Уроки любви

— Сомневаюсь, что это следует называть так. Смотри!

Женщина издала длинный звериный вопль и напряглась — под кожей обозначились сильные, тренированные мышцы. Теперь она, вооруженная плеткой, возглавляла сражение. Покоренные самцы покорно принимали удары, по-собачьи поскуливая и облизывая взмокшее тело женщины.

Шарль заметил, что руки Эжени машинально расстегивают пуговицы — словно не замечая того, она мгновенно освободилась от платья и встала в позу воинственной львицы. Ее блестящие в прорезях глаза неотрывно следили за происходящей перед ней сценой.

Заметив приблизившегося к ней сзади мужчину, Шарль кивнул ему. И тут же по ягодицам мадемуазель Никто прошлась треххвостая плетка. Эжени медленно оглянулась и, оценив ситуацию, выгнула поясницу, зазывая самца. Шарль отодвинулся в сторону, освобождая место мощному сопернику. Он уже праздновал победу, готовясь вступить в сражение, но мужчина, осаждавший Эжени, неожиданно поднялся и с негодующим воплем стеганул свою непокорную партнершу. Эжени стонала под ударами, подставляя грудь, живот, ноги, а потом упала на ковер, свернувшись клубком.

— Я вернусь за тобой через неделю. ты должна подчиниться. — Тихо сказал, склонившись над рыдающей девушкой, Шарль.

Он забрал ее ранним апрельским утром, теплым и солнечным. Мрачный дом уже не казался столь загадочным, а вышедшая к машине женщина радовалась, словно сбежавшая на каникулы гимназистка. Она была в том же черном платье, как и прибыла сюда, и столь же очевидно, совершенно нагая под ним.

Шарль вопросительно поглядывал на нее, пытаясь оценить перемены. Но Эжени молчала, а улыбка, блуждавшая на ее губах, могла принадлежать и невинной девочке-капризуле и опытной мессалине.

— Сверни сюда. — Скомандовала она у проселочной дороге. ведущей в ельник. — Останови. Хочу отдать должок, учитель.

Ловки руки освободили Шарля от брюк, а губы довершили дело — он сгорал от нетерпения завладеть этой женщиной, как ни одной женщиной в своей жизни. Но она не торопилась, мучая его загадкой. Обнаженная, сидя верхом на его коленях, Эжени словно намеревалась пройти полный курс поцелуев. Шарль покорно откинулся в кресле.

Слава донжуана досталась ему неспроста — изучая восточные эротические школы, он научился многому. И главное, что пригодилось ему сейчас — он умел ждать, щадя свои силы и предоставив инициативу Эжени.

Да, она, несомненно, овладела приемами сексуальных игр, как легко справлялась с любой другой задачей, требующей определенного технического мастерства. Но Шарль готов был поклясться, что чувственное безумие, охватившее женщину, не было поддельным.

Когда она, изнемогая от желания, наконец просительно заскулила, как тоскующая сучка, Шарль приподнял ее ягодицы и позволил себе быть щедрым: он вошел в нее целиком. Тело Эжени напряглось, голова откинулась, торчащие соски налились пунцовым соком, как спелая лесная ягода…

Потом, медленно приходя в себя, она начала двигаться, и ускоряя, усложняя свою скачку, двигалась до тех пор, пока Шарль не взмолился:

— Отлично… Ты выдержала свой экзамен.

Чуть позже Эжени сказала:

— Ты тоже. Среди братьев нет тебе равных.

— Ты порадовала и мое тело и душу, детка. — Шарль, сдерживая бурное дыхание, поправлял свой костюм. — Не стану скромничать, этим искусством я овладел в совершенстве и три десятилетия лишь украшал свое мастерство новыми приемами… Возраст — это штука, с которой трудно сражаться. Меня подводят не мужские силы — барахлит сердце. На его долю выпало немало испытаний… Но и радости, как видишь, перепадают совсем не пустяшные. Теперь ты — идеальный инструмент в моих руках и сумеешь добиться многого. Вот только… — Во взгляде Шарля появилось нечто, ранее Эжени не замеченное, похожее на восторженную нежность. — Вот только не хочется отдавать тебя, рисковать тобой — ох, как не хочется… — Прогнав печальные мысли, Шарль с улыбкой потрепал Эжени по щеке. — Выходит, их садомазохистские штучки все-таки действуют?

— Фи! Вот уж смех — меня пугали: сажали на цепи в подвал, заставляли отдаваться вонючим уродам, дебилам, атлетам, изображавшим из себя озверелых садистов… Даже пускали кровь… Они считали, что унижая меня, запугивая — уничтожают некие моральные табу и раскрепощают либидо!

— А разве это не так? Я хорошо знаю многих беснующихся в оргиях Братства «сестриц» — в Париже они известны как ханжи или добродетельные матери семейств.

— В обществе они изображают холодных, надменных дам, а в Братстве предстают в своей истинной сути — жадными самками, сдвинутыми на крутом сексе.

— Кем же оказалась моя загадочная Эжени?

— Самой собой, Шарль. Самой собой. Только они помогли мне узнать это. — Эжени задумчиво смотрела немигающими глазами на поднимающееся над полями солнце. — Наверно, когда-то, в какой-то другой жизни я родилась в племени — диком, варварском, страшном… Я принадлежала всем самцам. И царила над всеми. Это давало мне силу… Маскарадным «братьям» удалось пробудить в моем теле память о свободных совокуплениях, ритуальных слияниях — на теплой земле, в голубом свете луны, с воплями, стонами, криками тех, кто был заколот соперниками… Я знаю вкус горячей крови, знаю наслаждение безграничного подчинения и сладость власти — власти последней, — дарующей жизнь или отнимающей…

— Я, кажется, понимаю: тот первый парень, в которого ты была влюблена, и который предал тебя, — он нанес куда более серьезную рану, чем кажется. Ты отреклась от любви и упорно убеждаешь себя, что мужчину и женщину может связывать только физическая близость. Тебе ненавистно само воспоминание о человеке, сумевшем разбить твое сердце.

— Ничуть нет… Его образ частенько преследовал меня в Братстве. Отдаваясь другим, я воображала, что принадлежу Алексею или, напротив, — что он смотрит на нас, похотливых животных, и сходит с ума от отвращения и ревности… Я научилась наслаждаться любовью и местью одновременно. — Голос Эжени звучал сурово, — она не хвасталась, она безжалостно препарировала свои чувства, находя в их хитросплетении лишь изувеченные обидой обломки былых надежд и мечтаний.

Угрызения совести вдруг омрачили настроение Шарля — ему показалось, что он проделал над Эжени недозволительный эксперимент — разжег ее физиологические инстинкты вместо того, чтобы отогреть ожесточенное сердце любовью и нежностью.

— Эжени, детка, — Шарль погладил ее обнаженное колено. — Ты думаешь, я поступил жестоко, отдав тебя на растерзание этим орангутангам… Но так было необходимо, бесценная моя…

Эжени поймала его руку и, оголив живот, положила ее между ног.

— Сейчас мы приедем и я буду долго-долго доказывать тебе, что ты оказался прав.

— Увы. Крепко взявшись за руль, Шарль прибавил скорость — впереди, в утренней дымке над перелесками и полями виднелись крыши Парижа. — Увы, девочка. Завтра ты уезжаешь в Испанию. У меня все подготовлено для твоей миссии. Не скрою, предстоит серьезная и опасная работа. Надо еще раз хорошенько продумать.

— А Орловский? Там будет Альберт?

— Надеюсь, он примчится вскоре, как только узнает, что некая русская женщина — доверенное лицо Анастасии Барковской, стала агентом германской разведки. Согласись, ему придется здорово попотеть от страха.

Глава 14

Двор испанского короля Альфонсо XIII проводил жаркие майские дни на фешенебельном курорте Сан-Себастьян.

Побережье Бискайского залива, благоухающее щедрым цветением словно гигантская цветочная корзина привлекало счастливчиков, сочетающих завидные финансовые возможности с наличием свободного времени и пристрастием к светскому общению. В это время года здесь собирались отдохнуть, поправить здоровье и настроение самые густые «сливки» европейского общества. Уже вернулись после зимнего перерыва в свои белоснежные виллы истосковавшиеся по теплой морской волне владельцы, в отелях высокого класса, выстроившихся вдоль набережной рябило глаза от занявших шикарные апартаменты знаменитостей и даже самые дешевые гостиницы и пансионы могли продаваться наплыву солидных гостей. По вечерам н ярко освещенной огнями набережной гремели оркестры бесчисленных ресторанов, из-за цветущих изгородей разносились в морском воздухе заманчивые запахи пряной испанской кухни, а в дансингах, осененных, словно куполами, кронами высоких пальм расфранченные пары танцевали бурно вошедшее в моду танго. Андалузское, креольское и даже аргентинское танго исполнялось на эстраде и в аристократических салонах.

Все цвело, сверкало и наслаждалось жизнью. Потерявшие счет поцелуям новобрачные, почтенные супруги, окруженные выводком отпрысков, гувернанток и нянек, томные, яркоглазые жиголо, нарядные одинокие дамы, с загадочной улыбкой Джоконды, уличные торговки, расхаживающие между столиков с корзинами свежесрезанных роз, неутомимые смуглые гарсоны, влюбленные, воришки, почтальоны, разъезжающие по крутым улочкам на блестящих никелем велосипедах, завсегдатаи казино, сумрачные любители бильярда и даже тощий господин в пенсне, кидающий с мола в морскую волну палку своему резвому фокстерьеру — были довольны этой весной — весной 1914 года…

…— Я в этих краях впервые. Благодарю вас, сеньор Жордес, дом и впрямь прелестный. — Прибывшая из России дама, быстро обойдя комнаты двухэтажного особняка, вышла на балкон. Прямо внизу, за шелковистым газоном, усеянным водяными брызгами, розовели кусты цветущих рододендронов, и разбегались в разные стороны аллеи парка. Зеленые заросли, среди которых виднелись крыши богатых вилл, спускались вниз к самому берегу, изрезанному живописными бухточками.

— У вас весьма солидные соседи, сеньорита, а вон за тем изгибом берега виднеется край высокой стены с башенкой. Нет, это не крепость — резиденция нашего короля, который находится как раз здесь со всей своей свитой… Я учитывал разные обстоятельства, подбирая для вас дом, сеньорита. Тем более, что речь шла о долгосрочной аренде.

— Надеюсь, вас устроили комиссионные? Место выбрано со вкусом, я очень довольна.

Агент по недвижимости учтиво раскланялся. Клиентка из России оказалась совсем не капризной, как он предполагал по предварительным переговорам с ее секретарем.

Ромуальдос ожидал увидеть солидную даму с жемчугами до массивной талии, лорнеткой на шелковом шнурке и мопсом в полных, унизанных кольцами руках. Однажды подобная особа устроила ему сущий ад, перебирая предлагаемые апартаменты с дотошностью крестьянина, покупающего корову.

Эта же — юная, молчаливая и, по всей видимости, чертовски расточительная, не торговалась и не спорила по мелочам. Она даже не стала экзаменовать прислугу, а лишь велела перенести багаж в ее комнаты.

«Аристократов видно сразу», — подумал Ромуальдос, когда его клиентка, попав в гостиную, прежде всего бросилась к роялю и, пробежав по клавишам легкими руками, заметила: «Хороший инструмент. Но следует немедля пригласить настройщика».

Отъезжая от виллы «Фреска», что значило «прохладная», агент по недвижимости слышал приятный женский голос, напевающий что-то на непонятном языке. — «И впрямь, — жаворонок! Да к тому же красотка. Готов биться об заклад, что дня через три тут появится весьма представительный сеньор».

Сняв белую шляпу с широкими полями и необъятным газовым шарфом, эффектно играющем на ветру при путешествии в открытом автомобиле, Эжени Алуэтт позвала горничную. Молоденькая. быстроглазая девушка, со знанием дела мгновенно оценившая свою новую хозяйку, хорошо говорила по-французски. В этом городе, располагавшемся в нескольких километрах от французской границы, несмотря на ярко выраженный испанский колорит, влияние Парижа чувствовалось во всем — в звучавшей повсеместно французской речи, в меню лучших ресторанов и, конечно, — в туалетах прекрасного пола.

Получив распоряжение распаковать багаж сеньоры Алуэтт, Жанна задохнулась от восторга — такого великолепия она не видела даже на самых экстравагантных, задающих здесь тон светских модницах. — «Похоже, моя хозяйка не собирается скучать», — подумала она, развешивая в огромные, резного дерева, шифоньеры изящнейшие изделия парижских портных

Гардероб для Эжени подбирал лично Шарль с таким старанием, словно готовил наряды для героини ответственного спектакля. Роль, которую предстояло сыграть Эжени, и впрямь можно было бы назвать звездной, сумей она успешно выполнить задание.

В последние предвоенные месяцы именно Сан-Себастьян стал центром дипломатической и шпионской деятельности. Обстановка аристократического курорта, собирающего цвет европейского общества, близость к Великобритании и Франции, а также нейтралитет Испании в назревающих конфликтах, сделали приморский городок удобным местом для проведения негласных переговоров и осуществления всякого рода разведывательной деятельности — от слежки за отдыхающими здесь государственными чиновниками, ответственными лицами, аристократами, до вербовки новых агентов в элитарной среде. В Мадриде под видом дипломатической миссии разместился центр германской разведки, контролирующей ситуацию в Сан-Себастьяне.

Французы и англичане, прекрасно осведомленные о деятельности секретной службы, так же не оставили без внимания модный курорт. Сюда и прибыла Эжени Алуэтт с целью проникновения в самые высокие круги вражеской разведки.

Всего за два дня в загородном поместье Шарля де Костенжак был создан образ юной вдовы, потерявшей вскоре после свадьбы весьма состоятельного мужа — Жоржа Алуэтт-Леду, имевшего деловые связи с Россией. Урожденная Евгения Климова — дочь сибирского золотопромышленника, капризная, экстравагантная красавица, не выносила российской глубинки, где вынуждена была прозябать вместе со своим мужем-французом, увлекшимся строительством новых промыслов.

Трагическая гибель Жоржа на лесоразработках освободила Эжени. Оставив звонкую фамилию мужа — Алуэтт, что значит «жаворонок», богатая вдова отправилась в путешествие на поиски приключений. В Сан-Себастьян она должна была прибыть в сопровождении своего «жениха» — молодого бизнесмена из Штатов, снявшего виллу для своей возлюбленной с американским размахом и с американским же легкомыслием увлекшимся перед отъездом в Испанию какими-то биржевыми операциями.

— Дуглас — совершенно очаровательное, избалованное дитя. Да, впрочем, надеюсь, вы скоро увидите его, моя дорогая. — Рассказывала Эжени своей новой приятельнице Фанни Борден, чья вилла располагалась по соседству с «Фреской».

Фанни морщила короткий носик, густо покрытый пудрой. У этой миниатюрной француженки с польско-еврейскими кровями имелся пожилой ученый муж, пребывающий безвылазно в своем имении на севере Франции, и могучий покровитель в виде известного испанского коннозаводчика, обеспечивающий Фанни шикарную жизнь в Сан-Себастьяне. Кроме того, Фанни, окончившая в юности балетную школу, считала себя в душе актрисой и просто «обожала настоящее искусство».

Подбирая дом для Эжени, Шарль учел выгоду такого соседства — в доме легкомысленной Борден собиралось самое изысканное и пестрое общество. Кроме того, как сообщили донесения агентов Второго бюро, в поклонниках веселой «балерины» состоял и некий господин Доктор — эксцентричный молодой швед, выдающий себя за скучающего игрока и жуира и являвшийся, на самом деле, агентом германской разведки. С него и следовало начать свое задание Эжени.

Она потратила дней пять на то, чтобы привлечь к себе внимание курортного общества, отказываясь наотрез от всяких знакомств и развлечений, при этом появляясь в модных местах в ореоле таинственной печали и сногсшибательных туалетах, приковывавших взгляды завистниц.

— Фанни, дорогая, вы единственная, кого я хочу видеть в своем доме. — Эжени доверительно сжала руку сгорающей от любопытства женщины. — Не знаю, как скоро сумею пережить этот удар… — Она смахнула набежавшие слезы. — Я только что получила сообщение — Дуглас не вернется ко мне! А ведь мы были обручены! Когда-нибудь я смогу рассказать вам все. Но не сейчас, не сейчас!

— Ах, я так понимаю вас, бедняжка! Но все же — не стоит отчаиваться. С такой внешностью и деньгами… Да я берусь бросить к вашим ногам дюжину отборнейших кавалеров на любой вкус! Сегодня как раз у меня собирается интереснейшее общество — аристократы и богема. Будет один известнейший испанский модернист и тот деятель, что сочиняет для правительства Испании конституцию.

— Умоляю, не стоит беспокоиться обо мне. Как никогда, мне необходимо одиночество… Вы знаете, Фанни, когда сердце разбито… — Эжени, все-таки не выдержав боли, расплакалась.

И Фанни бросилась обнимать ее, мимолетно ощупывая качество кружев фантастически элегантного домашнего платья и подметив с удивлением, что тяжелый узел волос на затылке мадам Алуэтт отнюдь не накладной шиньон.

Перед отъездом в Сан-Себастьян косу Эжени выкрасили в русый цвет, отливающий яркой бронзой. Шарль полагал, что прическа более, чем другие внешние ухищрения, меняет самоощущение женщины. И поскольку Эжени категорически отказалась от супермодной стрижки, парикмахер ограничился изменением оттенка волос. Увидев свою подопечную с распущенной русой косой, Шарль остался доволен. «Теперь ты — истинная русачка — Женечка Климова, любимая дочка грузного, как медведь, и громогласного барина — шутника, кутилы, самодура», — сказал он, любуясь распущенными по спине и плечам волнистыми волосами. — Я чувствую себя Пигмалионом, создающем свою Галатею. — Надеюсь, ты ничего не забудешь о некоем господине Петре Степановиче Климове, являющимся твоим богатеньким и несносным папа?

— Ты должен был сказать: «я уверен». Кажется, я свыклась со своей новой биографией больше, чем с настоящей. Жаль, что нельзя было остаться госпожой Барковской. — Евгения подбоченилась по-испански и, подхватив юбки, двинулась к Шарлю, напевая:

«Любовь свободно мир чарует,

Законов всех она сильней.

Меня не любишь, но люблю я —

Так берегись любви моей…»

— Как тебе это? Кажется, занятия с мсье «секретным музыкантом» не прошли впустую. Теперь я вполне могу свалить с ног одним пением хоть самого короля Альфонсо. У меня такой репертуар испанских баллад и романсов!

— Король нам вовсе не интересен. От него лучше держаться подальше. — Испугался Шарль. — Но бедняге придется нелегко, если на его пути попадется сеньора Алуэтт-Климова… А это имя звучит не хуже Барковской. Ну не могли же мы использовать столь скандально известную фамилию русского дворянина-фальшивомонетчика, да, я думаю, и довольно популярной его дочери… Мир праху Анастасии… — Шарль опустил голову, заменив этим жестом неупотребляемое крестное знамение.

— Мир праху Анастасии. — Повторила Эжени, имея в виду собственное, теперь совсем смутное и невесть зачем так нелепо сложившееся прошлое.

Глава 15

…— Дорогая моя! Вы разрываете мне душу. Клянусь, у меня пропало всякое желание веселиться! Я отменяю все развлечения в знак женской солидарности — солидарности любящих сердец. Мы станем появляться только вдвоем, клянусь. только вдвоем! Ах, это так эффектно! — Фанни всплеснула руками — пластичными и чересчур длинными для ее миниатюрного тела.

…Несколько дней подруги потрясали светское общество, появляясь вдвоем в самых фешенебельных местах Сан-Себастьяна, и решительно отказываясь от всякой компании. Фанни успела шепнуть всем своим знакомым, что сопровождает чрезвычайно удрученную горем русскую вдову, чурающуюся всякого общества. Это лишь подогрело интерес к скорбящей красотке. Она могла бы скорбеть сколько угодно, — но с такими ногами, фигурой и в таких купальниках не привлечь всеобщее внимание было просто невозможно. Ее костюмы для морских ванн — возмутительно нескромные по меркам того времени, вызвали переполох — завистливое возмущение дам и тайные восторги мужчин. Все пришли к общему выводу, что загадочная русская вдова восхитительно нескромна.

— Сегодня мне особенно грустно, — призналась как-то Эжени своей неизменной спутнице. — Завтра моему браку исполнилось бы пять лет! Несчастный, несчастный Жорж — это был феноменально отчаянный, страстный и, увы, чрезмерно поглощенный делами человек. Но что за чудесные дни выпали на нашу долю!

— Прошу, довольно! — В позе воительницы встала перед подругой Фанни. — Я не могу больше позволить вам страдать вдали от людей. Можно подхватить с горя инфлюэнцу или туберкулез! Да, да, милая моя — это все от тоски и нервов. А еще. — Она насмешливо подмигнула, — от монашеской жизни. Право, вы просто губите себя. Да и меня заодно. Мой покровитель и друг Родриго Сальваторе грозит отшлепать свою плясунью, если я и впредь буду жить затворницей… А главное, ему просто не терпится познакомиться с сеньорой Алуэтт.

Наконец, Эжени дала согласие заехать вечером к Фанни и даже быть представленной узкому кругу ее ближайших друзей. Она делала вид, что полностью доверяет заверениям Фанни о скромном, почти семейном вечере «под треск цикад, морской прибой и пение соловьев».

Платье из тяжелого изумрудного креп-сатина, смело декольтированное на спине и строго закрытое спереди, в сочетании с изумрудным колье показалось ей достаточно «скромным» для дружеского ужина. Эжени не ошиблась, — у мадам Борден собралось измученное любопытством относительно ее персоны общество. Гости Фанни удивленно притихли. когда хозяйка представила им свою новую подругу. Всем уже удалось увидеть ее мельком в ресторанах, парках или на пляже, но никто не ожидал, что юная вдова и в непосредственной близости окажется так чарующе хороша — модуляции бархатистого, приглушенного печалью голоса, мягкая пластика движений, красота и скромность, украшавшие поистине королевское величие, восхищали не меньше, чем волшебно-прекрасная внешность.

«Она неподражаема», — постановили мужчины, с некоторой тоской добавляя «и недоступна». «Эта скромница еще покажет себя!» — решили дамы, готовясь стать свидетельницами захватывающего романа, героиней которого станет Алуэтт. Они шептались, перебирая кандидатуры, и не могли определить никого подходящего — Альфонсо XIII молод, хорош собой, но верный католик и семьянин, а король сцены — сорокалетний Энрике Карузо, потрясший Мадрид, не наведывается на курорт более, чем на пару дней, и то в сопровождении собственной свиты. А если выбирать из местных… Спутницы наиболее знаменитых светских львов с опаской поглядывали на соперницу и воинственно горящие лица своих кавалеров, мечтающих о новом приключении.

Между тем мадам Алуэтт мирно беседовала в уголке открытой к морю гостиной с неким Эрнесто Беттенфельдом, именуемым в обществе не иначе как господин Доктор. Стройному щеголеватому шатену, одетому с изысканной простотой, едва исполнилось тридцать. Имея в Швейцарии какое-то крупное дело и молодую жену, он много путешествовал, коллекционируя предметы искусства и, кажется, бесчисленные романы. В Сан-Себастьяне господина Доктора удерживал долгий роман с Патрицией Беласко — звездой кабаре «Голден пелас». Эта бурная, полная перипитий связь забавляла светское общество уже несколько месяцев.

Долгая беседа ловеласа с русской вдовой не осталась незамеченной. Общество предвкушало развитие нового скандального сюжета.

— Чепуха! — Успокаивала возбужденных таким поворотом дел гостей Фанни. — Эта дама не из тех, кто отбивает кавалеров у ресторанной певички.

А между тем, после вечера у мадам Борден господина Доктора стали замечать в компании Эжени Алуэтт. Несколько раз они обедали в ресторане «Ривьера», а затем зачастили в казино. Похоже, страсть к игре, а ничто иное, объединяло эту пару. Во всяком случае, Фанни клялась, что сердце ее подруги по-прежнему свободно.

Эжени, между тем, разыгрывала легкий флирт. Эрнесто не досаждал притязаниями на интим. и она легко свела отношения с ним на дружескую ногу.

— Мне легко и приятно с вами, Эрнесто. — Мило улыбалась мадам Алуэтт. — Поверьте, нет сил и желания изображать серьезную страсть, либо разыгрывать из себя убитую горем вдову, — тошно. С вами можно оставаться самой собой: болтать чепуху, смеяться, кокетничать и при этом не выслушивать упреков, отправляясь спать в одиночестве.

— Я держусь из последних сил, Эжени. Нелегко изображать бесполого наперсника, когда все ночи напролет грезишь об этом теле. — Он медленно, словно лаская, обвел взглядом ее соблазнительный силуэт, очерченный бархатом черного платья на фоне серебряного от луны моря.

Они вышли на террасу казино выпить прохладительные напитки.

— Ах, Эрнесто, вы все испортили! — Всерьез помрачнела Эжени, поставив на столик нетронутый бокал шампанского. — Пожалуй, мне пора домой — сегодня на редкость невезучий день.

Он провожал ее домой в конном экипаже. Вокруг благоухала южная ночь, издалека доносились томные всхлипы танго. Укутав плечи кружевной мантильей, Эжени печально смотрела в усыпанное звездами небо. Заглянув в ее глаза, Эрнесто увидел стоящие в них сверкающие алмазами слезы.

— Да что с вами, дорогая?! Какие тайны угнетают легкокрылого жаворонка?

— Если бы вы были и в самом деле доктором, я осмелилась бы огласить свой диагноз — он не слишком приятен.

Прерываясь от смущения и досады, Эжени рассказала своему спутнику печальную историю. Увы, она лишь разыгрывает из себя состоятельную даму. Погибший муж успел растратить состояние, своенравный отец отрекся от вышедшей замуж вопреки его воле дочери.

— К тому же я страшно избалована, обожаю роскошь и… и, мягко говоря, все последние годы далеко не свойственный провинциальной российской морали образ жизни. Я много путешествовала, влюблялась, пела…

— Пели? Отчего здесь никто не знает о вашем даровании?

— Оттого, что образ скорбящей аристократки затмила бы сомнительная слава певички с авантюрными наклонностями, любовью к риску и деньгам. — Эжени прямо посмотрела в удивленные глаза Эрнеста. — Вот и все, господин Доктор. Вы услышали мою исповедь. Надеюсь, я могу рассчитывать на ваше молчание? Завтра же я уеду отсюда. Вилла и образ жизни расточительной вдовушки мне не по карману… К тому же… — Эжени отвернулась. — У меня есть долги.

— Вы задолжали крупную сумму?

— Ах, пустяки. Оплата прислуге, шоферу. Еще портные и парикмахер… Да, вчера и сегодня вы платили за меня в казино… Но, клянусь, Эрнесто, я вышлю вам деньги, как только найду подходящую работу. Слава Господу, у меня еще есть голос и неистребимое легкомыслие! Жизнь еще улыбнется мне, Эрнесто!

Привстав в пролетке, Эжени запела «Заздравную» из «Травиаты» — звонкий, искрящийся радостью голос разнесся в ночном воздухе. Кучер с любопытством оглянулся: «Ого! Браво, браво! Сеньора большая актриса!»

Эжени с хохотом рухнула на сидение:

— Вот видите, Эрнесто, я не собираюсь пускать пулю в лоб. Хотя, признаюсь… — Она понизила голос. — У меня припрятан крошечный пистолет!

Эрнесто с волнением сжал ее руки:

— Умоляю, если у вас есть хоть капелька доверия ко мне, не уезжайте… Завтра, ровно в десять вечера, я навещу вас, чтобы сделать деловое предложение… Постарайтесь быть благоразумной, Жаворонок, перед вами откроется совершенно иная жизнь, полная приключений и, я не шучу, — денег…

Деловой разговор состоялся в саду. Эрнесто признался, что уже несколько лет работает в немецкой разведке, и его разъезды по свету объясняются служебной необходимостью.

— Я с самого начала приглядывался к вам и, признаюсь, проверил информацию. Ваша вчерашняя исповедь, прекрасная Эжени, к несчастью правдива. Если упустить из вида, что долги значительно превышают названную сумму… Агенты германской разведслужбы, особенно такого класса, в который могли бы попасть вы, прекраснейшая, не имеют затруднения в средствах. Германия хорошо оплачивает риск и труд патриотов.