Текст книги doc

Но... грамматика разрешает сказать «земля была не шле­мом», а можно ли сказать, что она «есть не шлемом»? В самом «Слове» похожих конструкций нет. Правда, в нём много срав­нений вроде Гзакъ бежить серымь вълкомь. Кстати, у Маяковского тоже: «Я волком бы выгрыз...» – творительный падеж часто выполняет такую роль, в этом же стихотворении дальше: «Я достаю из широких штанин дубликатом бесценного груза...» (какому-нибудь ревнителю школьных норм оборот мог бы даже показаться слишком смелым: паспорт достают рукой, а не дуб­ликатом). У С.Кирсанова: «Лес окрылён, веером – клён». Мы говорим «пыль столбом» или «пыль стоит столбом» – глагол можно пропустить. Связку есть мы обычно не употребляем, ставя, и то не всегда, вместо неё тире («Я – русский»). А в XII веке она была обязательна.

Так принимать ли сравнение «земля – шлем»?

Если нет, то и выйдет иллюстрация к тому, как далеко заводит арифметика сама по себе. И после всех усилий оста­нется только сказать, как говорят «О боже!» – о, русская земля!

Всего-то буква...

Однажды автору этой книги встретился у В.Астафьева не­правильно, как показалось вначале, употреблённый предлог по-за. Двойные предлоги, кроме некоторых (из-под, из-за) у нас почти забыты, и немудрено было бы ошибиться в их применении. Сказать «по-за» можно, если что-то длинное располагается за чем-то тоже протяжённым или кто-то проходит за ним. У писателя прорубь находится за баней. Но ведь ни про­рубь, ни баня – не длинные предметы! Уж у кого-кого, а у В.Астафьева отыскать языковую неточность – почти заслуга. Я принялся перечитывать предшествовавший текст. И что же? – страницами двумя раньше обнаружилось упоминание: бани тянулись по берегу реки одним сплошным строением, а прорубь представляла собой многометровую щель во льду. Писатель совершенно ясно видел то, о чём говорил, и употребил единственно точный предлог. Кому знакомо удовольствие от изящно решённого уравнения, от правильно взятой ноты, тот поймёт красоту этих всего-то четырёх букв.

Такую же радость случается испытывать, найдя в «Слове о полку Игореве» чуть-чуть неверно скопированное переписчи­ком место и возвратив ему изначальный вид.

Например, в издании 1800 года читаем: Половци идуть отъ Дона, и отъ моря, и отъ всехъ странъ. Рускыя плъкы отступиша. Часть отрывка – Половци идуть отъ Дона и отъ моря – уже цитировалась, в ней половину слогов занимает о. Дальше оказалась отдельная фраза, и текстологи давно вычеркнули первое т из отступиша, получилось, если говорить по-совре­менному, «Враги со всех сторон русские полки обступили».

Но равенства не вышло. Иногда старославянское странъ на русское сторонъ заменяют не в переводе, а в самом текс­те, пишут не рускыя, а рускые, с «ятем» на конце. С любой из этих поправок равногласие выполняется, но первая не со­ответствует другим местам поэмы, вторая противоречит грамматике.

В поисках варианта, удовлетворяющего всем требованиям, замечаем, что хорошо было бы какое-то о заменить на у... Утъ всехъ не напишешь. А вот уступиша...

Какое же изумительно точное словоупотребление открыва­ется! «Половцы идут от Дона и от моря. И со всех сторон русские полки уступили». Не отступили, что было бы позорно, тем более ещё до начала сражения. Да бежать им и некуда, они окружены. Русские воины лишь немного уступили, сжатые превосходящими силами врага. Они сплотились теснее, такой кулак трудно разбить. То есть речь не о бегстве, а, наобо­рот, о готовности к битве.

Переписчик просто-напросто спутал сходные по значению приставки или, скорее всего, не разглядел букву: у по-древ­нерусски обозначалось так – оу; легко принять оуступиша за отступиша (эту же ошибку только что допустил мой компьютер, распознавая текст с машинописи 20-летней давности). А когда затем т вычеркнули, получилось ненужное повторение: половцы идут со всех сторон и окружили со всех сторон. Соотношение же у поэта было такое: 3 1 1 4 3.

