Мадам Помпадур. Некоронованная королева

– Письмо?

– Да, конечно. Одно дело слова, произнесенные прекрасным ротиком, глядя на который его величество забывает слушать и думает лишь о поцелуях, и совсем другое – написанное, да еще и дамой. Пишите, будьте убедительны, упирайте на то, что вы ратуете за его славу, заботитесь о его популярности в народе и армии.

– Вы можете гарантировать, что с его величеством ничего не случится?

– Не могу.

– Как?

– А вы можете гарантировать, что с вами ничего не случится, даже если вы не сделаете и шага за пределы Версаля?

Шатору некоторое время смотрела на герцога, а потом рассмеялась:

– Вы правы.

– Я могу лишь обещать, что если его величество лично не полезет под пули или копыта лошади, то будет цел. А уж об остальном пусть позаботятся другие.

Король получил это письмо, оно потрясло Людовика до глубины души.

«Вы не были бы королем, если бы Вас можно было бы любить ради Вас самого… Ваше присутствие, сир, вдохновит войска, вселит в них уверенность и заставит победить – Вы завоюете все сердца… я ратую за Вашу славу…»

Читая и перечитывая вдохновенные строки, написанные рукой любимой женщины, король все больше и больше проникался мыслью действительно возглавить армию… хотя бы временно, чтобы вдохновить солдат. Король с нами! – это ли не повод одержать победу над австрийцами? Шатору умница, она вовремя почувствовала то, что нужно. А еще говорят, что женские головки годятся только для того, чтобы носить прически. Это смотря какие, его возлюбленная настоящая патриотка, и она так заботится о его славе и любви к нему подданных…

Но почти сразу на Людовика нахлынула волна почти тоски. Уехать и столько времени быть без Шатору? А если его ранят или, того хуже, сделают ни на что не годным калекой? Всякое ведь бывает. Нет, он просто не сможет оставить любовницу одну в Париже, а значит, не поедет и сам. В войсках достаточно герцога Ришелье и Мориса Саксонского. Нет, нет, война не для него!

И все же герцогиня убедила, король отправился в действующую армию, правда, это была весьма странная поездка, потому что его величество сопровождали фаворитка и еще множество придворных. Меньше всего кортеж был похож на военный и куда больше на парадный выезд его величества, например на охоту. Ехали весело, на частых остановках устраивались пикники, а в городах вечера и даже балы. Герцог Ришелье старался вовсю, но присутствие рядом с королем фаворитки совсем не нравилось французам, они считали, что Людовик просто позорит армию.

Чтобы жителей городов не смущали визиты его величества к любовнице, было приказано размещать мадам де Шатору в соседнем доме через стену с королем и загодя прорубать потайные двери в стенах.

– Сир! – губки мадам де Шатору не просто капризно надуты, они дрожали от обиды. – Сир, вы больше не любите меня?

– Я?! – Людовик потерял от такого вопроса дар речи. – Что случилось, мадам?

– Меня поселили в аббатстве Сен-Арну!

Король обернулся к герцогу Ришелье, тот лишь развел руками: что делать, если в Меце не нашлось достойных зданий рядом? В результате король и его фаворитка оказались на одной улице совсем рядом, но стены их особняков меж собой не соприкасались. Можно бы и пройти, но Людовик слишком хорошо помнил, какую встречу устроили ему жители Лиона, после чего любовников и стали размещать по соседству. Однако в Меце генерал-квартирмейстер двора граф де ля Сюз сбился с ног, но ничего подходящего подобрать не смог.

Выход нашел епископ Меца, он предложил спешно построить галерею, соединяющую два здания, а на вопрос горожан ответил, что это для удобства прохода его величества в церковь.

И снова фаворитка жаловалась королю, требуя скорее покинуть негостеприимный город.

Это было неправдой, жители оказались не слишком гостеприимны только по отношению к ней самой, вернее, открыто осуждали Людовика за то, что повсюду возил за собой не супругу, а любовницу.

– Если король приехал в Мец, чтобы подать дурной пример его жительницам, то лучше бы ему не выезжать из Версаля!

По городу распевали позорящие Шатору куплеты.

