Загадка старого клоуна

И начинается… Нет, не могу я вам пересказать цирковое представление. Его нельзя пересказать. Я хохотал, хохотал так, что у меня щёки разболелись.

Спасибо тебе, цирк!

Ты так мне был нужен сейчас!

Я чувствовал, я знал, что теперь мне уже не страшны насмешки, эти «гав-гав», «дж-ж-ж» и всё остальное. Я зарядился юмором, смехом. И был готов держаться. Держаться и не сдаваться.

Назавтра, в воскресенье, я опять пошёл в цирк.

В воскресенье было целых два представления, на которые я мог пойти, – утреннее и дневное. Я уже не стеснялся, смело бросился на поиски «лишнего билетика». И мне посчастливилось. Я достал билет на утреннее представление. А потом и на дневное.

Все номера я уже знал наизусть. Но мне не надоедало их смотреть снова и снова.

Цирк стал для меня родным домом.

И вот во время второго, дневного, представления…

Глава IIІ

Цирк. Неожиданная встреча. Таинственный старичок Чак в антракте рассказывает мне о прошлом

Я сидел в почти пустом тёмном зале и смотрел, как униформисты под надзором дяденьки в длинном халате натягивают над ареной сетку, готовят второе отделение. Во втором отделении выступали воздушные гимнасты. А дяденька в халате был их руководителем. Я уже это знал. Выходить в фойе мне не хотелось. Смотреть, как все едят мороженое или конфеты, – только раздражать себя. Да что там говорить, конечно, мне хотелось мороженого, но… все деньги я истратил на билеты.

Я сидел и глотал слюни.

И вдруг сзади, из-за моей спины, протянулась рука с порцией мороженого.

– Пожалуйста!

От неожиданности я даже подскочил. Повернул голову.

Надо мной склонился старичок в сером свитере. Старенький, весь морщинистый, с такими же голубыми, как у моего деда Грицька, глазами.

– Пожалуйста! – повторил он, улыбаясь.

– Ой! Что вы! Не надо! Благодарю! – смутился я.

– Ну, не обижай меня. Я же от всего сердца, – старичок присел на свободное место возле меня. – Я же вижу, тебе хочется. И я хочу угостить тебя и познакомиться с тобой. Ну, пожалуйста!

Старичок был совсем лысый, только брови у него были густые и лохматые. А из-под них светились весёлые голубые глаза. И над верхней губой справа была большая родинка.

Именно эти весёлые глаза и эта родинка так напоминали мне моего деда. Только у деда Грицька родинка была меньше и на левой щеке, ближе к носу.

И так искренне он меня угощал, что я не стал больше отказываться и взял мороженое.

– Спасибо! Только зачем это…

– Я же говорю, познакомиться хочу, – ласково улыбнулся старичок. – Заинтересовал ты меня. Я тебя заметил. Ты и вчера был. И сегодня на втором представлении подряд. И один. Без родителей, без никого. И каждый раз смеёшься и радуешься, как будто смотришь впервые.

– А вы… – я запнулся. – Вы что… тоже часто ходите? Или работаете здесь?

– Нет. Не работаю. Я уже, брат, нигде не работаю, на пенсии. Старый стал. За восемьдесят уже.

– Правда? Я бы вам больше семидесяти, как моему деду, никогда не дал!

И в самом деле, в потертых джинсах, в свитере, он вовсе не казался таким уж старым.

– Спасибо! Спасибо! – засмеялся старичок. – Если это так, то только благодаря цирку. Цирк, брат, – это великое чудо! Но я думаю, тебя не надо агитировать. Ты любишь цирк так же, как и я.

– Люблю, – признался я.

– И, наверное, мечтаешь стать артистом цирка. Скорее всего, клоуном.

Я покраснел.

– И не стесняйся. Это, брат… – он сделал жест рукой и хотел ещё что-то добавить, но тут подошла женщина с маленьким мальчиком, на месте которой старичок сидел, и он быстро поднялся.

– Извините, пожалуйста! – и, обращаясь ко мне, сказал: – Ты после представления сразу не убегай. Хорошо? Я в соседнем секторе сижу. Поговорим.

– Ладно, – кивнул я, спеша доесть мороженое. Уже прозвенел третий звонок, погас свет, и прожекторы осветили форганг (я уже знал, что так называется занавес, из-за которого на арену выходят артисты).

Во втором отделении я всё время думал о странном старичке. Кто он такой? Почему решил вдруг со мной познакомиться? Что ему от меня надо?

И хоть всё это было загадочным, тревоги я не ощущал. Старичок был мне симпатичен.

Когда представление закончилось, я остался на месте, ожидая его. Пробираясь между людьми, он быстро подошёл, почти подбежал ко мне.

– Ну, идём, идём, я немного провожу тебя. Спасибо, что не убежал.

Мы вышли из цирка и пошли вверх по бульвару Шевченко.

– Ну, давай знакомиться. Как тебя зовут?

– Стёпа. А… вас?

– А меня Всеволод Мстиславович. Пожалуй, и не выговоришь сразу. Но ты называй меня, как все, – Чак. Это моя фамилия. Меня всю жизнь все по фамилии называли. Потому что фамилия короткая, а имя и отчество длинные и трудные. И я привык. Ты в Киеве недавно, правда?

– Недавно, – признался я. И, странная вещь, мне вдруг захотелось рассказать ему о себе. Вот бывают такие люди, которым почему-то хочется открыться, хочется поделиться самым сокровенным. Чак был именно таким. Минут через десять он уже знал обо мне всё.

– Ты хороший мальчик, – Чак положил мне руку на плечо. – Я не ошибся в тебе. Мне не случайно захотелось с тобой познакомиться. Ты напомнил мне далёкое моё детство, когда я впервые увлёкся цирком, и одну загадку, которую я так и не смог разгадать на протяжении всей своей жизни. Сейчас я уже стар и боюсь, не смогу сам этого сделать. Ты не согласишься помочь мне?

– Я? А я разве смогу?

– Думаю, что сможешь. Иначе я бы не обратился к тебе.

– Тогда конечно! Я согласен. Что может быть интереснее, чем разгадывание загадок?! Я готов, хоть сейчас.

– Нет. Сейчас уже поздно. Тебе пора домой. Ты без обеда уже второе представление смотришь. А вот завтра… После школы, когда сделаешь уроки… Сможешь прийти к цирку?

– Конечно. Часа… часа в три.

– Ну, в три, может, ты и не успеешь. Давай в четыре. Я тебя буду ждать возле цирка. Договорились?

– Договорились.

– Будь здоров, Стёпа!

– До свидания, Чак!

Мы попрощались на Бессарабке. Он пошёл назад. А я побежал на троллейбус.

Я был взволнован, как будто в моей жизни произошло что-то очень значительное и важное.

В ту ночь мне снилось родное село. Левада, на ней конь, белый-белый, как снег. А на коне дед Грицько, молодой, кудрявый, в клоунском костюме. Зовет меня куда-то и таинственно подмигивает. И мне радостно, и я бегу ему навстречу легко-легко, едва касаясь земли.

С таким радостным настроением я и проснулся. Сразу вспомнил о Чаке и о нашей сегодняшней встрече.

В школе в тот день меня почему-то никто не дразнил, не жужжал мухой, не лаял. И пятёрку я получил политературе. И рубль на улице нашёл. Всё складывалось на удивление хорошо. Я даже слегка заволновался – не готовит ли мне судьба каких-нибудь неприятностей. Также всегда бывает: когда тебе уж слишком везёт, судьба внезапно подножку – раз! – и ты прямо в лужу носом.

Может, обманул меня Чак – не придёт? А может заболел… Такой же старенький… И я его больше не увижу. И никогда не узнаю о той большой загадке, которую он не мог разгадать на протяжении всей своей жизни. И мне уже казалось, что теперь моя собственная жизнь без этой загадки потеряет всякий смысл.

Сердце, как школьный колокольчик, колотилось у меня в груди, когда я приближался к цирку.

Придёт или не придёт?

Придёт или не придёт?..

Я издали увидел его.

Он сидел на скамейке в скверике около цирка.

– Здравствуйте! – подбежал я к нему.

– А, здравствуй-здравствуй, Стёпа! – приветливо улыбнулся мне Чак. – Спасибо, что пришёл. Садись.

Я сел рядом с ним. Он по-особенному улыбался – как будто сразу всеми своими морщинками.

– Уроки сделал?

– Сделал.

– Значит, не спешишь?

– Нет.

– Ну, ладно, – Чак опять как-то загадочно улыбнулся. – Тогда начнём… Сначала я должен рассказать немного о себе. Я родился и прожил всю жизнь в Киеве. На этой вот улице, – он показал рукой, – кинотеатр «Победа», видишь? Улица Чкалова[8]. Когда-то, во времена моего детства, она называлась Мало-Владимирской, а затем Столыпинской. Это после того, как в 1911 году в Киевском оперном театре убили премьер-министра царской России Столыпина. Его везли ещё живого по нашей улице в больницу Маковского, которая была там вверху. Всю улицу соломой застелили.

Столыпин прибыл в Киев вместе с царём и с его августейшим, как тогда говорили, семейством на открытие памятника Александру II. Но речь не об этом… Отец мой работал мелким чиновником в Управлении Юго-западной железной дороги. Я учился в гимназии. Это я тебе рассказываю о том времени, когда я впервые узнал о тайне старого клоуна. О ней и пойдёт речь. А началось всё здесь, с одной встречи, как раз на том месте, где мы с тобой сидим. По странной прихоти судьбы именно здесь потом построили цирк. Тогда, семьдесят лет назад, здесь был базар. Официально он назывался Галицким, но все его знали как Еврейский базар, Евбаз. На прилегающих к нему улицах – Дмитриевской, Златоустовской, Бульварно-Кудрявской – в подвалах и лачугах проживала еврейская беднота, которой не разрешали жить в центре города. Я часто бывал здесь (мы жили за два квартала отсюда, на Мало-Владимирской). Базар был огромный. Посредине – церковь Святого Иоанна Златоуста, её называли ещё Железной церковью, а вокруг неё ларьки, магазинчики, прилавки с навесами и без навесов, а главное – раскладки прямо на земле, под ногами, на какой-то дерюге, газете или просто так… Чего там только не было! От новеньких сияющих медью керосиновых примусов, которыми тогда широко пользовались, до поломанных гребешков. Но меня больше всего интересовали книжные раскладки, где продавались выпуски серий «сыщицкой», как тогда говорили, литературы: «Нат Пинкертон, король сыщиков», «Ник Картер, американский Шерлок Холмс», «Гений русского сыска И. Д. Путилин», «Новейшие приключения Шерлока Холмса в России», а также книги о Джоне Вильсоне, Пате Коннере и многих других сыщиках.

Все гимназисты увлекались в то время этой литературой. Все мечтали о подвигах, опасностях, погонях и вообще об увлекательных приключениях. Я тогда учился в третьем классе Седьмой киевской гимназии, на улице Тимофеевской (сейчас это улица Михаила Коцюбинского), почти на углу Бибиковського бульвара (так тогда назывался бульвар Тараса Шевченко). Попечителем нашей гимназии был генерал – толстый, с пышными усами и бакенбардами, не помню уже его фамилию. Очень высокомерный и неприятный. Но ещё более неприятной была его жена – «попечительша». С брезгливым выражением лица она обходила строй гимназистов в актовом зале, и если видела у кого-то на рукаве пятнышко или что-то в этом роде, тыкала пальцем и цедила сквозь зубы: «Что это? Фе!» И ученика оставляли без обеда. Гимназисты прозвали её Фея (от слова «фе»). А попечителя – Фей (тоже от слова «фе»).

В сентябре двенадцатого года, когда только началась учеба, Фей и Фея должны были приехать в гимназию. Директор и учителя в вицмундирах стояли у подъезда, ожидая гостей. Гимназисты, несмотря на предупреждение к окнам не подходить, выглядывали из открытых окон. И вот подъехал роскошный экипаж на дутых шинах. В белом, расшитом золотом генеральском кителе сидел Фей рядом с расфуфыренной Феей, державшей в руках белый кружевной зонтик.

Только лишь остановился экипаж, только направились к нему директор и учителя, как вдруг из окна нашего класса вылетела чернильница и… попала в генеральский эполет. Все замерли. Китель попечителя, его правая щека, бакенбарды, усы, белое платье Феи и её кружевной зонтик были забрызганы чернилами.

Несколько секунд длилась немая сцена, потом Фей что-то выкрикнул, ткнул кучера кулаком в спину, кучер хлестнул лошадей – и экипаж, завернув за угол, помчался вниз по Бибиковскому бульвару.

Директор и учителя бросились вверх по лестнице, в наш класс.

– Кто бросил чернильницу? – побелевшими губами тихо спросил директор.

Мы молчали.

– Кто бросил чернильницу? – повторил директор.

Все молчали.

– Не выйдете из класса до тех пор, пока не признаетесь, – сказал директор, повернулся и вышел, закрыв за собой дверь.

Прошёл час. Снова зашёл директор и строго спросил:

– Ну что? Одумались?

Все молчали.

– Вы меня знаете! Я слов на ветер не бросаю. Не уйдёте домой, пока не скажете, – директор повернулся и вышел.

Миновало ещё два часа.

В класс заходили учителя и уговаривали нас сознаться. Мы отвечали, что ничего не знаем.

Ещё через два часа опять зашёл директор.

– Кто бросил чернильницу?

Класс молчал.

Директор повернулся и вышел.

Приближался вечер.

Мы уже восемь часов сидели в классе. Разрешалось выйти только на две-три минуты по крайней нужде в сопровождении классного надзирателя.

Смеркалось.

В десять часов вечера опять зашёл директор, уставший, с воспалёнными глазами. Обвёл гимназистов пристальным взглядом и в последний раз тихо спросил: