Том 4. Повести и рассказы

В голосе Скворцова звучала нотка раздражения.

— Ну, прости… прости, Ника… Ты в последнее время так редко писал… Мало ли какие мысли приходили в голову!.. Я так страдала… такая без тебя была тоска, что я не выдержала и поехала повидаться с тобой… Однако едем, Ника… Вези меня в гостиницу. Какая здесь лучшая? Пошли носильщика за моим багажом… Пусть его пришлют в отель…

Через пять минут все было устроено, и адмиральша с Скворцовым села в карету и поехала в Grand Hotel de Nice…

Дорогой адмиральша, радостная и веселая, держала в своих маленьких руках руку Скворцова и взглядывала ему в лицо с властной нежностью, словно бы говоря своим взглядом: «Ну, голубчик, теперь ты снова мой, и уж я тебя не отпущу!» И Скворцов, несколько смущенный своим положением пленника, слушал, как она «страдала без него» и как она счастлива теперь.

— Ты видишь, как я тебя люблю, Ника, как я верна тебе? А ты? Ты не разлюбил свою Нину? Ты ведь рад, что я к тебе приехала? Говори, рад, мой милый?

У кого хватит жестокости сказать женщине, да еще хорошенькой, которая приехала из Петербурга в Ниццу для свидания, что ей не рады? Да и Скворцов, хоть и значительно охладевший к адмиральше после своего бегства и хорошо еще помнивший, какой «бамбук» было его положение в качестве любимого человека, тем не менее был очень польщен приездом, свидетельствовавшим и об ее, совсем неожиданном постоянстве, и о «фефелистости» Неглинного, да вдобавок, и этот нежный чарующий голос, поющий о любви, растрогал молодого человека. И он, разумеется, отвечал, что очень рад, бесконечно рад, и в доказательство пожал ее руку, так как более убедительным образом выразить свою радость на улице было невозможно…

Слушая разные нежности и, между прочим, получив комплимент, что «Нике очень идет статское платье», Ника не переставал все-таки думать о предстоящем объяснении… Нельзя ли его отложить, по крайней мере… хотя на день, на два… А то как же сразу огорошить ее известием, что он уходит в Тихий океан?… Положим, валерьян его не испугает, но все-таки… И надо же, наконец, объяснить ей, что он недостоин, что ли, ее любви и… и вообще… не настолько любит, чтобы связать с ней свою судьбу. Надо уяснить ей все это… А еще лучше бы ничего не говорить об уходе в Тихий океан. Через неделю «Грозный» уйдет из Виллафранки… Можно в день ухода отправить ей письмо, подробное письмо, в котором добросовестно изложить все обстоятельства, обещав сохранить о ней навсегда благодарную память, и дело с концом… Тю-тю! Ищи его! Небойсь, в Тихий океан адмиральша не приедет требовать любви и объяснений… Далеконько! «А какая же, однако, она хорошенькая, эта адмиральша!» — внезапно прервал свои размышления Скворцов, взглядывая на Нину Марковну.

— Что, постарела я? — кокетливо спросила она.

— Напротив, такая же хорошенькая, как и была, — совсем уже искренно проговорил Скворцов.

И неожиданно спросил:

— А что поделывает Неглинный? Он мне не пишет ни строчки.

— Неглинный? — протянула, слегка краснея, адмиральша и сделала такую гримаску, что Скворцову вчуже стало жаль своего друга. — Ничего, здоров, философствует и изредка заходит к нам…

— Он, кажется, влюблен в тебя до безумия?

— А ты откуда знаешь?

— Догадался из его единственного письма ко мне…

— А может быть, хотя он и не удостоил меня чести признания, — промолвила адмиральша, усмехнувшись…

— Страдает молча, бедный Васенька?

— Не знаю… Пусть себе!.. И вообще твой Неглинный, хоть и добрый человек, но…

Адмиральша остановилась на минутку, вспомнив, каким балбесом вел себя Неглинный в течение лета, и, бессовестно забыв остальные его заслуги в качестве идеального комиссионера, с презрительной усмешкой прибавила:

— Но, по правде говоря, невыносимо скучен… Он не может нравиться женщинам… А ты, Ника, уж не ревнуешь ли к своему другу? Нашел к кому ревновать! — расхохоталась адмиральша. — Да разве я тебя на кого-нибудь променяю, моего ненаглядного?. Я ведь до конца моих дней твоя, верная твоя Нина, и ты мой…

«Ну, это шалишь!» — подумал в ту же секунду Скворцов, охваченный внезапным страхом от такой приятной перспективы дальнейшей своей судьбы. Но он малодушно промолчал, тем более, что карета подъехала к подъезду, и представительный, с превосходно расчесанными бакенбардами швейцар вышел отворить дверцы.

Тотчас же явился не менее представительный господин во фраке, хозяин гостиницы, и пригласил приезжих посмотреть комнаты. Адмиральша выбрала себе хорошенький, мило убранный номер в две комнаты и когда подала свою карточку, то хозяин, и без того любезный, стал еще любезнее.

— А для вас тоже нужна комната? — спросил хозяин Скворцова.

— И брату нужна, — поспешила ответить адмиральша, заметив колебание молодого лейтенанта.

«Однако, — подумал Скворцов, — она мною распоряжается, как собственностью!» — и покорно последовал за хозяином.

— Через четверть часа приходи, Ника, — кинула вслед адмиральша. — Я тебе расскажу о моих планах… Будешь доволен.

Хозяин повел было Скворцова в номер того же этажа, но тот благоразумно попросил его отвести ему комнату повыше и не очень дорогую.

Оставшись один в номере, Скворцов заходил по комнате, полный внезапной решимости немедленно же объясниться с адмиральшей. Подло же в самом деле ее обманывать.

Но когда он вошел к адмиральше, и она, только что переодевшаяся в изящное парижское платье с вырезным воротом и с короткими рукавами, красивая и, казалось, помолодевшая, бросилась к нему навстречу и, обняв его шею руками, прильнула к его губам, вся трепещущая от счастья, — Скворцов, несмотря на свое твердое намерение объясниться, вместо объяснений безмолвно сжимал адмиральшу в своих объятиях.

После первых безумно-страстных минут свидания после долгой разлуки, адмиральша, поправив свою смятую прическу, заалевшая и счастливая, присела на диван и, усадив возле себя Скворцова, стала, излагать свой план.

План в самом начале был заманчивый.

Она хорошо понимает, как Нике тяжела разлука, и как он не хотел идти в плавание. Неглинный ей об этом не раз говорил («Нечего сказать, удружил!» мысленно шепнул Скворцов, обозвав про себя Неглинного идиотом). Еще год куда ни шло, но два года — это невозможно…

— И знаешь, Ника, что я придумала? — с победоносным видом сказала адмиральша.

— Что такое? — спросил далеко не весело Скворцов.

— Я попросила Ванечку дать письмо к Тыркову…

— К Тыркову?. Зачем?

— Глупый! Разве не понимаешь? Чтобы он тебе по болезни, что ли, разрешил вернуться в Россию… Я сама хорошо знакома с Тырковым, — мы с ним большие приятели, — и попрошу его, он наверно не откажет… И тогда мы вместе уедем и проведем несколько месяцев вдвоем… Поедем в Италию, в Испанию, куда хочешь… Не правда ли, как хорошо?.

Но, к изумлению адмиральши, лицо Скворцова далеко не выражало радости…

Напротив…

И он только что хотел заговорить, как в двери постучали.

Скворцов, как достойный ученик адмиральши, быстро пересел с дивана на отдаленное кресло и принял почтительную позу человека, пришедшего с визитом.

— Entrez![9] — крикнула адмиральша.

В дверях показалась низенькая, плотная фигура адмирала.

— Ни слова ему! Мне надо прежде объясниться с тобой! — шепнул Скворцов, когда адмиральша с приветливой, милой улыбкой поднялась навстречу адмирала.

XXIII

Адмиралу не шло статское платье, и в мешковатом, плохо сидевшем черном рединготе, с цилиндром в руках, в съехавшем набок узеньком галстуке, он представлял собою далеко неказистую фигуру, совсем непохожую на того адмирала, который стоял на мостике «Грозного» в своем потертом, коротком пальто и в сбитой назад фуражке и, расставив фертом ноги, спокойно и зорко посматривал вокруг во время учений и маневров в свежую погоду.

Приветствуя Нину Марковну, которую он знавал, когда она еще была девушкой, и, кажется, в то время был к ней неравнодушен, и почтительно целуя душистую ее ручку, адмирал Тырков, казалось, несколько смутился, увидав Скворцова и догадавшись по его далеко не веселому виду, что прервал приятное tete-a-tete[10], явившись нежданным гостем. Вероятно, поэтому он поспешил объяснить, благодаря какой счастливой случайности узнал, что Нина Марковна здесь. Он, видите ли, завтракал в этом отеле и, уходя, увидал на доске ее фамилию и не отказал себе в удовольствии засвидетельствовать Нине Марковне свое почтение.

Адмиральша, разумеется, была «несказанно обрадована такой счастливой случайностью» и снова пожала руку адмирала, благодаря его за милое внимание и очень довольная в то же время, что адмирал не оказал «милого внимания» четвертью часами раньше и не помешал первым счастливым минутам радостной встречи с «Никой».

— Я сегодня же хотела написать вам, Василий Петрович, что приехала и жду своего доброго приятеля, — продолжала адмиральша с обычной своей чарующей приветливостью, улыбаясь глазами, словно лаская ими. — Я от Николая Алексеича узнала, что «Грозный» здесь близко, и вы на нем. Надеюсь, вы знаете этого молодого человека! — прибавила адмиральша, указывая взглядом на Скворцова, который встал, при входе адмирала, и теперь почтительно кланялся.

— Еще бы не знать! Мы с Николаем Алексеичем большие приятели! — промолвил приветливо адмирал и крепко пожал молодому лейтенанту руку.

— Наша встреча с ним была совсем неожиданная! — воскликнула адмиральша, усаживаясь на диван. — Вообразите, Василий Петрович… Только что приехала я сегодня из Парижа в Ниццу, выхожу на дебаркадер, гляжу: Николай Алексеич.

— Мы с доктором из Виллафранки приехали в одно время с Ниной Марковной. Поезда тут скрещиваются, — счел почему-то нужным вставить слегка смущенный Скворцов, обращаясь к адмиралу и точно оправдываясь.

— Ну, я, разумеется, остановила его и, по праву доброй знакомой, заставила проводить меня в отель… Надеюсь, что он и впредь не откажется иногда быть моим чичероне…

— Не смеет отказаться. Я его откомандирую в ваше распоряжение, Нина Марковна, пока «Грозный» будет стоять в Виллафранке, — шутливо заметил адмирал.

— Не бойтесь, я не злоупотреблю вашей любезностью и не заставлю проклинать соотечественницу, Николай Алексеич! — с веселым смехом промолвила адмиральша, бросая на молодого человека пристальный и пытливый взгляд и тотчас же отводя его.

Скворцову оставалось только проговорить с любезной улыбкой, что он «всегда к услугам Нины Марковны», а в голове носилась тревожная мысль: «как бы адмиральша не вздумала теперь же „брякнуть“ адмиралу о том, что он желает вернуться в Россию! Пожалуй, еще и письмо Ивана Иваныча передаст? То-то выйдет „бамбук“! И на кой черт Иван Иванович просит за меня, когда я его об этом не просил? Верно, она его заставила, эта неугомонная женщина, желающая распоряжаться мною, как своим покорным рабом… Шалишь, Нина Марковна! Дудки! Не увезете вы меня в Россию! Уж приму сегодня лучше сразу наказание, но объяснюсь!»

В свою очередь и адмиральша, несмотря на оживление и веселый смех, в душе испытывала тревогу, тщательно скрываемую перед гостем. В самом деле, отчего Ника не выразил восторга от предложенного ею плана, сулившего им обоим столько счастья? Ведь не балбес же он вроде Неглинного, чтобы добровольно отказываться от радостей жизни? И отчего он требовал, чтобы она ни слова не говорила Тыркову? Какое он хочет иметь объяснение?

Так думала адмиральша, полная жгучих ревнивых подозрений, и еще оживленнее и любезнее говорила адмиралу, что Ванечка, слава богу, здоров и просил очень кланяться, что он получил береговое место, и с сентября они переселились из Кронштадта в Петербург…

— Как же, читал в газетах и порадовался за Ивана Иваныча. Он, конечно, доволен?

— А то как же? Место покойное, содержания больше… И надоело ему, бедному, уходить в плавание. Слава богу, поплавал… Теперь уж нам не придется каждое лето врозь жить…

— А вы сюда надолго, Нина Марковна? Надеюсь, что пожаловали не для лечения. Глядя на вас, было бы просто грешно предположить, что вы могли бы быть больны? — проговорил адмирал, застенчиво краснея, и, взглядывая на цветущую адмиральшу, припомнил и свое былое увлечение ею, и то, что она предпочла ему Ивана Ивановича.

— Не судите по наружности, Василий Петрович… Меня послали сюда доктора.

— Что с вами? — участливо и удивленно спросил адмирал.

— У меня, Василий Петрович, неврастения, — отвечала Нина Марковна, отчеканивая это слово с внушительной торжественностью и словно бы несколько гордясь, что у нее болезнь с таким мудреным и в то же время красивым названием. — Неврастения! — повторила адмиральша, принимая вдруг серьезный вид женщины, одержимой недугом. — Так Ижевский определил… Знаете, знаменитый специалист Ижевский…

— Какая же это болезнь?

— Расстройство всей нервной системы… Я сильно страдала и лето, и осень от этого… Пока болезнь, слава богу, в начале, но запустить ее, говорят, очень опасно… Ижевский так и сказал, и советовал непременно провести зиму на юге, дать окрепнуть нервам, отдохнуть в теплом климате… Признаться, я не хотела ехать… Жаль было оставить Ванечку одного…

— А что же Иван Иваныч не поехал с вами, Нина Марковна?

— Звала его, но, вы понимаете, ему неловко было брать отпуск, получивши только что новое назначение.

«Эка врет как и не моргнет глазом!» — пронеслось в голове у Скворцова.

Адмиральша между тем не переставала занимать не особенно речистого адмирала и, между прочим, сообщила о слухах, и довольно вероятных, что адмирал-старик оставляет свой пост.

— Мало ли какие ходят слухи, Нина Марковна! — промолвил адмирал и, просидев еще минут пять, поднялся с места.

«Слава богу, промело!» — подумал Скворцов и, радостно вздохнув, тоже встал и взял с окна свой котелок.

— Куда же вы, Василий Петрович? — воскликнула адмиральша. — Посидите…

— Простите, не могу. Если позволите, в другой раз.

— Не только позволю, но прошу, очень прошу и чем скорее навестите меня, тем лучше… И я к вам приеду на «Грозный». Позволите? — с кокетливой улыбкой промолвила адмиральша.

— Буду весьма счастлив принять вас, Нина Марковна, — с галантной любезностью отвечал адмирал, низко кланяясь. — Когда вам будет угодно?

Решено было, что на следующий же день Нина Марковна приедет обедать к адмиралу. Адмирал пригласил и Скворцова, поручив ему привезти адмиральшу на крейсер.

— А вы долго думаете простоять в Villafranche?

— Неделю, Нина Марковна…

— Неделю только? А затем?.

— Я пойду на «Грозном» в Мальту и пересяду на свой флагманский корабль, который меня там ждет.

— А «Грозный»?

— Разве вы не знаете?. Он уходит в Тихий океан на два года.

— В Тихий океан? — воскликнула адмиральша.

Голос ее чуть-чуть дрогнул. Несмотря на уменье владеть собой, адмиральша едва скрыла тревожное волнение, охватившее ее при этом неожиданном известии, и то благодаря батистовому носовому платку, который ей вдруг понадобился и на минуту закрыл ее лицо.

«Отчего Ника скрыл от меня это? Он меня обманывает!» — с гневным чувством подумала адмиральша, бросая украдкой взгляд на Нику.

Тот выдержал этот, хорошо знакомый ему, быстрый и молниеносный взгляд черных подведенных глаз адмиральши, предвещающий ураган, с наглой отвагой человека, сознающего безвыходность своего положения и решившего защищаться до крайности. «Вляпался!» — мысленно повторял он, соображая, что теперь уж нет никакой возможности «втереть ей очки» при объяснении, на что он легкомысленно надеялся.

И он с самым решительным видом ждал, что будет дальше и как «все объяснится».

Адмирал между тем пояснил адмиральше, что «Грозный» назначен телеграммой из Петербурга.

— Вот только ждем приезда нового командира.

— А Налетов?

— Он сменен, Нина Марковна, и уезжает в Россию.

— А вы, Николай Алексеич, и не сообщили мне всех этих новостей? промолвила адмиральша, уже овладевшая собой.

И самым равнодушным тоном спросила:

— И вы, конечно, идете на «Грозном»?

— Иду, Нина Марковна.

«И как он говорит спокойно, бессовестный!»

— Как же, идет, Нина Марковна, идет-с, — весело подтвердил адмирал, приветливо посматривая на Скворцова. — Признаюсь, у меня было намерение взять Николая Алексеича к себе флаг-офицером, и я вчера предлагал ему остаться в Средиземном море.

— И он, разумеется, не хочет? — перебила адмиральша.

— Не хочет, Нина Марковна. И умно делает-с. Умно и похвально. Молодому моряку надо поплавать в океане, — когда еще представится случаи опять попасть в дальнее плаванье. А океан — превосходная школа, особенно для такого бравого офицера, как Николай Алексеич.