Другой отрывок дошёл до нас в следующем виде: За нимь кликну Карна и Жля, поскочи по Руской земли, смагу людемь мычючи въ пламяне розе (роге). Первые издатели решили, что тут названы «предводители хищных половцев», и перевели так: «Воскликнули Карня и Жля, и, прискакав в землю Русскую, стали томить людей огнём и мечом». Один из исследователей потом даже читал: Кончак и Гза. Смага здесь толкуется как огонь, бросаемый боевыми машинами,

Позже возникло предположение, что карна происходит от карити (корить, оплакивать), а жля – испорченное желя (однокоренное с «жалеть»). Смагу приняли за погребальный пепел. Таким образом, имеются в виду вопленица, затем вестница мёртвых, идущая по Руси с ритуальным сосудом, напоминающим рог.

Наконец, промелькнуло высказывание: тут действует «кара жлан», чёрный дракон, известный по степным мифам. Он выды­хает огонь на манер Змея Горыныча.

Считаем гласные, и оказывается, что одного е недостаёт: 7 5 4 7 5. Куда его вставить? Больше некуда, кроме как в Жля.

Даже неловко за такое лёгкое решение спорного вопроса. Раз желя, то безусловно правы те, кто видел здесь не полов­цев и не дракона. И насколько поэтичнее получившаяся карти­на, чем информация о военных действиях или о драконе, при­тянутом сюда за уши!

Перед этим стихом стоит такой:

О, далече зайде соколъ, птиць бья, – къ морю;

а Игорева храбраго пълку

не кресити (не воскресить)! (7 6 6 4 2)

Игорь действительно ушёл к морю. Он сравнён с соколом, во время охоты улетевшим далеко от гнезда и не имеющим сил вернуться. Нужен ли союз а, разве какое-нибудь противопо­ставление во фразе есть? Существует туманное объяснение: а непонятно, однако в контексте вроде бы уместно. Но вот и цифры указывают: у поэта его не было, он нарушает равенство.

Через несколько строк видим два а подряд:

Уныша бо градомь эабралы,

а веселие пониче (5 3 4 4 1).

А Святъславъ мутень сонъ виде

въ Киеве на горахъ (5 2 4 1 1).

Ну, и где же противопоставления? Кажется, будто поэт бездумно втыкал а куда попало. Но по арифметике видно, что он тут ни при чём. Союз вставлен кем-то из сказителей или переписчиков «Слова», знавшим былины и народные песни, где а употребляется очень часто (в другой роли – для зачина или ради соблюдения ритма).

Итак, автор поэмы куда лучше знал язык, чем может пока­заться по его многочисленным «ошибкам». Точнее, не только знал – это доступно и для иностранца, например, однако его речь всё-таки не будет по-настоящему русской, – поэт очень тонко чувствовал язык. Причём это чувство близко к нашему, так как сам язык оказывается современнее: он не книжный (книжники всегда отстают), а живой, народный.

О чём говорят гиганты

Поэзия – речь звучащая. Даже стихи, которые написаны не для чтения вслух, мы всё равно произносим хотя бы про себя. Иначе поэтам незачем было бы соблюдать стихотворные размеры и рифмовать: ведь ударные и безударные слоги, со­звучия на бумаге не имеют значения. Один рифмует «мох – лёг», потому что произносит «лёх», у другого видим «лёг – бок», у третьего вообще «чириканье – чернильница».

Так же у древнего поэта: сколько а и я вместе, сколько у и ю вместе, и поровну ли а-я и у-ю – это интерес не к количеству разных значков на письме, а к их звучанию. Стихи в ту пору и предназначались не для чтения глазами, а для пения перед слушателями. Сам поэт назвал своим предшественником Бояна и сообщил: тот именно пел. Стихосложение «Слова о полку Игореве» воссоздаёт произношение автора, подобно фильтру радиоприёмника, отсекающему помехи, какие возникли на 800-летней дороге,

С другой стороны, поэма дошла до нас записанной. И нет причин думать, что записать не мог сам творец. Ведь он был из числа образованнейших людей своего времени. Это ясно не только по литературным достоинствам произведения: в принципе можно стать хорошим поэтом, не имея больших знаний, не обязательно даже уметь читать – например, заме­чательные народные песни сочинялись неграмотными людьми. Но автор поэмы прекрасно разбирался в истории, понимал государственные интересы Руси, отчётливо представлял себе всех князей, к которым обращался. То есть он принадлежал не к низшим слоям общества и, конечно, учился грамоте.

Так что же такое «Слово» – устное произведение, кото­рое могло быть и не записано, или письменное (что не исключало его исполнения вслух)?

Прежде чем предложить ответ, обратимся к самому длинному из стихотворных размеров, имеющих у нас хождение, – к гекзаметру. «Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына» – с этого начинается изучение античной литературы. Здесь 17 слогов. Чем больше их будет, тем труднее окажется воспринять ритм, да и смысл строки: пока она приблизится к концу, уже забудется начало.

А теперь возьмём один из стихов «Слова»: Уже бо беды его пасеть птиць подобью, вълци грозу въсрожать по яругамъ, орли клектомь на кости звери зовуть (5 11 6 6 5). Тридцать три слога!

Другая цитата: Ту ся копьемъ преламати, ту ся саблямъ потручяти о шеломы половецкыя на реце на Каяле, у Дону великаго (13 8 8 5 5). Тридцать девять слогов.

А князи сами на себе крамолу коваху, а погании сами, победами нарищуще на Русскую землю, емляху дань по беле отъ двора (15 7 8 7 8). Сорок пять слогов.

И вот, возможно, самый длинный пример, какой есть в поэме:

Тогда великий Святъславъ

изрони злато слово, слезами смешено, и рече:

«О, моя сыновца Игорю и Всеволоде,

рано еста начала

Половецкую землю мечи цвелити

(досаждать мечами половцам),

а себе славы искати!»

Здесь 15 а-я, 15 о, 15 е, 15 и-ы. Лишними оказались 4 у-ю. Шестьдесят четыре слога!

Цитирование можно продолжить. Стихов, превышающих по длине строку гекзаметра, в поэме далеко за сто.

Конечно, трудно вообразить человека, который был бы в силах на слух оценить точность равенства или хотя бы опре­делить его тип: трёхкратное ли оно, например, или пятикрат­ное, или сложное, – тем более что они чередуются как будто без всякого порядка. Естественнее предположить, что подсчё­ты вёл не слушатель, а читатель. Он получал удовольствие от формы, как мы, читая стихотворение, можем обращать внимание на рифмы и восхищаться ими. Правда, очень уж продолжителен путь к такому математико-поэтическому наслаждению. Но ведь это была наша первая система стихо­сложения, не приходится требовать, чтобы она удовлетворяла придирчивый взгляд из-за восьми столетий. Не исключено и то, что поэт не имел в виду ничьих подсчётов, слушатель только чувствовал какое-то особое очарование стихов, а объяснить его не мог.

Но вопрос сейчас не о читателе. Как сам автор подсчитывал гласные? Их бывало очень много во фразе, они образовы­вали сложные равенства, притом надо было помнить, употреблено ли пре- или при-, Владимеръ или Володимиръ, обычное и или десятеричное, о или ъ и так далее, да ещё держать в уме всю поэму... Неужели он делал это наизусть?

Конечно же, бессмысленно было воздвигать перед собой такое фантастическое препятствие. Проще записать.

«Слово» никогда не было устным произведением. Оно даже сочинялось на письме – с черновиками, помарками, исправлениями...

Именно так вывела восемь веков назад рука автора: Слово о пълку Игореве, Игоря, сына Святъславля, внука Ольгова.

Нелепо ли?..

Сегодняшние поэты охотно рассказывают в стихах о себе. Нетрудно отыскать сборники, в которых на сотню стихотворений едва наберётся десяток без слова «я». А в Древней Руси дело обстояло как раз наоборот. Авторы говорили о себе крайне редко, хотя у нас я – последняя буква в алфавите, а у них место местоимение азъ открывало азбуку, так как служило ещё и названием буквы А. Само слово азбука – от букв А и Б (буки), как и алфавит от альфы и беты.

Несколько веков назад азъ в разговорной речи сменился на я. Но писать продолжали по-прежнему. Историки языка даже удивлялись, как долго держался азъ. Затем поняли причину: с А начинается обучение грамоте, этот порог на Руси переступали торжественно. Ритуал помнился писцам всю жизнь, потому они сохраняли азъ, давно ушедший из живой речи.

Вот так же и «Слово о полку Игореве» всем знакомо с детства. Надеюсь, мои изыскания, предложения кое-что поправить в тексте убедительны. Однако ведь к «Слову» за два века привыкли… К тому же есть люди, которые не слышат никаких доводов.

Каждому со школьных лет хоть смутно помнятся первые слова поэмы: Не лепо ли ны бяшеть, братие, начяти старыми словесы трудныхъ повестий о пълку Игореве, Игоря Святъславлича? Легко представить, сколько негодования способно вызвать вмешательство в общеизвестную фразу.

Между тем она грамматически неправильна. Её точный перевод: «Не хорошо ли, не уместно ли нам было начинать» и так далее. Почему «было»? – ведь поэт запевает именно в данный момент. И почему употреблено длительное время глагола – в современной передаче «начинать» (а не «начать»)?

Отрывок не уравновешен и арифметически: даже если написать Святославлича, выйдет 9 7 8 10 2. Равенство где-то близко, только нужно заменить какое-то и на е… Из следующей фразы взять нечего, она сама по себе: Начати же ся той песни по былинамъ сего времени, а не по замышлению Бояню (7 5 7 7 2).

Придумать наукообразное предположение несложно. Вспоминаем, что Игорь имел второе, христианское имя – Георгий, и на половцев двинулся в день своего святого Георгия Победоносца. В народе говорили «Егорий Победоносец», отсюда имя Егор. Вообразим, что поэт сказал: о пълку Игореве, Егора Святославлича – и равенство окажется достигнуто. Писец потом мог перепутать схожие имена.

Но лучше поставим вместо архаичного ны другое местоимение, тоже имеющееся в «Слове», – намъ, – и напишем согласно грамматике: Не лепо ли намъ есть, братие, начати… Потребуется также заменить и десятеричное в повестий на е. Равенство становится точным, и князя переименовывать не надо.

Или вот другая знаменитая фраза: Трубы трубять въ Новеграде – стоять стязи въ Путивле (4 2 3 3 3). Хорошо бы вместо одного а поставить о, создастся точное пятикратное равенство. В грамоте, отделённой от «Слова» всего четырьмя десятилетиями, обнаруживаем: горда Смольнеска (города Смоленска). Там же написано берьгом (берегом). Так вносить ли изменение въ Новегоръде?

И совсем трудно иногда сказать, использовал ли поэт возможности, не отражённые в других памятниках словесности. Ведь, не говоря уж о мелочах, в поэме есть даже слова (около 20), которые нигде больше не найдены. Да если ещё переписчик внёс свой «вклад»…

Большую сложность представили строки:

Се бо готския красныя девы

въспеша (запели) на брезе синему морю,

звоня рускымь златомь, –

поють время Бусово,

лелеють месть Шароканю.

А мы уже, дружина, жадни веселья!

Считаем гласные, и ничего не получается. На два стиха текст разделён пока условно.

Готы поселились в Крыму и у Азовского моря за тысячу лет до Игорева похода. Они были союзниками половцев. Шарукан – дед хана Кончака, потерпевший сокрушительное поражение от Владимира Мономаха. Месть Кончака понятна (вдобавок и его отец был загнан тем же Мономахом на Кавказ). Но что за время Бусово?

Историки долго искали Буса. Проверили XII век, XI, X… Ближайший Бус (или Боус, Боз) нашёлся в IV-м – князь антов, предков восточных славян. Готский король Винитар одержал над ним победу и распял на кресте Буса, его сыновей и 70 знатных антов. Вражеские девы радуются возвращению того времени, поэт вспоминает, что больше восьми веков Русь не знала подобного несчастья.

Правда, удивительна всеобщая осведомлённость: не только автор «Слова» знает Буса, но и готские девы знают тоже, и читатели поэмы должны были его помнить. От Игоря до нас прошло даже меньше восьми веков, но он был бы известен лишь немногим специалистам, если бы не поэма о нём. И мы ведь не идём с пением «Слова о полку Игореве» мстить за князя.

Не было ли половецкого хана с похожим именем? Или бусово значит «серое» (в поэме есть бусови вороны и такой же волк).

Перебирая текст, замечаем, что равенство, кончающееся как раз на сомнительном слове, может создаться, если одно и-ы или у-ю исправить на е. Ищем, где это сделать… и поправить оказывается нечего, кроме как Бусово на бесово.

Всего-то! Полученное слово в произведении есть: Дети бесови кликомь поля прегородиша. Кстати, по поводу выражения бусови врани тоже выдвигалось предположение, что они бесовы. А перепутаны они ещё хуже, в мусин-пушкинском издании стоит босуви.

Получилось равенство 8 8 8 4 4. А дальше остаётся Лелеють месть Шароканю – а мы уже, дружина, жадни веселья! – цельная фраза с логичным противопоставлением. Предпоследнее слово в ней говорит не о жадности, а о жажде. Намёк на равенство присутствует, а-я и е по 6. Правда, с другими гласными беспорядок. Напишем веселия, и-ы и у-ю окажется по 4. но повисает одно о…

Казалось, ничего лучшего уже не найти. И всё же почему о лишнее? После новых поисков возник другой вариант. Разделив текст, как было с самого начала, получим в первой его части 10 10 10 4 6, только надо того же Буса написать через о. Рядом написан через о и Шарукан.

Но последняя строка остаётся без равенства. Не считал ли поэт достаточным, чтобы она держалась на одних согласных: уЖе, друЖина, Жадни? Это не выглядит для него естественным. И вдруг замечаем, что слово веселья желательно бы чуть-чуть изменить: А мы уже, дружина, жадни веселью (3 – 3 3 3). Получился особый падеж – дательный цели. Сравните в «Слове»: избивая гуси и лебеди завтроку, обеду и ужине, то есть к завтраку, обеду и к ужине (это слово было женского рода). Перевод: дружина стремится к веселью, жаждет его. Или же здесь родительный падеж: воины хотят чего? – веселья, только окончание редкое (как «хочу чаю», а не «чая»). Похожее сочетание есть в том же отрывке – на брезе синему морю (на берегу синего моря).

Как быть в данном случае – считать ли вероятной такую вольность?

Наконец, как делить текст на стихи, если подряд стоят два равенства (а то и больше), которые в сумме тоже составляют равенство? Например, И съ хотию на кровать, и рекъ (2 2 1 3 1): «Дружину твою, княже, птиць крилы приоде, а звери кровь полизаша (4 4 3 7 3). Вместе выходит 6 6 4 10 4. Вдобавок здесь одно из самых тёмных мест «Слова», первый стих читают ещё и так: исхоти юна кровь или и схоти юнакъ рова, и понимают по-разному – «с любимой на кровать», «вытекла юная кровь», «захотел юнак могилы».

Если попадается равенство на малых числах, так оно могло возникнуть случайно, и не входят ли создавшие его слова в более длинную фразу? Отрывки, не соблюдающие стихотворной формы, тоже иногда заставляют сомневаться в окружающем тексте. Надо думать, их прояснили бы особенности языка, которые ныне забыты (или неизвестны мне), или причиной грубого искажения была просто чья-то невнимательность – а на неё законов нет, лучше не гадать.

Каждое сомнение требует отдельного разбора. Не все принятые решения бесспорны, а целиком привести здесь обоснования невозможно. Данная глава и так, наверно, самая неудобочитаемая в книге, это понадобилось для того, чтобы вносимые в поэму изменения не подтолкнули кого-нибудь к скоропалительным вмешательствам в неё. «Слово» и без того порой выпускалось с сотнями исправлений. Скажем, Уже понизить стязи (опустите стяги) свои, вонзить свои мечи вережени (повреждённые) – уже бо выскочисте из дедней славе! (2 6 10 10 2) – в нескольких изданиях последнего времени этот отрывок напечатан с 10-12 поправками. Равногласию потребовалась одна, обычное и заменить на десятеричное. Кроме арифметики, уточнения подкрепляются древнерусской или старославянской грамматикой, обычными для рукописей той эпохи диалектными отклонениями, историческим смыслом текста, звукописью, перекрёстным рассмотрением самого «Слова». Тем не менее сомнения остаются. Для сравнения в конце книги воспроизводится издание 1800 года (без устаревших ныне примечаний и перевода). Пусть читатель, встретив непривычное толкование, не спешит говорить, будто оно нелепо.

* * * * *

Есть несообразность в переводах “Слова” на русский язык. Оно ведь и так написано по-русски. Здрави, князи и дружина, побарая за христьяны на поганыя пълки! – разве это восклицание для нас темно? Грамматика устарела, но корни слов остались те же самые. Если же какое-то выражение забыто, так его можно истолковать по окружающему тексту. Поскепаны саблями калеными шеломы оварьскыя – ясно, что поскепаны значит “повреждены, разбиты в щепки”. А отдельные слова непонятны даже специалистам, и ничего, удаётся обойтись.