Но мадам не сдавалась, она прекрасно помнила, что даже в Сенарском лесу король может встретить прекрасную незнакомку, которая западет ему если не в душу, то в память. Это опасно, потому приходилось всюду быть буквально рядом с его величеством, не оставляя место на королевском ложе ни на одну ночь. Жизнь мадам Шатору была не из легких…

Ей очень хотелось уехать из Меца, но куда? Не отправляться же в действующую армию? Там не будет возможности строить галереи ради альковного общения любовников… Да и король вовсе не собирался подвергать собственную жизнь хоть малейшей опасности. Опасность на охоте – это одно, а вот в войсках – совсем другое. Нет-нет, с Людовика достаточно и Меца.

Наступил август 1744 года, и вдруг стало ясно, что ситуация тупиковая. Ехать дальше просто некуда, не на фронт же, и возвращаться тоже нелепо. Король развлекался, а его окружение ломало голову над способами выхода из ситуации.

В одном из домов Парижа собралась компания из четырех серьезных людей, они обсуждали будущее короля, его фаворитки, а заодно и Франции.

Мужчины были сосредоточенны, даже задумчивы, один из них почти сокрушенно покачал головой:

– Пора.

– Неужели другого выхода нет?

– Я вчера имел беседу с фавориткой, она становится неуправляемой.

– Ох уж эти женщины! Когда им помогаешь вознестись наверх, обещают быть послушней овечки, но как только устраиваются рядом с королем, забывают обо всем.

– Маркизу невозможно привести в чувство?

– Вполне возможно, я беспокоюсь не о том. У короля не слишком устойчивый нрав, он легко увлекается, и мадам нервничает, потому что ее в любую минуту может заменить кто-то другой.

– Пора менять самим?

– Пожалуй…

– Есть на кого?

– Есть, только нужно немного подождать.

– Но как отделаться от самой Шатору? У нас нет времени, сидеть в Меце полгода нелепо.

– Этим уже занимаются. Все будет сделано так, чтобы и король сумел вернуться в Париж, и мадам отослал подальше. Нам поможет отец Перюссо.

Далеко от Парижа, в Меце, действительно разворачивалось действие, которого никто не ожидал, да и не мог ждать. Кроме разве тех, кто его тщательно подготовил.

Мари-Анна и сама не знала, отчего вдруг стала нервничать. Людовик не собирался двигаться вперед в действующую армию, ему вполне хватало веселых пирушек в Меце. Угрозы наступления австрийских войск тоже не было, тем более таких, чтобы пришлось спасаться поспешным бегством. На горизонте не было ни одной дамы, способной затмить саму фаворитку, а если бы и появилась, мадам Шатору умела с такими расправляться загодя. Не считать же серьезной соперницей собственную сестрицу Лорагэ, готовую на все, но неизменно служившую Мари-Анне только подспорьем, когда она сама слишком уставала от бурных ласк его величества.

Шатору тяжело вздохнула: Людовик несколько раз намекал, что неплохо было бы порезвиться втроем, пока от такой сомнительной чести удавалось отшутиться, но, видно, все же придется. Мари-Анна задумалась, куда бы ей девать сестру, ведь одно дело – изображать страсть наедине с королем и совсем другое – предаваться оргиям в компании. Так недолго повторить ошибку старшей сестры де Майи, превратившей опочивальню Людовика в настоящий притон. Сегодня он требует развлечений втроем, а завтра добавит к двум сестрам еще нескольких человек… Становиться участницей оргий не хотелось совсем.

Мадам лежала без сна, пытаясь понять, как удавалось их сестре де Вентимиль заставить Людовика быть почти примерным мужем при любовнице. Хотя, что тут думать, сестра просто родила, а король не успел начать ей изменять. Но такой вариант совершенно не подходил самой Шатору. Быть беременной и носить в собственном животе кого-то, кто будет там ерзать, стать неуклюжей и долгое время не иметь возможности заниматься с Людовиком любовью… Это даже опасно, в конце концов!

Мари-Анна не желала сознаваться самой себе, что отвергает счастье материнства прежде всего из-за этого – невозможности некоторое время иметь короля в любовниках. Кто знает, кем он соблазнится, пока фаворитка будет донашивать своего ребенка? Нет-нет, это очень опасно, никаких детей! Лучше уж делить ложе с сестрой. Лорагэ представляет меньшую угрозу, чем, например, та красотка из Сенарского леса. Шатору и сама не знала, почему вдруг так обеспокоилась женщиной в розовом, словно нутром чувствовала опасность. Шатору передали отзывы о мадам Ле Норман, услышанные в салонах госпожи Жоффрен и даже мадам де Тансен. Фаворитка нутром почувствовала настоящую угрозу своему спокойному существованию, успокаивало только то, что эта мадам из Сенарского леса была беременна и некоторое время не страшна.

Что ж, этим временем надо воспользоваться. Для того чтобы удержать короля в своих сетях, годились любые способы, кроме разве тех, что использовали две из сестер Нейль – развратные оргии де Майи и полное непротивление и неразборчивость Лорагэ. Но это и неплохо, рядом с глупой толстой Лорагэ мадам Шатору выглядит даже лучше, пусть Людовик почувствует эту разницу.

Еще немного поразмыслив, она решила дать согласие герцогу Ришелье на его, с первого взгляда, нелепое предложение: делить королевское ложе с сестрой. Лучше рядом глупая Лорагэ, у которой все мысли дальше простого соития не идут, чем какая-нибудь умница, которая сумеет развлечь не только в постели, но и в салоне.

Герцогу было написано письмо, содержавшее одно-единственное слово: «Согласна». Если бы только Шатору знать, какую пружину она отпустила, какие развернутся после этого события и чем лично для нее все закончится! Но человеку не дано знать о грядущих событиях, а если и дано, то не в подробностях.

Ришелье немедленно занялся подготовкой очень веселого ужина, последствия которого для многих оказались весьма плачевными, но для некоторых ожидаемыми…

Из покоев, в которых поселился герцог де Ришелье, доносился веселый женский смех, там ужинали его величество со своей фавориткой и сопровождавшими ее дамами: госпожой де Лорагэ, двумя принцессами де Конти, герцогиней Шартрской и еще кое-кем помельче. Герцог был в ударе, ужин получился приятным и весьма фривольным, даже Ришелье позволил себе распустить руки, конечно, не по отношению к мадам де Шатору или Лорагэ. Напротив, он умудрился увлечь обеих сестер вместе с его величеством в отдельную комнату, где стояла огромных размеров кровать, и запереть троицу там.

Повернув ключ в замке, герцог вздохнул, едва не отирая пот со лба. Услышав тихий смешок, Ришелье оглянулся и приложил палец к губам, показывая герцогине Шартрской, что не стоит никому рассказывать о такой забавной мелочи. Во дворе все привыкли к королевским шалостям и довольно странным предпочтениям, ведь мало кто даже при желании находил приятные черты у мадам Лорагэ, а Людовику она нравилась. Провести ночь в объятиях двух столь непохожих меж собой сестер показалось герцогине тоже капризом его величества. Что ж, на то он и король, чтобы его капризы выполнялись.

Вздохнув, но вовсе не из зависти, для себя он вовсе не хотел таких капризов, герцог Ришелье подмигнул герцогине Шартрской и предложил ей руку, чтобы проводить обратно в столовую, где веселая компания продолжала ужин. Не дойдя до выхода из комнаты, он вдруг выпустил руку мадам и… деловито ощупал зад своей невольной приятельницы. Неизвестно, чем бы все закончилось в другое время, но сейчас герцогиня только ахнула:

– Шалун!

Веселый вечер продолжился… и не только у короля…

Но именно для Людовика утро оказалось тяжелым, как и последующие дни.

Стук в дверь был очень требовательным. Заспанный слуга доктора Кассера, с трудом очнувшись ото сна, зашаркал стоптанными башмаками к входной двери. До чего же тяжело служить доктору! Ни ночью, ни днем никакого покоя, видно, снова кто-то рожает или попросту объелся до полусмерти, вот и требуют, чтобы его хозяин немедленно мчался перерезать пуповину или давать рвотное обжоре. Бывало, когда в горле у больного застревала кость или кому-то слишком крепко приложили по голове в драке… Всякое бывало, Марселя мало интересовал повод для стука, он дотащился до двери, зевая, распахнул ее, ожидая увидеть перепуганную служанку или какого-нибудь разбитного малого, вызвавшегося за звонкую монету сбегать за доктором.

Но увиденное, а главное, услышанное заставило его икнуть и встряхнуться. После первых же слов Марсель опрометью помчался за своим хозяином, забыв про башмаки. Помощь доктора требовалась… королю!

Уже немного погодя сам доктор Кассер, дрожа и ежеминутно моля Господа о помощи, пристраивал под руку его величества тазик, чтобы пустить венценосному пациенту кровь. Людовик чувствовал себя очень плохо, у него невыносимо болела голова и трясло, словно в лихорадке. Вокруг суетились две дамы, явно сестры, и множество разных людей. Почему рядом с королем не оказалось его собственного врача, непонятно, но доктор Кассер был единственным сведущим среди ахающих и охающих.

Но что он мог сказать? Совершенно непонятная лихорадка сотрясала его величество и 8, и 9 августа. Не помогло и слабительное, королю становилось все хуже. Герцог Ришелье отвел доктора в сторону:

– Что вы думаете о причине недомогания?

Тот пожал плечами:

– Не знаю, не могу объяснить. Разве только отравление…

– Какое отравление, вы с ума сошли?! Король ел все, что и мы, но никто из бывших на ужине не почувствовал ни малейшего недомогания. Возможно, это простое переутомление.

Взгляд герцога был столь внушительным, что сознание доктора мгновенно прониклось пониманием:

– Безусловно, это переутомление! Его величеству никак не следовало так утруждать себя.

– Да, тем более он провел ночь, бурную ночь, смею вас уверить, с двумя дамами сразу.

Кассер в ужасе уставился на Ришелье, он не знал, как следует реагировать на такое откровение герцога. Ришелье подсказал сам:

– Но этого не следует знать остальным, достаточно просто сказать, что король слишком переутомился.

– Но я не могу ручаться за жизнь его величества, пока он в таком состоянии…

Герцог кивнул:

– Безусловно, королю нужен покой и надлежащий уход. И никаких дам! Хотя бы на время…

С доктора явно снималась всякая ответственность за состояние венценосного больного, это было Кассеру на руку, и он согласно закивал.

Уже вечером доктору совсем полегчало, потому что прибыл еще один врач. Чего нельзя было сказать о пациенте – королю становилось все хуже. Посовещавшись, эскулапы решили, что на всякий случай его величеству следовало бы причаститься.

Мец в ужасе замер. Смерть короля легла бы черным пятном на репутацию города.

Самому Людовику было очень плохо, он мало что понимал, но когда его духовник патер Перюссо заговорил о необходимости сначала публичного покаяния и прощения со стороны королевы, прослезился.

– Я согласен просить прощения у ее величества.

Фаворитка с ужасом смотрела на своего благодетеля, появление королевы в этой спальне, которую они с Лорагэ не покидали с той минуты, как Людовику стало плохо, означало, что сестры должны немедленно покинуть и Мец, и, возможно, даже Версаль.

Шатору бросилась к патеру Перюссо:

– Отец мой, помогите мне избежать бесчестия! Неужели меня удалят от его величества с позором?

Но за спиной патера Перюссо стоял епископ Суассонский монсеньор Фитц Джеймс, отнюдь не настроенный оставлять вблизи с королем парочку развратных красоток. Не сомневаясь в готовности Людовика покаяться, все же для любого человека страх перед вечностью сильнее опасений потерять любовницу, он уже отправил гонца к королеве с просьбой немедленно приехать и принять покаяние блудного супруга. И епископа куда меньше волновала судьба фаворитки, чем то, успеет ли примчаться в Мец Мария Лещинская, пока не перестанет действовать средство, подсыпанное в питье его величества для пребывания в состоянии лихорадки.

Епископу и тем, кто стоял за ним, все удалось, королева примчалась вовремя, фаворитка была с позором изгнана, король покаялся и поклялся больше не вести скандальный образ жизни.

Герцог Ришелье навестил фаворитку. Мадам де Шатору не могла найти себе места, их с сестрой удалили из королевских покоев, запретив показываться на глаза, вести оттуда приходили одна хуже другой. Поэтому, когда в двери показался герцог Ришелье, обе дамы метнулись к нему, как к последней надежде:

– Что?!

– Мадам, уезжайте, и как можно скорее.

– Как уезжать? Совсем?

– Быстрее, пока до горожан не дошли известия, что его величество прилюдно покаялся перед супругой и обещал больше не грешить.

– Но… я не готова. Экипаж не заложен, вещи не собраны…

– Какой экипаж?! Какие вещи?! Уносите ноги в простой карете, если хотите остаться живой.

Крупная, полная Лорагэ, слабо пискнув, рухнула в кресло, также пискнувшее под ее весом. Шатору оказалась более разумной и собранной:

– Нас могут обвинить во всем?

– Уже обвинили.

– А как же король, неужели он тоже считает нас виновными в его болезни?