Помоги проекту - поделись книгой:
Без крыши над головой
Факт, что одновременно со мной в страну приехал еще миллион переселенцев, доставил соответствующим ведомствам изрядную головную боль.
У них было всего 14 квартир для новоприбывших, причем три из них — для претендентов из числа родственников служащих. Правительство предприняло массу мер, чтобы облегчить ситуацию. Оно откопало старый закон, по которому каждый, кто хоть раз насладился свободной квартирой, с этого момента никогда более не может быть из нее изгнан, и будь то женщина или ребенок, всем без исключения потомкам позволено оставаться в этой квартире до последнего, Судного дня.
Мне повезло. Поскольку я еще был в этом вопросе не сведущ, то решил обратиться к своему другу, старому школьному товарищу Юлиусу Ботони, который как раз хотел сдать на год свою квартиру в Тель-Авиве за 50 фунтов в месяц, поскольку получил годовую стипендию для прохождения учебы в Италии, чтобы там пройти курс бриджа для начинающих. Так что дело было для нас обоих очень важным. Мы скрепили договор дружеским рукопожатием и распрощались приветливыми кивками.
Но Ботони тут же снова догнал меня.
— Не сочти за недоверие, — сказал он. — Но, может быть, нам следует оформить сделку у адвоката. Только, чтобы избежать трудностей. Нельзя же все предвидеть. Ты меня понимаешь?
Я понял, и мы договорились о встрече с адвокатом Ботони, д-ром Авигдором Вахсманом.
Придя в канцелярию адвоката, я сразу обнаружил, что тот уже все обговорил с моим другом. Во всяком случае, Ботони сидел в кресле смертельно бледный и дрожащий. Д-р Вахсманн задумчиво посмотрел на меня.
— Мы стоим перед непростым решением, — начал он. — Г-н Ботони ознакомил меня с деталями. Я считаю 75 фунтов в месяц слишком малой ценой, но в конце концов, это личное дело квартиросдатчика. Предвидя это, я задаю Вам вопрос: какие гарантии Вы можете нам дать, что действительно освободите квартиру через год?
— Извините, — возразил я несколько язвительно, — но, в конце концов, мы старые приятели и школьные друзья. Не так ли, Ботони?
Ботони хотел ответить, но не смог выдавить ни звука. Д-р Вахсман заслонил его собой.
— При съеме квартиры не должно быть никаких сантиментов. Закон о защите прав потребителей четко устанавливает, что квартиру, в которую Вы хоть раз въехали, можно уже больше не покидать. Потому я и прошу у Вас залог в 8000 фунтов.
— Но почему? — спросил я. — Квартира стоит максимум 6000 фунтов.
— Совершенно верно, — подтвердил д-р Вахсман. — Именно потому я и предлагаю большую сумму. Тем более охотно Вы оставите квартиру. Я предлагаю заплатить наличными, а если Вы захотите остаться еще на год, то не попытаетесь сделать это в обход договора. Если Вы согласны с этими условиями, перейдем к заключению сделки.
Я взял в банке кредит и принес деньги адвокату. Когда я клал деньги ему на стол, Ботони с легким вскриком упал в обморок.
— Порядок, — сказал д-р Вахсман, пересчитав сумму. — Осталось лишь отрегулировать одну мелочь. Как поступим в случае девальвации?
Я клятвенно заверил, что съеду из квартиры в любом случае.
— При съеме квартиры не может быть никаких клятвенных заверений. Нам необходимы гарантии. Я предлагаю Вам усыновить г-на Ботони и назначить его единственным наследником вашего имущества, включая право перенайма квартир.
Окончательно и бесповоротно. Это, так сказать, всего лишь формальность.
Я дал свое согласие, усыновил моего школьного товарища Ботони и подписал договор. По желанию д-ра Вахсмана я завещал ему также затраты на погребение и налог на наследство. Я передал ему свои фамильные драгоценности, которые я на экстренный случай захватил с собой из Европы, и на этом процедура завершилась. На следующий день я должен был получить ключ от квартиры.
Мой пасынок все это время сидел в углу съежившись и хныкал.
* * *
На следующий день ключа я не получил. С ангельским терпением д-р Вахсман разъяснил мне, что должен быть установлен твердый порядок и на случай преждевременной смерти его подопечного. А потому мне следует ходатайствовать в Верховном раввинате о расширении понятия "Великий исход", если по истечении года я останусь в квартире еще хотя бы на день.
Едва я подписал документ, Ботони впал в нервный припадок. Он подпрыгнул, начал орать, обвиняя адвоката, что тот был недостаточно осторожен, кроме того, я не настолько религиозен и великий исход меня не касается, и он, Ботони, абсолютно уверен, что теперь его квартира окончательно потеряна.
После короткого совещания их обоих д-р Вахсман сообщил, что согласен с аргументами Ботони. А потому мне необходимо получить гарантии хотя бы одного из членов Совета Безопасности ООН, что в случае несвоевременного освобождения квартиры тот предпримет военную акцию против Израиля.
Мы остановились на Франции. Я мобилизовал все свои связи и вскоре получил эту гарантию от французского посольства, после того, как тому пришло разрешение с Кэ-д'Орсэ[10]. Теперь оставалась последняя формальность, а именно, покупка трехкомнатной квартиры в Тель-Авиве на имя д-ра Вахсмана.
Дополнительным разъяснением я известил уполномоченную д-ром Вахсманом фирму, производящую репелленты, об исключительном праве обкурить по истечении срока договора квартиру Ботони угарным газом, даже если я еще буду внутри.
Наконец-то договор был готов. Он составлял 28 страниц и гласил, что упомянутая квартира великодушно и с наилучшими пожеланиями мне — в дальнейшем именуемому "Захватчик" — сдается на срок в один год г-ном Ботони — в дальнейшем именуемому "Благодетель" — за ежемесячную плату в 100 фунтов, при условии, что Захватчик не имеет никакого права оставаться более, чем один год в квартире Благодетеля.
Я изучил договор, и уже через два дня мы его подписали. Ботони с трудом приподнялся со своего стула, передал мне трясущимися руками ключи, пробормотал пару слов сожаления и рухнул замертво. Сначала я решил, что от страха за свою квартиру он умер. Но как выяснилось, в действительности это оказалась не смерть, а столбняк.
* * *
К сожалению, я не смог воспользоваться ключами. Параграф 570 нашего договора гласил: "Захватчику запрещается входить в квартиру, начиная со дня, обозначенного настоящим договором". Согласно д-ру Вахсману, эта оговорка являлась необходимой, чтобы я действительно освободил квартиру по истечении года. А я-то уже решил никогда более не покидать квартиру, если только хоть раз попаду внутрь.
Вода камень точит
Год — это, в конце концов, только год, имеет 365 дней и всегда четыре сезона. Но в Израиле к этому добавляется еще и проблема осени. В наших краях в каждой квартире рядом с кухней находится пещерообразная камера, закрытая со всех сторон, за исключением одной, обращенной к вливающимся в нее грозовым октябрьским дождям. Этот карман, в просторечии называемый "кухонный балкон", никогда не может быть закрыт. Это запрещено законом от 1187 года султана Саллах-ад-Дина, пытавшегося таким образом помешать крестоносцам ворваться в дома и там окопаться. Наши городские власти хорошо знают, что этот закон уже изжил себя, в конце концов, у нас уже есть свои собственные британские законы. Однако, вопреки юридическим возражениям, он продолжает действовать, причем с еще более высоким денежным штрафом, который пополняет пустую государственную казну. Для устранения проблемы есть несколько способов:
Балкон будет герметически закрыт стекольных дел мастером Ароном Фурманом. Он берет и поставляет в течение одного, ну, двух дней, самое большее — в течение полугода, достаточное количество оконных модулей из высококачественной алюминиевой древесины. Пока он их устанавливает, мы спрашиваем Фурмана, действительно ли наши октябрьские дожди не будут протекать внутрь балкона.
— Совершенно и полностью исключено, — говорит герметический Фурман, — я привинчиваю все насмерть.
Подельником у Фурмана городской инспектор полиции, который следует за ним по пятам и день за днем заводит на остекленные балконы уголовные дела. А как только инспектор уходит, приходят субтропические ливни.
Собственно, дождь нас не раздражает, если только он не налетает с юго-запада. Но уж тогда герметически закрытый балкон превращается в искусственное стоячее озеро. На каждый отдельный, сложенный туда до лучших времен предмет — коробку со старой шваброй, чемодан, сломанный торшер, мешок с картошкой — обрушивается благодатный для нашей земли ливень. Квартира затапливается, и дух вечности витает над поверхностью воды.
Уголовник и его самая лучшая из всех жен поднимаются, как один, навстречу потоку и, подобно духам ручьев, пытаются с помощью больших полотенец стать богами влаги. Потом прачечная от двух до трех часов выдерживает героическую нагрузку, и остается еще время немного поспать.
Герметический Фурман вызывается по тревоге и окидывает серым хитрым глазом затопленное поле боя. Его диагноз короток, но точен.
— Смотри-ка, — говорит он, — и впрямь вода протекла. Ну, да ведь скоро же весна.
В такие трудные часы народ берет свою судьбу в собственные руки. Когда мастерство Фурмана оказывается бессильным, нам приходится спасаться из водяной мельницы самостоятельно. Первый шаг: уплотнение щелей, через которые проникает столь благодатный для нашей земли ливень. Мы подтаскиваем стул, ставим на него табуретку, вскарабкиваемся наверх, падаем вниз, встаем, приносим стол, ставим на него стул, поднимаемся на него, жена держит меня за ноги, и мы локализуем место протечки.
Протечку — нет. Только место.
Оконная рама намертво прикреплена к стене, перемычка закрывает раму, как отец спящего ребенка, не найти ни единой крошечной щелочки, однако, где-то на головокружительной высоте собираются толстые капли и каждые четыре секунды — хлюп! — капают на картошку, которая уже прорастает свежими зелеными ростками. Невозможно установить, откуда просачиваются эти капли, они совершенно внезапно образуются на перемычке. Наша дочь Ренана высказывает мнение, что вода просачивается сквозь поры оконного стекла.
— Закрой свой фонтан, — прикрикиваю я на нее, — а то я его заткну.
Но чем? У нас дома нет никакого подходящего материала. Впрочем, стоп — наша артистическая, высокоодаренная дочь охотно лепит всевозможные симпатичные фигурки из омерзительного пластилина. Мы воруем у нее эту бурую массу, открываем окно, и неожиданно сильный, как из ведра, порыв дождя жестоко обрушивается на нас, но мы замазываем всю оконную раму пластилином.
Как матросы на мачте фрегата, мы висим между бушующим морем и безжалостным небом, и лишь яркие молнии освещают нас. А-хой! После сделанной работы мы довольны и подхватываем ангину. Но вода опять просачивается.
Хлюп!
Ничего, ничего, теперь-то нам ясно, что пластилин мог быть только промежуточным решением. Уже через десять минут его остатки валяются на улице. Следующим утром мы идем в магазин "Сделай сам" и покупаем профессиональный набор для ремонта окон и шпатель. Мы используем два часа, в которые дождь слегка переводит дыхание, и все обмазываем клеющей массой, которую на своей обуви заодно разносим по всем отдаленным углам квартиры.
При возобновлении мерзкой погоды у нас возникло впечатление, что вода стала проникать еще лучше. Мы обратились к расширяющемуся цементу, этакому научно апробированному материалу, водостойкому и абсолютно непромокаемому, особенно подходящему для герметически закрытых балконов. Его вмазывают между окном и рамой, между окном и стеклом, между рамой и стеной, между дверью и петлями и вообще везде. Мы намазали его двумя толстыми слоями и только тогда увидели, что вода больше не просачивается. Но это оттого, что кончился дождь.
О, нет, никакой капитуляции в обычном смысле слова. Просто победа здорового образа мышления. Зачем воевать против сил природы? Если воде хочется просачиваться — пожалуйста, пусть себе.
Мы начали ставить тазик под капли и тем не только обуздали поток, но и собрали столь благодатный для нашей земли дождь. Маленький балкон более не затапливался, правда, тазик переполнялся и переливался. Но мы просто поставили тазик в еще больший тазик и таким хитрым способом обеспечили, чтобы вода лилась из маленького в большой тазик, а не на заплесневелую люстру.
Единственная заковыка в системе: большой тазик тоже когда-нибудь наполнится. Но тут уж ничего не поделаешь.
Обычно проходит не менее двух недель, прежде чем находится идеальное решение: дверь между балконом и кухней. Эта дверь, собственно, должна быть закрыта. И тогда невозможно определить, что происходит за ней. Благодатный ливень может проникать внутрь или оставаться снаружи, как ему хочется. Мы внутри, джунгли снаружи, контакт с балконом отсутствует. Теперь уже коробка, чемодан и картошка должны сами о себе позаботится.
И тогда, только тогда балкон действительно и на самом деле будет герметически закрытым балконом.
Незаконченный город
Как-то, с полвека тому назад, увязли два еврея в необитаемой песчаной пустыне, и первый из них установил, что здесь не сможет выжить ни одно живое существо. Второй же заключил, что везде, где есть воля, будет и выход, и они поспорили. Так был основан Тель-Авив.
Кто из них выиграл, до сих пор неизвестно.
Когда Тель-Авив насчитывал 1500 душ, шум стал таким сильным, что все 5000 жителей сильно от него страдали. К тому же планировка оставалась весьма хаотичной. Улицы, рассчитанные на 10000 пешеходов, были слишком тесны, чтобы хоть наполовину обеспечить движение транспорта для 50000 человек, так что даже самые большие оптимисты не верили в будущее Тель-Авива. И действительно, пыльный, некрасивый город из-за недостатка освежающих зеленых насаждений действовал угнетающе на 100000 своих обитателей. Если вспомнить вдобавок, что он располагал допотопной канализацией, станет понятно, почему в нем было только 150000 жителей. Тель-Авив, должны мы добавить, к сожалению, действительно непривлекателен. Сколько евреев может жить в одной совершенно перенаселенной куче домов при совершенно катастрофических санитарных условиях? Так сколько? 650000? Хорошо, но это уже слишком.
Огненный шторм
Когда в Израиле жарко, то понимаешь, что такое настоящая жара. Это обеспечит наш сухой, огненно-горячий пустынный ветер, этакая разновидность "супер-широкко"[11], ощущения от которого имеют только один аналог: внутренности танка, на экипаже которого силы сопротивления проверяют действие огнемета.
Этот ветер называется по-арабски "хамсин", что значит "пятьдесят", поскольку согласно инструкции он дует на протяжении именно 50 дней. И когда он дует, человеку не хватает воздуха, он едва держится на ногах и буквально ощущает, как пересыхают его нервы.
Бывалый обитатель преисподней откладывает свои преступления на сезон хамсина, ибо, хотя хамсин и невыносим, но как смягчающее обстоятельство наиболее для него удобен.
Пот земли
— Жена, — сказал я, — десять минут назад я уронил авторучку.
Самая лучшая из всех жен лежала на диване, с трудом моргая под ледяным компрессом.
— Ну, так подними ее, — проворчала она. — Авторучку-то.
— Невозможно. Слишком жарко.
Я не знаю, на каком градусе широты расположена наша крошечная квартирка. Должно быть, совсем недалеко от экватора. В спальне 42 градуса, на северной стене нашей затененной кухни — 48 градусов. И это в полночь.
Хамсин.
С самого утра я лежу здесь кверху пузом, раскинув все свои члены, как издыхающий зверь. Только перед издыхающим зверем не лежит стопка белой бумаги, на которой он что-то должен написать. А вот я, к сожалению, должен.
Но как это сделать? Чтобы поднять авторучку, я должен наклониться под углом 45 (сорок пять!) градусов, при этом пакет со льдом с моего затылка упадет на пол, и мне придет конец.
Я осторожно подвигал своей левой ногой, чтобы ухватить ручку ее пальцами. Бесполезно.
Мое отчаяние усиливалось. Сегодня уже пятый день, как я гипнотизирую белую бумагу, но это принесло мне лишь одно предложение: "Боже, какая жара!".
Одно лишь понятие "жара" не дает полного ощущения. Никогда. Помнится, в один из дней в 1936 году было так же жарко, но не так влажно. В 1957-м был отмечен один по-настоящему влажный денек, но не было так жарко. Только один единственный раз, в 1977-м, было так же жарко и так же влажно. Но это где-то в Африке.
Африка. Какое удивительное слово. Мой язык попытался его выговорить, но это было чрезвычайно трудно. Аф-ри-ка. Ну, как? А-ф-р-и-к-а.
— Жена, что такое Африка?
— Африка — прошептала она. — Африка…
Ну, вот, она произнесла "Африка", причем совершенно отчетливо. Может быть, это и правильно. Африка. Почему бы и нет? По мне, так одинаково. Мне вообще все равно. Уже несколько дней. С тех пор, как пришла волна этой невыносимой жары, мне все равно, лежу я или сижу, причем, где бы я не находился, и не имею других желаний, кроме как не двигаться. Если я за все это время моргнул больше, чем три раза, то это будет преувеличением. В моей голове ничего не шевелится, просто потому, что там не может ничего шевелиться. В любом случае, я ни на что не способен. Но все же я хочу что-то сказать. Но что? Да, вот: ох, уж эта жара. Боже, какая жара.
Звонит телефон. Просто чудо, что некоторые предметы еще функционируют.
Я с трудом протягиваю руку.
— Алло, — говорит чей-то хриплый голос, по которому я узнаю нашего соседа Феликса Зелига. — Я на бульваре Дизенгоф. Это просто ужасно. Я могу поговорить со своей женой?
— Конечно. Тебе только надо набрать правильный номер.
— А я об этом даже и не подумал. Спасибо.
Я услышал глухой шорох падающего тела, и все стихло. Тем лучше. Долгий разговор утомил бы меня.
Движением руки я дал своей жене понять, что Феликс Зелиг, по всей видимости, умер.
— Известим Эрну, — вздохнула она. Летом мы вообще склонны к коротким предложениям. И к чтению криминальных романов. Да прольется на нас хоть иногда холодный дождичек.
Поделиться книгой: