Помоги проекту - поделись книгой:
— Нет, не купите, — возразил Барбур. — Смотрите, напечатано курсивом. Это значит, что сейчас у них нет в продаже ни одного экземпляра. А цена — на случай, если товар появится.
— Предположим, — сказал Рик, — я буду вам выплачивать по пятьсот долларов в месяц. Десять месяцев — и мы в расчете.
Барбур смотрел на него с жалостью.
— Декард, вы ничего не смыслите в лошадях. Как вам кажется, почему у Сидни сейчас нет першеронов? На то имеется причина: владельцы не отдают жеребят даже по каталожной цене. Они очень редко попадаются, пусть даже и плохих кровей. — Выразительно помахав рукой, он облокотился на общую изгородь — Джуди у меня три года, и за все это время я не встречал першерона равных с ней достоинств. Чтобы ее купить, я сам слетал в Канаду, сам вез лошадь домой. Чтобы не украли. Появитесь с такой лошадкой где-нибудь в Колорадо или Вайоминге — живо дадут сзади по макушке. А знаете, почему? До Последней Мировой были сотни…
— Но, — перебил его Рик, — если у вас будет две лошади, а у меня — ни одной, не будет ли это противоречить самой теологической и моральной сути Сострадализма?
— У вас есть овца. Черт побери, в личной жизни вы можете следовать Подъемом. Сжимая две эмпатические рукоятки, вы достойно исполняете долг. Вот если бы у вас овцы не было, я бы мог вас понять, видел бы некоторую логику в ваших доводах и чувствовал бы себя неловко, лишая соседа истинного слияния с сострадательным. Но у каждой семьи в этом доме (а это где-то пятьдесят, по одной на три квартиры) есть какое-нибудь животное. У Грейсона — цыпленок, вон он, — указал Барбур в северное направлении. — Оукс и его жена владеют большой рыжей ообакой, которая лает по ночам. — Он задумался. — Кажется, у Эда Смита есть кот. Он держит его в квартире, никому не показывает. Может, просто хвастается.
Рик склонился над овцой, пошарил в густой белой шерсти (она, по крайней мере, была настоящая) и решительным рывком вскрыл тщательно замаскированную контрольную панель, обнажая механизм.
— Видите? Теперь вам понятно, почему мне так необходим ваш жеребенок?
Барбур некоторое время молчал, не зная, что сказать.
— Эх, бедняга вы… И так было все время?
— Нет. — Рик захлопнул панель и, выпрямившись, повернулся к соседу лицом. — Сначала у меня была настоящая овца. Ее нам подарил перед эмиграцией отец жены. Потом, примерно год назад, я вышел на крышу и увидел, что она лежит на боку, не в силах подняться. Помните, я тогда возил ее к ветеринару? Вы были наверху и видели это.
— Вы ее подняли, — сказал, припоминая, Барбур. — Да, вам удалось поднять ее, но через пару минут она снова упала.
— У овец болезни не такие, как у людей, — сказал Рик. — Их много, но симптомы — одни и те же. Овца не может подняться, но что с ней — растяжение связки на ноге, или же столбняк, — определить невозможно. Моя умерла от столбняка.
— Здесь? — удивился Барбур. — На крыше?
— Сено, — объяснил Рик. — Вернее, проволока, которой оно было обвязано. Я снял ее не всю, и Гручо поцарапался. Я отвез его к ветеринару, но было уже поздно. Мысли о нем не давали мне покоя, и вот однажды я позвонил в одну мастерскую, где монтируют животных. Они взяли фотографию Гручо и сделали мне вот это.
Он кивнул на эрзац-овцу, которая продолжала мирно жевать, не теряя надежды на обнаружение овса.
— Отличная работа. И времени на уход требуется почти столько же, сколько я тратил на Гручо. Но…
Рик пожал плечами.
— …это совсем не то, — закончил за него фразу Барбур.
— Почти то. Ощущение почти такое же. За ней нужно ухаживать, как за настоящей. Потому что иногда они ломаются, и тогда соседи могут узнать… Свою я уже шесть раз возил в мастерскую. Так, мелкие неполадки. Но если бы кто-нибудь увидел… Однажды заело магнитную ленту, и она начала блеять без остановки. Любой догадался бы, что это
— имеет, разумеется, соответствующую надпись — какая-то там ветеринарная лечебница. И водитель, как врач, одет в белое… Впрочем, прекратим этот разговор. Мне нужно на работу. Увидимся вечером.
И он направился к своему кару.
— Эй, я никому ничего не скажу, — поспешил заверить его Барбур. Из наших соседей, то есть.
Рик повернулся было, чтобы поблагодарить соседа, но внезапно вспомнил слова Иран.
— Не знаю, — ответил он. — Возможно, это все равно.
— Но они станут смотреть на вас сверху вниз. Не все, но некоторые точно станут. Вы же понимаете, как люди относятся к заботе о животных. Не иметь животного аморально и антиэмпатично. То есть, это не преступление, как в пору сразу после ПМВ, но отношение общественности почти не изменилось.
— О, Боже! — в отчаянии взмахнул руками Рик. — Но ведь я
«Если бы, — подумал он, — мне опять повезло… Если бы за этот месяц удалось пришпилить четырех анди… Если бы я знал, что Гручо умрет… Два года назад мне удалось взять четверых… Но это было два года назад, до куска проволоки в два дюйма длиной, похожего на обломок медицинской иглы. До столбнячного вируса.»
— Вы могли бы купить кота, — предложил Барбур. — Они недорогие, проверьте по каталогу.
— Комнатное животное мне не нужно, — тихо сказал Рик. Я хочу то, что у меня было с самого начала — настоящую большую овцу, барашка по крайней мере. Лучше — корову, если удастся скопить денег. Но самое лучшее — лошадь, как у вас.
Он вдруг осознал, что премия за «отправку на покой» пяти андроидов позволила бы ему сделать это.
«По тысяче долларов за анди. Потом, здесь или там, завтра или послезавтра я раздобыл бы… Пусть даже в каталоге они и значатся курсивом. Пять тысяч долларов…
Но для этого пятерым андроидам нужно сначала бежать на Землю с одной из планет-колоний. Это выше моих сил, я не могу заставить их бежать сюда, а если бы и мог, то есть другие охотники за андроидами, из других полицейских агентств, во всем мире. Анди должны были бы устроить резиденцию именно в Северной Калифорнии, а главному охотнику в этом регионе — Дэйву Холдену — нужно было бы умереть или уйти на покой. Слишком…
— Купите сверчка, — остроумно посоветовал Барбур. — Или мышку. Слушайте, в самом деле, за двадцать пять зеленых вы спокойно можете купить взрослую мышь!
— Ваша лошадь тоже может умереть, как мой Гручо, — сказал Рик. — Без предупреждения. Придете вы сегодня вечером домой, а она лежит на спине, кверху ножками, как жук… Как этот… сверчок!
И он зашагал прочь, сжимая ключ от кара.
— Простите, если я вас нечаянно обидел, — нервно произнес ему вслед Барбур.
Рик молча отпер дверцу аэрокара. Ему нечего было сказать соседу. Его мысли были уже заняты предстоящим рабочим днем.
2
В пустой комнате пустого гиганта-многоэтажника, где когда-то жили тысячи людей, одинокий телевизор развлекал пустоту во всю мочь динамика.
До Последней Мировой Войны эти ничейные руины были процветающим, ухоженным, любимым многими домом. Отсюда, из пригорода Сан-Франциско, было рукой подать до центра на быстром монорельсовом экспрессе. Полуостров был полон жизни, как крона дерева — птицами. Теперь его владельцы были или мертвы, или эмигрировали на одну из планет-колоний. В основном, умерли — война обошлась людям дорого, несмотря на заверения Пентагона и его самодовольного научного вассала — корпорации Рэнд, которая, к тому же, находилась где-то неподалеку от этих мест. Как и выжившие владельцы квартир, оставшиеся в живых сотрудники корпорации переехали в другое место, и правильно сделали. Никто по ним не скучал.
Никто уже не помнил, почему началась война и кто в ней победил, если вообще были победители. Пыль, отравившая атмосферу Земли, возникла словно из ниоткуда. Ни одна из воюющих сторон не ожидала ее появления.
Первыми, как это ни странно, вымерли совы. Тогда это казалось почти забавным: толстые, в белом пуху перьев, они валялись прямо на улицах. Ведущие ночной образ жизни, совы редко попадались людям на глаза прежде. В средние века подобным образом заявляли о себе эпидемии чумы — умирали тысячи крыс. Это была новая чума, спустившаяся с небес.
За совами, естественно, наступила очередь остальных птиц. Но к тому времени загадка была решена. Колонизационная программа, развивавшаяся потихоньку и до войны, вступила в новую фазу. Солнце больше не сияло над Землей. И в связи с этим оружие войны. Синтетический Боец за Свободу, было модифицировано.
Способный функционировать в условиях другой планеты, гуманоидный робот (точнее говоря, органический андроид) превратился в мобильный вспомогательный движитель программы колонизации. По принятому ООН закону, каждый эмигрант-колонист автоматически становился владельцем одного андроида. Подтип андроида владелец выбирал сам. К 1990 году количество подтипов превзошло всякое объяснение, подобно разнообразию моделей автомашин в Америке 60-х.
Итак, возникли два стимула для эмиграции: слуга-андроид в роли пряника и радиоактивные осадки в роли кнута. ООН позаботилась, чтобы эмигрировать было легко, а оставаться — трудно, если вообще возможно. Промедление с переселением оборачивалось угрозой для биологической безупречности расы.
Если на гражданине появлялся ярлык «специал», то даже после добровольной стерилизации он выпадал из истории. Фактически этот человек переставал являться частью человечества. И, тем не менее, то тут, то там некоторые люди отказывались эмигрировать. Это выглядело неразумно, необъяснимо. Даже для тех, кто изучал данную проблему.
Логически рассуждая, все регуляры должны были давно эмигрировать. Но искалеченная Земля не отпускала. Они не в силах были от нее оторваться. Может, надеялись, что пылевой чехол постепенно рассосется? Как бы то ни было, тысячи людей продолжали жить на Земле. Большая часть скопилась в городских районах, где можно было ощущать физически присутствие друг друга и черпать в этом поддержку. Это были люди, в общем-то, нормальные. В покинутых же пригородах поселялись всякие странные типы сомнительных достоинств.
Одним из таких типов был Джон Исидор, который брился, в то время как телевизор в соседней пустой комнате развлекал пустоту.
Джон забрел в эту округу еще в первые послевоенные дни. В те мрачные времена все сорвалось с мест, пришло в беспорядочное движение. Люди группами и в одиночку скитались по стране. Радиоактивная пыль тогда выпадала неравномерно. Население передвигалось в соответствии с перемещением пыли. Этот полуостров к югу от Сан-франциско первое время от пыли был почти свободен, многие поселились здесь, но появилась пыль — и некоторые умерли, остальные уехали. Джон Р. Исидор остался.
— …воссоздавая безмятежную атмосферу штатов довоенных дней! — разорялся телевизор. — Южных штатов! А в качестве слуги или незаменимого помощника в работе — сделанный по индивидуальному заказу гуманоидный робот, отвечающий ИМЕННО ВАШИМ УНИКАЛЬНЫМ ПОТРЕБНОСТЯМ! ДЛЯ ВАС И ТОЛЬКО ДЛЯ ВАС! Андроид вручается вам по прибытии, совершенно бесплатно, укомплектованный в точном соответствии с вашими инструкциями, данными перед отлетом с Земли. Андроид станет вашим верным, безотказным спутником, разделит невзгоды и трудности величайшего, отважнейшего приключения людей за всю историю существования…
И в том же духе. Без конца.
«Не опоздать бы на работу», — подумал Исидор, царапая подбородок бритвой. У него не было исправных часов, и обычно он сверялся с сигналами времени по телевизору, но сегодня, судя по всему, был День Межпланетного Обозрения. Во всяком случае, как утверждал телевизор, наступила пятая (или шестая?) годовщина Новой Америки — американской колонии на Марсе. А телевизор Джона, не совсем исправный, принимал только государственный канал, национализированный в дни войны и оставшийся до сих пор таковым. Так что теперь Джон был вынужден довольствоваться официальной программой из Вашингтона об успехах колонизации ближайшей к Земле планеты Солнечной системы.
— Послушаем миссис Мэгги Клагмен, эмигрировавшую недавно на Марс и любезно давшую нам интервью, записанное на пленку, — предложил ему диктор с экрана. Джон поморщился — он всего лишь хотел узнать, который час. — Миссис Клагмен, как вы считаете, сильно отличается жизнь на радиоактивной Земле от жизни на новой планете, полной всех вообразимых перспектив?
Пауза, затем усталый, высушенный голос женщины средних лет:
— Думаю, меня и всю нашу семью из трех человек больше всего поразило… достоинство.
— Достоинство, миссис Клагмен? — переспросил диктор.
— Да, — ответила жительница Нью-Йорка на Марсе. — Это трудно объяснить. Но мы имеем слугу, на которого можно положиться в эти нелегкие времена… Я нахожу, что это очень подбодряет.
— А на Земле, миссис Клагмен, в прошлом, вы не боялись оказаться в числе так называемых… гм-гм… специалов?
— О, мы с мужем страшно волновались, Просто ужасно. Слава Богу, теперь, когда мы эмигрировали, эти волнения исчезли. И, к счастью, навсегда.
«И для меня они исчезли навсегда, — кисло подумал Джон Исидор. — Мне не понадобилось даже эмигрировать».
Он числился в разряде специалов уже более года, и не только из-за генов. Хуже того — провалил тест на минимальные умственные способности, что делало его, выражаясь попросту, недоумком. Именно тогда на Дж. Р. Исидора низверглось презрение трех обитаемых планет. Но, несмотря на все это, он выжил. У него была работа — он водил фургон доставки животных при фирме по ремонту электрических животных «Ван-Нессовская ветеринарная лечебница». Мрачный босс Джона, Ганнибал Слоут, относился к нему, как к нормальному человеку, что он ценил, уважал и за что был сильно благодарен.
«Морс серта, вита инсерта — жизнь неопределенна, определенна только смерть», — возвещая иногда мистер Слоут, обнаруживая знакомство с латынью. Исидор, неоднократно слышавший сентенцию, смысл ее понимал очень смутно. Но, в конце концов, начав разбираться в латыни, недоумок перестанет быть недоумком. Сам мистер Слоут признал истину, когда ему было указано на данное обстоятельство. Существовали, к тому же, и бесконечно более глупые недоумки, чем мистер Джон Р. Исидор, которые вообще не могли работать и постоянно обитали в специальных заведениях вроде причудливо названного «Института Специальных Трудовых Навыков». Слово «специальных», естественно, напоминало о природе обитателей заведения.
— …но ваш муж не чувствовал уверенности, — продолжал диктор, — даже пользуясь дорогим свинцовым гульфиком, не так ли, миссис Клагмен?
— Мой муж… — начала миссис Клагмен, но в этот момент, завершив бритье, Исидор вошел в комнату и выключил телевизор.
Тишина.
Она рухнула на него со стен, с потолка, выползла из-за поломанной мебели. Питаемая гигантской мощью электростанции Безмолвия, она сплющила Исидора. Всплыла с пола, с серого вытертого ковра. Ее выпустили на волю старые поломанные кухонные причиндалы, мертвые аппараты, переставшие работать еще до того, как в квартире появился Джон Исидор. Мертвая темная лампа-торшер в гостиной тоже источала из-под абажура тишину, и эта тишина смешивалась с тишиной, опускавшейся с потолка. Тишина умудрялась изливаться из всякого предмета, словно собиралась подменить собой все вещи материального мира. Она атаковала не только уши, но и глаза Джона. Он стоял рядом с безмолвным телевизором и видел тишину, как если бы она была живым существом.
Живым! Он и раньше подобным образом ощущал ее приближение. Потом она врывалась без церемоний, явно не в силах ждать. Безмолвие мира не справлялось с собственной жадностью. Это было невозможно теперь, когда оно почти победило.
«А как другие? — подумал он. — Те, что остались на Земле, как они воспринимают тишину? Может, все дело в моих собственных биологических особенностях, в недостатках сенсорного аппарата?»
Но Джону не с кем было обменяться наблюдениями. В слепом и глухом тысячеквартирном доме он жил совершенно один, чувствуя, как дом, вслед за другими подобными домами, день за днем все больше превращается в страшную, безнадежную жертву энтропии. В конце концов, все содержимое квартир рано или поздно станет одноликой массой, неким пудингом бесполезного хлама, который заполнит пространство от пола до потолка. Потом и сами побежденные дома превратятся в бесформенность, погребенные под слоями непобедимой пыли. Сам Джон к тому времени умрет — явление довольно интересное, в перспективе. Занятно было предчувствовать смерть, стоя в пустой гостиной, один на один с всепроникающей, покорившей весь мир тишиной.
Наверное, нужно включить телевизор. Но реклама, предназначенная неэмигрировавшим регулярам, пугала Джона. Она напоминала о множестве путей и возможностей, для него, специала, недоступных. Он не мог бы эмигрировать, даже если бы захотел. Он не нужен им. Тогда зачем все это слушать? Разрази их всех, вместе с программой колонизации! Вот бы там, в колониях, началась война (теоретически, такое возможно) — и все кончилось бы, как на Земле. И все эмигранты стали бы специалами.
«Ладно, — решил Джон. — Иду на работу».
Он потянул дверную ручку, и перед ним открылся темный холл. Бросив один только взгляд в море безмолвия, захлестнувшее дом, несчастный отпрянул. Да, она ждала его, притаившись в засаде — страшная сила, которая, как он явственно ощущал, пронизывала и его собственную квартиру. Нет, он не был еще готов к длинному путешествию по гулким лестницам на крышу, где у него не было животного.
Эхо шагов, эхо пустоты…
«Пара держаться за рукоятки», — сказал он себе и пошел в гостиную, к черному эмпатическому ящику.
Щелкнул выключатель, и в воздухе почувствовался слабый запах ионизации, распространившийся от блока питания. Джон с удовольствием втянул воздух носом, приободрившись. Потом замерцала катодная трубка, подобная бледной имитации телеэкрана. Образовался на первым взгляд случайный узор цветных линий, полос, фигур. Пока ладони не сжимали рукояток, узор действительно ничего не значил. Поэтому, глубоко вздохнув, чтобы окончательно успокоиться, Джон крепко сжал рукояти эмпатического генератора.
Зрительный образ синтезировался мгновенно. Он увидел знаменитый пейзаж — коричневый склон древней горы, уходящий вверх. В сумрачное, бессолнечное небо втыкались скелеты высохшего бурьяна. По склону поднималась одна-единственная фигура, очертаниями напоминающая человека.
Старик в мешковатом балахоне цвета сумрачного неба — Вилбур Сострадальный.
Человек медленно поднимался по склону, и Джон, крепко ухватившийся за рукоятки, постепенно терял ощущение окружающей его действительности. Дряхлая мебель и серые стены отодвинулись в никуда. Он их больше не замечал, оставшись, как и всегда, в ином мире, с унылым серым небом и грязно-коричневой землей. Одновременно Джон перестал быть посторонним наблюдателем — это его собственные ноги царапали теперь камни и гравий. Он чувствовал их острые грани, вдыхал едкую дымку местного неба — совсем не земного неба. Неба какого-то далекого, чужого мира. Посредством эмпатического ящика этот мир оказался в пределах его восприятия.
Он перенесся туда, как обычно — быстро и ошеломляюще просто: произошло физическое и психическое слияние с Вилбуром Сострадальным. То же самое происходило сейчас со всеми людьми на Земле, кто сжимал сейчас рукоятки своих эмпатических генераторов. И не только на Земле, но и в колониях. Джон почувствовал присутствие этих других, в его сознание влился говор их мыслей. Объединяло всех одно: всеобщее внимание было направлено на склон горы, на подъем, на необходимость продолжать путь наверх. Шаг за шагом, медленно и незаметно, но путь к вершине преодолевался.
Под ногами Джона шуршал гравий. «Сегодня мы поднялись выше, чем вчера, а завтра…» И он, частичка коллективной личности Вилбура Сострадального, поднял голову, измеряя взглядом оставшийся путь. Нет, конца не видно. Слишком далеко.
Но конец будет.
Внезапно Джон почувствовал резкую боль — в руку ударил камень. Он наполовину обернулся, и мимо пронесся еще один. Теперь от не попали. Камень ударился о землю, и этот стук заставил Джона вздрогнуть. Кто же это? Он всматривался в даль пройденного пути, стараясь отыскать обидчика Старый противник он постоянно держался на самом краю поля зрения. Он или они. Они будут преследовать до самого конца, до вершины. Не оставят в покое…
Идти стало легче — подъем кончился, но начиналась другая часть пути. Сколько раз это уж бывало с ним? Он не мог вспомнить. Прошлое и будущее слились. Все, что Джон испытал и что еще предстоит испытать — слилось. Оставался лишь момент настоящего времени, когда он стоял, переводя дыхание и потирая ссадину от удара камня.
«Боже! — устало подумал он. — Где справедливость? Почему я здесь и меня кто-то мучит, и я не могу понять, кто это или что это?»
Но в следующий момент хор голосов внутри него развеял иллюзию одиночества.
«Вы тоже почувствовали?» — подумал Джон.
«Да, — ответили голоса. — Камень ранил руку. Было больно. Чертовски больно.»
«Делать нечего. Надо двигаться дальше.»
И он пошел наверх, и все они немедленно присоединились к нему.
Джон помнил, что когда-то все было не так. Еще до проклятия. В первой, более счастливой жизни. Его приемные родители. Франк и Кора Сострадальные, обнаружили на плавающем у берегов Новей Англии надувном спасательном плотике ребенка… Или это произошло у берегов Мексики, неподалеку от порта Тампико? Сейчас он уже не помнил деталей Детство было безмятежным. Он любил природу, особенно животных. Собственно, некоторое время у него была способность возвращать умерших животных к жизни. Так и жил он среди кроликов и жуков, на Земле или планете-колонии… Забыл, где именно. Но помнил убийц. Они арестовали его, словно монстра, урода более отвратительного, чем любой специал.
И сразу все изменилось.
Местное законодательство запрещало использовать способность возвращения мертвому жизни. Он узнал об этом, когда ему исполнилось шестнадцать. Но еще год продолжал тайно заниматься этим, уходя в еще оставшиеся леса. И какая-то старая женщина, которую он никогда не видел, выдала его. И убийцы, без согласия родителей, подвергли уникальное образование в мозгу кобальтовой бомбардировке. Облучим его голову. Он погрузился в совершенно иной мир, о существования которого до сих пор не подозревал. Это была глубокая яма, полная трупов и костей, и потребовались годы, чтобы выбраться оттуда. Умерли ослики и лягушки, особо важные для него существа, остались гниющие расчлененные трупы. Здесь голова без глаз, там кусок ноги… А потом птица, попавшая туда умирать, объяснила ему, что он находится в могильном мире. И не сможет выбраться из него, пока разбросанные вокруг останки не превратятся в живых существ. Он стал частью обмена веществ этого мира, и пока они не восстанут, ему тоже не восстать.
Сколько продолжался этот цикл, он не знал. Собственно, ничего не происходило, и время измерять было нечем. Но на костях постепенно проросла плоть, пустые глазницы заблестели хрустальными шариками глаз. Защелкали выросшие клювы, заревели, залаяли и заблеяли новые пасти. Может быть, причиной этого был он. Может, экстрасенсорный центр его мозга восстановился сам собой. Во всяком случае, они начали путь наверх. И он уже давно потерял их из виду, продолжая подъем в одиночку. Но спутники его были с ним. Непостижимым образом он чувствовал их присутствие внутри себя.
Исидор сжимал рукоятки генератора эмпатии, переживая незабываемое ощущение — как будто он вобрал в себя все живые существа в мире. Потом неохотно разжал пальцы. Как и всегда, наступил конец. Только слегка кровоточила ранка на руке.
Джон осмотрел руку и нетвердым шагом направился в ванную — промыть ссадину. Уже не первый раз он получал раны, сливаясь с Вилбуром Сострадальным. И, видимо, не последний. Некоторые люди, особенно пожилые, иногда умирали, достигнув вершины, где мучения начинались всерьез.
«Смогу ли я пережить еще одну вершину? — спросил он себя, поглаживая ссадину. — Может случиться сердечный приступ. Лучше бы я жил в центре, там доктора и эти… искровые машины. А здесь, в пустынном месте, это очень рискованно».
Но он знал, что пойдет на риск. Так было всегда. Это делали почти все люди, даже пожилые и физически слабые.
Горько усмехнувшись, Джон промокнул ранку бумажной салфеткой.
И услышал слабый, далекий звук работающего телевизора.
Поделиться книгой: