Синица в руках или Змей Горыныч в небе

Марина Леонидовна Ясинская

Синица в руках или Змей Горыныч в небе

"Десятка" резво бежала по горячей трассе, пожиная лысыми шинами километры широких российских просторов. Солнце грело, но не жарило, ярко светило, но не слепило глаза. И хотя кондиционера в машине не было, открытое окно компенсировало отсутствие искусственного холодного воздуха живым, настоящим ветром. Ветер пах прелой травой и нагретым асфальтом, пылью, поднимаемой пролетающими по встречке машинами, бензином, когда "десятка" обгоняла дребезжащие междугородние автобусы, и еще немного — Волгой. Нет, не Волгой, а густой зеленью, которой щедро зацвела река в заводях.

Быстрой ездой и погожим летним днем можно было бы наслаждаться. В иной ситуации Игорь свернул бы к Волге, выбрал местечко покрасивее — хотя что там выбирать, куда не глянь, везде хорошо! — полежал бы на песочке да поплавал в теплой водичке. А что цветет она — не беда, цвет-то весь у берега, а что подальше — чисто. Но Игорь ехал по делам. Срочным делам. И, собственно, очень спешил.

Справа промелькнула ярко-синяя табличка. Лихо промахнувший мимо нее Игорь притормозил, а потом, оглянувшись назад и убедившись, что дорога пуста, дал задний ход. Остановился у указателя, новенького, блестящего, еще не запаршивевшего ржавчиной и птичьим пометом, и некоторое время внимательно изучал надпись.

"Камышинск — 50 км

Приволжск — 148 км

Волгоград — 212 км"

Час назад до Приволжска было сто семьдесят километров. А до Камышинска — почти двести.

Зазвонил сотовый.

— Алло, Алексей Сергеевич? Да, я. Нет, еще не приехал. Да, уже давно должен был… Да, уверен, что образуется воронка… Да, перезвоню.

Раздраженно засунув телефон в карман, Игорь погнал по нагретой солнцем трассе, внимательно глядя на дорогу — на такой скорости можно было запросто промахнуть мимо очередного указателя, либо не успеть рассмотреть, что на нем написано.

Через четверть часа Игорь пришел к выводу, что дороги Поволжья указателями не изобилуют… Он продолжал сосредоточенно давить на педаль газа. Сто сорок восемь километров. Часа за полтора должен добраться.

Следующий указатель появился где-то через час.

"Волжск — 89 км

Волгоград — 108 км

Приволжск — 140 км"

Беда… Игорь вылез из машины, постоял около синей таблички, почесал затылок. Потом сел за руль и решительно рванул вперед. Хотя и понимал, что вот теперь уже можно и не торопиться…

***

Балваныча, как обычно по утрам, мучило похмелье. Ну, не то, чтобы мучило. Когда такое состояние бывает ежедневно на протяжении вот уже двадцати лет, к нему привыкаешь, держишь наготове рассол, минералку и заначку на опохмел. В алка-зельтцеры Балваныч не верил… Ну, может, и поверил бы, если б хоть раз попробовал. Только разве станет он платить чуть не сто рублей за пачку? Это, считай, червонец за таблетку! А на червонец у Валентины Семеновны, что в соседнем подъезде, можно чекушку та-акой самопалки прикупить!

Иногда головная боль донимала Балваныча особенно сильно, и в такие дни он нерешительно мялся у прилавка аптеки, поглядывая то на боярышниковую, на спирту, настойку, то на маленькую коробочку с заморскими таблетками. В эти моменты в воображении Балваныча представали весы. Не настольные, как на рынке, а другие, с цепями и чашами. Такие держала баба в простыне на вывеске адвокатской конторы. На одной чаше весов стояла чекушка, на другую невидимая рука клала гирю, на которой с трудом просматривалось слово "похмелье". Чаши качались, но чекушка неизменно перевешивала.

В то утро Балваныча головная боль почти не донимала, и потому недостойные сомнения его не терзали. Но жажда мучила, а минералки в доме не было. Водой же из-под крана можно было отравиться вернее, чем даже самопалкой неизвестного производителя. Значит, надо идти в магазин.

Придя к такому выводу, Балваныч вздохнул. В свое время завод ему предлагал квартиру на выбор — на втором этаже и на пятом. Молодой он был, глупый, взял на пятом. "Ты посмотри, какой вид из окна!" — говорил он недовольной Катьке, показывая рукой на разворачивающуюся под ними синюю ширь Волги. Что такое сто ступенек для здорового тридцатилетнего мужика? Ерунда! Разве думал он о том, что сотня ступенек станет тыщей, когда ему стукнет шестьдесят?

Спустившись ко двору, Балваныч отдышаться не успел — расчихался. Да как! Громко, смачно, раз-другой-третий! Сидевшие на лавочке у подъезда соседки-пенсионерки единодушно поставили диагноз — "похмельный синдром", и принялись судачить о пьяницах вообще, и о Балваныче в частности.

Прочихавшийся Балваныч, разумеется, обиделся. Во-первых, никакой это не похмельный синдром — пух в нос попал, вот он и расчихался. Кругом одни тополя; как наступает июнь, спасу нет — сколько пуха. А во-вторых, никакой он не пьяница. Да у него ни разу белой горячки не было! И в запои он не уходит уже давно, не то, что Вениамин Петрович с третьего этажа. Тот месяц-другой не пьет, зато потом — неделями, и без просвета. Что ж оно, так лучше, что ли? И потом, выпить он имеет полное право — не чужое же пропивает и не из дома несет. Правда, нечего оттуда нести, из дома-то. Как Катька от него ушла, он уж все, что можно, давно вынес.

Ничего этого Балваныч соседкам, конечно, не сказал. Что с них возьмешь? Им бы лишь языками почесать, дай только повод. И он медленно, с достоинством вытерев нос ладонью, а ладонь — о засаленный пиджачок, прошествовал мимо кумушек. Не спеша миновал темно-рыжий, с проглядывающими кое-где остатками зеленой краски короб — когда-то там располагался пункт приема стеклотары, и в короткие приемные часы у него всегда собиралась длинная очередь нетерпеливых мужиков с авоськами. Вот уже лет пятнадцать как не приезжают к нему ЗИЛы, и не таскают грузчики в грязных темно-синих халатах позвякивающие ящики, а железный короб все стоит, пустует.

В кирпичном доме сразу за коробом и находился магазин. Просторный, с блестящими стеклянными стенами, он занимал весь первый этаж. В советское время магазин назывался "Волжанкой", и продавали в нем хозтовары. Потом он растерял часть букв, простояв почти все девяностые под надписью "Вол…к…", а внутрь него набились гордо именующие себя "бутиками" лотки и прилавки расплодившихся коммерсантов. Купить в "Вол…к…е" можно было всё — от норковой шубы и резиновой надувной лодки до пластиковых зубочисток и сникерсов. А год назад магазин выкупил Раис Ильдарович Бахтеяров, и стал "Вол…к…" гипермаркетом "Парадиз". Цены там водились довольно зубастые — не кусали, но прикусывали. Однако бизнес от этого не загнивал, потому как достойных конкурентов у гипермаркета не было.

Впрочем, все равно Балваныч, кроме минералки, там почти ничего и не покупал. А она-то стоила терпимо. Правда, в магазинчике на углу ее можно было купить дешевле на два рубля, но тут уже в процесс принятия решения вмешивались силы куда более грозные, чем похмелье и чекушка. А именно — принципы.

За свою жизнь Балваныч где только не побывал, чего только не переделал. За многое брался, только нигде толком не задерживался. Помимо прочего, довелось ему повидать и Афган, откуда Балваныч вынес с собой не только шрам на плече, ноющий в сырую погоду, но и важный жизненный принцип — никогда в жизни с душманами дела не иметь. И как ни старались переубедить Балваныча приятели в ошибочности его мнения, и армяне, и казахи, и осетины — на лицо все они казались Балванычу "духами". Вот и владелец ларька, похожего на перевернутую коробку из-под обуви, родом был откуда-то с Кавказа, и даже два рубля экономии на минералке не могли заставить Балваныча поступиться своим принципом — за минералкой он ходил в "Парадиз", а красочную надпись "Мини-супермаркет Радость" демонстративно игнорировал.

Балваныч уже повернул за угол дома, где дожидались его стеклянные двери "Парадиза" — да так и замер на месте. Сразу за углом, рядом с исписанной матерными словами железной телефонной будкой появился Он. Голубой. Металлический.

Рассматривал его Балваныч пристально и недоверчиво. Все честь по чести: прорезь для монет, выемка для сдачи, квадратики с надписью "с газом — 1 коп." и "с сиропом — 3 коп.", окошко с носиком крана слева и перевернутым вверх дном граненым стаканом справа. И крупными печатными буквами надпись наверху — "Газированная вода".

Нерешительно протянув руку, Балваныч надавил на донышко стакана. Граненые края послушно утонули в резиновом дне, и оттуда прыснули струи воды. Балваныч ошарашенно покачала головой. Надо же, автомат с газировкой. Самый настоящий, советский. Рабочий. А ведь они все перевелись, почитай, еще с конца перестройки.

При мысли о холодной шипучей газировке пересохшее горло спазматически сжалось. Позабыв о минералке, Балваныч зашарил в карманах. Интересно, откуда этот автомат здесь взялся? И сколько денег опускать? Не три же копейки, в самом-то деле? Да и нет теперь таких монет, в три копейки.

После ряда манипуляций выяснилось, что автомат не берет ни рубль, ни два, ни пять и ни десять. Пятьдесят, десять и пять копеек тоже не берет. Российскую копейку держит некоторое время внутри, но потом, распознав подделку, сердито выплевывает наружу. Ну что ж, оставался последний способ, самое безотказное средство, а именно — крепкий удар кулаком по автомату.

Кулак противно заныл, зато в окошечке для возврата монет послышался редкий звон. Балваныч торопливо зашарил в крошечной нише. Выудил добычу: две монеты по три копейки и несколько однокопеечных с гордыми буквами СССР. Надо ж, он и забыл, какие махонькие были тогда монеты. Бросил копейку, нажал на кнопку. Автомат тихо фыркнул, и шипучая газировка вмиг наполнила запотевший стакан. Балваныч выпил ее одним махом. Эх, хороша! И жажда вмиг прошла, и голова прояснилась. И вроде как сил сразу прибавилось. Даже поясница ныть перестала.

Балваныч довольно крякнул. Перебрал монетки, выудил трехкопеечную, задумчиво повертел в руках. Пить больше не хотелось, но очень хотелось узнать, какой в автомате сироп. Хорошо бы, апельсиновый…

Он почти чувствовал сочный цитрусовый вкус во рту. Ему было двадцать, и он первый раз оказался в Москве, на всесоюзном концерте комсомольской самодеятельности. На сцене в Сокольниках шли представления, ребята волновались перед выступлением, а он тогда впервые встретил Катю… Они гуляли вдвоем по аллеям парка, украдкой беря друг друга за руку. Зелень деревьев была яркой, музыка с танцплощадок — зажигательной, жизнь — прекрасной. А газировка — апельсиновой.

"Не стану сейчас", — решил Балваныч. — "Какая нужда, я одним стаканом напился. Да и копеек-то всего ничего, надо с убережью тратить".

— Дяденька, дай попить, — дернул тут его кто-то за рукав пиджачка.

Балваныч обернулся. За спиной стоял чумазый цыганенок лет десяти; живые темные глаза из-под черных кудрей смотрели не просительно, как у других побирушек, а задорно. Видать, не так давно еще на улице ошивается…

— У-у, развелось вас тут, — отмахнулся Балваныч от цыганенка и пошел домой.

До квартиры поднялся — и не заметил, только у двери спохватился, что одолел лестничные пролеты одним махом, без остановок, и за сердце не хватался.

Дома Балваныч обыскал все закутки в квартире и стал счастливым обладателем восьми копеечных и четырех трехкопеечных советских монет. Ссыпав их в карман пиджачка, он решил немедленно проведать, на месте ли еще автомат и узнать, какой же в нем сироп. Но на самом деле Балваныча подгоняло воспоминание о том, как хорошо подействовала на него газировка в первый раз. Он снова хотел испытать давно позабытое ощущение, которое так не ценил по молодости — когда ничего не болит.

Голубоватый автомат никуда не делся. И граненый стакан, как ни удивительно, тоже не сперли. Балваныч опустил три копейки в прорезь и нетерпеливо уставился на зашипевшую струю. Принюхался. Ну, точно, апельсиновый!

Пил Балваныч не спеша, смакуя каждый глоток. Крякнул с удовольствием, сполоснул стаканчик, шаг сделал — и тут его как скрутило! В поясницу вступило, сердце зашлось, перед глазами круги. Ослабевший Балваныч согнулся в три погибели и, тяжело дыша, привалился к автомату.

Мимо, хромая, прошаркал дядя Коля — в мятой дачной панамке и грязной майке, завязанной на загорелом пузе узлом.

— Эге, Балваныч, как тебя скрутило! Может, похмелиться надо? — Достал из кармана вытянутых трико початую чекушку: — Глотни-ка.

В горле обожгло, внутри загорелось — но не полегчало. Только сильнее желудок скрутило. И мысль о "Парадизе" с минералкой показалась вдруг не просто заманчивой, а спасительной. Хотя зачем же в "Парадиз"…

Трясущимися руками Балваныч бросил в автомат копейку, дождался, когда наполнится стакан, и насилу сделал глоток, другой. А едва допил — как рукой все сняло. Чудеса!

Дядя Коля, тем временем с любопытством наблюдал за Балванычем.

— Отпустило, что ли?

— Отпустило, — рассеянно ответил Балваныч и, нахмурившись, задумался.

Надумав, решительно выдохнул и бросил в автомат еще три копейки. Недрогнувшей рукой взял полный стакан и выпил до дна.

Снова скрутило, да так, что свет не мил.

Балваныч, задыхаясь, кинул копейку.

— Ну и сушняк у тебя, — сочувственно покачал головой дядя Коля.

Простая газировка в горло уже не лезла — это ж четвертый стакан! Но эксперимент важнее — и Балваныч мужественно, глоток за глотком, влил в себя все до дна. И снова с последним глотком вмиг отпустило; и такая ясность в голове и легкость в ногах — ну будто заново родился.

Интересно… От газировки с сиропом ему делается плохо, а от простой газировки — напротив, очень даже хорошо.

— Колян, — немедленно решил проверить свои подозрения Балваныч, — Ты, вроде, жаловался, ноги у тебя болят.

— Болят, — буркнул в ответ дядя Коля и рассеянно почесал выглядывающее из-под узла майки пузо. — А тебе-то что?

— Да так, ничего, — Балваныч бросил в прорезь копейку и протянул дяде Коле полный стакан. — На-ка, выпей.

Дядя Коля поначалу отнекивался, не хочу, мол, но, уступив настойчивости Балваныча, все-таки тяпнул стакан.

— Ну, как? — поинтересовался Балваныч, принимая пустой стакан.

— Как-как — нормально, — пожал плечами дядя Коля. — Ладно, пошел я.

Балваныч провожал его внимательным взглядом. Правда, что ли, дядя Коля быстрее идет, или ему только кажется?

От размышлений его отвлек организм. Четыре полных стакана газировки — это вам не шутка. И очень хорошо, что как раз для решения этих проблем через дорогу удобно располагалась застопорившаяся лет семь назад на третьем этаже стройка. Чудеса чудесами, а вот в туалет прямо сейчас надо.

***

Под вечер Игорь понял, что вот-вот заснет прямо за рулем и остановился в первом же населенном пункте. Им оказалось зажатое между асфальтовым и железнодорожным полотном село.

Сочная, свежая зелень лугов, среди которых живописно раскинулись высушенные горячим летним солнцем домушки, приятно контрастировала с четырьмя грязно-желтыми, забытыми в железнодорожном тупике вагонами. Под густым налетом копоти на железных боках еще можно было разглядеть три буквы — РЖД, а предупредительная надпись "С горок не спускать" была на диво хорошо видна. Вытоптанная в траве песочная проплешина у самых рельс знаменовала собой местную станцию. Здесь на пару минут останавливались некоторые проходящие составы, и местные предпринимательницы-пенсионерки немедленно подлетали к пассажирам, делая им привлекательные бизнес-предложения: копченая рыба, вареная картошка, соленые огурцы и пиво.

За проплешиной проглядывала почти погрузившаяся в почву асфальтовая клякса, а следом за ней стояло одноэтажное здание из некогда белого, но уже давно уныло посеревшего кирпича. В трех больших окнах можно было разглядеть засиженные мухами занавески позапрошлогодней стирки, а над ними — запыленную, с белесыми следами частого птичьего пребывания вывеску "Элит-бистро" и логотипом Пепси. Повертев головой, Игорь, за неимением альтернатив, направился туда.

В элит-бистро было два стола, горшок с тощей алоэ-вера, пластмассовый магнитофон, откуда, слегка шипя, неслись звуки Русского Радио, похрипывающий настольный вентилятор и дородная продавщица в белом переднике в нарядный, крупный красный горошек. Посетителям здесь предлагали на выбор баночки теплого Пепси и прохладные сосиски, чай, кофе и беляши в налете побелевшего жира. Несмотря на куцее меню, Игорь мучительно долго размышлял, что бы ему заказать — по грозному виду продавщицы он понял, что сидеть просто так здесь ему не позволят. В итоге он остановился на чае, решив, что кипяток и пакетик заварки — это относительно безопасно.

За проведенный в элит-бистро час Игорь прочитал "Краснопартизанские провинциальные ведомости" четырехдневной давности, из коих узнал, что в Подшибаловке прошел районный фестиваль симфонической самодеятельности, а глава местной администрации Римско-Корсаковки, Залётный Ярополк Олимпиадович, решил выдвинуть свою кандидатуру на пост Президента России. До мельчайших деталей изучил вид из окна — на ухабистую улицу, покосившиеся сараюшки, облупленную церковь, шустрых куриц, ленивых коров и деловито копошащихся на грядках баб. За все это время он так и не увидел ни одного мужика, не считая двух чумазых пятилетних пацанов в огромных семейных трусах, заменяющих летние комбинезончики, и дрыхнущего в теньке под забором старика.

А потом, когда ночь окончательно сменила длинный летний день, Игорь устроился поудобнее на заднем сидении своей десятки, опустил стекла и долго смотрел в высокое темное небо, усыпанное звездами, так редко посещающими ночные просторы густо электрифицированной столицы. Над железнодорожным тупиком искрил одинокий фонарь и особенно ярко горела какая-то звезда. Может, Полярная, Игорь наверняка не знал. Откуда-то издалека время от времени доносился протяжный гудок пересекающего бескрайние просторы страны поезда, и звук этот казался единственным признаком жизни на всю округу — с наступлением темноты село замерло и затихло какой-то неуютной, неживой тишиной. И Игорю на миг даже показалось, что воронка народилась именно здесь, что в наступившей ночи она затягивает, поглощает село в себя, и что село исчезает, вымирает прямо у него на глазах.

Может, так оно и было на самом деле. Может, и нет…

***

Несмотря на то, что шел ему уже седьмой десяток, дядя Коля был пенсионером работающим. И не сторожем, а самым что ни на есть начальником. Единственной в городе спасательной станции.

Больные ноги мешали работать. Ну, если честно — мешали не столько работать, сколько рыбачить. Какая уж теперь работа! Пусто на берегу. Это раньше, лет двадцать назад, когда еще работало оборонное предприятие, в Приволжске летом за городскими пляжами нужен был глаз да глаз. Вот уж лет десять как закрылся завод, инженеры и проектировщики со своими семьями поразъехались в поисках лучшей доли. И спасать из воды стало некого.

А "спасалка", как ласково называл станцию дядя Коля, пока стоит. Он подозревал, что ее все еще не закрыли просто потому, что в мэрии про станцию забыли — ведь расходов-то на нее почти нет. В штате всего трое, не считая приблудной дворняги: начальник, то есть он, дядя Коля, с окладом с тыщу двести, моторист Василий, военный пенсионер с окладом в восемьсот рублей, и спасатель-водолаз Серега, Василию двоюродный племянник, с судимостью за хулиганство и окладом в пятьсот рублей. Итого — две пятьсот. У мэра, небось, в кармане на мелкие расходы больше валяется.

Дядя Коля только радовался, что спасалку не закрыли — ведь, как ни крути, почти четвертак он на ней проработал. Знавала станция и лучшие времена — ну да что ж теперь? Главное, пока она есть, дядя Коля вроде как при деле, и деньжат ему маленько перепадает. Рыбёшка, опять же. И, что особенно важно, спасалка дает законный повод из дому уходить — дома, в четырех стенах, он бы давно уже с ума сошел от скуки и от ворчания жены.

Вот и пропадал дядя Коля на Волге — и в будни, и в праздники, и зимой, и летом. Раньше, пока ноги не болели, на велосипеде ездил, теперь больше пешком. Косточки и объедки из дома в стеклянных банках носил, приблудную дворнягу прикармливал. Рыбачил помаленьку, помаленьку рыбку коптил.

Спасать из воды давно уже некого, но Волга-то в кровь въелась, так и манит. Про Кулигина дядя Коля, если и слышал когда, то давно позабыл. Иначе удивился бы, что, глядя на реку, возле которой провел всю жизнь, думает он ну слово в слово как герой Островской "Грозы": "Вот, братец ты мой, пятьдесят лет я каждый день гляжу за Волгу и все наглядеться не могу". Правда, так ладно сказать он бы в жизни не смог. И только когда уж совсем переполняли его чувства, дядя Коля мог только выдохнуть тихонько: "Эх, твою мать, вот ведь!.." и зачем-то оттянуть воротник рукой.

Из пяти судов, что когда-то были на спасалке, два катера и одна моторная лодка долго лежали на берегу, умирая от рака железа — ржавчины, пока однажды ночью не утащили их куда-то современные искатели сокровищ — собиратели металлолома. Правда, еще остались одна моторка и одна вёселка. Дядя Коля из своей заначки покупал бензин, заправлял лодку и ездил рыбачить. Вот где больные ноги ему досаждали! Спустить лодку на воду, забраться в моторку, сети вытянуть, перебрать и закинуть обратно… А хуже всего то, что станция, приземистая деревянная изба с широченной верандой, стояла на самом верху берега, а берег здесь был крутой! Длинная деревянная лестница от избы до пляжа спускалась вниз почти отвесно, и подъем со спуском по ней казались дяде Коле штурмом Эвереста.

В этот же раз отвесную деревянную лестницу дядя Коля преодолел с давно позабытой легкостью. Он настолько этому удивился, что даже обернулся и внимательно рассмотрел крутые ступени. Да нет, все тот же "Эверест". А ноги не болят. Будто молодой силой налились. Чудеса!

Дядя Коля рассеянно, по привычке, почесал загорелое пузо. Осторожно, с опаской порадовался. Отмахнулся от мыслей, надолго ли ему такое счастье. А что гадать? Лучше просто наслаждаться давно позабытым ощущением, которое по молодости он совсем не ценил — когда ничего не болит.

Летом моторка стояла на якоре метрах в ста от берега, подальше от охотников за металлоломом. В прошлом году у дяди Коли на даче даже бак для поливки уперли. Здоровый бак, литров на пятьсот. Наверное, кран подогнали — иначе разве утащишь? Ну, а если уж такую махину свистнули, то и моторку заберут, не задумаются. Вот и держал ее дядя Коля на воде, а сам до моторки на вёселке добирался.

Подойдя к вёселке, дядя Коля увидел, что внутри, свернувшись клубком, спит какой-то чернявый пацаненок лет десяти.

— Эй! — потряс он его за плечо. — Вставай.

Мальчишка пугливо выскочил из лодки на песок и уставился на дядю Колю блестящими цыганскими глазами.

— Дяденька, угости рыбкой!

Дядь Коля аж крякнул от такой наглости.

— Ишь, рыбки ему… Нету рыбки! Сам вот только за ней собираюсь.

— Дяденька, а можно с тобой?

— Вот еще, — отмахнулся дядя Коля. — Вали-ка ты отседа, — посмотрел на вихрастого пацаненка и добавил: — Ну, или подожди меня, я через пару часиков вернусь, может, чем и поделюсь.

Мальчишка просиял. Дядя Коля отвернулся и потащил вёселку на воду. Уже взялся было за весла и увидел, что у самого берега плавает мятая оранжевая строительная каска. "Вот те на, откуда это?" — удивился он про себя, достав находку. Неужто со стройки прибило? Лет двадцать назад, аккурат на заре перестройки, затеяли в Волжске строить через реку мост. Да не мост — мостище: двухуровневый, железнодорожное и автомобильное полотно внизу, а наверху — скоростные трамваи. Нагнали кранов, раскурочили ковшами экскаваторов весь берег, загадили заводь, распугали пляжников, на подъеме финансов и амбиций поставили первый пролет, и…

За двадцать лет принимались за мост неоднократно. Как власть менялась, так прибавлялось к мосту по одному пролету. Один поставил председатель горкома. Затем, когда он же стал первым мэром, построили второй пролет. Третий — при нем же на перевыборах. Четвертый выстроил другой мэр, отставной генерал, ветеран войн в Приднестровье. Потом, перед перевыборами, дал маху и за мост почему-то не взялся. Народ, привыкший к тому, что кандидаты первым делом обещают достроить мост, за генерала не проголосовал, на второй срок не оставил. Мэр-демократ, пришедший на смену мэру-генералу, тоже за мост схватился, итого возводили сейчас шестой пролет. Оставалось еще пятнадцать… Мэра выбирали каждые четыре года, значит, лет так через шестьдесят мост должны были закончить. И начать ремонтировать первые пролеты.