и Эпернэ отправился к Суассону.
Ланжерон принимал участие в сражении при Суассоне, занял Сен-Кентен и после сражения при Фер-Шампенуазе двинулся к Парижу.
29-го марта он берет Ле Бурже и отражает яростное наступление французов у Ля Виллет, а днем позже вместе с генералом Рудзевичем захватывает Монмартр.
Император Александр приказал Ланжерону овладеть высотами Монмартра, и Ланжерон исполнил это, несмотря на отчаянное сопротивление французов. Последствием занятия высот Монмартра была капитуляция Парижа.
Ланжерон получил от императора Александра орден св. Андрея Первозванного, а от австрийского императора крест Марии-Терезии.
Картинка. ШТУРМ ПАРИЖА
День 13-го марта 1814-го года выдался весьма мокрым. Шел дождь, был он мелкий-мелкий, не очень даже сразу заметный, но зато как зарядил с утра, так уже до поздней ночи не останавливался.
Корпус генерала Ланжерона двигался на Париж. Настроение было веселое, несмотря на то, что дождь не давал передышки. Генерал сказал своему адъютанту-полковнику Теребеневу: «Руки чешутся — так драться хочется». Полковник понимающе кивнул.
Почти всю войну Ланжерон император продержал его в Молдавии, где после Бухарестского мира 1812 года военных действий почти уже не велось. Александр все еще дулся, все еще хотел свалить на одного графа вину за Аустерлиц, все еще выгораживал своего любимчика, давно покоящегося в могиле. Сознание этой несправедливости приводило Ланжерона в состояние крайнего бешенства. Его смуглое лицо буквально становилось пепельно-серым, а глаза превращались в горящие угли, когда он вспоминал, где он находится, а находился он в Дунайской армии, вместо того, чтобы бить этого узурпатора, захватившего французский трон.
Но теперь граф получил свой шанс, и он знал, что он его не упустит. И даже дождь не мог его остудить — лицо Ланжерона пылало жаром.
Корпус двигался бегом, сопротивления нигде не было, но у Фер-Шампенуаза неожиданно произошел двойной бой.
На соединение с основными силами Наполеона шли корпуса Мармона и Мортье. Отряд конной гвардии неожиданно напоролся на них. Началась стычка, перешедшая в настоящее сражение. Но потом подошли дивизии Пакто и Аме, которые тоже шли на соединение с Наполеоном. Они появились на поле сражения совсем вечером, когда разгром Мармона и Мортье был предрешен.
Ланжерон с головной частью своего корпуса, разделившейся на несколько отдельных соединений, врезался в неприятельские каре. Однако французы, несмотря на безвыходность ситуации, не хотели сдаваться. Начался рукопашный бой, перешедший в резню. Ланжерон рубился бешено (адъютант Теребенев едва поспевал за ним) — кажется, он хотел разом отработать все свое молдавское сидение. Но тут в каре въехал с лейб-казачьим полком сам император Александр и остановил резню.
За ужином, в коем принимали участие и пленные генералы Пакто и Аме, генерал-адъютант Волконский, не в силах скрыть изумление, спросил:
— Ваше величество, зачем вы сделали это? Вы ведь рисковали своей жизнью…
Александр Павлович обворожительно улыбнулся и, чуть помедлив, весомо сказал, показывая взглядом на пленных:
— Я хотел пощадить их.
И тут же перевел взгляд на Ланжерона, но он уже был явно укоризненный.
Граф промолчал. Да и что тут можно было возразить? — «Ваше величество, я тоже люблю и жалею французов». Император сделал хитрый ход. Парировать было нечем. Но, уже укладываясь, Ланжерон все-таки выдвинул перед адъютантом свою версию событий:
— Государь не желал моей победы при Фер-Шампенуазе.
Полковник Теребенев понимающе кивнул.
Император Александр выбрал для себя и своей свиты в качестве места ночлега замок Бонди, находившийся в семи верстах от Парижа. Ланжерон со своим корпусом шел прямо на Париж. Мармон и Мортье, отойдя от Фер-Шампенуаза, подошли к Парижу с. южной стороны. Произошло это 17-го марта 1814-го года. В этот же день российский император прибыл в замок Бонди и с большим удобством там устроился.
18-го марта 1814-го началось сражение за Париж. 19-го марта он капитулировал. Пока договаривались с французскими маршалами о сдаче Парижа, император Александр объезжал войска, расположенные вблизи Бельвиля и Шомона, и поздравлял их с победой. Он весь сиял. Лицо его светилось нескрываемой радостью. Действительно, город почти весь был взят, но на монмартрских высотах стояли артиллерийские батареи, и они стреляли. Переговоры шли, император поздравлял, а батареи продолжали стрелять. И вдруг канонада смолкла. Воцарилась тишина. Париж замер. Граф Ланжерон во главе ударной колонны захватил высоты Монмартра, занятые остатками корпусов маршалов Мюрата и Мармона, составлявшими около двадцати пяти тысяч человек. Французы оборонялись исступленно: пока они сохраняли контроль над высотами, Париж нельзя было считать захваченным.
На следующий день при въезде в столицу Франции император Александр подъехал к головной колонне корпуса графа Ланжерона. Граф стоял, окруженный своими адъютантами. Он им о чем-то рассказывал. Они, утирая невольные слезы, дико хохотали. И вдруг смех резко оборвался — адъютанты заметили стремительно подбегающего императора. Ланжерон резко обернулся, но Александр уже стоял рядом.
Он лукаво и одновременно торжественно улыбался. В руке его было что-то зажато. Лица адъютантов все еще были неестественно вытянуты. Ланжерон смотрел спокойно, но выжидательно.
— Mr. le Comte (господин граф) — сказал император, прямо глядя в выразительные зеленовато-карие глаза Ланжерона: он хотел найти в них волнение, но не находил его и был явно разочарован.
Все так же глядя графу в глаза, ни на миг не отрываясь от них, Александр разжал руку — на ладони его оказался орден Андрея Первозванного. В лице Ланжерона не выразилось буквально ничего, но по лицам адъютантов пробежала легкая дрожь.
Уже не столь лукаво, но по-прежнему торжественно император продолжал:
— Vou avez perdu cela à la hauteur de Monmartre, et je l’ai trouvé (âы потеряли это на высоте Монмартра, а я это нашел).
Граф Ланжерон вполне оценил императорский каламбур — он вздрогнул от нанесенного ему оскорбления. Граф отлично понял изящно упакованный садистский выпад императора, который ясно дал понять, что награждает, но за предательство, за предательство Франции, награждает за то, что французский аристократ помог русскому императору.
Ланжерон сухо, сдержанно поблагодарил Александра и отошел к адъютантам. Они стали поздравлять его. Граф взглянул на них зло и сердито и вдруг увидел на их лицах искреннюю радость — они ничего не поняли.
После семидневного пребывания в окрестностях Парижа, Ланжерон с войсками двинулся обратно в Россию и получил командование четвертым пехотным корпусом, стоявшим в местечке Дубна Волынской губернии, а затем получил под свое начало еще и шестой корпус.
В апреле 1815-го года Ланжерон снова выступил в поход. Он вел колонны из IV и VI пехотных корпусов. Граф дошел до Эльзаса и Лотарингии, где ему была поручена блокада нескольких французских крепостей. Битва при Ватерлоо сделала излишним дальнейшее продвижение русских войск по Франции.
10-го ноября 1815-го года Ланжерон назначается заместителем герцога Ришелье по управлению Новороссийским краем — херсонским военным губернатором и одесским градоначальником, а когда Ришелье возвращается во Францию, вызванный туда Людовиком XVIII, то Ланжерон еще становится гражданским губернатором Херсонской, Таврической и Екатеринославской губерний, а также главнокомандующим бугскими и черноморскими казаками.
Картинка. ЗАГАДКА БАШНИ «КАВАЛЕР»
С дачи графа Ланжерона на дачу отправлялись обычно морем. На гребном ялике плыли с ланжероновского берега к сходням гавани. Отсюда уже виднелась на холме колоннада театра, построенного по образцу древнегреческого храма.
Майский вечер в Одессе в 1820-м году был теплый и удивительно нежный. Граф стоял рядом со своим адъютантом князем Римским-Корсаковым, который вел ялик, и что-то очень оживленно ему рассказывал:
— Князь, вот вы говорите о роли Кутузова при взятии Измаила, которая, между тем, была чисто отрицательная в турецкую компанию. Вообще про штурм Измаила теперь пишут и говорят много самой разнообразной чепухи, совершенно не зная многих исторических фактов и, собственно, не желая их узнать.
Князь почтительно кивнул. Ланжерон продолжал горячо доказывать — он не встречал сопротивления, но при этом пылал и вулканизировал:
— Понимаете, Андрей, при штурме Измаила главную задачу должен был решить флот, и вот почему. В западном углу крепости высилась каменная башня — «Кавалер». Установленная на ней артиллерия господствовала над местностью. Не взяв «Кавалер», овладеть крепостью было невозможно. Атака Кутузова на «Кавалер» с суши захлебнулась. «Кавалер» был взят с Дуная казаками под командованием Головатого и гренадерами Эммануила де Рибаса и под общим руководством Иосифа де Рибаса, который первым ворвался на «Кавалер», что как раз и решило исход штурма. А вот выделять де Рибаса не спешили — Потемкин боялся, что великую, сокрушительную победу припишут иностранцу. Вот так-то, милейший.
Изящная колоннада театра вплотную приблизилась. Казалось, вот-вот и ялик въедет прямо в театр.
Ланжерон явился не только преемником, но и действительным продолжателем дел своего соотечественника и друга, герцога Ришелье, который передал ему все свои бумаги и предположения о дальнейшем развитии юга России.
