Помоги проекту - поделись книгой:
– Я не Учитель, – сухо парировал Рудольф, – я сотрудник КОМКОНа и обычный человек.
– Я не уверена, что вы человек! – яростно выкрикнула Завадская. – Может, вы один из тех, кто сотворил «Массачусетский кошмар»?[3] Как вы можете так относиться к людям, и как вы можете не принимать во внимание величайшую ценность человеческой жизни? Вы…
– Поменьше эмоций, Елена, – мягко и в то же время властно прервал её Горбовский, – и не надо переходить на личности. И давайте не будем делать из товарища Сикорски эдакого козла отпущения. Как совершенно правильно заметил Геннадий, – он посмотрел на Комова, – нами совершена ошибка.
Надо же, подумал Сикорски. Внешность у Андреевича вроде бы непримечательная – высокий, жилистый, угловатый, темноволосый, с некрасивым лицом, напоминающим лики каменных истуканов с острова Пасхи, – но какая удивительная у него способность влиять на людей: без шума, без крика, одной только весомостью аргументов и уверенностью в своей правоте, подкреплённой фактами. Вон как народ сразу притих… Да, это личность, сильная личность, по-настоящему сильная…
– Прошу вас, Рудольф, – вежливо сказал Горбовский. – Мы вас слушаем.
– Прежде всего, кое-что о «жёсткости эксперимента», о которой упомянул Леонид Андреевич, и которая вызвала неудовольствие Геннадия и бурное возмущение Завадской. Я остаюсь при своём мнении: степень жёсткости должна быть адекватной степени важности решаемой задачи. С огнём не шутят – реальное вторжение чужих поставило бы под угрозу само существование человечества. Человеку свойственно благодушие: все вы наверняка знаете, как относятся в любом исследовательском центре к, например, угрозе возникновения пожара. Да, конечно, пожары случаются, с этим никто не спорит, но гораздо чаще они не случаются – примерно так мы рассуждаем. И поэтому на бумаге составляются планы борьбы с пожаром – в этих планах расписано всё от и до, – а на деле мы даже не знаем, куда бежать, и баллоны с пирофагом почему-то оказываются пустыми, киберы перепрограммированными, а в архаичных пожарных ящиках с песком ценительницы прекрасного выращивают цветы, доставленные с других планет. И когда где-то что-то загорается, мы искренне ужасаемся: как же так, ведь погибли люди! Но при этом никто не может вспомнить, когда в последний раз проверялись системы пожарной зашиты, и проверялись ли они вообще. А вот если бы ноздри помнили запах дыма, и на руках ещё чесались бы ожоги, полученные при тушении учебного, но далеко не условного пожара… Так что люди, погибшие в ходе учений «Зеркало», погибли не зря: они сделали нас хоть чуть-чуть менее благодушными.
– Это и есть ваш основной вывод? – осведомился Бадер.
– Нет, – ответил Рудольф, игнорируя язвительность вопроса. – Мой основной вывод не менее патетичен, но гораздо более пессимистичен.
– А именно?
– Извольте. Основной мой вывод таков: перед лицом любой мало-мальски серьёзной внешней угрозы мы абсолютно беззащитны.
Члены Мирового Совета изумлённо переглянулись. Кто-то кашлянул.
– Вывод ваш действительно пессимистичный, – изрёк Горбовский. – А поподробнее?
– Извольте, – невозмутимо повторил Сикорски. – Первое: «противник» свою задачу выполнил. «Эскадра перехвата» была отвлечена, планетарная оборона Марса подавлена, и высадка на его поверхность осуществлена. Дальше наш противник мог делать всё, что ему заблагорассудится – жечь города и поселения, захватывать трофеи и брать пленных – скажем, для опытов или для иных целей, буде оные у него имеются. Пришельцы могли даже начать переделку Марса под себя – выбить их с планеты, не превратив её при этом в радиоактивную пустошь, стоило бы больших трудов и большой крови.
– Пленные, трофеи, кровь, – буркнул Комов. – Пещерные императивы…
– Оставьте, – Сикорски поморщился. – Давайте не будем повторять пройдённое. Чужие могут быть опасными просто в силу того, что они чужие. Другие. С другой системой ценностей. Не у вас ли на Леониде безобидный, но увесистый медоносный монстр чуть не растоптал базовый лагерь? А ведь он был частью социума леонидян. Это, конечно, мелочь, но ведь может статься, что для какой-то цивилизации захват населённых планет – жизненная необходимость. Спорили мы на эту тему предостаточно, и пришли к выводу: надо исходить из худшего. Различия могут вызывать непонимание, неприязнь, отторжение и конфликты. И вот к этим-то конфликтам мы и не готовы, прежде всего психологически – я помню ваши слова «Они стреляют!» и ваше удивление. Эпоха войн закончилась сто лет назад, и сегодня мы не можем себе представить, что разумные существа могут стрелять в других разумных существ. А они могут, и ещё как. А мы этого не можем. Люди готовы воевать со стихиями, с болезнями, с хищным зверьём, но не с себе подобными – для нас это противоестественно. И если мы встретимся с теми, для кого это нормально, такая встреча для нас плохо кончится.
– И что вы предлагаете? Отказаться от гуманизма? Заново создать армию, построить боевой космический флот, ввести воинскую повинность, а для воспитания будущих солдат играть в интернатах в военные игры?
Они не понимают, подумал Сикорски, хуже того, не хотят понять одну простую вещь. Зеркало наше оказалось с изъяном. Амальгама на нём нестойкая: она осыпалась от лёгкого нагрева солнечными лучами, и вместо того, чтобы отражать падающий свет, зеркало стало пропускать его беспрепятственно, словно простое оконное стекло.
– Я не призываю к милитаризации всего нашего общества, – сказал он, – но я считаю абсолютно необходимым ввести в список существующих профессий ещё одну: неважно, как она будет официально называться. Среди миллиардов живущих на Земле людей непременно найдётся несколько тысяч идеально подходящих – по всем статьям – для роли
Учения показали, что при всём нашем миролюбии мы всё-таки сможем – с грехом пополам – справиться с вторжением, предпринятым инопланетной цивилизацией одного с нами уровня развития или чуть более высокого. Однако вероятность такого события очень мала – исчезающе мала, говоря языком учёных. Все открытые нами цивилизации отстают от нас и уступают нам по своим возможностям – думаю, в ближайшем будущем этот список пополнится. Но заметьте: мы их нашли, а не они нас. Поясню свою мысль, – добавил он, заметив непонимание на лицах Бадера и Комова.
– Не малайские пироги, и не бальсовые плоты перуанских индейцев приплыли к берегам Европы, а каравеллы европейцев появились в Индонезии и у берегов Америки. Так и должно было быть – принцип технологического превосходства, подтверждённый нашими же открытиями населённых планет. Нашу Землю откроют те, кто опередил нас на тысячелетия, и против них наши зенитные батареи, звёздные линкоры и ракеты с ядерными боеголовками будут бессильны. Мы можем противостоять равным себе, но куда более вероятна встреча с гораздо более сильным противником, опередившим нас в техническом развитии, и к этому мы должны быть готовы. Детали… У меня есть кое-какие соображения – в общих чертах, – однако мне надо их систематизировать. По итогам учений «Зеркало» у меня всё.
– Хорошо, – сказал Горбовский, – ваши выводы приняты во внимание. И учитывая их крайнюю… э-э-э… пессимистичность, я считаю необходимым засекретить все сведения о «Зеркале». Засекреченность вредна, но иногда она просто необходима. Должны быть даны официальные версии аварии сигма-Д-звездолёта «Пытливый» и катастрофы на Марсе. Вас, Елена, я попрошу подготовить соответствующий меморандум, который будет рассмотрен на ближайшем расширенном заседании Мирового Совета. Это не так сложно: мы разучились воевать, но лгать мы пока что не разучились, особенно лгать во спасение… Вам, Рудольф, – он посмотрел на Сикорски, – поручается обеспечение секретности «жёсткого эксперимента». И ещё мне хотелось бы конкретики по вопросам обороны Земли. Вы меня понимаете?
Горбовский умён, чертовски умён, думал Сикорски, возвращаясь к себе домой. Он отлично понял всё, что я хотел сказать. Что же касается остальных – надеюсь, они тоже меня поймут. Со временем. В конце концов, дураков в Мировом Совете нет, и никогда не было.
…В том же две тысячи сто тридцать седьмом году произошло ещё два очень разных события. В далёкой звёздной системе ЕН 9173 группа Следопыта-археолога Бориса Фокина, работавшая в составе экспедиции Геннадия Комова, исследовала развалины сооружений на безымянной планете. И среди этих развалин, в подземном зале был обнаружен странный предмет, названный «саркофагом». Внутри него находились тринадцать оплодотворённых
А на Земле родился Максим Каммерер, и сведения о рождении мальчика засекречены не были. Впрочем, сведения эти мало кого интересовали, разве что счастливых родителей да их близких друзей и знакомых.
ГЛАВА ВТОРАЯ. ИСКАЛЕЧЕННЫЙ МИР
Планета была красивой.
Окутанная густым слоем облаков, издали она казалась снежком, брошенным озорной рукой шаловливого юного бога в чёрную вселенскую тьму забавы ради, и чтобы темнота эта стала хоть чуть-чуть светлее.
С орбиты, по которой вращался базовый спутник КОМКОНа – исследовательский и наблюдательный центр экспедиции, работавшей здесь четвёртый год, – белая планета уже не походила на снежок. Отсюда, с относительно близкого расстояния, она выглядела куда более внушительной из-за своих размеров – её огромный диск занимал почти всю полусферу, и только по краям его видны были звёзды. Облачная завеса была добротной – ни просвета, ни даже намёка на просвет, сплошная клубящаяся белая масса, скрывавшая твердь.
«Красиво, – думал человек, стоявший на панорамной палубе, откуда планета видна была без всяких приборных ухищрений. – И загадочно. Жаль только, что под этими белыми облаками, на вид такими мягкими и пушистыми, грязь и серость – радиоактивная серость, – и небо этой планеты с поверхности кажется тусклым и серым, словно равномерно размазанная грязь. И всё-таки жаль, что мне надо улетать – привязался я к этой больной красавице, да. Можно даже сказать, влюбился. Эта не первая моя планета, но кто сказал, что первая любовь – самая сильная? Нет, настоящая любовь приходит не сразу… Саракш – это самоназвание, оно вошло в наши каталоги, и это правильно: наши названия мы даём необитаемым мирам, а этот мир обитаемый, и у него уже есть имя. Только вот обитатели его оказались не слишком рачительными хозяевами – видел я, во что они превратили свой дом. Может быть, это оттого, что они никогда не видели звёзд, и даже не знают об их существовании? Люди тысячи лет смотрели в звёздное небо и мечтали, а если звёзд не видно, какие тут могут быть мечты? И родилась у аборигенов Саракша уродливая космогония – уникальная, аналогов которой нет ни у одной из известных нам инопланетных разумных рас: бесконечная твердь под ногами и тусклый Мировой Свет, замкнутый со всех сторон в тесную каменную клетку, откуда, как ни старайся, не улетишь. Вывернутый мир – мир наизнанку. Неудивительно, что мозги у людей этого мира тоже вывернутые…».
– Прощаетесь, Атос? – раздалось за его спиной.
Михаил Сидоров стремительно обернулся. Он уже знал, кто это – узнал по голосу, – да и кто ещё мог обратиться к нему по прозвищу, кроме старых друзей (которых здесь не было) и Рудольфа Сикорски, начальника экспедиции и (что гораздо более важно) главы Комитета Галактической безопасности, созданного десять лет назад. И он не ошибся – рядом с ним действительно стоял Экселенц, подошедший бесшумно, словно хищник на мягких лапах (была у него такая манера).
Сколько ему лет, Михаил не знал, но с момента их первой встречи (и по словам тех, кто знал Сикорски ещё тридцать лет назад) Экселенц ничуть не изменился. Он оставался всё таким же – сутуловатым, долговязым, жилистым, лысым и внешне неуклюжим. Именно внешне – молодые, но уже опытные Десантники, прошедшие Яйлу и Пандору (были такие ребята в составе экспедиции), внимательно следили за тем, что выделывает их начальник экспедиции в спортивном зале орбитальной базы, и мало кому из них удавалось выстоять против него в спарринге. Да, медицина Земли двадцать второго века раздвинула рамки «эффективного функционирования человеческого организма», однако «феномен Сикорски», как называли его в КОМКОНе, далеко выходил за эти рамки. Сидоров и Сикорски работали вместе три года – исследования Саракша начались ещё в сорок восьмом, сразу же после открытия планеты Августом Бадером, – но за все эти годы Михаил (далеко уже не мальчик) так и не излечился от чувства робости, охватывавшего его всякий раз при общении с Рудольфом. Правильно говорят в Галбезе: «Экселенц – это не прозвище, это титул».
– Да, Рудольф, прощаюсь. Скажу вам честно, жалко мне расставаться с этой планетой – привык я к ней, прикипел.
– Понимаю ваши чувства. Но вы своё дело сделали, и сделали на совесть. А теперь, – в лице Сикорски что-то еле уловимо дрогнуло, – пришла пора других исследований. Ничего, вернётесь на Пандору, к тамошним амазонкам, – он осклабился, – они вас наверняка помнят.
– Я бы предпочёл местных амазонок, – пошутил Сидоров, кивнув на диск Саракша, – здесь они тоже водятся. И по предварительным данным, пандейки настроены по отношению к мужчинам гораздо менее агрессивно, чем Славные Подруги пандорских джунглей. Нет, на Пандоре мне делать нечего – пройденный этап.
– На ваш век новых планет хватит. И на какой-нибудь из них вы непременно отыщете свою амазонку, какие ваши годы, – Экселенц улыбнулся, но улыбка его получилась похожей на волчий оскал, и он поспешил её стереть. – Ну что ж, прощайтесь, Михаил, не буду вам мешать. Только не опоздайте на «призрак» – до отлёта осталось меньше трёх часов.
Он повернулся и пошёл к трапу, ведущему в нижние помещения, а Сидоров смотрел ему вслед. Другие исследования, думал он. Да, на Саракше будут работать прогрессоры – эту больную планету надо спасать, пока не наступил летальный исход. И здесь им придётся куда труднее, чем на Сауле или в Арканаре с их классическим средневековьем. На Саракше была война – ядерная, со всеми её последствиями (удивительно, что саракшианская цивилизация вообще не сгорела в этой войне), – плюс ещё эти загадочные пси-машины. И система власти в Стране Неизвестных Отцов какая-то бандитско-фашистская – специалисты из Института Экспериментальной истории долго ломали головы, пытаясь втиснуть её в рамки базисной теории развития социума. А есть ещё и Островная Империя, где сам чёрт ногу сломит… Но Сикорски – Сикорски справится, на то он и Экселенц. Земляне никогда не бросают в беде «младших братьев по разуму» – не было ещё такого случая.
…А Сикорски, спускаясь в ангарный отсек спутника, чтобы лично проконтролировать отлёт научников и отправку на Землю собранных материалов, думал совсем не о спасении изувеченной планеты Саракш – вернее, такие мысли его тоже посещали, но Экселенц не относил их к мыслям первостепенной важности. Комитет Галактической безопасности был создан для противостояния Странникам, и поэтому вся прогрессорская (или любая другая) деятельность землян на планетах, на которых обнаруживались хотя бы предположительные следы этой таинственной сверхцивилизации, жёстко контролировалась Галбезом.
Экселенц думал о психотронных генераторах. Создание подобных машин явно не соответствовало техническому уровню развития саракшианской цивилизации, и поэтому было высказано предположение, что пси-генераторы – дело рук Странников. Выдвигались и другие гипотезы – на Земле были учёные-подвижники, далеко опередившие своё время, и их труды тоже казались «несоответствующими уровню развития производительных сил», – но для Рудольфа Сикорски было неважным, кто именно создал эти машины. Он сразу понял, что психотронные излучатели – это «технология двойного назначения», а попросту говоря – оружие, и оружие очень мощное: именно то оружие, которого не хватало землянам, чтобы отбить возможное вторжение превосходящей инопланетной цивилизации.
Вся работа на Саракше будет проводиться под эгидой Галбеза, думал Экселенц, и в первую очередь она будет проводиться в интересах Земли. Да, я не против помощи жертвам постъядера – наш земной гуманизм мне не чужд, – но в первую очередь меня заботит судьба моей собственной планеты: Земли. Я не собираюсь ни с кем делиться своими мыслями – не хочу я слышать упрёков в цинизме, я их в своё время уже наслушался, – но делать я буду то, что считаю нужным: не для себя – для моей родной планеты. Безразмерная любовь ко всем без исключения «младшим братьям по разуму» – дело благое, но мне почему-то кажется, что Странники подобной любовью отнюдь не пылают. Ими движет расчёт, холодный расчёт, и я буду сражаться с ними их же оружием.
Однако это стратегия, а что касается тактики – моей первоочередной задачей будет внедриться, причём не так, как это делали наши наблюдатели в Арканаре, довольствующиеся маской благородного дона-бездельника без определённых занятий. Меня не устроит статус мелкого чиновника или армейского офицера – я должен попасть на самый верх, во властные структуры, к рычагам управления государством и… к пульту управления пси-машинами. И всё это я должен сделать лично – я не останусь на борту орбитальной станции принимать донесения и давать ценные указания. На здоровье я не жалуюсь, а запретить мне участвовать в операции некому – миссией на Саракше руководит Галбез, а я руковожу Галбезом.
…Ступеньки лестницы под ногами стёрты сотнями и тысячами ног. За долгие годы в расстрельный подвал спустились многие, и ни один из них не поднялся обратно. То есть охранники-то и исполнители возвращались, добросовестно и без эмоций сделав свою работу, а вот обречённые… Помилований здесь не бывало: дорога в подвал была дорогой в один конец, и все приговорённые к высшей мере об этом знали. Карающая машина работала безотказно, без поломок и сбоев, равнодушно перемалывая всех попавших в её жернова.
Полковник шёл спокойно, конвоирам даже не приходилось его подталкивать (хотя некоторых, бывало, волокли в подвал на руках, безвольных и обмякших, словно мешки с ватой). Полковник был готов к тому, что рано или поздно это с ним случится – он отправил в этот подвал немало людей, а теперь пришёл его черёд. Как и любой человек, полковник не хотел умирать, но и выказывать свою слабость ему тоже не хотелось.
Полковник знал правила кровавой игры – он выучил их, ещё будучи лейтенантом. На суде – на том подобии суда, через которое он прошёл, – он не слушал, в чём его обвиняют. Всё было и так ясно – злой умысел против существующего строя, участие в заговоре против первых лиц государства и шпионаж в пользу чуть ли не всех держав, которые только можно найти на географической карте. И сейчас он не смотрел на застывшие лица конвойных, скрытые тенями от козырьков низко надвинутых фуражек, – ему было достаточно запаха их давно не мытых тел и сиплого прокуренного дыхания. Он не испытывал ненависти к этим людям, выполнявшим чужую волю: бессмысленно ненавидеть топор палача – топор ведь сам по себе ни в чём не виноват.
Раскаяния полковник тоже не испытывал. Как ни странно, но за двадцать лет работы в службе безопасности его ни разу не посетили сомнения – он боролся с врагами, а врагов положено уничтожать, даже если они сдаются. Полковник был предан своему делу и уверен в своей правоте, а то, что сейчас его самого поставят к стенке – что ж, значит, в этом есть высшая справедливость, недоступная его пониманию. Победить можно только тогда, когда ни в чём не сомневаешься – он давно усвоил эту истину и всегда ей следовал. Страна со всех сторон окружена врагами, денно и нощно плетущих свои козни, а лес рубят – щепки летят.
В подвале было сыро, там пахло старой кровью и пороховой копотью, впитавшейся в стены, под потолком горели зарешёченные светильники. В их тусклом свете лица конвоиров казались размытыми жёлтыми пятнами с чёрными провалами глаз – что таится в глубине этих провалов, полковник не видел, да и стремился разглядеть. Его слегка толкнули в спину, и он, сделав несколько шагов, остановился у кирпичной стены, исклёванной пулями, – одна из выбоин, глубока и неровная, пришлась как раз на уровне его глаз.
По хребту снизу вверх прокатилась ледяная волна. Полковник отчётливо понял, что жить ему осталось совсем недолго, и что через несколько секунд для него всё кончится – и солнечный свет, и голубое небо, и свежий воздух, от которого кружится голова, и женский смех, и мерное тиканье старых ходиков на стене его квартиры – они будут тикать и тикать, а его уже не будет: никогда. Полковнику вдруг захотелось закричать от ужаса перед чёрным небытием, в которое ему предстояло окунуться, но он сумел сдержаться, хотя для этого ему пришлось напрячь всю свою волю.
…Удара в затылок он не почувствовал. Из всех углов подвала на него вдруг кинулась голодная тьма, подхватила, завертела, и понесла куда-то далеко: туда, откуда нет возврата. Он не ощущал своего тела, не видел ничего вокруг, и только в ушах его стоял тонкий звон, похожий на комариный. И ещё было недоумение: я сохранил способность думать, но как же я могу думать, если мозги мне вышибли к чёртовой матери револьверным выстрелом? Я уже умер или ещё нет, и если я жив, то где я, и что со мной происходит?
…Рудольф Сикорски проснулся как от толчка и долго лежал с открытыми глазами, пытаясь привести в порядок потревоженные мысли. Какой странный сон, думал он, – сон, очень похожий на явь, сон, реальный до мельчайших деталей. Это всё – и подвал, и выстрел в спину, – произошло со мной, я помню всё, помню до мельчайших деталей и до оттенков ощущений. Сон? Таких снов не бывает. Или это вещий сон, и всё это не
Экселенц закрыл глаза и заставил себя уснуть. До подъёма оставалось четыре часа – чувство времени никогда ещё Рудольфа не подводило, – и часы эти следует использовать для полноценного отдыха, потому что завтра (то есть уже сегодня) прогрессору-землянину Сикорски предстоит высадка на Саракш и долгий путь наверх – туда, откуда управляется одна из истерзанных стран этого искалеченного мира. И неизвестно, когда теперь удастся как следует отдохнуть – посадочная капсула достигнет поверхности планеты быстро, за час с небольшим, да и расслабиться в ней уже не получится: стандартный одноместный десантный модуль тесен, и киберпилоту при посадке на Саракш (особенно в незнакомом районе) лучше не доверять – всякое может случиться.
– Что это за человек, и откуда он взялся?
– Точных сведений нет, – прошелестел референт. – Можно сказать с уверенностью, что он не хонтиец и не пандеец – говорит на имперском без малейшего акцента, – и уж тем более не айкр: не та внешность. Есть основания полагать, что он из Безымянных Стражей Трона.
Референт напоминал лисицу, скрещенную с ящерицей. Другие здесь не выживали (или жили, но очень недолго). Верховная власть над страной была густо замешана на крови, и одна только близость к мрачному синклиту Неизвестных Отцов была смертельно опасной. Был человек – и нет его, обычное дело (и никто даже не вспомнит – не посмеет вспомнить, – что такой-то вообще существовал). При таком раскладе «людей второго ряда» могла спасти (и то не всегда) только звериная хитрость и готовность потерять хвост, чтобы сохранить голову. И тем не менее, число этих людей не уменьшалось – власть гипнотизировала, и вкусившие её были готовы на всё, лишь бы и дальше продолжать пить дурманящий головы ядовитый напиток, именуемый властью.
– Южный военный округ, – продолжал референт, – специальная служба безопасности восьмого ударного корпуса. Никаких документов об этом соединении не сохранилось – вы же понимаете.
Папа молча кивнул. Он понимал – отлично понимал, – о чём идёт речь.
Восьмой ударный, думал он. Как же, как же, Павшие-но-Незабвенные… В самом начале войны восьмой корпус вместе с двумя другими элитными корпусами Империи протаранил оборону Альянса на всю глубину, вырвался на оперативный простор и понёсся прямиком на вражескую столицу, вминая в пыль отступающие части южан и колонны беженцев, – танки восьмого корпуса были забрызганы кровью по самые башни, а мясо и кишки соскребали с гусениц ножами. А за бронёй боевых порядков корпуса шли спецотряды Стражей Трона – они делали свою работу, и хорошо делали: свидетелей не оставалось. Офицеров этой секретной службы, совмещавшей в себе функции контрразведки, подразделения особого назначения и службы безопасности, называли Безымянными: вступая в ряды, они отрекались от своего прошлого и становились никем – у них не было ни имён, ни фамилий, ни родных, ни знакомых. Верные псы Отца-Императора, дававшие клятву умереть за него…
Казалось, война будет вот-вот выиграна, однако правителей Альянса такой поворот событий не устраивал. И южане пустили в ход атомные бомбы. Восьмой ударный сгорел полностью – там тогда было то ли одиннадцать, то ли тринадцать взрывов. Империя ответила тем же, и начался ядерный кошмар, оставивший на месте центральных держав сплошную радиоактивную пустыню, а заодно и сломавший хребет старой Империи. Стражи Трона тоже погибли – все, хотя кое-кто из них мог и выжить – Безымянные славились своей нечеловеческой живучестью и умением выбираться из самых безнадёжных ситуаций. Значит, этот человек из Стражей – что ж, вполне может быть…
– Но может статься, – вкрадчиво добавил референт, – что он из контрразведки одной из центральных держав. Сведений об этом, естественно, тоже никаких.
А вот это уже неважно, подумал Папа. Из бывших врагов иногда получаются самые лучшие друзья. Война давно закончилась, и уровень радиации (там, где не рвались «грязные» бомбы) снизился до безопасного. И Отец-Император давно упал в объятья Мирового Света, да будет ему там тепло, и о том, что в центральной части континента существовал когда-то воинственный Альянс, сегодня мало кто знает и мало кто вспоминает. Вечных врагов, как и вечных друзей, не бывает – бывают только вечные интересы.
– Как ты на него вышел?
– Случайно. Я встретил его в Клубе Атомных Ветеранов, и мне показалось, что этот человек будет вам интересен.
– Почему ты считаешь, что он имел отношения к службам безопасности?
– Это, как бы сказать, заметно. Вы и сами увидите, если соизволите…
– Соизволю, – отрывисто бросил Папа. – Доставь его ко мне: посмотрим, что это за «контрразведчик».
…Увидев «безымянного», в первую секунду Папа испытал разочарование. Он ожидал увидеть седовласого подтянутого имперского офицера со шрамами на суровом лице, а перед ним появился нескладный долговязый человек – лысый, с оттопыренными ушами и без намёка на строевую выправку. Что за клоун, подумал Папа, но уже в следующую секунду его мнение изменилось – после того, как Неизвестный Отец встретился с ним взглядом.
Зеленые глаза незнакомца буквально источали силу – силу, которой этот человек сам по себе являлся, и которая за ним стояла. Папа не мог разобраться в природе этой силы, но он сразу же почувствовал: да, сила за этим невзрачным человеком есть, и сила огромная. Эту силу можно уничтожить, пока она не стала опасной, но можно и поставить себе на службу – в сложнейшем змеином клубке интриг, опутавшем властную верхушку страны, любая карта может стать козырем, тем более
– Ты… вы из имперского спецподразделения? – спросил он напрямик, отбрасывая в сторону заранее заготовленные прощупывающие вопросы.
– Я не могу ответить на этот вопрос, – спокойно произнёс зеленоглазый. Он держался с удивительным хладнокровием, хотя прекрасно понимал, где находится, и с кем говорит.
– Но вы имели отношение к… э-э-э… службам безопасности? Какой именно страны, уточнять не будем.
– Да.
– Звание?
– Полковник.
– Стаж?
– Двадцать лет.
– Проверим, – зловеще пообещал Папа (вернее, он постарался придать своему голосу зловещий оттенок, но получилось не очень). – Чем занимаетесь сейчас?
– Странствую, – со странной интонацией ответил ушастый. – Но хотел бы работать по специальности: квалификация позволяет.
– Хорошо, – подытожил Неизвестный Отец, пытаясь справиться с нахлынувшей на него обессиливающей слабостью. – Жду вас здесь через три дня. Вас проводят…
…Выйдя из кабинета диктатора, Рудольф Сикорски чуть пошатнулся. Психотехника – отличный инструмент воздействия на умы, особенно на неизощрённые, но она забирает чертовски много сил.
– Наш новый шеф контрразведки, прошу любить и жаловать. Любить не обязательно, – Папа осклабился, – но жаловать придётся. А зовут его Странник.
Сикорски почувствовал на себе щупающие взгляды. Ощущение было неприятным. Вот на кого надо охотиться, подумал он, на этих вот скорпионов. Пандорские ракопауки по сравнению с ними детишки шаловливые…
– Странный он какой-то, – пробормотал Волдырь и осёкся, встретившись взглядом с новым шефом контрразведки. – Но тебе, Папа, видней, на то ты и Папа.
– Да, мне видней, – согласился Папа.
Ишь, как закрутился, подумал он, наблюдая за Волдырём. Знаю, знаю, ты сам метил на это место, только вот мне это как-то ни к чему, совсем даже ни к чему, потому что есть у меня подозрения насчёт твоей причастности к «самоубийству» Кузена, возглавлявшего эту службу. Ты, Волдырь, и так уже забрал много силы, и если тебе дать ещё и контрразведку, то в одно прекрасное утро я могу проснуться без головы, хе-хе, да, без головы. А этот предмет мне почему-то очень дорог, и поэтому пусть контрразведкой руководит Странник. И ещё я дам ему специальный научный институт, который будет заниматься проблемами защиты от А-излучения. Ежедневные мучения сведут с ума кого угодно – с этим надо что-то делать. Если у кого что и получится, то только у него, у Странника, я в этом уверен.
– Тебе, Странник, и карты в руки, – пожевал губами Тесть, – выродков переловить легко, а вот с агентами Островной Империи будет посложнее. Вот мы и посмотрим, на что ты способен, правильно я говорю?
– Правильно, – Папа благодушно кивнул и скрестил пальцы рук на животе. Он был доволен, очень доволен. Как там выйдет с ликвидацией агентуры айкров, это ещё бабушка надвое сказала (хотя дело это, само собой, нужное), но то, что равновесие, которое изо всех сил расшатывает Волдырь, восстановлено, видно невооружённым глазом. Волдырь вцепится в глотку Страннику – и года не пройдёт, уж я-то его знаю, – и либо перегрызёт её, либо поломает себе все зубы. А меня устроит любой исход, на то я и Папа…
Неизвестный Отец нисколько не сомневался в том, что так оно и будет. Наблюдая за своими соратниками, он заметил ненавидящий взгляд, которым Волдырь одарил Странника, и ледяной взгляд, которым ответил ему новый шеф контрразведки.
…Дигу Каблук провёл ладонью по дырчатому пулемётному стволу, поправил ленту, железной змеёй свисавшую из патроноприёмника, и бросил в рот пласт жевательного табака. Табак был пандейский, контрабандный, приправленный дурманными травками, не чета тому дерьму, которое продают из-под полы мелкие торговцы на чёрном рынке, шепча при этом, что, мол, товар первосортный, и что такой табак жевали в своё время при дворе Е.И.В. Отца-Императора.
Дигу Каблук нервничал. Казалось бы, оснований для беспокойства нет никаких, всё продумано и подготовлено. И подъезд к особняку пристрелян – стоит только Дигу нажать на гашетку, и свинцовая метла выметет всё живое от ступенек парадного входа до ворот, звеня пулями по вычурному литью ограды. А перекрёсток под прицелом второго пулемёта – за ним сидит Изу Милосердный, бывший офицер диверсионных частей, известный тем, что его пули всегда укладывали жертву наповал, не причиняя ей лишних мучений. И это ещё не всё – в кустах прячутся ещё двадцать два человека, и все они вооружены до зубов, и все они и слыхом не слыхивали о каких-то там законах (вернее, слышать-то они кое-что слышали, но считают, что законы писаны не для них). Для всех этих парней и бог, и закон – Волдырь, он беспощадно карает, однако щедро вознаграждает за преданность и верность (и, конечно, за хорошо сделанную работу). Итого – двадцать четыре ствола; любая автомашина под таким огнём мигом превратится в решето, через дырки которого будет сочиться кровавая жижа. И даже если автомобиль
Помех со стороны полиции ожидать не приходится. Полчаса назад два придурка в форме сунулись было к машине Дигу – мол, ваши документы, и что вы здесь делаете, и всё такое, – но поспешно отвалили, как только Каблук показал им спецжетон. Пусть скажут спасибо, что он не послал им вслед хорошую очередь (а хотелось!) – не стал поднимать шум, чтобы не спугнуть
И всё-таки Дигу Каблук нервничал и прекрасно понимал причину своей нервозности. Как себя не успокаивай, но
Дигу захотелось выпить (и фляжка с коньком была у него под рукой), однако Каблук пересилил соблазн. Выпьет он потом, когда всё кончится, и не только выпьет, но и поваляет какую-нибудь сочную шлюху из личного хозяйского
До слуха донёсся негромкий шум мотора. Дигу выплюнул жвачку и взялся за приклад пулемёта, чувствуя, как у него мигом вспотели пальцы. Машина, сверкая фарами, – машины
Поделиться книгой: